25

Дом писателя. Его похожий на раковину экстерьер, имбирный пряник из Новой Англии, сменился голым багамским вестибюлем. Ни картин, ни мебели, ничего, что говорило бы о том, что здесь кто-то живет.

Питер посторонился, пропуская ее вперед. Он вздохнул, когда она прошла, заполнив свои легкие ее запахом. Он снова чувствовал себя молодым, виноватым подростком, делающим что-то немного стыдное. Он испытывал ее. Она же не знала, что ее испытывают. Он был зрителем в кустах, заряжаясь от флюидов, что исходили от ее тела. Затем он поймал себя на том, что делал то же самое, что всегда, если сталкивался с новой и восхитительной ситуацией. Он обдумывал, как бы смог написать об этом в книге. Проклятье! От бумагомарателя никуда не денешься. Как бы упорно он ни старался, но не мог привыкнуть к мысли, что жизнь была для жизни, а вовсе не для чтения или описаний. Это не исследовательский проект, это было искусство. И запись всего этого выглядела бы просто случайностью, неважно, как бы хорошо она ни была сделана.

— Мммммм, — пахнет замечательно, как настоящий дом, — сказала Криста. Ее подсознание вибрировало в унисон с обонятельными потоками, которые завихрились в коридоре. Пахло старой древесиной и новой полировкой и, разумеется, теперь духами от Кальвина Клейна, потому что она была здесь. Она повернула к нему свое лицо в полумраке. Куда идти? Это был его дом. Настал его черед ходить в их игре.

Она старалась не обнаруживать своего восторга. Все складывалось просто безумно замечательно. Сначала ланч, чудесный, потрясающий ланч, и вот он пригласил ее к себе домой, и она приняла приглашение, что несвойственно для нее. Кажется, это не могло быть похоже и на него. Но они соединили руки, или, пожалуй, соединили пальцы, и прикосновение не могло лгать. То прикосновение. Те чувства. Будущее маячило перед ней. Как это случится? Случится ли это? Она пыталась понять, чего же она хочет, но мысли не желали выстраиваться в цепочку. Оставались только напрягшиеся чувства, зазубренный край пропасти.

— Не хочешь ли взглянуть, где я пишу?

Он нацелился в самое сердце происходящего и удивлялся сам на себя. Камилла была единственной представительницей женского пола, которой позволялось переступать порог его кабинета. Это было сакральное место, его приватная собственность, где он страдал в молчаливом одиночестве и где взлетал к вершинам переживаний. Он «грезил грезами» в этой комнате, от которых мир отпрянул бы в бессильном ужасе, если бы они были преданы гласности. Он спускал с привязи идеи, словно демиург перед началом творения. А среди них мельтешили мирские дела, непрестанные поиски путей побега, звонки, всякая чушь, ненужный кофе и весь тот хлам, который всегда был прочным союзником пустой страницы.

Кристу так и подмывало сказать:

— Мне хочется посмотреть, где ты спишь.

Слова эти были чудовищными в своей неуместности. Они дрожали на ее губах, словно богохульство в церкви. Тогда она крепко прикусила губу.

— Мммммммм, — пробормотала она во второй раз за минуту. Могла ли она справиться с этим? Ведь ей нужно быть осмотрительной. Словно играешь в кошки-мышки в джунглях. Один ложный шаг, и все могло закончится словесной баталией, ошеломленностью и оскорблением. И начнется коварная герилья. Однако штурм был ее излюбленным средством, и наступление по всему фронту служило ей обороной. Беда только в том, что Питер Стайн выбрал точно такую же тактику. Кто-то из них должен был отступится от своих привычек, коли речь шла о том, чтобы предотвратить беду.

Он повел ее вверх по узкой лестнице, шаги раздавались по полированным ступеням из красного дерева. На узкую площадку выходили французские двери, что вели на балкон. Неширокий переход соединял балкон с отдельной постройкой, прятавшейся в густой листве.

Перья банановых деревьев окутывали ее, райские птицы резво мелькали, словно язычки пламени, у ее стен, кокосовые пальмы склонялись к ней, проводя по ее крыше своими листьями, словно почесывали спину любимому человеку. Видимо, таково было их предназначение. Питер открыл одну створку, и они вместе вышли на полуденную жару.

Кристе пришли на ум дети. На деревьях был устроен домик, мир Тарзана, далекий от цивилизации, где ребенок барахтается, стараясь придать запутанным делам взрослых простой смысл. Выбеленные непогодой доски застонали под ее ногами, когда она ступила на них. Листва шелестела вокруг нее, словно накрахмаленные юбки чопорных нянек. Деревянная лошадка, чья краска облезла под дождем и солнцем, усиливала впечатление детской игры. Что это, секрет писателя и его творчества? Или детское неприятие мира взрослых? А может, писательское ремесло служило убежищем нонконформисту, вознамерившемуся зарабатывать себе на жизнь, держась подальше от мелочной суеты и забот простых смертных и их причудливых и пустячных затей? Как бы то ни было, она получила приглашение в его особенную комнату, гораздо более интимную, чем спальня. Это была комната, наполненная призраками. Она могла почувствовать их эфемерное присутствие, еще когда стояла на террасе. Комната была закрыта. Ключ, который Питер достал из глубокого кармана, был большим, словно ключ в башню средневекового замка. Он отпер дверь и шагнул внутрь, украдкой оглядывая все вокруг, словно не был уверен, что комната готова для посторонних глаз. Не бросил ли он тут свои носки? В порядке ли шкафы? Не выразит ли взрослая посетительница недовольство, что игрушки валяются на полу и можно о них споткнуться?

— Что ж, прошу.

Он отступил назад, как бы обнажая свою душу, оглядел свой кабинет, затем пристально посмотрел на гостью. Заметит ли она те невидимые вещи, которые мог видеть он? Разглядит ли все те тупики и неразбериху, триумфы и трагедии, что стопками лежали по углам? Доступно ли это? А он доступен ей?

Ее взгляд остановился на опрятной стопке бумаги, что лежала рядом с пишущей машинкой.

— Что это? Твоя новая книга?

— Да. Она.

— А у нее есть название?

Криста подумала, не те ли это знаменитые, незаконченные «Грезы».

— Да, есть. — Это было лучше, чем «Как называется?» Но не так хорошо, как «О чем она?» Он сглотнул. Ему нужно было сказать что-то большее, чем эти односложные слова. — Она называется «Грезы, что пригрезились мне». Гюго, — добавил он. Потом, — Виктор Гюго.

— Тот, что написал бродвейский мюзикл, — сказала Криста с улыбкой. Впрочем, над этим они могли теперь посмеяться. Он улыбнулся. Они могли.

— Она немного вгоняет в депрессию. Про то, как реальность разоблачает иллюзорные мечты.

— Но ведь в конце чувствуешь, что знаешь все на свете, — засмеялась она.

— Надеюсь, — улыбнулся он в ответ. — Во всяком случае, знаешь, что знаешь.

Она направилась к нему, словно модель на дорожке сцены, медленно, дерзко, спокойно и уверенно. Она заставила свои бедра колыхаться в тихом воздухе, изобразила улыбку, на которую следовало бы выдавать лицензию. Она остановилась в одном футе от него.

— Так что же, знаете, Питер Стайн?

Он сглотнул. Ей был виден его кадык. Ответа на ее вопрос и не требовалось. Это был вовсе и не вопрос. А приглашение. Она стояла перед ним, бросая ему дерзкий вызов. А он все не решался. Она находилась на его территории. Ее вторжение нельзя было игнорировать. Она была агрессором. Это было отступление, или… Ее красота насмехалась над его нерешительностью. Она была вся тут, перед ним, ее красота более реальная, чем имела на это право, близкая, доступная и, уж точно, доступная не надолго. Он старался собраться с мыслями, а внутри него бушевали чувства. Был ли он готов на такой… рискованный шаг… навстречу этой девушке с другой стороны вселенной? Тут же находились его любовницы, глядя через плечо в шоке и ужасе от его потенциального вероломства. И кто будет тогда «грезить грезы» для книги, если ему готовится столь ранний нокаут из мира иллюзий? Бумага визжала, протестуя. Белые страницы выли в агонии. Совершенное лицо девушки из плоти и крови было соперником бумажной массы, которую он уже исписал, и той массы, на которой он еще будет писать. Теперь или, впрочем, никогда. Момент ускользал от него.

— Хочешь посмотреть, какой здесь у меня замечательный вид? — спросил он, и его голос слегка изменился. Он вырвался из ее силового поля и прошел к столу. Поправил и без того безупречный прямоугольник «Грез» утешающим жестом перед таким близким обманом.

Криста направилась за ним. Ее сердце лихорадочно билось. Он ведь стоял так близко. В глубине его глаз она увидела, что он хочет ее. Шла необъявленная война. Он еще сопротивлялся, однако уже был ослаблен битвой. Теперь он, возможно, терзается. Она поглядела из окна на то, что он хотел показать ей. Маленький бассейн, сверкающий чистотой, сверкал среди буйных джунглей. Гамак болтался, привязанный к двум королевским пальмам. За макушками деревьев, рассеянных на неухоженной лужайке, виднелись белые крыши полдюжины домов. Это была метафора Ки-Уэста, Цивилизация на краю первобытного мира, непростое балансирование между порядком и хаосом, что-то вроде линии фронта для одного-единственного человека, той линии, где можно было удерживать искомый баланс между расслабленностью и напряжением, между свободой воображения и дисциплиной, требующейся для точного описания плодов воображения.

— Можно посидеть за твоим столом? — попросила она.

Она села, не дожидаясь его разрешения.

— Вот где все это происходит.

Она была спокойной, стараясь вызвать в себе чувства, которые он испытывал в одинокие утренние часы над манящим к себе бассейном. Он стоял рядом с ней, вне поля ее зрения, но близко, словно психиатр у изголовья кровати, словно священнослужитель в исповедальне. Она протянула руку, прикоснулась к клавишам машинки, стараясь ощутимо представить, как из ничего на бумаге складываются слова. Единственной вещью, общей для ее книги и его книг, было слово, использовавшееся для описаний. Ее слово было продано, возможно, за большую сумму, чем смогут принести ему «Грезы», и все-таки ей было стыдно видеть их рядом на книжной полке. Ее книга о красоте была ходом карьеристки, саморекламой, нацеленной на преумножение культа Кристы Кенвуд, недурной помощью в продаже тех вещей, которые она хотела продать. Его книги были голосом его души. Разница между их личностями была огромной. Она была действием. Он был мыслью. Ему приходилось ловить рыбу далеко внизу, в неохватных глубинах величайшего из каньонов. Она ужаснулась огромности этого процесса.

Ведь должны же существовать более простые способы борьбы за продвижение по жизни. Ее был простым. Она ставила себе цели и пробивалась к ним. Много пота, но никаких проблем. А его интересовало, что за цели и почему цели, и он знал, что когда найдет вопрос и ответ, то появится триллион других не менее сложных вопросов, и квадриллион других, еще более удачных ответов, и бесчисленное количество способов запечатлеть их в словах.

— Это ведь непросто, правда? — сказала она ему.

— Наша молитва должна звучать не ради простоты.

— Но ради мужества.

— Если это не будет звучать слишком претенциозно.

— Сколько ты получаешь за них? Верхний предел, я имею в виду. Добычу. Крупный улов. Сколько платят эти мерзавцы?

Она грубо сменила тему. Почему, она толком и не знала. Была ли ее грубость формой самозащиты, атакой, к которой она прибегала, если оказывалась под угрозой? На какой-то миг она задала себе этот вопрос. В глубине души она подумала, а может, Питер Стайн и на самом деле был человеком, превосходящим ее, а такие мысли были запретными для Кристы Кенвуд. И теперь она резко переменила тему, с творчества на деньги, и ей было наплевать, пусть даже если их беседа запищит от боли. Все о'кей. Художник, возможно, и страдает, но преуспевшие получают деньги, и хорошие деньги. Вырубать уголь из скалы на глубине в милю это не то, что играть на арфе, сидя на облаке. И что было проку просиживать штаны в доме с бассейном, если твой рассудок думал о деньгах? Шанс — хорошая вещь для большей части человечества, борющегося за место под солнцем. Да, возможно, молитва Стайна о мужестве была претенциозной. Возможно, он был претенциозным. Она крутнулась на кресле, чтобы оказаться лицом к нему и выяснить это.

Он улыбнулся ей. Он был перед ней. Он притягивал ее.

И казалось, что он испытывал облегчение. После всего богиня дала трещину. Ненадежность высунула свою голову над ледяной поверхностью ее моря.

— Я не беру аванса. Потом получаю гонорар. Мне так больше нравится. Это немного снимает напряжение.

— Ты шутишь.

— Нет. Это необычно, но некоторые так делают. Апдайк, к примеру.

Атака Кристы, которую она применила вместо обороны, иссякла. Возникли новые эмоции. Недоверчивость. Удивление. Стайн был крупным писателем, но она была асом в мире бизнеса. Не брать аванс для нее значило нулевой бизнес. Это возмутило ее природное чувство порядка так, как могла, например, возмутить его громоздкая и неуклюжая фраза.

— Но Питер, твои книги всегда бестселлеры. Ты должен получать премиальные от издателей сверх того, получать проценты от продажи книг. Ты серьезный автор. Я имею в виду, что твои произведения не пустяк. И для любого издателя сотрудничество с тобой дело престижное. Ведь тогда и другие писатели захотят у него издаваться. Агенты подумают о твоем издателе в первую очередь, если у них будет какой-нибудь горячий проект. Я хочу сказать, что ты должен все это знать.

Он отмахнулся таким жестом, что, казалось, отмахивается от ее жизни и ее ценностей.

— Я не могу заставить себя интересоваться всем этим, — сказал он с улыбкой.

— А что говорит твой агент? — Если этот некомпетентный болван способен говорить связно, подумала Криста.

— У меня нет агента.

Она потрясла головой. Так вот где ахиллесова пята. Парень, который может двигать искусство, не может совершать сделки. Что ж, в этом нет ничего удивительного. Если голова у тебя в облаках, то тебе трудно разглядеть, что происходит в водосточной канаве. Какого черта она подумала… канава? Бизнес ведь не канализация. Это та сторона улицы, где живут реально мыслящие люди. Люди вроде нее. Люди, которые покупают книги о фальшивых людях, претенциозных людях, помпезных людях. Она тяжело вздохнула. Она снова взвинчивала себя. Но почему? Чтобы избежать тех мыслительных ловушек, в которые она постоянно позволяет себе попадаться. Питер сказал чуть ли не одно слово. Вся беседа ведется ею.

— А это разумно?

Она попыталась хоть как-то смягчить насмешливый тон своего вопроса. В конце концов она тоже была агентом. И было обидно казаться ненужной, но никогда не стоило показывать это.

— Пожалуй, что нет, но так уж я работаю. — Он почти остановился, отталкивая ее. Однако ему не хотелось ее отталкивать. — У меня чудесный издатель, который понимает меня и мою работу, если это вообще возможно. А «Уорлд» всегда было первоклассным издательством, оказывавшим всяческую поддержку. Мне и не требуется посредник. Да и лишних денег мне не надо. Иначе придется иметь дело с такими ужасными, тусклыми вещами, в которых разбираются банкиры и бухгалтеры. Они просто мне мешают.

— Слуга, который помогает таланту процветать, не обязательно должен сиять вместе с хозяином, — сказала Криста.

— У меня нет хозяина… или хозяйки.

Она бы подошла на эту роль. Холодные нотки исчезли из его голоса. Он снова развеселился. Он играл с ней и выигрывал. Криста почувствовала, как краска выступила на ее щеках.

— Я вот как вижу эту ситуацию. Во всякой финансовой сделке бывает выигравший и проигравший. Кто-то делает дела лучше, кто-то хуже. Если ты не заставишь их платить по максимальным ставкам за твои книги, они станут богаче, а ты беднее. Ты обязан перед самим собой заключить самую выгодную сделку, на которую способен. Кто говорит сейчас о деньгах? Да можешь потратить их сразу же, если хочешь. Черт возьми, можешь тут же отдать их назад им. Я просто не могу выносить мысль, что кто-то смеется надо мной и думает, что он умней меня.

— А, так вот ты чего не можешь переносить, а? Криста Кенвуд? А я-то все собирался это выведать.

— А ты разве так не считаешь?

— Не кажется ли тебе, что ошибочно считать, что все люди точно такие же, как ты.

Она была смертельно серьезной, такой серьезной, что он не смог удержаться от смеха. Она повернулась к нему. Ее челюсть выдвинулась вперед. Он всегда воображал, что главенствовал на рынке по самомнению. Очевидно нет. Мир Кристы начинал и кончался ею самой. Остальные существовали лишь постольку, поскольку они отражали ее мысли и суждения. Что это, чувство собственного достоинства или грех гордости? Ответ был недвусмысленным. Это было чувство собственного достоинства, и вещь, которая делала это, было обаяние. Она омывалась им. Оно лилось из ее глаз. Капало с губ. Носилось в воздухе вокруг нее, магическая дымка привлекательности, которая делала ее слова малозначащими, а ее тело убийственно красивым. Он протянул руку к ее плечу и коснулся его.

— Такие же, ведь правда? — упорствовала она, однако улыбка уже блуждала в уголках ее рта.

— Ну, раз ты так говоришь, — сказал он. Теперь его голос звучал тихо. Он больше не будет сражаться с ней из-за пустяков. Он будет любить ее.

Она потянулась к его руке, обхватила ее своими ладонями и позволила улыбке разлиться по лицу. Они снова были вместе. Маленькие волны сближали их, потом отталкивали друг от друга. Она знала, что так будет и дальше. Одинаковые по характеру, они жили в разных измерениях и делали разные вещи. Они оба были сильными и жесткими. Оба были быками, вспыльчивыми, но глубоко порядочными и честными, гордыми своей честностью и независимостью. Они будут бросаться в споры. Они не будут уклоняться от боли. Они будут молотить друг друга, пока хватит сил. Но в конце концов они окажутся равными, и твердым основанием для их фатального влечения друг к другу станет несокрушимое восхищение.

Она встала, чтобы оказаться лицом к лицу с ним, как хотела бы стоять всегда, и в ее сердце звучала медленная, сладкая мелодия оттого, что они станут сейчас делать, оттого, кем они станут.

Он обнял ее за талию, когда она придвинулась к нему. Его дыхание судорожно вырывалось из груди, когда она прижалась к нему. Она прижала к нему свои груди, и он прижался в ответ, наслаждаясь тем, что чувствовал их. Ее губы, подобно миражу, маячили перед ним. Томимый жаждой, он наклонился к ним. Он жадно схватил их, неспособный к нежности, потому что давно позабыл, как надо любить. Она стояла перед ним, жадно глядя в сокровенные пределы его внутреннего святилища. Он чувствовал, как по нему циркулирует мощь обладания. Он возьмет ее сейчас, эту девушку, которая обворожила его, воспламенила, которая заинтриговала его и спасла. Они уже проделали головокружительный маршрут к своей близости. И теперь настало время для воздаяния, наказания и многовеликого экстаза в поединке тел. Он пошевелил рукой, чтобы обхватить ее затылок, опасаясь, что она сбежит от него. Другая рука лежала у нее на шее, погрузившись в роскошь ее волос. Он прижал свои губы к ее губам и открыл рот, с силой просовывая свой язык к ее языку, отклонив ее голову назад, чтобы удобней было пить ее. Она не сопротивлялась. Она жаждала, чтобы он поглотил ее целиком. Ее рот широко открылся, и она сплелась своим языком с его, и они ударились друг о друга во влажной любовной неге.

Ее руки двинулись к его груди, к его твердому животу. Она протянула руку ниже, и в то же самое время встала на цыпочки, чтобы утонуть во влаге поцелуя. Он был твердым повсюду… его низ живота, бедра, мускулистые руки, плотно окутавшие ее в пелену желания. Она чувствовала его и своими ногами. Буйный, бесстыдный, он стучался и прорывался к ней сквозь пустячную преграду из ткани. Он пил ее рот и излучал жар своего желания по всему ее дрожащему телу. Они сражались в поцелуе, стараясь перейти друг в друга, забраться внутрь тела другого в благословенном единении, которое означало бы конец собственной личности. Они потеряли всякий стыд, обезумели, издавая влажные звуки страсти, отбросив робость, потерялись в необузданном желании, когда слились воедино в этом своем первом объятии. Им не терпелось. Этот контракт должен быть подписан теплой кровью любви. Они должны слиться, и совершить соитие, узнать самые потаенные секреты друг друга, чтобы никогда снова не стать чужими. После любви может наступить ненависть, может быть что угодно, но ее никогда уже не вычеркнешь из жизненного опыта. И этот момент будет жить в них всю жизнь, незабываемый, возможно, даже непрощенный, но отрицать его будет невозможно, как день, и ночь, и красоту святости.

Сквозь окутавший ее туман желания Криста пыталась понять, что же происходит. Кто это сделал? Питер? Ответ был таков: они сделали это. Они двинулись друг другу навстречу, притянутые звездной гравитацией, и когда они спешили навстречу судьбе, сопротивляться, остановиться было невозможно. Их притяжение друг к другу было несокрушимым. Она пылала от страсти, желая лишь одного — утонуть в поте страсти ее мужчины. Он должен был овладеть каждым дюймом ее тела и использовать ее для своего удовольствия, которое будет удваиваться и ее собственным. Восхитительная покорность текла в ее венах. Он мог бы разорвать ее напополам своими руками. Его рот мог терзать ее губы. Он превратился в тело и больше не был рассудком, и она стала мягкой для его твердости, и сухой для его влажности, и сильной в своем томлении о причастии, которое скоро произойдет. Она терлась всем телом об него. Бесстыдная и похотливая, она выражала свою радость стонами, которые заглушались в тюрьме его глотки. Ее руки тянулись к нему, в отчаянии от неумелости своих прикосновений. Ее юбка всползла вверх по бедрам, трение их тел сдвинуло ее. Она была уже помята и раздавлена их соприкосновением. Она прижалась к нему, ее трусики стали влажными вокруг того жара, что кричал о нем, и он в блаженстве ударился о нее, протянув теперь руку вниз, к ее напрягшимся ягодицам, держась за них, направляя ее чресла к той его части, которая нуждалась в ней. Он задрал юбку до талии, а его рот все еще не отпускал ее. Его руки шарили по ее шелковым трусам, изумляясь твердости ее мышц, по гладкой и горячей коже спины, бедер. Пальцы нырнули в шелк и провели по контурам ее зада. Они дошли до начала расщелины, уже липкие от пота страсти Кристы. Он держал ее тугую плоть, пальцы уперлись в ягодицы. Он подвинул ее ближе. Его твердость прижалась к ее трусикам, скользила по влажной ткани, угрожая и обещая такое близкое-преблизкое будущее.

Она больше не в силах была ждать. Она шарила в поисках входа, ее пальцы бешено нащупывали пуговицы. Она просунула пальцы в щель ткани, пролезла внутрь и нашла его, горячий, твердый и огромный в ее руке. Она сомкнула пальцы вокруг него, обхватывая яростную силу, подрагивающую, пульсирующую крепость которой она так жаждала испить. Он застонал среди поцелуя, но не сопротивлялся ей, его глаза закрылись, не мешая сосредоточиться на красоте ее прикосновений. Она высвободила его, и теперь он находился возле ее бедра, кожа к коже, кровь бурлила возле крови. Она протянула к нему другую руку. Теперь одна рука держала его сверху, другая снизу, словно желая навсегда заключить его в клетку, принадлежащую ей одной. Потом она направила его к своему влажному лону. Она мягко потерла им о перед своих трусиков, гася его жар своей влагой, заливая его огонь жидкостью своей страсти. Она набрала воздуха, вдыхая запах своего собственного желания, и оттолкнулась от него верхней частью тела, убирая свои губы от него. Ей хотелось посмотреть на него в этот момент. Он уставился голодным взглядом ей в глаза. Его рот был раскрытым и мокрым от нее. Его дыхание прорывалось сквозь оскаленные зубы. Грудь вздымалась.

Его руки обхватили ее за талию, и она отклонилась назад, подальше от него, прижимаясь к нему бедрами, так что расстояние, разделявшее их сверху, уравновешивалось близостью, соединявшей их внизу. И теперь она двигала его так, как ей хотелось. Она была дирижером оркестра его желания. Она потерла его об ароматную кожу своего бедра, скользкого от страсти. Она заключила его в тюрьму между ляжками, тесно сдавив его. Затем, ослабив свою хватку, она позволила ему свободно скользить лишь для того, чтобы снова взять в плен. Она схватила его за ствол и потерла о свое лоно. Она погрузила его в шелк, пока он не вошел на миллиметры в блестящую сердцевину, отделенный только пленкой трусов от того дома, в который так отчаянно стремился. Он тыкался в нее, стараясь прорвать материал и глубоко войти в теплый уют ее влажного тела. Но она останавливала его, водя вверх, вниз, до тех пор, пока его закипавшая кровь, протестуя, не закричала во все расширявшейся темнице.

Его ноги подрагивали от напряжения, когда он обрушивался на нее. Улыбка желания на его лице успокаивала ее. Скоро этот экстаз закончится, и на смену ему придет еще более утонченное пиршество. Он никогда еще не испытывал такого желания, как сейчас. Ему хотелось увидеть ее тело. Он хотел знать каждый дюйм его, каждую мелочь, обнаружить те восхитительные несовершенства, которые придадут новую реальность ее красоте. Ему хотелось увидеть ее груди, нагие, обнаженные, беззащитные перед его жадным взором. Он хотел дотронуться до сосков этой девушки, подержать их, жаркие и тугие, во рту, чтобы его язык мог любить их, а он бы ощущал, как они набухают от удивления. Ему хотелось прижаться щекой к ее плоскому животу и погрузить язык в сладкую тайку ее пупка. Ему хотелось побывать во всех ее запретных местах, почувствовать себя там дома, пока, наконец, ее тело не будет принадлежать ему так же полно, как принадлежало ей. Время для всего этого настанет потом, позже. В сонном, медленном течении времени они будут открывать друг друга, и любое стремление будет удовлетворяться, когда желание обернется любовью. Но сейчас это было необходимо. Он должен был овладеть ею. Он должен был овладеть ею сейчас, чтобы она криком возвестила о своей капитуляции, когда он вольется в нее и наполнит ее страстью, которая возвестит о рождении нового, молодого дня. Поэтому он двинулся вперед, заставляя ее попятиться назад через комнату. Ее спина уперлась в край стола. Она почувствовала это. Ее глаза расширились. Она призывала его сделать то, что он должен был сделать.

— Да, — пробормотала она. Это была стонущая покорность, согласие на пассивную страсть. Этот мужчина станет ее властелином. И когда они сделают это, она будет принадлежать ему, а он ей. Не было ни времени, ни склонности для более нежной любви. Она хотела его сейчас, немедленно. Пока не станет слишком поздно. Она не хотела постели. Она не хотела нежной музыки, нежных речей и планов на будущее. Она хотела, чтобы ею овладели вот так, стоя, одетой, чтобы ее зад был прижат к столу, на котором он создает свои произведения. Она хотела быть испитой до конца здесь и теперь, завыть от облегчения; и она хотела, чтобы память об этом моменте, когда он войдет в нее, осталась в этой комнате. Позже он не сможет находиться здесь и не думать о ней, выходя, он будет сожалеть, что ее здесь не было. Она оставит отпечатки своей радости на молекулах этой комнаты, и с этого времени его одинокое рабство будет терзаться мыслями о ней. Она протянула руки вниз и зацепилась пальцами за трусики. Она спустила их вниз по дрожащим ногам до колен, освобождая себя для него. Потом она положила обе руки на стол сзади себя, ища поддержки, и стала ждать. Пот выступил на ее бровях и верхней губе. Он струился по рукам и животу. Он сливался в гармонии с соком ее страсти на внутренний стороне ляжек.

Он протянул руку вниз и схватил себя, направив в ее жаждущее отверстие. Он поглядел вниз на ее обнаженные губы любви, на сверкающую розоватость лепестков в устье среди светлых волос. Он направил его к ней. Он заставил его там подождать, в грозном предвкушении такого удовольствия, какого он еще не знал. Все это было слишком хорошо. У него не было права на это. Взять это значило потерять этот момент. И он ждал долгие секунды, упиваясь волшебством. Он был более сосредоточен, чем когда-либо, и все-таки более покорным, когда предвкушал ту радость, которая вот-вот прольется.

— Пожалуйста, — прошептала она.

— Да, — ответил он отрывисто. Он вошел в нее, минуя робкие порталы бархатного томления, проткнул до позвоночника, входя глубоко, еще глубже в то место, которое уже стало его собственностью. Он вонзался в мягкую крышу, отрывая ее тело от пола яростной силой своей атаки. Воздух вырывался из ее легких, когда сладкая волна нахлынула на нее. Ее руки вцепились в стол. Суставы пальцев побелели от напряжения, когда она отдавалась ему.

Ее глаза расширились от удивления при этом новом чувстве. В ее тело вторгся захватчик, и оно больше не принадлежало ей. Оно существовало теперь, чтобы окружить покорившего ее мужчину. Она ощущала невероятную тесноту, удивительное чувство, что она наконец ощутила полноту себя. Она касалась пола лишь кончиками пальцев, словно летела ракетой к звездам, которые уже начинали взрываться в ее мозгу.

Ее оргазм наступил немедленно. Он прогремел из туч блаженства во вспышке молнии и раскате грома, которые унесли ее душу на ракете, когда сама она пыталась удержаться на ногах. По ее ногам прошла дрожь. Рот открылся, и она закричала его имя, чтобы сказать ему, что это произошло, и высказать сожаление, что это случилось так скоро. «Оооооо»! Он продолжался и продолжался, разливаясь по животу, ударяя в кончики пальцев на ногах и на руках. Ее кровь закипала в венах. Слезы страсти катились по щекам. Фонтан предельного, невероятного наслаждения играл вокруг центра ее радости.

В ту секунду, когда буря утихла, все стало зарождаться вновь. Он почти не двигался. Один чудовищный напор, одно-единственное вторжение, и она впадала в пьянящий момент полной отрешенности. Однако теперь она могла слышать, как он движется внутри ее, воспаряя на пенной волне любви. Он двигался назад, вперед, пока еще далеко от ритма, как исследователь ее шелковых недр, скользя по поверхности ее страсти в поисках новых и новых открытий. Она старалась двигаться вокруг него, отступая, когда он наступал, возвращаясь назад, когда он вытаскивал, но боялась потерять равновесие. Она попала в восхитительную ловушку между скалой его мощи и твердым столом сзади. Она сигналила ему отчаявшимися глазами. Ей хотелось опуститься на пол, чтобы он овладел ею там. Ей хотелось стать равноправным противником в любовном поединке. Отдавать столько же, сколько получала.

Он снял ее со стола. Его сильные руки держали на весу ее влажное тело, и он все еще находился внутри нее. Ее правая рука провела по гладкой поверхности письменного стола, когда она вверила ему свое равновесие. Она не могла контролировать себя и случайно задела край аккуратной стопки бумаг. «Грезы, что пригрезились мне» рухнули вниз, словно конфетти, они разлетались, обрушивались каскадом, падая на пол.

На секунду ее охватила паника.

Никакая другая вещь не могла остановить любовь. Только это.

Однако он не колебался. Он знал, что делает, и делал это. Медленно, с нежностью он положил свою любовницу на пол, покрытый слоем листов его драгоценной повести. Она ощутила страницы под своим телом. Одна уже загнулась, намокла от ее влаги, смялась. О нет! О да! В его глазах появился вызывающий блеск, маниакальная уверенность в правильном выборе. Он положил ее на покров из своих творений, и его руки заскользили по усеянному бумагами полу по обе стороны от ее торса. Она подняла ноги и обхватила его ими, открывшись шире. Она старалась осмыслить случившееся и сразу же поняла все. Здесь, сейчас она была важней для него, чем его работа. Вчера, завтра этого не было и может не быть. Но сейчас это было так. Значение его символической акции было примечательно ясным. Они занимались любовью на страницах, которые он когда-то любил больше всего на свете.

— О, Питер, — застонала она в ответ, когда он вошел в нее.

— Все в порядке, Криста, — прошептал он ей. — Все в порядке.