18

Мери Уитни спускалась по лестнице. Внизу, в величественном холле ее дома, который был не совсем домом, ее гости глядели наверх, как это им и полагалось. Это называлось совершать церемонию входа, и она всегда хорошо ее исполняла. Приемы были вроде пастушеской работы. Ты могла направить овец туда или сюда, согнать их вместе в загон, обратить в паническое бегство, набить едой, остричь и, что не исключено, перерезать им глотки, чтобы увидеть цвет их хлынувшей крови. В эти минуты они жадно лакали шампанское и мартини в холле, наблюдая, как она спускается с высоты для встречи с ними. Потом последует церемония прижатия плоти к плоти и словесные турниры, сбор информации и макиавеллистические манипуляции, и только тогда овчарки в облике официантов направят их на балкон, где на них повеет первое дуновение пищи.

Рокот беседы затих, когда все устремили тусклые взоры на свою хозяйку. Это был Палм-Бич, и вот уже все васповские персонажи воспарили, словно осы, на волшебных крыльях превосходного питья.

Пышка и Брюс Сатк, на которых падет вина, если вечер окажется неудачным, маячили внизу у подножия лестницы.

— Все выглядит чудесно, дорогие мои, — пропела она, поравнявшись с ними. — Жаль только, что мы испортили все, пригласив таких жутких гостей.

— Они быстро становятся веселыми, — доложила Пышка. — Видимо, мы совершили ошибку, не расставив повсюду канапе.

— А уж это чушь, — заявила Мери. — Тогда они не захотят языков жаворонков и соте из верблюжьих ресниц либо какой-нибудь еще белиберды, которую ты запланировала им на обед. Гляди-ка, Брюс. Я знаю, что немного туповата, но не мог бы ты напомнить мне тему этой погребальной церемонии? Она не угадывается с первого взгляда.

Брюс восхищенно хихикнул, сраженный едким языком Уитни.

— Ламбада, дорогая моя. Лови звуки. Хватай заряд приторных испанских «экстрас», пьющих энергию толпы, как вампиры. Ожидай с жадным предвкушением жарких совокуплений кабаре.

Мери пристально оглядела помещение. Дюжина мускулистых испанцев кружилась и вертелась среди снисходительно и заинтересованно улыбавшихся палмбичцев, поражая позами и закручиваясь спиралью в согласии с латиноамериканскими музыкальными ритмами.

— Боже, — сказала Мери. — Так вот они где? Я надеюсь, что парамедики находятся поблизости. Сердца у большинства из тех, кто явился сюда, не бились учащенно уже много лет. Можно ожидать много несчастных случаев.

Она тряхнула головой и засмеялась. Мысль о смерти была такой успокаивающей. Разве могло быть что-нибудь более угнетающее, чем вечная жизнь?

— Пусть потолкаются тут немного, прежде чем мы покажем им жратву? — спросила Пышка.

— Дай собаке почуять кролика, — добавил Брюс.

— Это мой прием. Я устраиваю потеху, — сказала Мери Уитни. — Ваше дело декор. Кстати, о шутках, — добавила она зловеще. Внезапно она рванулась в толпу и схватила кого-то за рукав. Она действительно увидела кого-то, с кем хотела побеседовать.

— Питер, дорогой, это чудесно. Какое половое извращение с твоей стороны явиться ко мне на вечеринку. И все-таки я догадываюсь, как это там у вас, писателей. Вы скорее согласитесь на дорожно-транспортное происшествие, чем останетесь сидеть перед пустым листом бумаги.

Питер Стайн улыбнулся ей в ответ. Мери Уитни была единственной персоной в мире, которая могла вызвать у него улыбку, говоря о писательском бессилии. Она была, конечно, права. Приемы казались ему тяжкой работой, вроде рытья канавы, особенно если их устраивали на Палм-Бич, где интеллектуалы были вымирающим видом. Но все же это лучше, чем одинокая борьба за обретение слов.

— Нонсенс, Мери, это исследование и поиск. За один единственный вечер можно набрать материала и тем на всю жизнь. Ты мой единственный вход в тайный мир женщин.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, и она ответила ему тем же, в европейском стиле. Ее глаза сверкнули.

— Чушь, мой милый. Я не узнаю женщину, даже если она сядет мне на лицо. Вот мужчины другое, их я знаю, дорогой мой. А сейчас я скажу тебе кое-что бесплатно. Самое время сбить тебя с ног.

Снова он засмеялся, откинув назад суровое, красивое лицо и позволяя смеху выливаться из него, словно освежающей холодной воде из душа. Господи, ему было хорошо, когда он смеялся. Казинс прав. Это лучшее лекарство.

— Кто-нибудь есть на примете?

Она оглядела его с головы до ног. Он был невероятно привлекателен, но было в нем и еще гораздо большее, чем это. Он выглядел таким интересным. В наполненном народом холле ты знал, что все эти незначительные разговоры просто не вязались с Питером Стайном. Загар, твердое тело под доисторическим смокингом, проблески седины во всклокоченных волосах являлись прелюдией. Вскоре тебя уже завораживали хрупкие линии вокруг рта, ум в сверкающих карих глазах, привычка жестами подкреплять слова, подчеркивать их, стирать, строя из них крещендо, звучащее в твоих ушах.

— Я полагаю, что лучше меня никого и нет, — заявила Мери Уитни. Это была просто шутка.

— Но я слишком стар для тебя… и я не играю в теннис.

— Грубиян, тебе известен мой секрет. — Однако Питер кстати вспомнил об этом. Где же поклонник Иисуса? Он ведь показывал Родригес дом. Им бы лучше не удаляться далеко от дома в кусты. Она внимательно оглядела комнату. Нет, мальчик-бимбо отсутствовал. Мурашки замешательства взорвались на ледяной поверхности сердца Уитни. Проклятье! Может, ей совершить быстрый обход своих владений перед обедом и пресечь в зародыше что-либо скверное?

Она снова повернулась к Питеру.

— Как продвигаются «Грезы»?

Это было quid pro quo для теннисного броска.

Он поморщился.

— У меня бывали и более быстрые книги.

— Послушай, дорогой. Искусство как секс. Чем больше оно требует времени, тем лучше в итоге. Кстати о последнем. Я приготовила для тебя к обеду челн в страну грез. Криста Кенвуд. Ну, как насчет этого? Если уж это не благотворительность, то тогда я уж не знаю что.

Питер Стайн не смог удержать смущения, оно разлилось по его лицу. Имя Кристы Кенвуд было написано на его щеках.

Он быстро заговорил, скрывая свое замешательство.

— Криста Кенвуд, да. Я встречался однажды с ней. Модель. Актриса, — смог вымолвить он.

— Забросила все это ради модельного агентства. И, правда, довольно перспективно, — сказала Мери. Видение чека, который она только что согласилась подписать Кристе за Стива Питтса, Лайзу Родригес и их участие в рекламной кампании вспышкой проскочило в мозгу и грозило болью.

Питер не привык удивляться и вдвойне не привык, чтобы удивление оказывалось приятным. Книжная ярмарка была, казалось ему, только вчера, и он никогда не забывал про девушку, которая так глубоко поразила его. Он намеревался увидеть ее снова, однако на приеме его постоянно кто-то утаскивал в сторону, и когда он позже сделал попытку ее отыскать, то она уже ушла. В Ки-Уэсте, распятый на безжалостной дыбе своей книги, он часто думал о ней и о том, как бы увидеться с ней опять. Однако он совсем позабыл, как играть в эти игры со свиданиями, и все потенциальные телефонные разговоры, которые он вел с ней мысленно, звучали просто ужасно, когда он прикидывал, что скажет ей. Теперь судьба давала ему второй шанс. Она будет его пленницей, пожалуй, часа два. И если он не сконструирует ничего на будущее за это время, тогда ему пора удаляться в монастырь.

— Модельное агентство? — выдавил он наконец. — Я бы никогда не подумал, что она способна на это.

И это было так. Она показалась ему такой умницей. А модельное агентство, пусть даже процветающее, зазвучало немного разочаровывающе.

— Не нужно недооценивать Кристу Кенвуд, моя радость, — сказала Мери Уитни. От нее не укрылось его явное разочарование выбором Кристы, однако она абсолютно проглядела то возбуждение, которое бурлило теперь за его холодным экстерьером. — И действительно, отныне Уитни запомнит, что никогда нельзя недооценивать всякого, кто носит желтые штаны. Послушай, дорогой, мне нужно бежать, но я поймаю тебя за обедом. Ты сидишь за моим столом. Я подумала, что лучше сконцентрировать все нейроны в одном месте, чем рассеивать их повсюду тонким слоем.

Питер Стайн глядел ей вслед. Желтые штаны?! Боже, Мери становится с каждой минутой все более странной.

Однако в его сердце осталось странное чувство, когда он протянул руку и схватил проносимый мимо бокал шампанского. Может, это странное и непривычное чувство называлось «счастье»?