Карен вышла из аэропорта Лагардия и направилась на стоянку такси. Ей было ни до чего, и она даже не заметила, что прошла вперед в начало очереди; люди, стоявшие в ней, начали протестовать. Она протянула распорядителю стодолларовую банкноту.

— Мне надо в Рокуил Центр, — сказала она ему.

— Хорошо, мадам, — кивнул он и открыл для нее дверцу желтого такси. Она сказала шоферу, куда ехать. Шофер оказался израильтянином, одним из немногих оставшихся с нерадиофицированной машиной.

— Вы должны оплатить дорогу туда и обратно, — сказал он с вызовом.

Она швырнула ему стодолларовую банкноту и резко сказала:

— Поехали.

Карен чувствовала себя совершенно разбитой. А что еще она ждала? Сколько раз в жизни можно терять мать? Она потеряла ее в младенчестве, когда Белл отдала ее на воспитание. Потом она потеряла Марию, когда ей было четыре года. Теперь она должна потерять и Марию, и Белл снова. Мария, которую Карен нашла, была лишь мечтой, которая не сбылась, как и мечты о тихой гавани, об убежище, которое Карен могла обрести; а Белл, которую Карен так старалась любить, оказалась теперь тем, чем она и была. Белл — ее настоящая мать. Ладно, но «мать» в данном случае — это только половина того, что хотелось сказать о ней.

Кругом ложь. Ничего кроме лжи. Джефри, Лиза, Белл. Есть ли кто-нибудь в ее семье, кто не врал ей?

Были сумерки, когда Карен дотащилась до дома Белл. В темноте он выглядел меньше, чем обычно, но достаточно ухоженным. Арнольд никогда не интересовался его ремонтом, но безжалостные придирки Белл гарантировали, что краска не шелушилась и кусты не оставались без стрижки. Карен большими шагами прошла по цементной дорожке. Даже не думая нажимать на этот дурацкий дверной звонок, она постучала в дверь кулаком. Ей хотелось стучать, это была неплохая идея. Но кроме шума, который она производила, ничего не было слышно.

Свет в окнах домов на улице уже погас. Что она будет делать, если никого нет дома? Она не могла представить себя замерзающей, как Дункин Донат, или сидящей, ссутулившись, в ожидании Белл, как было не раз в Бруклине, когда она была ребенком. Белл должна быть дома. Мать должна быть там.

И она была дома. Еще несколько минут стука, и Белл, одетая в нежно-фиолетовый халат из фланели, открыла дверь.

— Карен? — удивилась она. — Что ты здесь делаешь? Тс-с! Ты разбудишь отца. Он спит. И вообще, что ты здесь делаешь в такое время?

Карен решительно протиснулась мимо нее. Да, хороший вопрос: что она делает здесь? Может быть, пронзительно закричать? Может быть, садануть в рожу Белл и бить ее, пока та не сползет на пол? Карен не жаждала крови; впрочем, она никогда и не верила, что у Белл она есть. Может быть, она набита чем-нибудь, как дорогая софа? Карен хотела бы выбить эту начинку из нее. На этот раз Карен была рада, что она выше, шире, больше и сильнее матери. Хорошо бы схватить ее и затрясти до стука в зубах. Она остановилась в центре дурацкой, завешанной зеркалами гостиной, где сказанная ложь отражалась и повторялась много раз, а фальшивая жизнь тянулась почти тридцать лет. Хорошо бы для начала перебить все зеркала, подумала Карен и дико огляделась. Белл шла за ней, скрестив как обычно руки на груди. Самоуверенная как всегда. Белл как бы защищала себя, прикрывала себя, отказывалась обнять Карен. И, насколько Карен знала, за все время замужества Белл ни разу не приласкала Арнольда.

— Карен, что случилось? — голос Белл звучал более чем удивленно.

— Ты лгала мне, — сказала Карен. — Ты мне очень долго врала.

Белл только взглянула на нее и может быть первый раз в жизни промолчала. Ни оправданий, ни обороны, ничего. Кроме, может быть, отблеска страха в ее глазах.

— В чем? — спросила Белл, но Карен знала, что она поняла.

— Ты говорила мне, что я была удочерена. Как ты могла? Как ты могла отказаться от меня?

Карен почувствовала, что слезы готовы пролиться у нее из глаз, но сейчас она не собиралась плакать. Она промочила насквозь две подушки после прилета из Чикаго и сомневалась, осталось ли еще в ней хоть немного влаги. Она чувствовала себя так, как будто у нее вместо тела что-то более сухое и жесткое. Не сталь, но по крайней мере дерево. Правда, может ли дерево так трястись, как она? Карен знала, что ее дрожь была не от слабости, а от злости. Она чуть не засмеялась своим мыслям. Злость — слишком хилое словечко, чтобы описать степень ее гнева.

— Только не здесь, — сказала Белл. — Пройдем в спальню.

Как и в детстве, Карен прошла за матерью через холл. Почему всегда этой дорогой? Всегда секреты: «Не говори Лизе, а то…», «Я делаю это для тебя, но пусть папа ничего не знает», «Если я расскажу тебе, обещай, что мама не узнает…». Карен была просто больна от всего этого.

Они вошли в спальню. Кровать была забросана одеждой из принадлежащего Белл гардероба, которую она сортировала и раскладывала с маниакальной заботливостью, пересчитывала и нумеровала пуговицы, выворачивала наизнанку, удаляла складки. Карен, не замечая ничего, повернулась к матери. Она не позволит Белл управлять собой или погасить ее гнев.

— Ты лгала мне, — повторила она. — Ты говорила, что я была удочерена.

— Да, ты была удочерена, — сказала Белл.

Карен едва могла поверить своим ушам. То ли пока они шли, то ли от присутствия своих любимых вещей, Белл сумела собраться и выглядела уверенной. В ее голосе уже слышалась защищенность. И вместе с тем голос звучал скорее властно, чем оборонительно. Она уже не держала себя за локти, руки лежали на бедрах. Неужели она собирается отрицать то, что для Карен стало очевидной реальностью? На этот раз никаких двусмысленностей. Даже у Белл не хватит ее нахальной самоуверенности, чтобы выбраться из этой ситуации. Белл на мгновение посмотрела мимо Карен на трельяж, отражающий их обеих.

— Арнольд удочерил тебя. У меня есть бумаги, доказывающие это.

У Карен буквально отвисла челюсть. В самом важном разговоре их жизни Белл хочет отделаться подобным софизмом? Как долго она будет избегать правды и признания в своей низости?

— Мы говорим не о моем отце, ты знаешь это, — сказала Карен.

— Когда я говорила, что ты была удочерена, это не было ложью.

— Так то, что я всю жизнь видела в тебе приемную мать, это анекдотическое недоразумение, а не сознательный грех? Значит, все в порядке.

— О чем ты говоришь? — сухо спросила Белл. — Ты что, стала католичкой?

— Прекрати, Белл. Ты знаешь, о чем речь. Почему ты не говорила мне, что ты моя настоящая мать? Почему ты позволила мне думать, что не ты моя мать?

Белл раздраженно схватилась за голову.

— Я всегда говорила тебе, что ты моя дочь. Я всегда обращалась с тобой как с дочерью. Когда я говорила иначе? Никогда. Я никогда не говорила, что ты не моя дочь. Я никогда не делала различий между тобой и твоей сестрой. Если хочешь знать, ты получала больше внимания. Ты получала все, что хотела. И с самого начала ты была трудным ребенком. С самого начала ты хотела идти своим путем. И ты добилась этого. Мы переехали сюда ради тебя, мы посылали тебя в хорошие школы и летние лагеря. Разве ты была когда-нибудь голодной? Разве…

— Хватит! — завизжала Карен. — Если ты сейчас же не прекратишь, то, видит Бог, я сверну тебе шею! Мы говорим о лжи. Ты обманывала меня все время. Я думала, что ты меня удочерила. Я думала, что ты любила меня, но думала и то, что была другая женщина, которая, может быть, любила меня, а может быть, и нет, но которая родила меня. Теперь я выяснила, что не было никакой другой женщины. Была только ты. И ты не любила меня, иначе ты не отдала бы меня, не отказалась бы от меня.

— Как ты смеешь! Как ты смеешь судить меня и повышать голос!

Карен в бешенстве завращала глазами.

— Белл, прошу тебя, не думай о себе и хотя бы десять минут попытайся подумать обо мне. Я хочу, чтобы ты попыталась представить себе, как трудно расти в доме и постоянно знать, что он не твой, что ты только приемная дочь. Я не была хорошенькой, как Лиза, — потому что я неродная дочь. Мы не получали всего поровну, — потому что я приемная дочь. Ты не была достаточно любящей, — потому что я неродная дочь. И если я иногда чувствовала, что не люблю тебя, я должна была быть очень осторожной, так как я приемная дочь. Я хранила место внутри себя для настоящей материнской любви. Я должна была иметь это место в душе, чтобы выжить. И еще одно место было в моей душе — место для боли из-за того, что настоящая мать бросила меня. Я не хотела ни той, ни другой боли, Белл! Я не хотела быть пустой. Ты устроила мне паршивую жизнь. Ты не била меня, не морила голодом. Многие дети живут намного хуже. Но ты создала пустые места в моей душе. Ты сама взвалила на себя это тяжелое бремя, воздвигла стену между нами. Зачем ты сделала это? Зачем ты врала?

Карен перевела дух, потом покачала головой.

— Я не могу понять, — сказала она. — Я никогда бы не отказалась от своего ребенка. Как ты могла такое сделать?

— О, не будь такой возвышенной и не обличай меня, — прошипела Белл. — Каждый делает то, что должен делать. Раньше все было по-другому. Что ты знаешь? Мисс Деловая Женщина! Мисс Большой Успех! Мы посылали тебя в школу. Мы помогали тебе. Мы не отказывали тебе ни в чем.

Да, для других все было гораздо труднее. Но не для тебя. Это я росла на свалке. Моя мать была рабочая, она работала сдельно. Мы переезжали в конце каждого месяца, когда надо было платить арендную плату и налоги. В школу я ходила в тряпье. В тряпье! У меня никогда — ни разу! — не было приличной пары обуви, которая была бы мне впору. Я была умницей, и для школы это было хорошо, но что хорошего это дало мне? Я была достаточно умна, чтобы видеть, в какую я попала ловушку. Раньше ведь не было приличной работы для женщин. Разве я хотела работать на фабрике, как моя мать? Я ухитрилась кончить высшую школу, я умудрилась поступить в вечернюю школу для подготовки в колледж, и я выучилась, чтобы быть учительницей. Никто не помог мне. Никто для меня ничего не сделал. Я должна была выбирать — купить учебники или пообедать. Думаешь, моя мать гордилась моим желанием выбиться наверх? Она хотела, чтобы я получила работу швеи и приносила домой деньги. Думаешь, я хотела быть учительницей? Думаешь, я хотела возиться с детьми других женщин целый день? А что оставалось? Не думай, что мир раньше был похож на кино Джоан Кроуфорд. Я ни разу не встретила женщину, имеющую работу более важную, чем секретарь.

Итак, я пошла в вечернюю школу, а днем работала в универсальном магазине. В отделе, где продавалась мужская галантерея. В каждом месте я встретила по поклоннику. В вечерней школе я встретила Арнольда, который был реальным, но не романтичным: он не был богатым и красивым. А на дневной работе я встретила твоего отца. Он был из хорошей семьи и тратил за пятнадцать минут больше денег, чем я за неделю. Он пригласил меня на обед, и я пошла. Он показал мне мир, который я никогда раньше не видела. Мы ели в ресторанах за столиками, покрытыми белоснежными скатертями. Он пил вино. Не как пьяница, но каждый вечер. И он подарил мне кольцо. Я думала, что мы помолвлены. Я спала с ним. Тогда не было средств для предохранения от беременности. Ничего, что должны знать девушки. Мы полагались на мужчин. И я положилась на него. Когда я сказала ему, что беременна, он бросил меня. Ясно, что он вообще не собирался жениться на мне. — Белл засмеялась каким-то ломким смехом. — Однажды он взял меня на озеро Мичиган кататься под парусом. Когда он бросил меня, я думала взять лодку и утопиться в этом озере. Я не смогла сделать это. И я не могла никому пожаловаться. — Глаза Белл пылали от гнева. — Что ты понимаешь? Ты думаешь, что можно было сделать аборт на каждом углу, как теперь? Ты думаешь, тогда были консультации для девушек, попавших в беду? Ты думаешь, что в университете разрешили бы закончить обучение незамужней матери? — Белл опять засмеялась. — Ты не знала, как это было, а женщины моего возраста не хотят помнить. Поверь мне, мы не хотим вспоминать. Моя собственная мать, узнав о беременности, выбросила меня на улицу. Я отправилась в меблированные комнаты. Это были самые плохие из плохих комнат, и я скрывала беременность и работала так долго, как могла. А потом родилась ты, и я планировала отдать тебя для удочерения. Но, увидев тебя и подержав на руках, я уже не могла сделать это. Ты думаешь, я сделана из камня? Я держала тебя у себя, пока не кончились деньги. И тогда я вынуждена была отдать тебя на воспитание. Что мне было делать? Выхода не было, я вернулась домой, и моя мать не разговаривала со мной, да к тому же у нее были другие дети и она должна была работать. Но я никогда не простила ее. Я больше никогда не разговаривала с ней или с кем-нибудь из них.

Что я могла делать с тобой на руках? Я должна была отдать тебя на попечение государства. Можешь себе представить? А я вернулась на работу в универмаг, окончила школу и получила хорошую работу. И тогда я оказалась среди одних женщин. У меня не было шансов встретить подходящего мужчину. Никого, с кем можно было бы устроить свою жизнь. Я вспомнила об Арнольде и устроила так, что мы как бы случайно встретились друг с другом. И мы начали встречаться опять. Но на этот раз я не могла ждать, пока он сделает мне предложение.

— Так он не знал? Он не знал обо мне?

— Он не знал обо мне. Он думал, что я хорошая девушка, и я разрешила ему так думать. Он хотел дать мне все, что я пожелаю, а я хотела уехать из Чикаго и оставить работу, я хотела дом, я хотела красивую одежду и хотела вернуть тебя. Когда я сказала ему, что не могу зачать, он не стал задавать вопросов. Тогда я натолкнула его на мысль, что мы должны взять приемного ребенка, и он согласился. Когда я сказала ему, что я видела девочку, не очень маленькую, которую я хочу удочерить, он тоже не возражал. Я не знаю, что он знает или что подозревает. Он никогда не задавал мне вопросов, и поэтому я никогда не лгала. И тебе я тоже никогда не лгала.

Белл посмотрела на Карен, ее губы утончились, рот сжался.

— И не смотри на меня свысока, потому что ты не знаешь, что значить быть в моем положении. Ты не знаешь, что бы ты сделала на моем месте. Я сделала все, что смогла.

Карен стояла молча. Белл опустошенно опустилась на край кровати. Карен встряхнула головой. Как всегда, Белл оправдывала себя, но это не значит, что она права. Может быть, она и сделала все что могла, но этого было не достаточно.

— Ты не должна была лгать, — сказала Карен. — Все-таки это была ложь, и от этого вся наша жизнь стала ложью. Разве ты не видела, что ложь возводила стену между тобой и отцом? Разве ты не видишь, что твоя ложь сделала со мной? И посмотри, что ты сделала с собой. Ты всегда держала меня на расстоянии. Я не помню, чтобы ты хоть раз обняла меня и прижала меня к себе. Ни разу.

— Виновата в этом ты. Ты не была любящей девочкой. Я всегда подозревала, что ты все знаешь. Когда я взяла тебя обратно, ты смотрела на меня своими глазищами, как будто ты все знала. Ты винила меня. Ты не хотела моих объятий.

— Ты говоришь ужасные глупости! — вскричала Карен. — Мне было четыре года; я была взята из единственного дома, который я знала. Я не обвиняла тебя, я сама была травмирована.

Она схватилась за голову. Ей казалось, что сейчас голова разорвется. На какой-то сумасшедший момент она представила, что это Белл пальцами перебирает ей мозги.

— Тебе легко говорить. У тебя нет детей. Если бы у тебя были дети, я бы посмотрела, что ты смогла бы для них сделать. Лиза не смогла ничего. Одну всегда тошнит, а по другой тюрьма плачет. Ты втянула Стеф в наркотики, а Тифф так завидовала, что начала воровать. Арнольд говорит, что одежда, которую она стянула, стоит порядка тысячи долларов. Это крупное воровство.

— Что? О чем ты говоришь? Что Тифф сделала?

— Не знаешь? Да знаешь ли ты, что происходит в твоей семье? Нет. Ты слишком занята работой. И ты еще думаешь, что была бы хорошей матерью! Ха! Ты была бы такая же плохая, как Лиза.

— Может быть, Лиза не такая хорошая мать потому, что она никогда не видела хорошей матери.

Белл свирепо посмотрела на нее.

— Правильно. Вини во всем меня. Я самая плохая. Я виновата в том, что случилось с Тифф, с Лизой, с отцом, со Стефани. Все из-за меня.

Карен знала прием Белл драматизировать ситуацию до абсурда. Но сейчас он не сработал.

— Да, это ты виновата, — сказала она. — Потому что ты лгала всем нам и ты никогда не показывала, что любишь нас.

— Что? Разве вы обе не делали все по своей доброй воле? Может быть, и в том, что твоя сестра спит с твоим мужем, тоже я виновата?

Карен почувствовала, как будто ее ударили. И вдруг она все поняла, все подтасовки матери, все ее ножевые удары, каждую отвлекающую внимание складку красной накидки, которой она трясла перед ними, как перед тупыми животными. Белл должна была принести в жертву чьи-нибудь чувства за свои собственные. Она знала только такой способ выжить.

— Да, — прошептала Карен. — Ты виновата в том, что случилось. Если бы ты постоянно не стравливала нас, если бы ты не хвалила меня перед ней, а ее передо мной, никогда не хвалила бы нас в лицо, тогда, может быть, она так не изводилась бы завистью. Она спала с Джефри, чтобы побольнее ранить меня, потому что она никогда не чувствовала себя достойной соперницей.

— Ну а какое ты найдешь оправдание для Джефри, доктор Фрейд?

Карен тихо стояла, переполненная болью. Она могла сказать: «Спроси отца, почему мужчины обманывают своих жен», но у нее хватило милосердия не делать этого. Она только покачала головой.

— Ты не должна была это говорить, — сказала она матери. — Мой брак — не твое дело. Я только хочу знать, не считаешь ли ты нужным хотя бы извиниться. — Она остановилась. — Я хочу, чтобы ты поняла, что ты разрушила что-то во мне, что нельзя восстановить. Я буду продолжать жить, но без тебя.

Она повернулась и пошла вон из комнаты.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Белл.

Карен не ответила и не остановилась.

— Ты отвернулась от семьи, и ты потеряла мужа. Ты можешь потерять еще больше. Посмотри, как ты проживешь одна. Очень хорошо, что у тебя нет детей, — плюнула ей вслед Белл. — Какая бы плохая мать я ни была, ты была бы хуже.

Карен прошла коридор, свою старую спальню и подобие норы, в которой всегда спал Арнольд, а телевизор трубил хит «Ночная жара». Она не останавливаясь прошла гостиную, вышла через парадную дверь и дошла до угла. В темноте она вдруг осознала, что ей некуда идти и некуда возвращаться. Она продолжала по инерции передвигаться от одного уличного фонаря до другого, пока не дошла до Лонг-Бич Роуд и заправочной станции на углу. Она вошла в телефонную будку, но не смогла найти монетку. Тогда она подняла трубку и заказала разговор. Через какое-то время Карл ответил и согласился оплатить ее звонок. Телефонная трубка дрожала у нее в руках, а зубы стучали, несмотря на теплую ночь. Он едва мог понять, что она ему говорила.

— Ты только скажи где ты, Карен, — сказал он, — и я приеду за тобой.

— Я в аду, Карл, — сказала она ему.