ГЛАВА 27
Сибилла спала, когда зазвенел звонок входной двери, он прозвучал несколько раз, прежде чем она его услышала. У привратника и экономки был выходной, она была в доме одна и не хотела вылезать из кровати и идти открывать. Это вполне мог оказаться Бассингтон, он уже поступал подобным образом, приехав как-то раз на ночь глядя, чтобы порезвиться с ней в постели, потому что, видите ли, не мог спать. Она покачала головой. Пусть звонит, ей невыносима даже мысль о нем.
Звонок продолжал надрываться, отчаянно трезвоня и действуя на нервы. В конце концов она не выдержала, натянула халат и спустилась вниз. Сквозь занавески на окне она едва рассмотрела стоявшего внизу: Лили, завернутая в длинный плащ, несмотря на безоблачную жаркую июльскую ночь.
— Входи, — пригласила Сибилла, широко распахивая дверь. Лили, с трудом передвигая ноги, вошла в холл, она двигалась словно в трансе. Глаза были красными и опухшими, рот кровоточил.
— О! Боже! Лили, что случилось? — воскликнула Сибилла. — Что произошло?
— Гас, — простонала Лили и залилась слезами.
— Гас? Гас Эмери? Изнасиловал тебя?
Лили кивнула и без чувств рухнула на пол.
— О, во имя всего святого, — взорвалась от негодования Сибилла, — почему люди такие грубые скоты?
Лили должна была уступить охотно и страстно. Гас должен был лишь разжечь в ней страсть, а вовсе не избивать и насиловать. Она планировала, что все выльется в элементарное совращение, которое толкнет Лили в поисках утешения и совета обратно в объятия Сибиллы, особенно после того, как Гас уедет в Лос-Анджелес, бросив ее. Она и предположить не могла, что все выльется в грязное изнасилование, которое породит эмоции, к укрощению которых Сибилла была попросту не готова и которые уже привели к кризису, начавшемуся со слез и обморока. Можно подумать, что перед ней разыгралась сцена из немого кино двадцатых годов.
— Лили, — проговорила Сибилла, опускаясь перед ней на колени. — Мне не донести тебя, тебе придется идти самой.
Через мгновение Лили пошевелилась и открыла глаза.
— Что? — спросила она.
Сибилла помогла ей встать и повела ее, шатающуюся, в темную гостиную.
— Дай мне твой плащ, — сказала Сибилла.
Лили отрицательно покачала головой. Пожав плечами, Сибилла усадила ее на один из диванов. Затем зажгла все лампы.
— Слишком ярко, — прошептала Лили.
Сибилла выключила половину ламп и села рядом на валик дивана.
— Что произошло?
— Он… — Лили не могла вымолвить это слово, — принудил меня. Я сопротивлялась, в самом деле, Сибилла… Просто у меня не хватило сил. Но самое страшное…
Она отвернула голову в сторону:
— Самое страшное в том, что буквально накануне… за день до случившегося… я сама мечтала заниматься с ним любовью. Я не хотела этого, когда он начал… когда положил руку… когда я поняла…
Ее зубы дробно стучали, стиснув челюсти и крепко сжав руки на коленях, она молчала около минуты.
— Но это не важно, не важно, важно лишь то, что было раньше, то, что я сама хотела близости с ним.
— Но не поддалась? — проговорила Сибилла.
Лили покачала головой.
— Нет. Тогда он даже не целовал меня.
— К чему же тогда беспокоиться сейчас?
Лили открыла и беззвучно закрыла рот, слова словно застряли в горле. Она смотрела на Сибиллу, как на постороннего человека.
— Неужели ты не понимаешь?
— Пытаюсь, — Сибилла с трудом сдерживала резкие слова, готовые сорваться с языка. Но сразу же взяла себя в руки.
— Хотела бы, — вкрадчиво проговорила она. — Лили, я хочу помочь тебе. Ты правильно поступила, что пришла сюда; здесь ты всегда желанна. Сегодня ты останешься ночевать у меня; будешь жить со мной, сколько захочешь. Не надо ни о чем беспокоиться. Я позабочусь о тебе.
Под убаюкивающие звуки голоса Сибиллы дрожь, бившая Лили, улеглась.
— Можно чашечку чая? — попросила она.
— Ну конечно, идем на кухню, посидим там, и ты мне расскажешь все, что ты думаешь. Ты можешь смело рассказать мне обо всем, я пойму. Я дам тебе все, в чем ты нуждаешься, никто кроме меня тебе не нужен. И никогда не будет нужен. Я единственная, кто нужен тебе!
— Да, — проговорила Лили.
Ей смертельно хотелось спать. Все тело болело и ныло. Хотя она долго мылась и приняла такую горячую ванну, что вся кожа у нее покраснела, несмотря на то, что она смазала мазью все раны, ужасное жжение между ног не прекращалось. Она ощущала себя несмываемо грязной; ей казалось, что все знают о ее грехе — она была подобна вещи, с которой в магазине содрали упаковку и выставили на полку для всеобщего обозрения.
— Расскажи, как это произошло, — продолжала настаивать Сибилла. Они сидели на кухне за длинным столом одна против другой, ожидая, пока закипит чайник.
— Он пришел к тебе домой?
Лили закрыла глаза:
— Я не могу… не сейчас.
— Скажи мне, — настойчиво проговорила Сибилла и напряженно подалась вперед, — я хочу услышать обо всем.
— Нет, извини, Сибилла, я не могу. Не сегодня. Я очень хочу спать.
— Не хочешь чая?
— О, наверное, хочу. А потом я могу пойти спать?
— Конечно, можешь поступать как захочешь. Тебе ничего не нужно делать до самого воскресенья. Мы найдем какую-нибудь старую проповедь; никто не заметит…
— Воскресенье? Сибилла, я не могу читать проповедь в воскресенье. Не проси меня об этом.
Рот Сибиллы приобрел резкие очертания; глаза сузились и стали жесткими. У нее хватает своих забот и без истерик Лили. Чайник зашумел. Быстро встав, она подошла к плите.
— Хорошо, не будем говорить об этом сегодня.
Она подала Лили чашку чая.
— Сколько времени он провел там?
Лили не отрываясь, смотрела на поднимавшийся над чашкой пар.
— Он ушел сразу после…
— Во сколько?
— Не знаю, светило солнце…
— Днем? И ты ждала до полуночи, чтобы прийти ко мне? Ты уверена, что он сразу ушел? Или он оставался и ждал, пока ты может быть, войдешь во вкус и привыкнешь к нему, а потом ты пришла ко мне, потому что он бросил тебя?
От неожиданности Лили уронила чашку, та разлетелась вдребезги, и дымящийся чай растекся по столу красной лужицей, затем стек ей на колени, оставляя темное пятно на плаще. Лили ничего не замечала, ее охватила нервная дрожь. Она начала мерно ударять кулаком по столу, беспомощно ударяя с каждым разом все сильнее и сильнее, опуская кулак в пролитый чай. Кусочки разбитого фарфора подпрыгивали при каждом ударе по крышке стола.
— Нет, ты не можешь так говорить, не можешь, не можешь, не можешь! Ты обещала заботиться обо мне, ты говорила, что понимаешь меня, говорила, что знаешь все, в чем я нуждаюсь!
Она продолжала истерично ударять по столу, не в силах остановиться:
— Ты лгала мне!
— Я никогда не лгу!
Большими шагами Сибилла отошла в дальний конец кухни. Ее тело, казалось, испытывало непонятную неловкость, словно она потеряла контроль над ним.
— Хватит вести себя как ребенок! Возьми себя в руки! Я не могу с тобой общаться, пока ты в истерике!
— Ты считала, что мне нравилось это! Как могла ты такое подумать? Ты совершенно меня не знаешь!
— Я знаю о тебе все! Может быть, тебе это не нравится; но какая разница? Когда успокоишься, ты забудешь обо всем. Просто удивительно, как много ты способна забывать, если захочешь. Затем ты сосредоточишься на своих проповедях. Если бы ты так и поступала, ничего бы не случилось!
Она подошла к Лили сзади и положила руки на плечи.
— Послушай, — осторожно сказала Сибилла. — Обещаю, что позабочусь о тебе; ты же знаешь, мои слова никогда не были ложью. Вспомни, сколько лет я держала данное слово, и ты была счастлива и дарила счастье другим людям. Все шло так, как я задумала; ты же не хочешь все разрушить? Тебе было хорошо, Лили, и ты отлично знаешь об этом. И так будет вновь, я обещаю тебе при условии, что ты будешь рядом со мной. Ты должна выбросить из головы мысль, будто ты можешь экспериментировать с сексом… поразвлекаться на стороне, а потом вернуться ко мне за…
— Не говори так!
Лили вскочила со стула и, обежав стол, встала по другую его сторону. На ней все еще был надет плащ, крепко перетянутый поясом на ее тонкой талии. В этом плаще она выглядела маленькой, беззащитно-потерянной, с тоненькой шеей, с покрытым белыми пятнами лицом, высовывавшемся из широкого ворота, с широко раскрытыми, полными невыразимого страха глазами.
— Я не экспериментирую и не развлекаюсь. Я даже не вполне понимаю, что это означает. Я хотела, чтобы кто-нибудь полюбил меня. Мне казалось, ты любишь меня, но ты… оказывается… кет. Знаешь, кто говорил такие же речи? Он! Когда стоял на коленях, держа мои руки и говоря… О, Господи! Господи…
Она задохнулась, словно ей перехватило горло:
— Как я все ненавижу! Ненавижу это и ненавижу тебя!
— Заткнись! Нет! Ты не можешь ненавидеть меня! Я — все, что у тебя есть в этом мире. У тебя сейчас шок, очень тяжелый, и не нужно его усугублять. Скоро ты обо всем забудешь. Подобные вещи не оставляют даже следа. Сейчас ты думаешь, что никогда не сможешь стать прежней? Но ты ею станешь! Ничто не заслуживает таких переживаний, знаешь, Лили, мы с тобой достаточно сильные, чтобы пережить все это, ты и я. Мы вернемся на путь, которым шли; ты сделаешь все в точности, как я говорю; больше не будешь распускать нюни как малое дитя, вместо того, чтобы читать проповеди миллионам…
С громким воем Лили повернулась, распахнула находившуюся у нее за спиной дверь и выбежала прочь.
— Черт ее подери, — вспыхнула Сибилла и бросилась вслед. — Лили, вернись! — Сибилла остановилась на пороге в прямоугольнике света, падающего из кухни, всматриваясь в темноту — Вернись, я сказала! Не смей уходить! Куда ты пойдешь? Кроме меня у тебя никого нет!
Сибилла постояла неподвижно, внимательно прислушиваясь. Ни звука, кроме шелеста листьев от легкого дуновения ветерка, не долетало до нее.
— Лили, я приказываю, вернись!!!
Она стояла тяжело дыша, ее тень вытянулась перед ней подобно длинному тонкому пальцу, нацеленному на Лили.
Стоя за кустом сирени, Лили вздрогнула, услышав слова «у тебя никого нет кроме меня!» Это была сущая правда. Ей действительно некуда идти. Она может сесть в свою маленькую машину, которую ей подарила Сибилла на день рождения, и ехать, ехать, но так и не встретить ни одного человека, который позаботился бы о ней. Миллионы людей каждую неделю видели ее по телевизору; тысячи приходили в Храм Радости на ее проповеди, но для них она была просто проповедником, далеким, чистым, одетым во все белое существом, знающим ответы на волнующие их вопросы. Им совершенно не захочется знать, каким грешным, запятнанным созданием она оказалась. Они не захотят утешить ее и полюбить ее, они сами рассчитывают получить все это из ее рук.
Лили смахнула слезы, продолжавшие катиться так, что казалось им не будет конца. Она даже подумала, что за время, пока она плакала, от нее могла бы остаться одна сухая оболочка, из которой вместе со слезами вытекло все содержимое.
Ничего не осталось. «У тебя никого нет кроме меня». Тень Сибиллы указывала точно на нее.
— Черт подери! Я приказываю тебе, — взвизгивал голос Сибиллы, разрывая темноту. — Ты вернешься сюда! — последовало молчание; затем голос задрожал, зазвучал сдержаннее, ниже. — Тебе нужно хорошенько выспаться, станешь чувствовать себя лучше. Иди сюда. Я уложу тебя в кровать.
Еще одна пауза.
— Иди сюда!!!
Лили вздрогнула. Я не могу возвратиться; я умру. Ступая очень медленно и осторожно, она двинулась прочь от дома Сибиллы по большому кругу, чтобы выйти к стоянке автомашин. Приоткрыв дверцу машины, села за руль. Практически в то же мгновение ее глаза закрылись. Если бы она могла хоть немного поспать…
— Отвечай! Где ты?
Глаза Лили раскрылись. Оставляя машину на стоянке, она не вынимала ключ зажигания; рука нащупала его в темноте и повернула, одновременно захлопнув дверь. Машина рванулась вперед, ее немного занесло, когда Лили резко повернула руль, чтобы вписаться в крутой поворот дороги. «Я обязательно найду, куда идти. Где-нибудь…»
Слезы застилали глаза, и она сбавила скорость так, что практически не двигалась. Лили тупо уставилась на два луча от фар, сходившихся впереди в густой темноте и влекущих ее вперед. «Но эти лучи ни к кому и никуда не ведут, — подумала она. — У меня нет будущего. Я обыкновенный человек. Я больше не девственница. Я не чистая, никакая я не особенная, и мне некуда ехать».
«Нет, все же я не такая, как все, я особенная. Сибилла всегда говорила, что я не такая, как другие. Я пережила катастрофу, не получив ни одной царапины. Карл погиб, другие пассажиры получили ранения, Я единственная изо всех, кто самостоятельно выбрался из самолета. И я спокойно пошла, совершенно не задетая, в объятия Господа».
«Но… Сибилла. Теперь я не могу слепо верить всему, что говорила мне Сибилла. И никогда впредь не буду. Я совершенно не помню, как выбралась из самолета. Я не помню ничего, кроме того, что шла от него прочь. Если и вправду никакая я не особенная, не отличная от других… а что, если я ошибаюсь и относительно аварии?»
И вдруг ее осенило, что нужно делать. Она уверенно поставила ногу на акселератор, разгоняя машину, следуя за убегающим светом фар. Она непременно должна узнать, что произошло с ней во время катастрофы. Ей необходимо поговорить с Валери.
— Конечно, расскажу тебе все, что знаю, — сказала Валери, — но не сегодня, ты почти спишь, а я только что спала, поэтому давай подождем до утра.
— Я могу не спать, — упрямо проговорила Лили. Она сидела на краешке стула. — Мне необходимо знать.
— Послушай, — мягко проговорила Валери, — сейчас два часа ночи, мы с тобой будем спать.
Лили позволила поднять себя:
— Где?
— В моей кровати. Места хватит двоим.
— О, — проговорила Лили, поднимаясь за Валери по узким ступеням в ее спальню. Она позволила снять с себя плащ, слаксы и рубашку. Потом забралась в еще хранившую тепло постель и плотно, как только могла, свернулась в калачик, полагая, что так будет занимать меньше места. Она почувствовала, как Валери улеглась с другой стороны и вновь непроизвольно начала дрожать. Лили не могла понять от чего; ей совершенно не было холодно; но все ее тело содрогалось.
— Лили, — мягко проговорила Валери и придвинулась ближе, обняв ее руками за плечи. Она прижала Лили к себе и стала укачивать ее приговаривая:
— Все хорошо, Лили, все хорошо.
Голос Валери действовал успокаивающе, как теплая ласка.
— Не бойся, Лили, здесь тебе ничего не грозит, я позабочусь о тебе.
Лили доверчиво прижалась к Валери, ощущая тепло ее тела. Через несколько мгновений дрожь улеглась.
— Я люблю тебя, Валери, — прошептала она и уснула.
Проснувшись, Лили увидела, что комната залита солнечным светом, а кровать пуста.
— Валери? — позвала Лили.
Через минуту она позвала громче:
— Валери!
— Я внизу, — отозвалась Валери. — Как будешь готова, спускайся завтракать. В ванной комнате чистый комплект полотенец.
Лили приняла душ, одела свои брюки и рубашку, которая была ей явно велика, и спустилась вниз.
— Доброе утро, — поздоровалась Валери, — познакомься, моя мама, Розмари Эшбрук — Лили Грейс.
Они сидели за обеденным столом.
— Доброе утро, — приветствовала Лили Розмари, — как насчет тостов и кофе?
— С удовольствием, спасибо, — сказала Лили.
Она избегала смотреть на Валери, вспомнив, что вела себя ночью, как малый ребенок.
— Я поздно отправляюсь на работу, — так буднично, словно не произошло ничего необычного, сказала Валери, — поэтому, если хочешь, можно поговорить прямо сейчас.
Лили откусила кусочек тоста, потом еще один. Внезапно она почувствовала волчий аппетит.
— Прошу прощения, что разбудила вас ночью, — рот ее был полон, и она проглотила последний кусок; чтобы нормально говорить. — Я не знала, куда мне пойти.
Лили начала намазывать вареньем другой кусочек тоста.
— Произошло нечто… нечто ужасное, я бросилась за помощью, но это тоже оказалось ужасным, я должна была куда-то пойти, поэтому я пришла сюда.
Валери кивнула, словно понимала, о чем идет речь.
— Почему бы тебе не рассказать нам, что произошло?
И Лили рассказала. Ей казалось, что никогда в жизни она не сможет говорить о случившемся, но в этой тихой, залитой солнцем комнате, согретая воспоминаниями о том, как Валери поддержала ее и помогла ей этой ночью, сидя рядом с Валери, такой красивой и доброй, Лили чувствовала себя как дома. Ее беспокойство прошло, появилось чувство комфорта и уюта, она доверяла им и поэтому смогла рассказать о происшедшем. Начав говорить, она уже не могла остановиться, нервно поглощая при этом тосты и кофе, а слова лились и лились одно за другим, описывая все происходившее, вплоть до последнего крика Сибиллы, когда Лили удирала от нее в темноте. Она рассказала о длинной пустой сельской дороге, петлявшей через маленькие городки, о поисках аптеки или заправочной станции, где можно было бы найти адрес Валери, о том, как колесила по улицам Фолс Черча, пока наконец не нашла нужный дом и, прислонившись к входной двери, нажала на кнопку звонка.
Когда Лили закончила свой рассказ, в глазах Розмари стояли слезы:
— Бедное дитя. Почему бы тебе не заявить в полицию? Их следует привлечь к ответу; чем дальше, тем труднее это будет сделать.
— Нет, — воскликнула Лили и испуганно замотала головой. — Я не могу никому рассказывать о происшедшем. Тем более чужим! Мне так стыдно… Я такая грязная… будут смотреть на меня и…
Она вновь начала дрожать.
— Но как тогда они смогут наказать…
— Мама, Лили сама решит, как ей поступить, — спокойно сказала Валери.
Она положила свою руку на руку Лили.
— Кошмар. Ужасно, что тебе пришлось пройти сквозь все это. Теперь тебе придется учиться со всем справляться самостоятельно. Мы сделаем все, чтобы помочь тебе, но, в конце концов, никто никогда не сможет сделать этого вместо тебя. Только ты сама должна все перебороть.
Лили смотрела на Валери, широко раскрыв глаза. Сибилла постоянно обещала обо всем позаботиться вместо нее. «Да, действительно, мне уже двадцать три года, — подумала Лили, — я не могу вечно сворачиваться в калачик у кого-то в доме или в чьей-то постели».
— И еще, — продолжала Валери, — мне очень хочется, чтобы ты не стыдилась, Лили. То, что произошло с тобой, ужасно, но случившееся не изменило твоей личности, не ты грязная, Лили, а он. Ты такая же хорошая, честная, любящая, какой была всегда. Мы можем поговорить об этом в любой момент, когда захочешь. Или о чем хочешь. Только дай мне знать!
Пораженная, не отрываясь, Лили смотрела на Валери круглыми глазами, в глубине которых вспыхнули искорки зарождающегося обожания.
— Ты хотела о чем-то спросить вчера вечером, — сказала Валери. — О чем?
— Ах, да! Насчет катастрофы, в которой погиб Карл. Я хочу узнать, что тогда произошло со мной. Я помню, как шла от самолета, помню, что не была ранена, у меня не было ни одной ссадины, ни одной царапины, совершенно ничего, — но я совсем не помню, как выбралась из самолета.
— Ты и не выбиралась, — сказала Валери, — Алекс и я вытащили тебя оттуда.
— Нет, не может быть, — недоверчиво покачала головой Лили. — Я отошла от самолета и потом, должно быть, потеряла сознание, потому что когда я очнулась, то обнаружила, что нахожусь в стороне от него, самолет горел, и я побежала от огня. Я искала всех вас, но никого не видела. Я обошла вокруг самолета, но не близко, а на расстоянии от него, я шла среди деревьев, потому что огонь был очень горячим, затем я увидела Карла, лежавшего на земле; я была с ним, когда ты вернулась. Но до этого я все время ходила; я вышла из самолета и ходила до тех пор, пока не нашла вас, со мной было все в порядке; я совершенно не пострадала.
Валери смотрела в окно, вспоминая сцену, которую описывала Лили.
— Ты, должно быть, бродила вокруг самолета, пока Алекс и я разыскивали тебя. Но ты не сама выбралась из самолета. Когда он рухнул, Лили, ты потеряла сознание. Алекс и я вытащили тебя первой, потому что ты лежала у самой двери и не вынув тебя, мы не смогли бы вытаскивать остальных.
Лили с изумлением уставилась на нее:
— Я была без сознания?
— Лили, ты же сама сказала, что не помнишь, как выбралась из самолета.
— Да, не помню, но я каким-то образом выбралась. Я была не одна. Бог защищал меня. Это он уберег меня от ран, тогда как другие пострадали, а Карл умер; и Господь дал мне силы уйти прочь от самолета. Сибилла много раз говорила мне, что все произошло именно так. Она всегда говорила это перед началом проповеди, особенно, если я нервничала, она говорила, что я никогда не должна сомневаться в том, что я избрана Богом для особой миссии и что она поможет мне ее выполнить… — Лили затихла. — Но теперь я не знаю, во что верить из того, что говорила Сибилла, — она наклонила голову и взглянула на Валери. — Ты говоришь, в самолете я была без сознания? Ты уверена?
— Абсолютно уверена, — мягко проговорила Валери. — Мы с Алексом вытащили тебя из салона и отнесли подальше от самолета, потом вернулись за другими.
Наступила тишина. Лили нервно кусала губы.
— В таком случае никакая я не иная, никакая я не особенная; я не избранная. Значит все, во что я верила… Я ошибалась во всем. Все люди, верившие в меня, доверявшие мне… Я не имела права учить их; все, что касается меня — ложь!
— Вовсе нет. Разве ложь то, что ты заботишься о людях? — спокойно проговорила Валери.
Лили взглянула на нее:
— Нет, но…
— Будь хоть немного справедливее по отношению к себе. Возможно, ты права в том, что никакая ты не особенная и мало чем отличаешься от других, хотя лично я в этом сомневаюсь. Каждый человек в той или иной мере по-своему уникален, и ты можешь сильно отличаться от других людей; может статься, что ты окажешься совершенно необычной. А может быть, и нет, но подожди немного, не торопись делать выводы. Не проклинай себя, Лили. После пережитого тобой очень трудно прийти в себя и сразу чувствовать себя хорошо.
Лили нахмурилась. Она привыкла, что Сибилла постоянно твердила, что она не такая, как все, что она особенная и замечательная. Руди говорил точно так же и Квентин тоже. Никто из них не предлагал ей задуматься о себе самой, и она не могла обнаружить, что она, в сущности, совершенно ординарная личность.
— Я просто не знаю, — беспомощно прошептала Лили. — Если ты права насчет катастрофы… что ж, ты, наверное, права, ты же отлично помнишь, что ты делала в тот день. Ты спасла мне жизнь. А я все время считала… Скажи, а Сибилла знала, что это ты спасла меня? — внезапно спросила Лили.
— Не знаю, — ответила Валери, — возможно, я рассказывала ей, когда она навещала меня в больнице, не помню.
— Наверняка, она знала, — голос Лили вновь зазвучал юно и напряженно. — Я думаю, она обо всем собирает информацию, а потом поступает с ней, как ей заблагорассудится.
Вновь наступила пауза. Розмари начала собирать со стола; Валери сидела неподвижно, гадая, насколько Лили осведомлена о финансовой стороне деятельности правления Фонда «Час Милосердия» по возведению Грейсвилля, о Сибилле и о Карле. Валери держала в себе информацию об этих двоих, пытаясь решить, что делать дальше. Встречаться с Сибиллой не было смысла: им нечего сказать друг другу. Если, конечно, Сибилла не знает, что Карл сделал с деньгами; возможно, он рассказал ей об этом. Может быть, это неплохой предлог для разговора с ней, однако перспектива общения с Сибиллой была настолько неприятной, что Валери предпочла отложить встречу с ней на неопределенный срок.
Карл и Сибилла; ей все еще трудно было понять это. Ей хотелось узнать о них подробнее. «Лили», — подумала она. Можно было бы расспросить Лили, как-нибудь между прочим. И, конечно, она расспросит ее о Грейсвилле. Две совершенно различные темы, однако есть шанс, что Лили что-нибудь знает о Карле; и, наверняка, ей многое известно о Грейсвилле. Но пока ее нельзя расспрашивать. Сейчас у Лили слишком много своих проблем.
— Валери, — внезапно спросила Лили, — не будешь возражать… Будет ли удобно…
Она опустила глаза на стиснутые руки, затем подняла их на Валери; в них сквозило отчаяние:
— Могла бы я пожить с тобой, пока не придумаю, что мне делать?
Утром того же дня, оставив Лили на попечение Розмари, Валери отправилась на работу, где сразу же прошла в кабинет к Нику. Она практически не видела его после того субботнего вечера, почти неделю назад. Несколько раз он звонил ей поздно вечером, уложив Чеда спать, и они беседовали по телефону, но оба чувствовали при этом странную неловкость. Ник чувствовал себя молодым студентом, звонившим своей подруге, испытывая не то чтобы неприятное, но довольно странное ощущение. Валери казалось, что она совершенно неопытная девчонка. Вдруг ей взбрело в голову, что она его слишком преследует, и поэтому она боялась показаться смешной; кроме того, она начала уставать от резких взлетов и падений в их взаимоотношениях. Ей хотелось, чтобы их знакомство состоялось лишь в этом году, и тогда им было бы потрясающе здорово вместе и не приходилось бы при каждой встрече преодолевать тяжесть прошлых воспоминаний.
«Но нам потрясающе здорово и сейчас. По крайней мере, иногда». Она не имела ни малейшего понятия, как часто смогут они испытывать чудо прошедшего субботнего вечера, проведенного без ссор, без воспоминаний о прошлом: длинный вечер, который мог легко сойти за семейный.
В пятницу днем, отбросив в сторону все надуманные претензии к Нику, Валери вошла к нему в кабинет, чтобы рассказать о Лили.
— Она чрезвычайно ранима, и ее очень сильно обидели, она некоторое время поживет у меня. В подходящий момент я расспрошу ее о Грейсвилле. Мне думается, тебе захочется поучаствовать в этом.
— Конечно, спасибо за предложение, — ответил Ник. — Во всяком случае мне хотелось бы с ней познакомиться. Я видел ее пару раз на экране; ее отличают поразительная убежденность, вера в себя и в других.
— Она потеряла веру в себя, во всяком случае сейчас. Но тебе нужно встретиться с ней. Приходи сегодня обедать к нам. Захвати Чеда. Все будет очень просто. Мне не хочется, чтобы Лили думала, будто я хочу причинить ей боль. Мне неловко, во всяком случае пока, расспрашивать ее; она моя гостья, и к тому же у нее неприятности.
— Вот отличительная черта подлинного журналиста, — сказал Ник, удивляясь, — никогда не упускать возможности.
— Хочешь сказать, что я злоупотребляю ее положением?
— Нет, просто ты используешь преимущества ее пребывания в твоем доме. Но если она захочет говорить о Грейсвилле, не вижу проблем. За исключением одной — этот разговор все же может причинить ей боль. Я уже спрашивал тебя однажды, что нам делать, если узнаем о Грейсвилле нечто такое, что будет ей неприятно.
— Не знаю. Нужно узнать, как она к этому относится. Она стремится освободиться из-под влияния Сибиллы, может случиться, что она пытается освободиться и от влияния церкви, а заодно и от города. Она сказала, что не будет читать проповедь в это воскресенье.
— Я не об этом, — сказал Ник. — Может ведь случиться и так, что то, что мы обнаружим, причинит ей боль, независимо от того, причастна она к этому или нет.
Валери согласно кивнула.
— Эта ситуация очень напоминает историю, у которой нет счастливого конца, независимо от пути, который мы изберем. И я должна задать тебе тот же вопрос о Чеде.
Ник взял со стола карандаш и стал крутить его между пальцами.
— Да, я думал об этом. Если все указывает на Сибиллу, то дело может оказаться очень нехорошим, — он постучал карандашом по столу. — Пока мы не знаем, куда ведут эти нити. Почему бы не задуматься над этической стороной проблемы тогда, когда мы точно будем знать, где тут правда, а где ложь? — он встал. — Извини, опаздываю на совещание. Очень хочу прийти на обед. Поговорю с Чедом, думаю, он тоже будет рад. Во сколько подойти?
— В семь тридцать.
— Мы будем. Какое вино привезти?
Их глаза встретились, и мгновенно всплыли воспоминания. «Вино, похоже, твое слабое место. Единственно слабое, которое я нашла. Пока». Она купила вино, и они поехали к нему домой; вместе приготовили обед, хотя тогда она едва умела готовить элементарный салат. Потом они занялись любовью. «О планах мы поговорим завтра. И все последующие дни».
— Я прочитал несколько поварских книг, — сказал Ник с улыбкой. Ему хотелось продлить мгновения, когда воспоминания объединяли, а не разлучали их. — Ты, наверное, тоже, раз научилась готовить.
Валери рассмеялась.
— Пока не попробуешь — не узнаешь. Но, думаю, мы можем доверять друг другу. Привези белого вина, пожалуйста. С нетерпением жду вечера.
Валери по-прежнему работала над своими четырехминутными вставками для «Взрыва», одновременно проводя изыскания для полнометражного репортажа о Грейсвилле. Кроме того, она начала трудиться в отделе исследований над другой темой, о выдающемся помощнике с уголовным прошлым важного политического деятеля. Скатигера был отодвинут на нижнюю строку в перечне возможных объектов. Никто не вспоминал о нем; все хотели, чтобы эта тема мирно почила в бозе и не причиняла неудобств. Тем не менее Валери испытывала разочарование и ощущение, словно у нее украли любимое дитя: ее идея, ее материал, ее сценарий… и ничего… ничего, что можно было бы показать зрителю. «С Грейсвиллем все будет иначе, — подумала она. — Уж я выжму кое-что из этого. И из Лили».
Лили, Грейсвилль, Сибилла. Странное сочетание. Работая за своим столом после разговора с Ником, Валери задумалась, какое отношение имеет Сибилла к совету директоров Фонда «Час Милосердия». Как могла она требовать созыва совещания, если, с ее слов, единственная ее связь с правлением Фонда состояла в том, что ее наняли для выпуска двух еженедельных программ с участием Лили.
«Ну а что если этим в действительности занималась не Сибилла?» — подумала Валери. Она взяла карандаш и принялась катать его между пальцами. Сибилла лично не принимала участия ни в одной из программ, выпускаемых ее компанией. Всю работу выполняли Эл Славин и Гас Эмери.
Валери сняла трубку и позвонила в компанию «Сибилла Морган Продакшнз». Похоже, ей никогда не забыть этот номер телефона. На просьбу позвать Эла Славина оператор телефонного узла сказал, что он больше не работает.
— Он теперь в Си-Эн-Эн в Атланте.
Валери перезвонила ему туда.
— Привет, Валери, — ответил Эл, — рад тебя слышать. Все в порядке? Чем могу помочь?
— Я подумала, не можешь ли ты просветить меня относительно шоу с участием Лили?
— Все, чем могу. Как она поживает? Здесь мы смотрим ее программы; она неплохо держится.
— Да, — сказала Валери. — Эл, Сибилла имеет какое-нибудь отношение к Грейсвиллю?
— Насколько я знаю, нет. Не думаю, чтобы она была им нужна, судя по тому, как она обложила их ценами…
— Что ты имеешь в виду?
— Она дерет с них в три раза дороже. Мы молчали — не наше дело, но у меня всегда было неспокойно на душе; понимаешь, грязное дело по отношению к религиозной организации.
— А каков обычный доход? — спросила Валери.
— Дело не в этом, здесь другая ситуация. Фонд «Час Милосердия» — единственный заказчик, нанявший нас для выпуска своих программ. Остальное время мы снимали собственные ролики и затем продавали их как тринадцатинедельные сериалы или что-нибудь в этом роде. Фонд был единственным, на кого мы работали.
После беседы с Элом Валери сделала пометку в блокноте рассказать об услышанном Нику. «Ничего противозаконного, — подумала она, — как и обычно случалось при изучении деятельности Фонда. Сибилла вправе устанавливать любые цены, следовательно, можно только сказать, что Фонд поступает глупо, раз платит».
Валери пыталась продолжить работу, но никак не могла сосредоточиться, и наконец, на час раньше обычного, пошла домой. Нужно было готовиться к обеду.
Валери научилась готовить простые блюда, а Ник научился выбирать вина со сложным букетом, и вот теперь, за десертом, сидя за отделанным под старину столом, привезенным Розмари, в заставленной до невозможности различной мебелью полугостиной-полустоловой, они подняли бокалы друг за друга.
— За успехи, — сказал Ник, — обед был великолепным.
— И вино замечательное, — бокал Валери коснулся его бокала.
Лили увидела, как они смотрели друг на друга, как они наклонились один к другому, совершенно не замечая этого, и отвела глаза. Нет, у нее не будет ничего подобного. Никто никогда не будет любить ее так, как Ник, несомненно, любил Валери.
Чед заметил печальный изгиб губ Лили и старался придумать, что бы сказать, чтобы развеселить ее. «Она очень хорошенькая, — подумал он, — хотя и не такая эффектная, как Валери». У нее не было улыбки, как у Валери, и она не обладала ее умением пробуждать в собеседнике чувство собственного достоинства и значимости. Тем не менее Лили была милой и хорошей, только ужасно тихой. Ее одежда была велика ей и сидела мешком; «может быть, из-за этого она такая грустная», — решил Чед. Он прикинул, о чем бы ее спросить и остановился на еде.
— Ты любишь форель? — спросил он Лили.
Лили повернулась к нему. Он был таким симпатичным мальчиком и таким хорошим, почти как его отец. «Как похоже на семейный обед, — подумала она. — Розмари — бабушка, Ник и Валери — родители, а они с Чедом — дети». Все были очень добры к ней: Валери дала ей свою одежду, Розмари — гребень и щетку для волос, Ник принес книгу, посвященную проблемам взросления, которая, как он полагал, должна ей понравиться. «Как семья», — вновь подумала Лили. Эта мысль была такой успокаивающей, что ей невольно сделалось грустно, что на самом деле все обстояло иначе.
— Форель, — повторил Чед.
— Да, — ответила Лили, — очень. Мне особенно нравится приправа из миндаля.
— Его называют форельный миндаль, — глубокомысленно заметил Чед. — Одно из моих любимых блюд.
— Форельный миндаль, — повторила Лили. — Я и не знала. А сколько у тебя любимых блюд?
— Сотни две. Мне очень нравится есть. Я видел тебя по телевизору, ты работаешь на мою мать.
— На твою мать? Не знаю, кто она, но я не могу работать на нее; я ни на кого не работаю. Только на Господа, — она замолчала, прикусив губу. — Теперь, правда, я и в этом не уверена.
— Точно, ты работаешь на нее, она сама говорила мне, Сибилла Эндербай.
Лили уставилась на него. Она перевела взгляд на Ника, беседовавшего с Розмари и Валери. Не может быть. Смутно до нее стал доходить смысл сложных людских отношений, о которых она не могла даже и подумать. «Нет, ничего не знаю в этой жизни», — с отчаянием подумала она. Эта мысль не раз посещала ее и прежде, но тогда она была скорее тревожным сомнением, а теперь — правдой. Сейчас она поняла, как мало она еще знает. В пансионате она была очень замкнутой, общаясь практически с одним Руди, а затем только с Сибиллой. Никто из них не научил ее необходимым знаниям жизни. До всего ей придется дойти самостоятельно.
— Сибилла обычно делала мои программы, — сказала она Чеду. — Я всегда считала, что мы работаем вместе во имя высшей цели.
— Что ты подразумеваешь под словом «делала»? — спросил Чед. — Разве она их больше не делает?
— Думаю, нет, — Лили попыталась улыбнуться. — Знаю, звучит немного глупо: но произошло много всякого… я немного расстроена. Но совершенно уверена, что у меня нет желания, чтобы Сибилла продолжала снимать мои программы, в то же время мне еще предстоит многое решить.
— Что именно?
— О… — Лили посмотрела по сторонам, надеясь, что ее спасут от любопытства Чеда, и Валери заметила ее взгляд. Она вовлекла обоих в общий разговор. Все пятеро спокойно беседовали, расположившись за столом. За окном медленно угасал летний вечер. В сгустившейся темноте Розмари зажгла свечи. Как завороженная, Лили не могла оторвать взгляда от пламени. Ее голова стала клониться на бок.
— Извините, — сказала она наконец, — я засыпаю.
— О, дорогая, — сказала Розмари, — мы не разобрали диван. Во всяком случае, тебе не заснуть здесь, пока мы разговариваем.
— Ложись у меня в спальне, — сказала Валери. — Я разбужу тебя позже, когда мы разойдемся и освободим диван. Не волнуйся, — добавила она, заметив колебания Лили. — Давай, Лили, иди и ложись спать.
Лили сонно кивнула и поднялась по ступенькам в спальню. Розмари собрала бокалы для воды.
— Я помогу, — сказал Чед, вскакивая с места. Он сложил горкой тарелки для десерта и проследовал за Розмари на кухню.
Валери посмотрела на Ника:
— Он всегда так делает?
— Что ты, старается улизнуть при первой же возможности. Но мы договорились по дороге сюда.
Она улыбнулась.
— Спасибо, мама всегда убирает за нами двоими, но думаю, она немного обескуражена сегодняшним обедом. Ей будет приятно, если ей помогут. И составят компанию.
Они сидели, молча, близко, но не касаясь друг друга. Они работали вместе, у них было общее дело, и им было над чем поразмыслить кроме собственных отношений. «Самое приятное, — с изумлением подумала Валери, глядя как Ник разлил оставшееся вино по бокалам, — что мы учимся чувствовать себя удобно вдвоем, не думая при этом о себе».
— Сегодня днем я кое-что разузнала, — сказала она. Она говорила тихо, чтобы не было слышно на кухне.
— Сибилла выставляет Фонду счета, в три раза превышающие общепринятые расценки за съемку программ с участием Лили.
— Невероятно, даже для Сибиллы, — сказал Ник, трудно представить, что правление оплачивает их. Им следовало бы узнать расценки у других продюсеров.
— А может быть, и нет. Если Сибилла действительно с ними связана, то, возможно, таким образом они хотят выразить ей благодарность.
— За что? В двух шоу с участием Лили нет никакого творчества, что еще она может для них делать?
— Не знаю.
— Не могут же они быть такими идиотами, — упрямо сказал Ник, — выложить тридцать миллионов за землю; платить тройные цены за изготовление… В этом есть смысл, если…
— …часть этих денег возвращается лично к ним, — спокойно завершила фразу Валери. — Члены правления отнюдь не Фонд!
Они переглянулись.
— Похоже, тут то же самое, чем занимались Беккеры, — сказал Ник, — которые собирали пожертвования верующих и обеспечивали себе постоянный доход.
— Однако у нас нет подобной информации в отношении Фонда. Пока мы знаем только то, что они склонны переплачивать. София считала, что они невероятно глупы.
— Я бы не сказал. Можешь дать мне листок бумаги?
Валери принесла блокнот. Ник достал карандаш из внутреннего кармана пиджака.
— Итак, ты слышала, как Сибилла требовала созыва правления Фонда; двух членов правления она называла по именам. Один из них владеет банком, который, судя по всему, финансирует строительство Грейсвилля. Другой владеет строительной компанией, которая, вероятно, возводит город. Строительная компания была создана специально для строительства Грейсвилля; мы установили дату ее создания, все сходится; похоже, все они работают вместе. Л это, несомненно, означает, что все средства, выделяемые на строительство, идут в одну единственную компанию. Скорее всего, мы никогда не узнаем, во что обходятся Фонду услуги компании «Маррач». Но если принять во внимание счета, выставленные Сибиллой, то, надо полагать, и счета строителей взмыли вверх подобно дирижаблю. Судя по всему, Грейсвилль будет весьма дорогим городом.
— Мне не спится, — сказала Лили. Она стояла у подножия лестницы, глядя на них сонными глазами и часто мигая, ее щеки пылали. Платье Валери было ей слишком длинно, руки почти пропадали в рукавах. — Ничего, если я немного посижу с вами?
Валери и Ник быстро переглянулись.
— О, — беспомощно произнесла Лили, — извините, мне нужно было догадаться… конечно, вам хочется побыть одним… конечно, я буду мешать вам. Извините.
Она повернулась, чтобы уйти наверх.
— Ну что ты, конечно же, присаживайся, — быстро проговорила Валери. Она подошла к Лили и обняла ее. — Дело не в том, что ты помешаешь нам. Мы подумали, что ты расстроишься, узнав, что мы говорили о Грейсвилле.
Лили вздохнула.
— Знаю, я слышала, как вы сказали, что строительство будет стоить очень дорого. Вы считаете, что там что-то не так.
— Возможно, что-то там есть, — сказал Ник, — но мы так мало знаем.
— Ну вы-то должны знать предостаточно, — сказала Лили. Она посмотрела на Валери. — Во всяком случае ты должна знать многое. Ты же стояла у истоков всего предприятия. Я думала, что именно поэтому ты и София приезжали тогда посмотреть город, что ты тоже участвуешь в его строительстве.
— Я — в его строительстве? Лили, я никогда не имела к нему никакого отношения!
— Как же нет, — настаивала Лили, — может быть, не прямо, но ведь это же были твои деньги. Если бы не они, то Грейсвилль не был бы построен, вообще не было бы ничего, если бы не Карл. Он дал нам деньги на покупку земли.
За столом воцарилась тишина. Валери, широко раскрыв глаза, уставилась на Лили.
— Да, я знаю об этом, — не очень уверенно сказала Лили.
Ник взял Валери за руку, чтобы она почувствовала его поддержку, пальцы их рук переплелись. Она вздохнула. Вздох получился длинный и неровный. Тринадцать миллионов долларов за землю. Именно тринадцать миллионов собрал Карл, заложив все, что имел, а затем потратил деньги. И вот, наконец, она узнала, на что.
— Не понимаю, — продолжала Лили. — Почему Карл не рассказал тебе? Это такой замечательный поступок, такой шаг люди всегда делают вместе.
Валери посмотрела на Ника:
— Я не говорила тебе раньше, у Карла и Сибиллы был роман.
— О, не может быть! — воскликнула Лили.
Ник приложил палец к губам:
— Не нужно, чтобы Чед слышал об этом.
— Да, да, понимаю, конечно. Но как они могли…
— Она заставила его вложить деньги в Грейсвилль, — сказал Ник Валери. — У него не было денег, правильно? Он здорово проигрался на бирже.
Валери утвердительно кивнула:
— У него был долг около пятнадцати миллионов долларов. Мы ничего не знали о нем, и узнали лишь после его смерти. Карл никогда не сообщал мне, когда дела шли неважно. Иногда, некоторое время спустя, после того как он выправлял положение и возвращал потери или то, что удавалось вернуть, он рассказывал, но чаще всего вел себя так, словно все шло отлично, и поэтому я пребывала в уверенности, что все именно так и обстояло.
— Возвращал потери, — медленно проговорил Ник.
Глядя на него, Валери услышала свои собственные слова: «после того как он выправлял положение и возвращал потери…»
— Сибилла, — сказала она.
Ник еще крепче сжал ей руку.
— Если она пообещала, что он сможет вернуть деньги, потерянные на бирже, вложив средства…
— …в землю, — подхватила его мысль Валери. До этого момента загадка не имела личностного оттенка, и поэтому размышлять над ней было легче.
— Они купили землю за тринадцать миллионов, а продали за тридцать. На этом он мог заработать… точно сказать трудно, поскольку не знаем, среди скольких участников сделки приходилось делить кусок в тридцать миллионов долларов. Предположим, он получал двадцать пять или около того — вдвое больше, чем собрал — этого вполне достаточно, чтобы возместить большую часть потерь на бирже, выкупить закладные и погасить ссуды. Ты ничего не узнала бы об этом, а он постарался бы заработать недостающий миллион или два — сколько бы ни было, — на бирже.
— Да, но ведь Карл не покупал землю, — сказала Валери, — не покупала ее и Сибилла. Землю приобрела компания «Бурегард Девелопмент».
— Правильно, панамская корпорация, а это означает, что в этом случае нет нужды расшифровывать имена владельцев контрольных пакетов и, следовательно, нет никакой возможности узнать, кто они в действительности. Однако, если бы нужно было угадать, кого бы ты назвала?
— Сибилла?
— Или Фонд, — сказал Ник, — управляемый этими членами правления, которые стригут его, как овцу. Любой из них мог бы быть подозреваемым.
— Погодите, но какой в этом смысл? — спросила Лили. Она сидела нахмурившись, опершись подбородком на ладони. — Вы сказали, что правление купило землю. А затем купило ее снова уже у самого себя. Какой же смысл? Если Сибилла или Фонд уже владели землей, то для чего брать из Фонда тридцать миллионов долларов? Это же деньги, которые прислали люди, которые откладывали по нескольку долларов, потому что они верили в то, что мы делали! Зачем тратить деньги на покупку земли, если они уже владели ею?
— Чтобы сделать деньги, — терпеливо разъяснила Валери. — В этом, пожалуй, весь смысл строительства Грейсвилля.
— Нет, неправда! — в расстройстве воскликнула Лили, — вы говорите ужасные вещи!
— Понимаю, — сказала уклончиво Валери, — однако мы не знаем этого наверняка; мы высказываем догадки и, может быть, заходим слишком далеко в наших предположениях. Мы ни в чем не уверены, — сказала Валери, глядя на Ника. — У нас нет доказательств. Мы располагаем только множеством домыслов.
Ник записывал в блокнот последовательность событий.
— Правильно, — проговорил он рассеянно. — У нас ничего не будет, пока кто-нибудь не заговорит или не позволит нам заглянуть в бухгалтерские книги Фонда. Хотя можно побеседовать с членами правления; взять у них интервью для «Взрыва». Может, один из них ответит на наши вопросы. Нужно начать как можно скорее. На этой неделе.
Валери кивнула.
— Хотя… — она заколебалась, — это непременно насторожит их.
— Этого нам не избежать. Рано или поздно они узнают. Если спросят, мы не скажем, что именно нас интересует. Знаешь, чего нам не хватает? Точных дат. Когда «Бурегард» купила землю и когда она ее продала Фонду.
— Когда землю купила «Бурегард» не знаю, а Фонд купил ее три месяца назад.
— Да, но нам надо знать точно, когда состоялась сделка. Ты знаешь?
— Нет, но София может знать.
— Можешь позвонить ей? Раз мы суммируем воедино, попробуем собрать все, что есть.
— Уже одиннадцать, — сказала себе под нос Валери, — однако она никогда не ложится раньше полуночи.
София взяла трубку сразу, не успел отзвучать первый гудок.
— Конечно, еще на ногах, — ответила она Валери. — Сижу за столом, принесла работу домой. Что тебя интересует?
Валери объяснила.
— Не помню на память, но я захватила с собой дело, подожди, сейчас взгляну.
Через минуту София возвратилась:
— Нашла. Продано «Бурегард Девелопмент» второго декабря, сделка вступила в силу пятого января.
Холод объял сердце Валери. Пятого января. День гибели Карла.
Она попыталась вспомнить прошлое. События, связанные с катастрофой, настолько живо запечатлелось в памяти, словно произошли вчера. Карл всю ночь провел в своем кабинете; она слышала, как он выдвигал и задвигал ящики стола и секретера. Он пришел в спальню около семи часов утра, держа в руках пачку бумаг. «Я возвращаюсь, Прямо сейчас. У меня срочные дела; больше нельзя откладывать».
Разговор происходил за три дня до намеченного возвращения.
— Ты еще слушаешь? — спросила в трубку София.
— Да, — ответила Валери, — что ты сказала?
— Я назвала другую интересующую тебя дату. Фонд приобрел землю восьмого апреля. Это все, или ты еще что-то хотела?
— Все, спасибо.
Повесив трубку Валери посмотрела на Ника:
— «Бурегард» купила землю второго декабря. Сделка вступила в силу пятого января.
— В этот же день разбился самолет! — воскликнула Лили.
— Карл очень торопился вернуться, — сказала Валери Нику, — он говорил, что у него срочные дела.
— Он или хотел присутствовать, или отменить сделку.
— Думаю, хотел отменить ее, — сказала Валери, — он был чрезвычайно встревожен и так торопился, что не произвел предполетного осмотра самолета.
— Вторая версия, — медленно проговорил Ник. — Он забеспокоился, что может потерять деньги и никогда не получить их обратно.
— Или сделка была нечестной, и он решил не участвовать в ней…
Вновь глаза их встретились и задержались друг на друге. В возбуждении, связанном с выдвижением то одной версии, то другой, было и нечто иное: ощущение, что они работают вместе, думают вместе, отталкиваясь от одного отрывочного фрагмента и перескакивая к другому, быть может, уносясь в своих предположениях слишком высоко, слишком забегая вперед, но все время вместе, в едином ритме.
— Полагаю этого мы никогда не узнаем наверняка, — сказал Ник, — может, была одна причина, а возможны и все сразу.
Валери все еще вспоминала. Весь тот день промелькнул перед ее глазами, как ускоренно прокрученный фильм.
«Прости меня, Вал…. пытался сохранить. Теперь ты все узнаешь. Потерял, черт возьми, контроль… потерял, потерял… потерял! Думал, выправлю… начну снова. Слишком поздно. Прости, Вал, прости, прости… Черт знает, почему в баках была вода… сразу в двух баках? Такого никогда не случалось. Не проверил. Так спешил вылететь… Это не моя вина! Это вовсе не несчастный случай! Послушай!… Вода в двух баках сразу!… Проклятье, как это могло случиться? Неужели она? Я должен был предвидеть, что она может…»
Валери закрыла глаза. Тошнота подкатила к горлу.
— Ник, послушай, — слово в слово она повторила все, что сказал тогда Карл.
— Она, — эхом отозвался Ник.
— Следователи решили, что Карл под этим «она» подразумевал самолет. А если он имел в виду женщину?
— Нет, не говори так, — Лили сжалась в комок, она закрыла руками уши и зажмурила глаза.
— Она была там, — сказала Валери Нику. — Она и Лили находились у нас в доме за день до отлета.
Они долго смотрели друг на друга, мимо сжавшейся в комок Лили. За день до вступления сделки в силу. За день до того, как Сибилла истратила тринадцать миллионов Карла на покупку земли для Грейсвилля. За день до того, как Карл решил броситься назад, может быть, чтобы остановить сделку, может, чтобы изменить в ней что-нибудь, а может быть, просто, чтобы сыграть более активную роль. За день до того, как разбился самолет! Это говорило о многом.
— Ни один человек не сделает ничего подобного! — произнесла Лили высоким дрожащим голосом. Слова прозвучали скорее как вопрос, мольба, нежели как утверждение. — Никто не посмеет подстроить катастрофу! Пять человек… пять человек могли погибнуть! Нет, никто не пойдет на это! Нет… не Сибилла… нет, никто!
— Мы не знаем, как все произошло на самом деле, — сумрачно произнес Ник, — но мы должны это выяснить.
Валери, взяв карандаш Ника, отрешенно чертила в блокноте.
— Если бы она имела к этому отношение, она не стала бы делать сама, не так ли?
— Скорее всего, да. В таком случае нужно было кого-нибудь нанять; она не пошла бы на такой риск.
— Ее пилот, — сказала Валери. — Она прилетала туда на самолете Фонда.
Ник накрыл ее руку своей, не давая ей чертить в блокноте жирные угловатые линии:
— Мы должны поговорить с ним. Ничего другого не остается. Нужно выяснить, что же произошло в ту ночь.
