ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
(ПРОДОЛЖЕНИЕ)
ГЛАВА 16
Ник с Чедом перебрались в Вашингтон в июне, как только начались летние каникулы. Грузовой фургон подъехал к их дому в Сент-Луисе рано поутру и простоял до самой ночи, пока не опустели комнаты и дом не начал напоминать Чеду скелет — голый, холодный и совершенно чужой. Затем, пока Елена и Мануэль разъезжали по стране, получив в качестве подарка месячный отпуск, Ник с Чедом улетели в Вашингтон. Одним махом переменив раз и навсегда свою жизнь.
Ник уже наезжал туда дважды, занимаясь вместе с адвокатами своей новой собственностью, ТСЭ. Во время второй поездки он купил четырехэтажный дом в Джорджтауне на N-стрит. Дом был из красного кирпича, с черными ставнями; внутри были просторные квадратные комнаты с каминами, с крутыми узкими лестницами, высокими потолками и резными балясинами. Высокие деревья с пышной листвой образовывали туннель над покатой улочкой и нависали над мощеным кирпичом двором. В нескольких кварталах от дома, на Висконсин и М-стрит, располагались рестораны, магазинчики, художественные галереи и огромный крытый рынок, выстроенный в виде улицы прошлого столетия — газовые фонари, мощеные мостовые, бьющие фонтаны и витые чугунные перила на лестницах.
Джорджтаун напоминал деревеньку, и Чед с Ником вдвоем облазили все его узкие улочки. Они носились на велосипедах по мощеным набережным каналов, обгоняя других велосипедистов и пешеходов, и, глядя на ползущие по воде баржи, представляли будто они попали на картинки из книжек по истории. Они проезжали мимо ресторанчиков и лавок, выстроенных под старину и напоминающих о 18-19-м столетиях, а потом выезжали в жилые кварталы, тесно уставленные домами, построенными прямо вдоль улиц, с крошечными подъездами или крыльцом в несколько ступеней, — дворики здесь были упрятаны за высокими стенами. Все дома были построены по крайней мере в прошлом, а то и в позапрошлом веке, их кирпичные стены потемнели, а окна в частых переплетах отражали неверный свет качающихся старинных фонарей, над тяжелыми резными дверями переливались стекла витражей. Как это было непохоже на то, что окружало их в Сент-Луисе, где новые дома стояли посреди широких открытых лужаек, а яркий солнечный свет заливал их пастельных тонов стены и возвышавшиеся над крышами пальмы.
Чед был совершенно уверен, что возненавидит жизнь в Вашингтоне, но ему было слишком некогда. Его комната в их доме в Джорджтауне занимала чуть ли не весь третий этаж, так что почти целую неделю он вместе с Ником в упоении покупал для нее мебель и расставлял ее так, что комната скоро стала казаться почти родной. Он помогал Нику обставлять и другие комнаты, каждый раз удивляясь высоким потолкам и узким окнам, так непохожим на то, что было в их доме в Сент-Луисе.
На следующей неделе он стал посещать дневной лагерь в Вирджинии и там занимался стрельбой из лука, верховой ездой, плаванием, теннисом, футболом и игрой в поло. Садясь на автобус ранним утром, он едва поспевал к ужину. Ему некогда было ни вспоминать Калифорнию, ни сожалеть об утраченном, у него даже не было лишних пяти минут подумать, почему это мама всего лишь раз собралась провести с ним вечер со времени их приезда, да и о регулярных их встречах речи она больше не заводила.
— Мы займемся распорядком нашей жизни, когда окончательно устроимся, — пообещал Ник в конце их четвертой недели в Вашингтоне.
Они сидели в итальянском ресторанчике в Винченцо, ради которого они совершили довольно длинную прогулку.
— Ты, возможно, не будешь видеть Сибиллу так часто, как тебе хочется, но зато ты сможешь навещать ее один, чтобы я не болтался все время рядом, а это для вас совершенно новая возможность узнать друг друга получше.
— А мне нравится, когда ты болтаешься рядом, — сообщил Чед, приступая к рыбе. — Иногда… я просто не знаю, что сказать. Как будто нам совсем не о чем поговорить. Но ведь она же моя мама.
— Ну, это поправимо, — бездумно ответил Ник. — Это с каждым бывает, не только с тобой. Иногда разговоры только отвлекают от главного. Беда в том, что людям начинает казаться, будто они делают что-то не то, раз им нечего сказать. Но ничего ужасного не происходит, просто нужно немножко отдохнуть и подумать, что же важного можно обсудить с другим человеком. Молоть языком, только чтобы не было молчания, хуже, чем просто молчать. Знаешь, я тебе посоветую: если не знаешь, что сказать, то лучше сиди молча с глубокомысленным видом. Это кого хочешь впечатляет. И твоя мама быстро найдет сама, что сказать. Или ты сам что-нибудь сообразишь. Только не придавай значения этим паузам в разговоре, они вовсе не значат, что вам с мамой нечего сказать друг другу.
— Ладно, — сказал Чед. — Спасибо, — он катал по тарелке белые горошины. — Значит, ты не собираешься гулять с нами?
— Так будет лучше, Чед.
— А ты будешь встречаться с другими людьми, пока я буду вместе с ней?
— Скорее всего. Я ведь, как и ты, начинаю обзаводиться новыми друзьями.
— Ты будешь встречаться со многими людьми?
— В основном с деловыми людьми, ведь это часть моей работы.
— Но среди этих твоих людей так много женщин.
Ник усмехнулся.
— Они очень неплохие бизнесмены.
— Ты и с ними будешь встречаться?
— Иногда.
— Но ты ведь работаешь и по ночам, когда я уже сплю. Так было, когда ты работал в «Омеге». Тогда ты пи с кем не встречался.
— Я и сейчас буду частенько работать по ночам, совсем как в «Омеге». Ведь я начал совсем новое для себя дело, а это потребует много времени и внимания.
— Почему?
— Потому что мне многому нужно еще учиться, я уже нанял двух вице-президентов, и мы будем учиться вместе, да к тому же нам нужны новые программы, новые идеи, совсем новый подход к тому, что мы делаем.
— А разве мама делала что-то не так?
— Я не согласен со многим, что она делала, я же рассказывал тебе.
— Да, но… что, например?
— Например, то, что она все умудрялась представить, как радостное событие. Она назвала это «Телевидением радости» и заполнила эфир тем, что она называла «моментами» — небольшие эпизодики, которые уводили внимание людей от крупных событий и сосредоточивали их внимание на частных интересах. Я думаю, что люди достаточно взрослые, чтобы догадаться, что мир полон грустных или трагичных, или опасных вещей, которых не меньше, чем счастливых, веселых и оптимистичных, и, на мой взгляд, дело телевидения показывать разные стороны жизни как можно точнее, независимо от того, нравится это или нет. Поэтому мне и предстоит внести много изменений.
Чед кивнул с глубокомысленным видом, хотя по их последним разговорам Ник знал, что Чед начинал скучать, едва речь заходила о телевидении.
— А ты многих уволил? — спросил он.
— Некоторых.
— Знаменитостей?
— Вряд ли. У нас их пока нет, но скоро, я надеюсь, появятся.
— А кого ты уволил первым?
— Человека по имени Мортон Кейз. Я уже давно подумывал, что его нужно прогнать с телевидения, уж лет этак девять.
— Я как раз тогда родился.
— Я увидел его в первый раз, когда ты был малышом. Он участвовал в передаче под названием «Кресло, которое хотят занять многие». Мне он никогда не нравился.
— А маме?
— Ей да, по этому поводу мы тоже с ней вечно спорили.
— А она знает, что ты уволил его?
— Думаю, что уже узнала.
Чед помалкивал, пока официант ставил перед ним блюдо под названием «цукаты», а потом изрек:
— Думаю, все будет в порядке.
И Ник не стал уточнять, что это значит.
Что бы он не имел в виду, но Чед делал обо всем собственные умозаключения. Если что-то и будет не в порядке, Ник надеялся, что Чед будет с ним, но даже и тогда он не собирался давить на сына.
В свои девять лет Чед обладал быстрым умом, наблюдательностью и ярким воображением; он запоем читал, смотрел телевизор, если позволял Ник, обожал занятия спортом и легко сходился с товарищами. У него была полная жизнь, насколько Ник мог устроить ее. Чед знал, что значит быть горячо любимым, и он научился справляться с болью. Ник все готов был отдать Чеду и уж тем более был рад разделить с ним его радости или создать для него уют.
Единственное, что было не в его силах, это сделать так, чтобы Чед и Сибилла были вместе. Теперь они были разделены какими-нибудь пятнадцатью минутами — от Джорджтауна до Уотергейта было рукой подать, — и теперь нужно было разработать распорядок посещений Сибиллы. Нику хотелось бы сосредоточиться и как-нибудь обдумать все это. Работа у него теперь была напряженная, ответственная, и ему хотелось встречаться с как можно большим числом людей, чтобы найти себе пару и жениться снова. Он и сам понятия не имел, с чего он взял, будто отыскать кого-то подходящего в Вашингтоне легче, чем в Калифорнии; скорее всего потому, что все вокруг было новым и незнакомым, а ожидания всегда связаны с переменами.
Пока Чед находился в лагере, Ник самостоятельно изучал город, открывая все новые части Вашингтона, которых он еще не видел, и разглядывая знакомые кварталы впервые с видом местного жителя. Улицы были здесь широкими и чистыми, дорожное движение сумасшедшим, а низкие ровные домики, теснившиеся по сторонам, создавали впечатление гармонии и никогда не казались однообразными. Повсюду царили свет и простор, на Восточном берегу было туманнее, и солнце светило не так ослепительно, как в Калифорнии, и когда оно освещало травянистые лужайки и мраморные монументы, на них не было отпечатка мрачного государственного бизнеса. Для приезжего или новосела Вашингтон выступал своей парадной стороной, демонстрируя чистоту, открытость, честность, доброжелательность, уравновешенность и надежду на лучшее будущее. Он символизировал, как и некоторые другие столицы мира, созданный о нем миф, мечту и упование каждого живущего в этой стране.
Ник, ставший теперь работником средств массовой информации, чувствовал себя так, будто получил ключи от города. Впервые он был здесь своим, он в буквальном смысле стал теперь посланником этого города стране и миру. Его переполняли предчувствия: должны были произойти новые, необычные события, все должно было пойти иначе, чем в прошлом.
Даже Сибилла, которая частенько названивала ему на работу, теперь казалась ему иной, поскольку теперь они жили в одном городе и занимались одним делом; она отчего-то стала казаться меньше и, как ни странно, моложе. Поначалу, во время торгов ТСЭ, она показалась ему еще более невыносимой, чем всегда, когда разъярилась на него за то, что он предложил всего двести миллионов долларов за телесеть.
— Она стоит больше! — вопила она в офисе у адвоката. — Триста!
— Двести, — тихо произнес Ник. — Это последнее предложение. У тебя пет ни аудитории, ни программы, ни людей, которые могли бы прибавить хоть один пенни. Ты знаешь это не хуже меня, ты же все изучила.
— Я знаю только, сколько она стоит в потенциале! Это чистое золото!
— Ну и озолотись сама, — Ник встал. — Я буду в «Мэдисоне» до завтрашнего утра, если тебе захочется разыскать меня.
— Ник, ну как ты можешь? Остановись! Ты не можешь так уйти! Что происходит? Мы же не чужие друг другу, мы знаем друг друга! Это же здорово, разве нет? Кто бы мог подумать всего несколько лет назад, когда мы едва могли наскрести на кино… — она обхватила руками колени. — Прости, я хотела придерживаться делового тона. Вот почему мне так трудно, мы ведь столько пережили вместе, и сейчас, когда мне нужно… — она покачала головой, и губы ее дрогнули, словно она пыталась сдержать улыбку. — Ну, не буду больше, я ведь обещала. Это лишь от того, что я чувствую себя такой одинокой… Ник, она стоит трехсот, я знаю это наверняка, но мне в самом деле хочется, чтобы именно ты купил ее. Я соглашусь на двести, если ты примешь на себя половину долгов.
Ник заметил, как адвокат Сибиллы сжал губы, и понял, что тот просил ее не пользоваться этой уловкой. Но она не смогла удержаться, и Ник знал, почему: у нее набиралось долгов по ТСЭ до ста девяноста миллионов. Если она их все выплатит, у нее останется после Квентина и продажи телесети около десяти миллионов долларов. Это многих бы удовлетворило, думал Ник, но только не Сибиллу.
— Когда ты будешь готова обсудить серьезное предложение — двести за телесеть, но без долгов, без довеска в виде твоей компании, производящей телепрограммы, и прочего имущества — я, быть может, еще буду заинтересован в сделке. Хотя чем больше я об этом думаю, тем больше меня начинают занимать мысли о других телесетях, предназначенных для продажи. У нас с Чедом есть из чего выбирать, целая страна перед нами. Свет не сошелся клином на Вашингтоне. У меня самолет завтра в три дня.
— Да черт же побери! — крикнула Сибилла, но он уже успел затворить за собой дверь.
На следующее утро ее адвокат сообщил о согласии Сибиллы.
— Я все-таки достойнее тебя, — заявила она, поджимая губы, при новой встрече. — Я всегда знала, что ты скаред, скупердяй и эгоист, но я не знала, что ты еще и жестокий.
— Давай-ка лучше выпьем, — предложил Ник, думая о Чеде.
Он отвез Сибиллу в Музыкальный бар Фейрфакса, где они просидели около двух часов, болтая о Вашингтоне, о том, как Сибилла выучилась ездить верхом и как она охотится, о ее новой компании, производящей телепрограммы. Иных тем они избегали, позволяя музыке заполнять паузы в их разговоре. И когда он провожал ее в Уотергейт, они казались почти друзьями.
— Я так рада, что ты занялся телевидением, — призналась Сибилла, желая ему спокойной ночи. — Теперь у нас есть кое-что общее и помимо Чеда.
После этого, хотя она звонила часто, они виделись лишь однажды, когда они как-то раз пошли поужинать очень рано с Чедом, и именно тогда он вдруг заметил, какая она невероятно маленькая.
Когда он решительно забраковал ее игровые шоу, которые она собиралась показать по ТСЭ, она лишь немного попыталась поспорить, чтобы убедить его изменить решение. Л когда он отклонил и «Час Милосердия», она заметила только, что он совершает ошибку: Лили Грейс будет настоящей сенсацией и очень скоро приобретет громкую славу на телевидении.
— Но это неважно, — сказала Сибилла Лили вечером, после того как Ник отказался от их передачи. — Что он может нам предложить? Он не знает главного о телевидении, он обанкротится в первые же полгода. Я сделаю так, что тебя будут смотреть по всей стране еще до того, как он сообразит, из чего должна состоять телепрограмма. Ну-ка, примерь другое платье.
Лили повернулась к груде белых платьев, сваленных на кровати.
Это была ее кровать, и стояла она теперь в квартире Сибиллы, в самой большой и чудесной комнате, в которой ей когда-нибудь доводилось жить. Хотя она успела пробыть здесь совсем недолго, но она быстро привыкла к шелковым простыням и ворсистому ковру, который приятно щекотал ее голые пятки, к ванной с отдельным душем, из которого струи хлестали во все стороны и заставляли ее трепетать и испытывать подлинное наслаждение. Это была такая великолепная комната, что Лили не возражала, когда Сибилла оставляла ее там одну, а сама уходила из дома, как, например, на Рождество, когда ее сын приезжал со своим отцом. «Мне нравится думать, будто мы все еще семья», — говорила Сибилла с легкой, печальной улыбкой, и Лили все отлично понимала и оставалась за закрытыми дверьми своей комнаты.
Но это случалось очень редко. В остальное время Сибилла была счастлива, что у нее есть хоть какая-то компания в этой огромной квартире, так что она постоянно требовала, чтобы Лили находилась рядом. И еще она устраивала дома сюрпризы, как, например, притащив эту груду белых платьев и разложив их на кровати у Лили.
— Давай, примеряй! — скомандовала она, расправляя платья. — Что нам больше всего понравится, на том мы и остановимся.
Лили любовалась собой в высоком, от пола до потолка, зеркале, надевая платья одно за другим.
— Хлопчатобумажное не подойдет, — отвергла Сибилла. — Тебе это не подходит. Надевай шелковое.
Лили сняла хлопчатобумажное платье.
— Руди говорил, что мне нужно носить яркие цвета, чтобы привлечь внимание.
— Он ошибался, — Сибилла наблюдала, как Лили надевает через голову шелковое платье. — Куда лучше, а то в том ты выглядела, как нянечка.
Лили улыбнулась.
— А в этом я на кого похожа?
— На девушку.
«И на что-то еще, — подумала Сибилла, — на что-то неуловимое. Девушка, которая уже почти женщина, фантазия, которая уже почти воплотилась, но все еще остается не до конца законченной».
Она нетерпеливо затеребила Лили. Сибилла не любила терять попусту времени на то, чтобы понять человека.
— Девственница, — повторила она. — Так всего лучше.
— Лучше для чего? — спросила Лили.
Сибилла не ответила.
— А теперь давай-ка попроповедуй.
— Опять? Сибилла, мы только этим и занимаемся вот уже два месяца, с тех пор как я появилась в эфире, и та почта, которую мы получаем… люди пишут, что я им нравлюсь… тебе не кажется, что я уже хорошо проповедую?
— Разумеется, хорошо. Ты стала сенсацией, и сама знаешь это. Но заставлять людей умиляться на второсортной телесети Ника — это одно дело, а проповедовать на всю страну — это уже кое-что другое. Завтра я хочу сделать новую запись и разослать ее некоторым своим знакомым. Я бы хотела предложить тебе начать работать в том духе, как работают на других моих передачах.
— Нет! — инстинктивно воскликнула Лили.
— Разумеется, ты совсем другая, — осторожно согласилась Сибилла. — У тебя свой стиль и особые слова. Но нам нужно заставить понять это телевизионных продюсеров, а большинство из них такие ловкачи, что все норовят сделать сами. Не так уж просто всучить им запись, Лили, и еще труднее заставить купить программу. Я уж и не рассчитываю, что они потратятся на то, чтобы купить «Час Милосердия», по мне хочется заставить их дать нам экранное время.
— Но почему они не захотят? Ведь они должны радоваться, если люди смотрят передачи их станций, а если мы покажем им, какую большую почту я получаю, они дадут нам время.
— Во время религиозного вещания нельзя давать рекламу, поэтому для этих передач время продается. Большинство телепроповедников покупают время на той или иной телесети. Но это очень большие расходы, да это и не так уж необходимо. Если я не ошибаюсь на твой счет, я смогу добиться, чтобы станции дали мне час в неделю, или даже два, пусть не сейчас, так через год. Вопрос только в том, чтобы заставить их захотеть тебя заполучить, чтобы между ними возникло соревнование за право предоставить тебе час в эфире. Но я совершенно уверена, что ты подойдешь, в противном случае они лишь мельком взглянут на пленку и выкинут ее в мусорное ведро. Начинай.
— Если ты считаешь, что это так важно… — взволнованная разговором, стоя среди разбросанных платьев и обуви, Лили начала проповедовать. Но через минуту ее волнение улеглось, она растворилась в потоке своих слов, в своей вере в их действенность.
— Внутри каждого из вас есть другой человек, — говорила она, — и каждый может добиться…
— Подожди. Повтори это.
— Что повторить? — переспросила Лили, моргая, будто только что очнулась от сна.
— «Другой человек внутри каждого из вас». Повтори это дважды, чтобы усилить впечатление. Или лучше, знаешь что? Не можешь ли ты сказать то же самое другими словами? Мне не хочется, чтобы кто-нибудь пропустил это. Ведь это — главная мысль, правда же?
— Ну… одна из главных.
— Тогда повтори сначала.
Лили закрыла глаза.
— …другой человек внутри каждого из вас, человек, которым вы хотели бы быть…
— А как насчет «мечтали бы стать»?
— Ах да. Мне нравится. Другой человек внутри каждого из вас, человек, которым вы хотите быть… нет, человек, которым вы всегда хотели быть, человек, которым вы мечтали бы стать. Зам может показаться, что таким человеком стать невозможно: добрым, любящим, честным, человеком, который может все, человеком, который верит в вас, который восхищается вами и доверяет вам. Нам всегда хочется, чтобы люди верили в нас, но…
— Не «мы», — опять прервала Сибилла. — Ты же не одна из них, ты выше их…
— Ах, нет, Сибилла, я ничуть не выше.
— Все равно, ты — особая. Ты же выступаешь перед ними с проповедью, ты открываешь перед ними новые возможности подумать о самих себе. Поэтому ты не должна говорить так, как будто ты сама растеряна и нуждаешься в поддержке так же, как и они. Я же говорила тебе об этом раньше, Лили. Не знаю, как ты не можешь этого понять.
— Потому что я хочу быть одной из них.
— Ты не можешь. Если бы было так, ты бы сидела на диване и ловила по телеку «Час Милосердия». Не хочешь же ты сказать, что ты уже больше не Лили Грейс, проповедующая людям.
Очень медленно Лили кивнула.
— Да, но все равно это не делает меня выше их, лучше, чем…
— Но ты особая, — опять повторила Сибилла нетерпеливо.
Лили подумала немного, потом вздохнула и вновь вернулась к своему поучению.
— Вам все хочется, чтобы другие восхищались вами, верили в вас, но, что важнее, вы должны…
— Что важнее, гораздо важнее, что самое важное, — сказала Сибилла. — Ритм, Лили, интонация — по крайней мере, это неплохо получалось у Руди.
— Да. Я помню. Ну… Но всего важнее, гораздо важнее, самое важное для вас верить в самих себя. И вы можете, вы можете, потому что вы добрые, вы необыкновенные, вы должны верить в то, что вы можете стать тем, кем мечтали бы стать…
— Любовь, — подсказала Сибилла. — Ты упустила про любовь. И тебе нужно бы подпустить пораньше про Бога.
— Мне и в самом деле нужно все это говорить? — обеспокоенно спросила Лили. — У меня хорошо получается, когда я говорю то, что чувствую, ты же знаешь.
— Да, разумеется. Я никогда и не пытаюсь изменить то, что ты говоришь. Я сама захвачена тобой, Лили. Но я хочу удостовериться, что каждый будет захвачен, как и я. Я хочу, чтобы все были увлечены, потрясены, чтобы они рыдали от восторга, как те люди в церкви в Хэкенсэке. Телевидение — особая вещь, Лили, сколько раз я твердила тебе об этом? Ты должна подчеркивать каждое слово, делать его выпуклым, ты должна все сделать ясным и точным, иначе то, что ты говоришь, никогда не будет по-настоящему важным и достоверным для твоих слушателей у экранов. Они сидят у себя дома, смотрят ящик и видят там крохотное плоское изображение, а не человека из плоти и крови. Миллионы людей должны поверить тебе, но они не смогут, если ты не поможешь им.
— Миллионы, — выдохнула Лили, глядя на свои беспомощно протянутые руки. — Сделать столько добра, и сразу… — глаза ее закрылись, и ее высокий нежный голосок воодушевленно зазвенел. — Любовь находится в нас самих, так много любви, любви, которую вы отдаете Богу, любви, которую вы дарите тем, чьи жизни соприкасаются с вашими. Может быть, вы боитесь, что вы никогда не сможете полюбить так сильно, как вам хотелось бы любить, как вы мечтаете любить, потому что вас пронизывают боль и тяжелые испытания жизни, но вы можете, вы можете любить, вы можете любить глубоко и сильно, потому что вы бесконечно добры, потому что вы хотите дарить больше, чем даже можете себе вообразить. Л когда вы начнете дарить любовь, то вы начнете и получать любовь. Люди только и ждут, чтобы полюбить вас, чтобы помочь вам, поддержать вас, чтобы вы не были больше одиноки. Как только вы разорвете путы, которые связывают доброго, любящего человека внутри вас, другие люди поспешат к вам, и они тоже найдут добро внутри себя, и они тоже поверят в себя, и тогда вы все вместе узнаете, какое в вас скрыто величие, как много вы можете совершить, и тогда…
— Отлично! — одобрила Сибилла.
Глаза Лили широко раскрылись.
— А я и забыла, что ты здесь.
Сибилла не очень-то поверила ей. Но разве в этом было дело? Если в это верит сама Лили, тем лучше для ее проповедничества.
— Только еще одно, — вспомнила она. — Говори о самой себе как можно чаще. «Послушайте меня, я здесь, чтобы помочь вам, поверьте, что когда я говорю вам…» Ну, что-нибудь в этом роде. Пусть миллионы людей не думают, что ты оставляешь их одних наедине с твоими пожеланиями. Ведь это же деньги. Лили наморщила личико.
— Послушай меня внимательно. Ты же знаешь, что у нас ничего не получится без поддержки твоих зрителей…
— Паствы, — мягко поправила Лили. — Я же просила тебя…
— Прекрасно. Твоя паства должна захотеть поддержать тебя. Паства же знает, что ты должна оплачивать шоу…
— Часы религии.
— Ты должна оплачивать часы религии деньгами, это знает каждый. Они знают, что тебе приходится жить на что-то помимо любви к ближнему, а кроме того, им же хочется дать тебе денег на строительство нового храма.
Лили вскинула голову:
— Нового храма?
— Храма Радости! Ты же не думаешь, что я позволю тебе слишком долго проповедовать в телевизионной студии перед пустыми креслами воображаемой аудито… паствы? Ты же не можешь оставаться в церкви, построенной для Руди Доминуса, тебе нужно что-то большее. Тебе нужно что-то грандиозное, Лили, у тебя есть все для этого — твои глаза, твоя манера, твой образ должны потрясти эту страну. Я хочу построить для тебя храм, где тысячи людей смогли бы одновременно слушать тебя, а остальные миллионы могли бы видеть тебя на телеэкране.
Ошеломленная Лили опустилась на пуфик у кровати.
— Тысячи… О когда ты… ты давно задумала это?
— С тех самых пор, как мы начали «Час Милосердия». Ты права: почта фантастическая. И во многие послания вложены деньги. Небольшие пожертвования, но ты ведь совсем ни о чем не просила. А вот теперь, со следующей проповеди, ты начнешь рассказывать своей пастве о Храме Радости, о том, что…
— А где он будет возведен?
— Я присматриваю место неподалеку от гор, в районе Кальпепера.
— Кальпепер?
— Это в Вирджинии. Я хотела, чтобы это было рядом с лошадиной фермой, которую я только что купила в Лизбурге, но для храма там слишком мало места, а у меня к тому же есть еще кое-какие планы. Кальпепер меньше чем в пятидесяти милях к югу, и земли там намного больше.
— А какие еще планы? — полюбопытствовала Лили. — Это не должно быть что-то грандиозное, Сибилла, я даже думаю, что и храм — уже чересчур. Мне нужна простенькая маленькая церковка в обычном месте…
— Мы не собираемся заниматься ничем маленьким и простеньким, — отрезала Сибилла. — Меня это не интересует, а значит, это не должно интересовать и тебя.
— Но почему? Ведь то, что я говорю, очень просто.
— А я-то думала, тебя привлекает мысль проповедовать перед миллионами людей.
— Да, — согласилась Лили, словно потрясенная собственной гордыней. — Да, мне этого очень хочется.
— Тем более нам нужен храм. И больше десяти миллионов долларов на его постройку.
Лили воззрилась на нее.
— Но это невозможно. Так много нам никогда не заработать.
— Мы их заработаем. И это только начало. Господи, ты ведь способна сделать столько хорошего, Лили, помочь стольким людям! Меня как-то никогда не воодушевляло это раньше: мы будем делать людей счастливыми и изменим мир к лучшему. Но на все это требуются деньги.
— Но я ничего не понимаю в деньгах, — печально призналась Лили.
— Ничего, зато я хорошо в них понимаю, — успокоила ее Сибилла. — Поэтому нам придется подобрать хорошую команду. А теперь собери-ка эти платья, шесть мы вернем, а то, что тебе подошло, нужно отложить. И еще, Лили, я дам тебе ключ от квартиры, и с этих пор ты больше не будешь от меня зависеть. В конце концов мы ведь делаем одно дело.
Лили выглядела смущенной.
— Ты куда-нибудь уходишь? Или ты не хочешь, чтобы я тебя беспокоила? Я, наверное, сделала что-то не так?
— Нет, разумеется, нет, я никуда не ухожу, и ты совсем не беспокоишь меня. Но если я допоздна задержусь на работе или тебе самой вздумается пойти куда-нибудь, ты можешь располагать собой, как угодно. Мы будем по-прежнему жить вместе, и я надеюсь, ты будешь рассказывать мне, чем ты занимаешься в свободное время, с кем ты встречаешься, по мне нужно — нам обеим нужно — немного личной свободы. А как проповедник, ты знаешь не хуже меня, как нужна человеку личная свобода: каждому нужно время, чтобы немного сосредоточиться и подумать в одиночестве.
Личико Лили прояснилось.
— Да, конечно, — она опустилась на пол рядом с Сибиллой и положила голову ей на колени. — Как чудесно, что ты это понимаешь. И это так бескорыстно с твоей стороны. Спасибо тебе за то, что ты так добра ко мне, я так счастлива рядом с тобой, что даже не могу представить, как это я жила без тебя! Руди был очень милым, он заботился обо мне, и я любила его, но он никогда не понимал меня по-настоящему, он совсем не разбирался в одежде, и потом, мне кажется, ему действительно не хотелось, чтобы я проповедовала. А ты хочешь этого, ты понимаешь, как это для меня важно, и ты столько делаешь, чтобы это было возможным, даже хочешь построить храм, ведь это просто мечта… — она приподняла голову и сияющими глазами посмотрела на Сибиллу. — Как я люблю тебя, Сибилла. Спасибо, что ты тоже любишь меня.
Сибилла опустила руку на пушистые светлые волосы Лили.
— Ты помогла мне найти доброту в моем сердце.
Личико Лили лучилось от восторга.
— Правда? Но ты всегда была доброй, я это знала. Но если я помогла тебе, это так чудесно…
Сибилла постепенно отстранила Лили и поднялась.
— Через двадцать минут мы будем ужинать, так что пойди умойся.
— Да, — кивнула Лили.
Она все еще сидела на полу, глаза ее блуждали по разбросанным на кровати белым платьям, поясам, чулкам, кружевам и туфлям. Вздохнув, она тоже вскочила, подбежала к Сибилле и чуть коснулась ее щеки губами — она знала, что Сибилла терпеть не может, чтобы до нее дотрагивались, — а потом, с нежной улыбкой, вышла из комнаты.
Несколько месяцев — с памятного Нового года до нескорого октябрьского уик-энда — Сибилле не удавалось побыть с Карлом Стерлингом наедине, даже после того, как она купила поместье Кроссхэтч около Лизбурга. До смешного маленькое, всего сорок акров, оно было слишком далеко от Мидлбурга, но ей не терпелось купить хоть что-нибудь и поскорее влиться в свет Лаудон Каунти, и она рассматривала свое приобретение лишь в качестве первого шага к тому положению, которое она надеялась вскоре занять.
В августе Сибилла пригласила тех, кого она встретила на праздновании Нового года у Валери, на ужин в свой двухэтажный, с белым контуром по фасаду, особнячок, но Карл не приехал, потому что, по словам Валери, он с друзьями ловил рыбу в Канаде. Позже, в октябре, после охоты на лис в угодьях неподалеку от Парсельвиля, был устроен роскошный завтрак, и Сибилле посчастливилось разыскать Карла, сидящего за столиком на веранде в одиночестве.
— Могу я?.. — начала она, стоя с тарелкой, только что доверху наполненной в буфете. — Или ты ждешь кого-нибудь?
— Ласковой улыбки, — ответил он, пододвигая ей соседний стул. — Вот что мне нужно больше всего ранним утром.
Сибилла улыбнулась.
— Ну, как прошла твоя рыбная ловля? — поинтересовалась она и сев, потянулась за стоящим в середине стола кофейником.
— Рыбная ловля?
— В Канаде.
— А… месяц назад. Очень неплохо. Щука и окунь. Ты не увлекаешься этим?
— Нет. То есть да, это зависит от того, что подразумевать под ужением и ловлей. Иногда мне попадается на крючок крупная рыбешка.
Он ошеломленно вскинул на нее глаза, потом рассмеялся.
— Помню, помню — ты же такая… искренняя. Мне это нравится. Валери тоже такая, и я не сразу привык к этому. А что за рыбешка? Для себя?
— Для моих программ. Пусть себе резвятся перед камерой, а меня это уже мало волнует. Это такая штука — перед ней не соврешь, так же как и в постели. Перед камерой стоишь совершенно голый.
Карл нервно хохотнул.
— Звучит не очень-то заманчиво.
— Так и есть. Кто-то из телевизионщиков уверял меня: чтобы классно выглядеть на экране, нужно относиться к камере, как к любовнику. Уж не знаю, что это точно значит, но мне это все же кажется чем-то постыдным.
— Вал часто интервьюирует, ты знаешь? — резко сказал Карл.
— Правда? По-прежнему? Ох, прости, я не знала, что она продолжает заниматься этим, я думала, она уже переболела… ах ты, черт, ну что у меня за язык? Карл, извини, я совершенно и не думала задеть Валери, мне она кажется просто великолепной. Всю жизнь я смотрю на нее снизу вверх.
— Разве? А вот она думает, что ты ее недолюбливаешь.
Сибилла воззрилась на него.
— Она думает, что я не…
Какая-то пара подошла к столику с доверху наполненными тарелками.
— Вы замышляете что-то недозволенное? — весело поинтересовался один из вошедших.
— Наш заговор обречен, — парировал со смехом Карл. — Давайте садитесь рядом. Мы обсуждали рыбную ловлю.
Сибилла занялась копченым фазаном и суфле из сыра, мало прислушиваясь к оживленному разговору за столом, изредка поглядывая на Карла. Раз она встретилась с ним глазами и инстинктивно отвела их прочь. Когда, наконец, парочка со словами, что они немного прогуляются перед охотой, ушла, Сибилла все еще сидела с опущенными глазами.
— Слава Богу! — обрадованно воскликнул Карл. — Скучнейшая пара во всем Лаудон Каунти. Жаль, что мы пригласили их за наш стол. Кажется, они успели тебе до смерти надоесть.
— Я просто грубиянка, — понизив голос, призналась Сибилла. — Надеюсь, я не смутила тебя? Мне хотелось, чтобы они поскорее убрались.
— Ну вот они и убрались, и я тоже ничуть не смущен. Чего бы мне смущаться? Я же не хозяин?
— Но ведь это твои друзья.
— Не мои, и даже не Валери. Они друзья хозяев, как мне кажется, хотя я и не пойму, почему.
— Почему Валери думает, что я не люблю ее?
— А тебя это так сильно занимает? Не стоило мне говорить это, глупо вышло. Вал сказала это давно, еще на Новый год, ничего особенного. Наверное, я не так понял.
— Но почему она это сказала? Это неправда, что я не люблю ее! Она прекрасно это знает! Я люблю ее, я всегда любила ее. Она всегда была мне чем-то вроде старшей сестры, я считаю ее самой чудесной… Что она наговорила тебе обо мне?
Он вздохнул.
— Что-то насчет того, что ты не могла пережить чего-то в Стэнфорде. Чего именно, она не сказала, но какая разница? Какая-то древняя история, и уж слишком по-детски ты меня расспрашиваешь обо всем этом. Да я ничему и не поверил. Говоря по правде, мне кажется, что я что-то напутал, так что извини за мою болтовню. Ну, скажи мне, что я прощен.
Светло-голубые глаза Сибиллы остановились на нем.
— Разумеется, прощен. Как я могу на тебя сердиться? Когда мы только встретились, я почувствовала что-то… наверное, то, что я скажу, глупо, но ты не смейся, — я почувствовала себя так, как будто знаю тебя давным-давно, и поверила, что ты не сделаешь мне больно, не обидишь меня…
— Господи Боже, — выпрямившись на стуле, Карл жестко взглянул на нее. — Что это значит?
— Ничего, — она откинулась на спинку стула. — Прости, так и знала, что это прозвучит глупо. Обычно я совсем не склонна к мистике, наоборот, я очень практична. Но в нашей встрече было что-то такое, что не могло меня оставить холодной и благоразумной. Мне бы следовало промолчать, но ты сказал, что тебе нравится моя искренность…
— Подожди, подожди. Мне нравится твоя искренность, очень нравится. Но что все это значит?
Она беспомощно повела рукой.
— Это значит, что трудно встретить человека, которому можно доверять. А ты так не думаешь? Вокруг так много чужих, незнакомых людей, кругом ловушки…
— Это совсем не объяснение.
— Ох… Ну, я не очень ловко управляюсь с мужчинами, я думаю, что все дело во мне самой. Я не умею рассчитывать, выгадывать, осторожничать, я просто теряю голову, потому что я хочу любить и быть любимой… — она отвернулась. — Но из этого никогда не выходит ничего хорошего, одни вред, — она вновь повернулась к нему, засмеявшись через силу. — Боже, как я устала говорить правду. Большинство женщин находит себе спутников жизни, почему же я-то никак не могу? Мне не кажется, что я прошу слишком многого, мне кажется, что я обычная женщина, но у меня как-то не выходит выбрать мужчину, созданного именно для меня. Или я ни для кого не создана? Возможно, это моя ошибка, что я не придаю большого значения тому, чтобы вычислить то, что необходимо мужчине, и дать ему это. Я просто всегда так тороплюсь найти кого-то, с кем я могла бы остаться навсегда, а на работе я тоже не могу слишком забыться, и меня постоянно подавляет мысль, что я одинока. Нет, большую-то часть времени я погружена в работу, но потом все опять внезапно всплывает, и я чувствую себя такой неудачницей… — она тронула кончиками пальцев уголки глаз. — Ах, Карл, прости меня, я вовсе не хотела испортить тебе завтрак своими исповедями, и зачем тебе слушать всякую ерунду! — она огляделась. — Все ушли! Что я наделала! Карл, в довершение всего я заставила тебя пропустить охоту… — встав, она с силой отодвинула стул. — Я здорово постаралась над тем, чтобы разрушить нашу возможную дружбу, не так ли? Как же мне стыдно… Ну почему нельзя вернуться к самому началу и начать этот разговор снова…
— Присядь, — предложил Карл, хмуря брови. — Вал говорила, что ты, похоже, была счастлива с Эндербаем.
— Так и было. Ах, я была счастлива — но только в самом начале. А потом он почти не бывал дома. Тогда я этого не знала, а у него, оказывается, была другая женщина. Думаю, что для Квентина, в его возрасте, это было необходимо, чтобы доказать свою состоятельность. Я-то любила его таким, каким он был, но он, видимо, был неудовлетворен собой, продолжая разыскивать молоденьких женщин; одна у него была точно, а может, их было больше. Я никогда не пыталась раскопать этого, но чувствовала я себя… не в своей тарелке. Я и о той-то узнала перед самой его смертью. А потом, он оставил ей большую часть своих денег, да еще проповеднику, с которым встретился во время болезни. Мне кажется, его волновали мысли о душе или что-то в этом роде.
— И он ничего тебе не оставил?
Сибилла покачала головой.
— Мне казалось, ты получила телесеть.
— А, ну конечно. Но с какими долгами! Да даже если бы не долги, это же что-то холодное и бездушное, какие-то железки, ничего личного, ничего от любви.
В голове Карла пронеслась было мысль, что что-то тут не так: почему это деньги должны показаться чем-то более теплым и личностным, чем дело, над которым они вместе работали? И все же она задела какие-то его сокровенные струнки, сказав, что чувствовала себя не в своей тарелке. Он часто чувствовал то же самое с Вал. У нее все получалось превосходно: она отлично ездила верхом, участвовала в скачках с препятствиями, устраивала вечеринки, была неподражаема в телепередачах, удачно вкладывала деньги, была восхитительной женой — ею бы каждый гордился, гордился и он. Хорошо было и то, что она никогда не хотела ни к чему относиться серьезно. Если бы она была серьезна, она, вероятно, думал Карл, давно втоптала бы его в грязь.
— Ты зря придавала этому значение, — произнес он вслух. — Наверное, твой муж просто не хотел посвящать тебя в свои проблемы, особенно когда уже был так болен. Вот уж, должно быть, поганое было для тебя время!
Сибилла промолчала. Как бы в забывчивости, откинувшись на спинку стула, она барабанила пальцами по столешнице.
— А почему ты думаешь, что я не обидел бы тебя? — спросил Карл.
Она подняла глаза.
— Я думаю, что ты вообще не можешь кого-нибудь обидеть, даже если бы захотел. И когда мы с тобой в первый раз разговаривали на Новый год, у меня было какое-то особенное чувство. Как будто мы когда-то давно знали друг друга и чему-то вместе смеялись, и даже, может быть, любили друг друга. Не со страстью, а… с нежностью. С доверием. С настоящей близостью. Ты знаешь об этом больше, чем я. У меня было такое чувство, что к тебе бы я могла прийти за советом и помощью, если бы со мной что-нибудь случилось, что вместе мы могли бы справиться с безумием этого мира… что между нами была или могла бы быть любовь, которая облегчает все страдания.
Карл не мог отвести от нее глаз.
— Ты невероятная женщина!
Медленно, по-прежнему пристально глядя на него, Сибилла наклонила голову.
— Как я рада это слышать. И все из-за этой глупейшей искренности, я не могу тебе врать, Карл… я могу лишь любить… и желать…
Он поднялся и привлек ее к себе, впиваясь в нее поцелуем, подчиняя себе ее губы и язык, словно пытаясь совладать с нею, хотя она и не сопротивлялась. Всхлипнув, она подалась к нему и обвила его шею руками, разрешая целовать себя со смирением ребенка и страстью женщины.
Подхватив ее на руки, Карл понес ее через веранду в глубь дома.
— Нет, — шептала Сибилла, — здесь твои друзья… эта охота…
— Я им не нужен.
— Но в этом доме…
— …в этом доме полно спален, и все они свободны, — он засмеялся, взволнованный и счастливый. — Господи, Сибилла, да ведь у нас же целый день! Ты такая маленькая, что даже представить себе не можешь! Ты умещаешься у меня в руках, как маленькая девочка.
Он взбежал по ступенькам, по-прежнему держа ее на руках, и она приникла к нему, стараясь казаться еще меньше. Он распахнул дверь в первую же комнату на этаже, в спальню гостей, с цветастыми портьерами и обивкой на креслах. Бережно опустив ее на цветастое покрывало на диване, он оглядел ее и радостно засмеялся.
— Чертов костюм!.. Подожди чуток…
Выйдя в холл, он вернулся с рожком для обуви. Сибилла не пошевелилась. Она лежала с широко раскрытыми глазами и дожидалась его.
— Сейчас… — пробормотал он, сдергивая с себя одежду и ботинки, пока Сибилла лежала, все так же молча наблюдая за ним.
Он чувствовал ее взгляд, воспламеняющий его. Ему казалось, что ни одна женщина так его не возбуждала.
— Боже мой, да ты колдунья, — прошептал он, наклоняясь над ней, чтобы раздеть ее, срывая ее ботинки и костюм и швыряя их прочь.
Сибилла ощущала прикосновение его пальцев, когда он снимал с нее белье, а потом простонала и потянула его на себя. Вытянув ноги, она почувствовала, как он раздвигает их, его волосы щекотали ей шею, когда он положил голову на грудь. Приподнявшись, она подалась к нему всем телом, и он вошел в нее.
В комнате было слышно лишь их быстрое, прерывистое дыхание. Сибилла прикусила шею Карла, осторожно сдавливая ее зубами, проводя языком по его коже. Он задрожал от ее прикосновения. Сибилла извивалась под ним, дыхание ее пресеклось, сливаясь с дыханием Карла. Он с сумасшедшей силой прижимал ее к себе. Вдруг он вскрикнул, и в то же мгновение вскрикнула Сибилла, а потом они оба молча вытянулись на постели.
— Невероятно… — пробормотал Карл. — Невероятная маленькая колдунья!
Он лежал весь в испарине, с трудом переводя дыхание. Она заставила его почувствовать себя властелином, всемогущим самцом.
Через несколько минут Сибилла очень медленно начала высвобождаться из его объятий, и он слегка приподнялся, взглянув на нее, в ее пронзительные глаза.
— Моя маленькая колдунья, — повторил он и снова приник к ее губам.
Сибилла издала вздох — торжествующий вздох страсти. Или, быть может, это было удовлетворение. Карл не стал задумываться об этом. Он думал о ее теле, об ощущении маленькой девочки у него в объятиях, с которой он мог сделать все, что хотел, о ее приглушенном голосе, которым она сказала, что знает, что он не обидит ее.
Карл всегда был слишком ленив, чтобы расходовать силы, которые требуются на истинную близость. Ему казалось, что ближе всего к настоящей страсти он был с Валери. Но сейчас он испытывал что-то совершенно новое. Сибилла Эндербай перевернула все в нем. «Что-то совершенно необычное», — думал он и вновь услышал ее вздох. Вздох страсти. Или удовлетворения. В любом случае он знал, что это для него и только для него. Она доверилась ему. Она даже намекнула, что любит его. А этот вздох! А эти движения ее бедер и рук, возбуждавшие его, как шестнадцатилетнего мальчика! «Сибилла, — торжествующе думал он, — ты моя!»
Дни и ночи Ника в Вашингтоне напоминали то время, когда он начинал работать в «Омеге»: только работа и Чед, ликование от новых идей, от познания неизведанного, удовлетворение от создания небольшой команды, члены которой многое могут вместе сделать, и увеличение числа покупателей, которые помогали росту его известности. Первым делом Ник нанял двух вице-президентов, чтобы один занимался новостями, а второй развлекательными программами, и они втроем провели почти три месяца, вырабатывая новую программу передач, чтобы полностью заменить то, что показывала Сибилла. Теперь у них было даже другое название: телесеть «РαН».
— «Н» — это Ник, тут все ясно, — предположил Лез Браден, его первый заместитель по программе новостей, на их первой встрече. — Но кто такой «Р»?
— «Развлечения и новости», — с улыбкой сообщил Ник. — Ясно и просто. Мне не хочется выставлять мое имя напоказ публично, мне от этого как-то неловко.
Лез рассмеялся.
— Это мне нравится: человек, который не желает сообщить всему миру, какая он важная персона. И это все? Развлечения и новости?
— А что еще нужно?
— Да мало ли, документальные съемки с мест событий, тяжелоатлеты, накачивающие себе мышцы, или рытье окопов во время первой мировой войны.
Ник засмеялся.
— У нас будут такие документальные ленты, что и их смотреть будет одно удовольствие. Может быть, и мышцы атлетов покажутся еще какими интересными, если попробовать их связать, например, с соревнованиями по плаванию или по прыжкам в воду.
— Это не для меня, я специалист по новостям. Но я расскажу об этом Монике, она непременно что-нибудь придумает. Что ты скажешь о Трейси Мур? Может, попробуем ее в качестве ведущей шести- и десятичасовых новостей?
— Мне она нравится. Она умеет быть и напористой, и мягкой — редкое сочетание. Но нам и мужчина нужен. Или нет? Эти дикторы новостей, похоже, всегда появляются парами, словно играют в супружество. Будто бы кто-то хочет заставить зрителей думать, что мир состоит из одних счастливых парочек, улыбающихся друг другу и обменивающихся милыми шуточками.
— Ого! Так обычно рассуждает телевизионная администрация, — заметил Лез. — Конни Чанг ведет выпуск воскресных новостей одна и прекрасно справляется с этим. Я думаю, мы могли бы обойтись одной Трейси, у нас и так полно мужчин-репортеров.
— Собственно, у меня и нет возражений. Подписывай с ней контракт.
Весь сентябрь длились эти прикидки, днем в офисе «РαН», а вечером перемещаясь в дом Ника. В то же время Ник успевал просматривать все, что ему попадалось по телебизнесу, обмениваться с массой людей телефонными звонками, стараясь получить как можно больше советов и информации, а кроме того, он путешествовал, встречаясь с владельцами кабельного телевидения.
— Я должен показать товар лицом, — объяснял он свои отлучки Чеду. — Иначе как же это кто-нибудь купит?
Большинство клиентов покупали идеи и соглашались сотрудничать с «РαН», по крайней мере, в течение следующего года, начиная с его стартовых программ, запускаемых в октябре. С получением их согласия совещания и обсуждения с Моникой Нэшвилл, вторым его заместителем, и Лезом стали веселее. Начало было положено.
— У меня есть идея, — сообщил Ник однажды поутру в самом начале октября, за три недели до того, как они переключились с программ, выпускаемых Сибиллой, на свои собственные.
Лез откинулся на спинку стула и вытянул ноги. Они собрались в офисе Ника, раньше принадлежавшем Сибилле, а теперь совсем пустом, потому что она вывезла почти всю мебель. Сидеть приходилось на складных стульях посреди нераспакованных ящиков с книгами, которые они использовали в качестве журнальных столиков; еще шесть стульев приткнулись между ящиками, а на другом конце комнаты, возле окон, выходивших на окна других контор, стоял письменный стол Ника, который он привез из Калифорнии. Оставшись, таким образом, без письменного стола дома, Ник никак не мог собраться пройтись по магазинам, ему не хватало времени.
— Что за идея? — поинтересовался Лез, разливая по чашкам кофе и протягивая одну Нику.
Едва встретившись, они стали друзьями, хотя, если судить по первому впечатлению, не могло быть более разных людей. Лез был на двадцать лет старше. Неудавшийся радиопредприниматель, он потерял сразу две работы после продажи собственной радиостанции, а третью бросил сам после того, как ему поручили объявить победителями нескольких кандидатов в Конгресс еще до того, как закончились выборы. Он был счастлив в семейной жизни, женившись на девушке, в которую влюбился в колледже, и старался изо всех сил, чтобы сыновья его тоже получили высшее образование. По сравнению с блестящими успехами Ника, достижения его могли показаться мизерными. Но у них были сходные взгляды на телевидение, на подачу новостей, да и на мир, в котором они жили. Легко сойдясь друг с другом, они работали так же слаженно, как работал Ник с Тэдом Мак-Илваном в «Омеге».
— Что бы ты сказал о программе «Обратная сторона новостей»? — спросил Ник. — С подзаголовком вроде «О чем они умалчивают»?
Лез согласно кивнул:
— Мне нравится. Скажем, мы показываем речь Президента, например, или сенатора, или кого-то из ООН…
— Или бизнесмена. Не обязательно только политиков.
— А потом предоставляем слово кому-нибудь другому и узнаем, что осталось за кадром.
— Или что намеренно утаили.
— Ложь, — сказал Лез. — Люди лгут, но политики лгут всегда и лучше всех.
— Но мы должны подумать о том, как преподнести «ложь», не называя ее ложью, — усмехнулся Ник. — А можно и вовсе обойтись без комментариев, только сцена — какое-то действие, демонстрирующее без лишних слов, что было пропущено или передернуто в только что услышанных словах. Между прочим, то же самое можно проделать и с телевидением, и с газетами. Если репортер исказил информацию, мне бы хотелось это тоже показать. Никаких священных коров.
— Прекрасное название, — пробормотал Лез, что-то записывая. — А кто будет готовить эту передачу? Все уже так перегружены.
— Ладно, кого-нибудь пригласим. Если у тебя есть кто-то на примете, я буду только рад.
— Я подумаю. Еще какие-нибудь идеи?
— Да, кое-что еще, но уже для Моники. — Развлечения? Какие, например?
— «Книжная полка». Обзор новых книг. — Этого никто не будет смотреть.
— Никто?
— Единицы.
— Тогда мы и будем рассчитывать на них. У нас уже есть два кинообозрения, пусть еще одно будет о книгах.
— Отлично, — мрачно отозвался Лез. — Я не возражаю, если тебе так хочется, пусть это смотрят лишь единицы. Может быть, Моника и сама справится с этим. Больше ничего?
— Еще двадцать два дела, но их мы обсудим как-нибудь в другой раз. А у тебя есть что-нибудь новенькое?
— Новенькое выпрыгивает из моих записных книжек. Вскоре ты все это получишь. Вы собираетесь с Чедом прийти к нам сегодня поужинать?
— Ладно, мы будем. Если ты ничего не имеешь против бесконечной болтовни Чеда о новой школе.
— До сих пор? Он не может успокоиться с сентября?
— Он не умолкает, да я этому и рад — никогда не видел его таким счастливым.
— Ну, а ты сам? — спросил Лез. — Ты-то счастлив?
Ник засмеялся:
— Раз это спрашивает женатый человек, это означает, не надумал ли я жениться. Нет, все еще нет. Но в остальном все превосходно, Лез, ты же знаешь. Это куда лучше, чем было даже в «Омеге». Женщину я встречу, да и может ли быть иначе в этом городе? У меня здесь большие перспективы, а жениться я решил во что бы то ни стало. Но я не хочу торопиться, это не так уж важно, пока другие мои дела идут вполне неплохо, — он вдруг умолк.
Эти слова вызвали в его памяти что-то очень давнее. Кто-то уже произнес их однажды. «Зачем мне торопиться, если мои дела и так идут неплохо?»
Сидя на зеленой лужайке в Стэнфорде, Валери смеялась над его серьезностью, а солнце переливалось в ее рыжеватых волосах.
Ник увидел это так живо, что ему даже показалось, будто он слышит ее смех, чувствует, как пригревает солнышко, и едва ли не помнит названия книг, которые она за несколько минут до их встречи купила в книжной лавке.
— Ник? Ты где?
— Прости, — встряхнул головой Ник. — Я кое-что вспомнил.
— Наверняка женщину, кто бы она ни была, — Лез опустил карандаш в карман рубашки и направился к двери. — Я поговорю с режиссерами и набросаю свои соображения по поводу «Обратной стороны новостей».
— Попроси Монику зайти ко мне, ладно? А втроем мы встретимся завтра утром.
— Идет. Ты подумай, какой будет напряг, прежде чем твои идеи окажутся на пленке.
На третьей неделе октября, как раз когда Сибилла позвонила Нику из своего нового дома около Лизбурга, чтобы сообщить, что она участвует в охоте на лис и познакомилась с интересным мужчиной, было объявлено о выходе «РαН», и они появились в эфире с совершенно обновленной программой. Подобного упоения Ник не испытывал даже на аукционе в Калифорнии, когда узнал, что новые компьютеры «Омеги» идут нарасхват.
Засылая в эфир телепрограмму, они ждали почты и звонков от телезрителей, чтобы узнать, растет число абонентов или падает. Но, несмотря на все волнение, когда они все вместе сидели в комнате и впервые смотрели целиком программу, парад тех передач, которые они купили, и новостей, которые они выпустили сами, в студии царила атмосфера такого возбуждения и восторга, которую Ник не променял бы ни на что на свете.
Возвращаясь домой в разбушевавшуюся непогоду, Ник ехал все быстрее, пролетая мост, соединявший Джорджтаун и Фэйрфакс, желая поскорее встретиться с Чедом.
У них у всех — у самого Ника, у Леза с Моникой, у служащих его телесети, которых они сплотили и с которыми столько дней работали, как сумасшедшие, — было чувство людей, одолевших полосу препятствий и победивших. Они составляли расписание, увлеченно обсуждали новые проекты, старались угодить зрителям и рекламодателям, постоянно увеличивали объем передач — все это делалось ради упрочения репутации «РαН».
И вот после всех этих повседневных усилий, а со стороны будто по мановению волшебной палочки, зрительская аудитория начала расти. К июлю, немногим больше года спустя после переезда Ника с Чедом в Вашингтон, его телесеть была в эфире восемнадцать часов и вешала на аудиторию в двадцать миллионов.
— Ерунда! — махал рукой Лез, весь светясь от удовольствия. — Еще предстоит чертовски много работы, прежде чем все действительно стоящие идеи окажутся па пленке.
«РαН» производила некоторые программы сама, но большую часть пока покупала. Моника отбирала американские и зарубежные фильмы, но остальную часть программ формировал закупочный комитет, организованный Ником. Члены этого комитета просматривали кассеты, присылаемые различными компаниями, и выбирали лучшее, чтобы заполнить более тысячи часов вещания в год.
Большинство программ появлялось в эфире трижды — один раз днем и два раза вечером — в трансляции на Восточное побережье, а затем на Западное. Программа передач печаталась заранее и выходила с особым приложением для школ, где были перечислены книги и киноленты, которые можно было бы использовать на занятиях в классе. Были открыты бюро по сбору новостей и заключены контракты с корреспондентами сначала в нескольких городах страны, позже — и за ее пределами. А в августе одна из передач серии «Обратная сторона новостей» получила приз «Эмми Эворд» — в категории программ новостей.
— Жуть, сколько всего надо сделать, — изрек торжествующий Лез.
На следующий день позвонила с поздравлениями Сибилла.
— Потрясающе, как это тебе удалось? — поражалась она. — Ведь когда ты купил ТСЭ, ты ничего не знал про телевидение, и нате пожалуйста, теперь ты получаешь награды.
— Я много читал, — сухо напомнил Ник.
— А… — Сибилла вдохнула побольше воздуху, и Ник понял, что она собирается переменить тему и поговорить о тебе самой.
— Ты, должно быть, страшно удивишься, когда узнаешь, чем я занимаюсь. Ты никогда не спрашивал, но…
— Да, ты что-то давненько не появлялась.
После некоторой паузы Сибилла возразила:
— Но я звонила Чеду, разве он не говорил тебе?
— Говорил. Один раз недель за пять он и в самом деле вспоминал, что ты существуешь.
— Но ведь и он мне звонил. Разве он тебе не рассказывал?
— Нет, — удивленно ответил Ник. — Но он и не рассказывает мне всего, что он делает. Звонил — и прекрасно. Чем чаще он будет это делать, тем лучше.
Сибилла подождала, не спросит ли он, чем это она занимается, но Ник молчал.
— Ну, — сказала она наконец, — меня здесь долго не было, потому что я строю храм для Лили Грейс.
— Храм?
— Ник, ты все еще не понимаешь, что это девочка делает с людьми. Ты всегда недооценивал ее. И меня тоже: ты недооценил меня. Ты не дал мне кредита, чтобы сделать из нее подлинную ценность. Я же говорила тебе, что ты ошибаешься, помнишь? О, как ты ошибался, Ник! Что же, не дал — так не дал. Я обошлась и без тебя. С ней я провернула невероятные вещи, я всю ее переделала, я научила ее, что говорить, как говорить, какие употреблять фразы, какие платья носить… теперь она — само совершенство. Я увезла ее с собой, увезла — потому что видела сама, что люди рыдали, слушая ее. Ты и представить себе не можешь, как они на нее смотрели! Ты не видел ее? Ты не смотришь передач своих соперников?
— Не все и не во всякое время. А где ее можно увидеть?
— На двадцатом канале в Балтиморе в семь вечера по воскресеньям и на восемнадцатом канале в Филадельфии в половине восьмого, вечером в четверг. Ты принимаешь оба. Мне бы хотелось, чтобы ты посмотрел обе передачи, Ник.
— Попытаюсь. Правда, вечерами я чаще всего работаю.
— До сих пор? А как твоя личная жизнь, Ник? Послушай, а ты не мог бы заехать сюда и посмотреть храм?
Это совсем недалеко, сразу за Кальпепером. Я строю его на деньги, которые посылают зрители. Разве это не фантастика? Все эти люди хотят, чтобы у Лили было место для собственных проповедей. Приезжай на ближайший уик-энд, Ник, мне так хочется показать его тебе. И Чеда возьми, ему понравится. А потом мы поедем ко мне в поместье, можем там покататься верхом; последний раз, когда он тут был, у него совсем неплохо получалось.
— Прости, у меня совершенно нет времени. Но Чеда я к тебе привезу, мне бы хотелось, чтобы он покатался верхом. Пусть проведет с тобой хоть весь день.
— Ник, я хочу, чтобы ты посмотрел храм. Я строю его сама, понимаешь? Я видела твою передачу, ну ту, которая отхватила премию, я видела большинство выпусков. Тебе не нужно менять свои планы, только выкроить пару часов и посмотреть, что я делаю. Ты же не единственный, кому сопутствует успех, это-то ты хоть понимаешь?
Ник различил едва скрываемое возмущение в ее голосе.
— Ладно, — согласился он после минутного колебания. — Но Чед должен обязательно хоть пару часов покататься.
— Ну, конечно, о чем речь! Итак, в субботу утром, в половине одиннадцатого, в моем поместье. И все вместе поедем.
Когда они приехали в субботу, она уже дожидалась их и села на переднее сиденье к Нику, попросив Чеда пересесть назад, и они отправились в Кальпепер.
Золотая и багряная листва, слетая с деревьев, устилала сбегающие с холмов поля, черными силуэтами выделялись плетеные изгороди, оттеняющие пожухлую траву пастбищ, перистые облака прихотливо расчертили ярко-синее небо.
Они ехали молча, и лишь Сибилла называла поместья, которые они проезжали, имена их владельцев и сообщала их родословные, и Ником все больше завладевало уныние. Пейзаж за окнами был так чудесен, что ему нестерпимо хотелось бы разделить радость созерцания с любимым существом: с женщиной, чье сердце, как и его, тронула бы неизбывная безмятежность этих полей и лесов, блистание солнца и высокой небесной лазури.
Сколько же он всего упустил, думал он, ведя машину по пустынной дороге. Все эти годы — хорошие годы, наполненные работой, Чедом, друзьями, — он думал, что этого достаточно для счастья. Он убеждал себя, что этого довольно, что больше ничего и не нужно, а надо благодарить судьбу за то, что есть. Он слегка улыбнулся. «Ложь для самоуспокоения», — подумал он.
— Что? — спросила Сибилла, перехватив его улыбку.
— Так, случайная мысль, — ответил он. — Расскажи нам о своей церкви.
— О храме? Мы приедем туда уже через несколько минут. Он может вместить тысячу людей и занимает целых два акра, там можно припарковать массу машин, а деньги стекаются отовсюду, как только Лили выходит в эфир.
— Сколько у тебя станций?
— Двадцать две, но я все время их покупаю. Игра в снежки: чем больше у меня зрителей, тем больше нужно станций для трансляций, ты и сам знаешь. И, разумеется, всех привлекает идея храма. Если Лили заводит аудиторию в студии, где ее окружают человек двести, не больше, представь, что она может сделать в храме, где сидит тысяча людей!
— И сколько, ты говоришь, это дает денег? — спросил, любопытствуя, Ник.
— Достаточно, чтобы построить Храм Радости и основать фонд «Час Милосердия». И еще кое на что.
Ее уклончивость ясно давала понять, что пожертвования были весьма велики.
— Это здесь, — сказала Сибилла. — Теперь правее, осталось не больше четверти мили.
— Смотри! — закричал Чед. — Вот это да!
Церковь, правда, оказалась не так велика, как воображал себе Ник, но расположенная посреди полей, у края густых лесов, она возвышалась над ними, как башня средневековой крепости.
Ник припарковался рядом с дюжиной грузовиков и вагончиков, скучившихся на грязной рабочей площадке возле бокового входа.
— Стоянка для машин, — сказала Сибилла. — И будут еще две — с другой стороны и сзади.
— А можно войти внутрь? — спросил Чед.
— За этим мы и приехали, — ответила Сибилла. — Мне хотелось показать его вам.
Ник окинул Сибиллу беглым взглядом, когда они обходили строение, направляясь к высоким резным двойным дверям на парадном фасаде, заметив на ее лице то самое возбуждение, которое он видел в тот памятный вечер первого выхода в эфир «Кресла, которое хотят занять многие», и еще раз, когда они вместе с Чедом смотрели однажды выпуск последних известий, который она вела. Но, помимо возбуждения, он видел и холодный расчет: деловитый, острый взгляд женщины, которая думает не только о сиюминутном деле, но и о том, что будет после, о грядущем величии. «Какого же величия она добивается? — думал Ник. — Она всегда так лихорадочно добивалась внимания, и при этом все время остается за сценой… чего же она хочет сейчас?.. Ни за что не поверю, что все дело в Лили Грейс».
Только деньги, и это тем вернее, чем уклончивее были ее ответы на его расспросы. Но это могла быть и власть. Но пока было не ясно, на что могла распространяться эта власть.
— Что за черт! — вырвалось у Сибиллы, и Ник невольно проследил за ее взглядом в сторону алтаря.
Они стояли в нефе церкви, бледный голубоватый свет струился на них из-под купола, расписанного золотыми звездами по ярко-синему небу. Окна были из синего стекла с витражами абстрактных форм, напоминающими маленькие взрывы яркого света. Сидений пока еще не было, но алтарь был уже закончен. Он был сделан из мрамора теплого розового оттенка со встроенными вазами для цветов и розовой же мраморной кафедрой с подсвечниками. Возле кафедры стоял высокий мужчина, разглядывающий, запрокинув голову, параболообразный потолок.
— Что случилось? — спросил Чед. Он обежал все внутреннее пространство и вернулся к Сибилле и Нику.
— Ничего, но мы уже все посмотрели, — торопливо сказала Сибилла. — Здесь слишком душно, пошли отсюда.
— Но здесь есть какие-то ступеньки, — возразил Чед. — Давайте посмотрим, куда они ведут. Вот здорово, если бы тут была темница, как в старые времена.
— Нет! — резко возразила Сибилла, но Чед увернулся и побежал по нефу назад к алтарю.
— Чед! — вскрикнула она, и тут человек у алтаря обернулся.
— Сибилла! — удивился он, спускаясь по широким мраморным ступеням и приближаясь к ним. Подойдя поближе, он разглядел Ника и замедлил шаг.
— Я не знал, что ты собираешься кого-то привести, — извинился он и протянул руку. — Карл Стерлинг.
— Ник Филдинг.
Они обменялись рукопожатием.
— Мы уже уезжаем, — пояснила Сибилла. — Я обещала Чеду, что мы покатаемся сегодня на лошадях.
Карл взглянул в сторону алтаря, куда убежал Чед.
— Чед? Это ваш сын? — спросил он Ника. — Я как-то не связывал… Мне кажется, Вал не называла мне фамилии Чеда, когда рассказывала о сыне Сибиллы.
— Карл, нам пора, — Сибилла переминалась с ноги на ногу, готовая сорваться с места. — Позвони мне завтра, если хочешь поговорить со мной о храме.
— Вашу жену зовут Валери? — переспросил Ник. — И она подруга Сибиллы?
— Да, а вы ее знаете? Ах, ну да, разумеется, знаете. Вы ведь встретились с Сибиллой в Стэнфорде, правда? Вам надо как-нибудь собраться, вспомнить старые дни…
— Может быть, прямо сейчас? — спросил Ник. Сердце его бешено колотилось, предвкушение чего-то необычайного переполняло его. Он даже не мог подумать, что они встретятся вот так, случайно, после стольких лет; ему даже в голову на приходило, что Валери каким-то образом связана с Сибиллой.
— Что? — удивился Карл.
— Почему бы нам всем вместе не пообедать сегодня? — продолжал Ник внешне спокойно, но один Бог знал, чего ему стоило это спокойствие. — Вы живете где-нибудь рядом? Мы можем подхватить Валери… — его голос споткнулся от такого родного звука ее имени, произнесенного вслух, — и посидеть где-нибудь по соседству.
— Здесь нет хорошего…
— Нет, — решительно отсекла Сибилла, — у меня другие планы. Ник, если ты хочешь, чтобы Чед взял лошадь, нам надо ехать немедленно. В мои планы не входит всю субботу болтаться по окрестностям…
— Знаете, пожалуй, Сибилла права, — быстро подхватил Карл. — У нас все уик-энды так расписаны, буквально ни одной свободной минуты за весь день. Вы с Чедом можете приехать в любой день, и вам не обязательно брать с собой Сибиллу. Да и я вам только помешаю. Просто позвоните Валери и скажите о своем приезде. Я уверен, она будет очень рада повидаться с вами.
— Я воспользуюсь этим предложением прямо сейчас, — решительно сказал Ник.
Собственные грубость и упрямство изумляли его, но он внезапно почувствовал, что не хочет ждать другой возможности. Он не собирался воспользоваться великодушным предложением Карла, не хотел ступать один на порог дома Валери и не хотел ждать «другого раза». Он хотел видеть ее прямо сейчас и хотел видеть ее в окружении других людей, чтобы все было обставлено, как обычная светская случайность, и чтобы он мог скрыть свое необычайное возбуждение, которое он испытывал из-за женщины, которую не видел одиннадцать лет и с которой расстался из-за глупой ссоры.
— Я оплачиваю обед в честь «добрых старых времен», — твердо гнул свою линию Ник. — Мне бы хотелось снова встретиться с Валери, я так давно не виделся с нею. Мы не пробудем вместе более пары часов. Сибилла, думаю, для верховых прогулок Чеда останется еще куча времени.
Сибилла сверлила его взглядом, ее светло-голубые глаза казались кусочками льда. Она перевела взгляд на Карла, надеясь, что он опять откажется, у него было для этого достаточно причин. Но он беспомощно молчал, переводя взгляд с Ника на Сибиллу. «Джентльмен, — раздраженно подумала Сибилла. — Слабак. Размазня».
— Ну, если ты так хочешь, — сказала она и пошла по нефу из церкви.
Ник с Карлом молча переглядывались, пока к ним не подбежал Чед.
— Один фундамент, — сказал он с досадой, — ни тюрьмы, ни даже местечка, где можно было бы замуровывать принцев. Только мне кажется, что в этой церкви должна же быть принцесса, точно? — Чед выжидательно посмотрел на Карла, и Ник познакомил их.
— Мы собираемся пообедать вместе с Карлом и его женой. Оказалось, это моя старая приятельница, мы дружили еще в колледже.
Чед сник.
— И я не смогу поскакать?
— Сможешь, но после обеда. Обещаю тебе. Надеюсь, ты не соскучишься за обедом, мы постараемся управиться очень быстро.
— Спасибо, — серьезно поблагодарил Чед. — А у вас тоже есть лошади? — спросил он Карла.
— Несколько, — ответил тот. — Я покажу их тебе, если хочешь.
— Вот было бы здорово! А это далеко?
— Да не очень. Поместье Стерлингов в Мидлбурге, — он достал из кармана визитную карточку. — Я нарисую тебе маршрут, — и он быстро набросал несколько линий. — Самое большее полчаса. Встретимся прямо там.
Сибилла стояла у машины Ника, глядя в пространство. Когда они отъехали, она заговорила, не глядя на него.
— Я думала, мы втроем проведем вместе весь день.
— Мы и так будем вместе, — напомнил Ник.
Он ощущал необыкновенный подъем и легкое головокружение и несся по спокойным дорогам на предельной скорости.
Когда он въехал в каменные ворота с бронзовой табличкой «Поместье Стерлингов», у него возникло странное чувство, как будто сейчас он увидит то, что переменит всю его жизнь.
Потом, вслед за машиной Карла, Ник въехал на круглую площадку перед домом, успев заметить его фешенебельность, вид старины и устойчивости, прежде чем парадная дверь растворилась, и на пороге появилась Валери, закрывая рукой глаза от света.
Ник выскользнул из машины и приблизился к ней.
— Рад тебя видеть, — сказал он, чувствуя в своей ладони протянутую ею руку.
