11. Вторник утром
Джонатан встал в шесть утра, позавтракал в семь. Как и было договорено, в восемь приехал Ренни и после небольшого совещания с Вестом установил машину напротив «Плаца»-отель, на углу Пятой авеню. В восемь десять Джонатан уже сидел в кресле напротив лифтов, погруженный в чтение «Таймс» нью-йоркского и лос-анджелесского выпусков, а также «Уолл-стрит джорнел». Единственное, в чем он был полностью убежден к этому времени — стоит лишь Андрианне покинуть уютное гнездышко в гостиничном номере, он и Ренни последуют за ней куда угодно.
А может быть, мрачно размышлял он, сегодня появится и Гаэтано Форенци. От этих мыслей его отвлекали сообщения «Джорнел». Но, пытаясь сконцентрировать внимание на статье, посвященной возможному слиянию «Рэдсон интернейшнл продактс» и «Элайд Глобал», он вдруг подумал, что Гаэтано мог вполне приехать в полночь, а Джонатан его упустил. Он корил себя за то, что не просидел здесь всю ночь. Если он сам не в состоянии за всем уследить, почему было не нанять нескольких частных детективов? Черт с ними, с угрызениями совести, — подобными делами можно и не заниматься самому. Зато он знал бы точно: здесь Форенци или нет.
Андрианна поставила вазу с тринадцатью розами посередине стола, на котором ей накрыли завтрак, и наслаждалась их тонким ароматом. Вдруг она заметила, что цветы уже начали терять свою свежесть и появились едва заметные следы увядания.
Да, розы начали вянуть — она загрустила. Необычные розы Гаэтано начали вянуть… «Но это неизбежно. Розы всегда вянут, — думала она, и на нее нахлынула меланхолия. — Вероятно, чем пышнее и необычнее цвет, тем быстрее увядание. Это происходит постепенно, незаметно, но неотвратимо. Как и первый юношеский взрыв любви. Сначала думаешь, любовь будет продолжаться вечно…»
* * *
Когда Андрианна и Гай по старой Римской дороге добрались в Порт Эрколе, она была потрясена роскошью виллы. Дом стоял на каменистом берегу, далеко вдававшемся в море. Земля была куплена Форенци у Боргезе, старинной семьи, первых владельцев этого участка. Она шутливо называлась — Бедлам. Сама вилла была значительно больше тех домов, где Андрианне приходилось бывать в гостях. Пол был выложен мраморными плитками в виде шахматной доски. Во всех комнатах были зеркала, развешанные и расставленные таким образом, что море было видно в любом уголке дома.
Джино Форенци, отец Гая, произвел на Андрианну колоссальное впечатление. Они были похожи с Гаем: те же курчавые волосы, те же бархатные глаза.
Еще больше Андрианну потрясли гости Форенци. Буквально каждый имел какой-нибудь титул. Герцог такой-то, граф такой-то, принцесса оттуда-то — Андрианна и не слышала никогда такого географического названия. Если у них не было титула, то было всем известное имя или слава, принесенная немыслимой карьерой или достижениями в искусствах. Как, например, Беатрис де Аяла, итальянская актриса, известная не столько своим талантом, сколько бесконечными сплетнями и своим злым языком, нынешняя возлюбленная Джино Форенци.
Актриса показалась Андрианне безумно уродливой. Нос был слишком толстым, кожа грубой, ноги тяжелыми и волосатыми. Почему Джино Форенци и все другие гости — и мужчины, и женщины — так ею восхищаются?
Шел четвертый вечер каникул на вилле. Как и три предшествующие вечера, Беатрис сидела на месте хозяйки и вела беседу. Как и все три предшествующие вечера, Джино Форенци с удовольствием ел, пил один бокал вина за другим, постоянно смеялся шуткам Беатрис. Она отпускала едкие комментарии в адрес каких-то их общих знакомых, насмехалась то над одним гостем, то над другим, все ее шутки были одна противнее другой.
Сама Андрианна находила все это настолько отталкивающим, что не только не смеялась, но даже и не съела ничего. Неужели именно такими были развлечения людей, считающих себя всемирно Известными? В этом заключалась их утонченность?
Андрианна попыталась не слушать то, что говорила актриса, разглядывая цветочный узор на тарелке лиможского фарфора. Баронесса Тереза фон Лихенхаус, сама тоже далеко не агнец, попросила актрису прочесть несколько своих непристойных лимерик, которыми она славилась. Андрианна не могла не слушать, но прочитанное было так похабно — кажется, никогда на свете она не слышала ничего более отвратительного. Все покатились со смеху, и отец Гая тоже. Одна Андрианна не смеялась, она сидела пунцовая, как салфетка у нее на коленях.
Беатрис увидела, как потупилась Андрианна, и насмешливо поинтересовалась:
— Что-нибудь неладно, малышка? Я чем-нибудь тебя шокировала?
Все снова засмеялись, а Беатрис через стол громко спросила Гаэтано:
— Слушай, Гай, ты что, недоделанный? Твоя маленькая путана, может быть, даже не знает, что такое трахаться?
Все опять грохнули от смеха. Джино пытался остановить актрису, но Андрианна выбежала вон из комнаты, чувствуя себя оскорбленной и униженной.
Гай нашел ее на одной из террас. Она стояла у балюстрады и смотрела на море. Он попытался успокоить девушку, обняв ее за талию и покачивая слегка из стороны в сторону.
— Не стоит так расстраиваться. Это была просто шутка.
— Шутка?.. Но весьма отвратительная. И сама она совершенно отвратительная женщина… В чем ее привлекательность? Можешь ты мне объяснить?
Гай пожал плечами:
— Ты права, она — сама противоположность прекрасному, но ведет себя как первая красавица. Я даже сомневаюсь, что есть ли у нее школьное образование. Но сама она считает себя очень и очень умной, к тому же талантливой актрисой. Поэтому и все вокруг думают так же. Поэтому как бы она себя ни вела, что бы ни говорила, у нее есть стиль и она умеет производить впечатление. Она производит впечатление, которое не соответствует ее сущности.
«Стиль!.. Производит впечатление!..»
Андрианна угрюмо размышляла над этим. Ее мама была, конечно, красивой и изысканной женщиной. Ее прекрасное лицо было в полной гармонии с ее душой. Но стиль? Умение произвести впечатление? Вряд ли. Может быть, потому ее мама была так обделена жизнью, а у этой суки Беатрис было все и даже больше?
Андрианна пыталась понять:
— Значит, все эти кривляния, все выкрутасы, балаганные наряды, грубый голос и грязные шутки — все это ты называешь стилем и умением произвести впечатление? Разве вообще все это имеет какое-нибудь значение? И важнее…
Гай ласково провел пальцем по ее щеке:
— Важнее чего, моя дорогая?
— Важнее обаяния, женственности, красоты?
Ее собственная мама была несомненно красивой, и сама она была красива — многие ей говорили об этом. Гай же твердил ей об этом ежедневно.
Она внимательно следила за лицом Гая, ожидая ответа. Она хотела, чтобы он подтвердил ее правоту, но, пожалуй, впервые не увидела на его чувственных губах улыбки, а в глазах блеска. Гай, казалось, даже был серьезнее, чем когда бы то ни было, на него нашла меланхолия.
— Быть обаятельной, конечно, важно, но не слишком важно для чего-то долговременного. Быть же красивой, конечно, очень важно, и ты очень красива. Но, — он грустно покачал головой, — это как родиться в богатстве, но с каждым годом становиться чуть беднее…
Андрианна была изумлена, не до конца понимая, о чем он говорит. Неужели внутренняя красота не имела вообще никакой цены, а красота внешняя обречена на смерть? Неужели важными были лишь умение кривляться и производить впечатление? Ей это казалось циничным и мелким.
— Ты говоришь, как моя тетушка Хелен, — возмутилась Андрианна. — Она ни во что не ставит чистосердечность и согласится с тобой на все сто, что главное — устроить представление и произвести впечатление.
— Пойдем скорее, — неожиданно сказал Гай, схватив Андрианну за руку, и потянул ее за собой по мраморной лестнице на второй этаж виллы. Он вел ее за собой, пока они не достигли самого дальнего помещения и не вошли в огромный зал с двадцатичетырехфутовым потолком, раскрашенным, как своды собора: было много голубого неба, белых облаков и золотых ангелов.
Андрианна оглянулась и замерла в изумлении. Стены были увешаны картинами так плотно, что не оставляли ни малейшего просвета. Здесь была немыслимая смесь итальянской живописи XVI–XVII веков, фламандских натюрмортов, раннего Пикассо, и, казалось, все французские импрессионисты тоже были здесь.
— Я даже и не знала, что у вас есть картинная галерея. Почему ты не показал мне ее сразу?
Гай не ответил и подвел ее к нише, в которой висели две большие картины. Одна принадлежала кисти Джона Сингера Сарджента. Это был портрет высокой властной женщины в длинном красном платье, живописной шляпе. Ее рука спокойно опиралась на зонтик. Сама женщина привлекала больше, чем ее красота. Но сравнение с соседней картиной придавало портрету еще более драматическое звучание. Рядом висел портрет белокурой голубоглазой женщины. Ее волосы были аккуратно уложены, она была чрезвычайно мила, на ней было платье в цвет ее глаз, на шее — нитка жемчуга, а на коленях — маленькая собачка.
Картина была превосходной, но что-то в ней тревожило Андрианну. Она поняла, что именно. Хотя картина и была портретом женщины в голубом платье, но создавалось впечатление, что она сама — лишь фон для нитки жемчуга, для позолоченного кресла в стиле эпохи Георгия III, для милой пушистой собачки, для шелковых блестящих занавесей, пилястр и орнамента на стене. Она служила фоном даже для маленькой картины — голландского пейзажа, отражавшегося в зеркале в стиле Людовика XVI и тоже изображенного на полотне. Вероятно, художник, некий Карлос Брунетти, опасался, что сама женщина не была достаточно ярким образом, и если не окружить ее всеми этими предметами, она просто растает, как легкая дымка…
Андрианна вновь взглянула на полный драматизма портрет Сарджента и на портрет Брунетти и увидела, что они были различны, как день и ночь. Женщина на портрете Сарджента была настолько яркой личностью, что никакого иного контрапункта, кроме черного изящного зонта, ей не требовалось. Блондинка же со всей своей тихой элегантностью растворялась среди окружавших ее предметов.
Андрианна поняла, почему Гай привел ее к этим двум портретам. Смотря на первый портрет, было невозможно говорить, слова застревали в горле. Наконец, она спросила:
— Кто это?
Гай не стал спрашивать, какую женщину она имеет в виду.
— Женщина в красном — герцогиня… Такая-то или какая-то — не имеет значения. Женщина в голубом — была моей матерью.
— Была?
— Была. — Гай заглянул Андрианне в глаза, и она заметила, что его взгляд увлажнился. Потом он отвернулся. — Она покончила жизнь самоубийством, когда ей было двадцать девять лет.
— Какой ужас! Как? Почему?
— Она перерезала себе горло.
— Боже мой! Но почему?
Он вновь повернулся к девушке. Слез в глазах Гая больше не было, а голос звучал безжизненно.
— Она находилась в санатории, в Швейцарии. Говорят, она была немного не в себе, — он постучал по голове, — поэтому ее отвезли лечиться. Но я подозреваю, что ей было плохо на сердце, а голова у нее была ясная. Понимаешь, о чем я говорю? Французы называют это «шагрэн д'амур» — сердечная печаль.
Андрианна ничего не сказала. Гаэтано грустно улыбнулся:
— Видишь ли, я думаю, что моя мама совсем не умела себя подать и не понимала, что такое производить впечатление.
— Бедный Гаэтано! — Андрианна обняла Гая и прижала его к себе. — Сколько тебе тогда было лет?
— Почти девять. Отец сказал, что я должен отнестись к ее смерти как мужчина, а когда я на самом деле стану взрослым мужчиной, то сам во всем разберусь. Но, наверное, и тогда мне все уже стало ясно.
Андрианна не совсем поняла его слова. Но она лишь знала, что Гаэтано, как и она, потерял мать в детстве. Что и его мать, и ее были истинные леди — но слишком слабы духом.
— Я понимаю, — прошептала она. — Моя мама умерла, когда мне было семь лет, и она тоже была…
— Отчего она умерла?
— Не знаю точно. Может быть, она тоже сама поставила точку в своей жизни? Может быть, ей тоже не хватало умения произвести впечатление и сердце ее было полно печали. Гай и Андрианна стояли перед картинами, обнявшись, соединенные в печали, как никогда не были соединены в радости.
Андрианна осталась в комнате одна и стала готовиться ко сну. Она решила рассмотреть свое обнаженное отражение в зеркале и убедиться, так ли она красива, как говорит Гаэтано. У нее были большие блестящие глаза загадочного янтарного цвета, привлекавшие так многих. У нее были высокие скулы, делавшие ее лицо удлиненным и изысканным. Этим скулам завидовали все девочки в «Ле Рози». Подбородок не слишком выдавался, но и не был втянут. Кожа ее была чистой и гладкой. И все были едины в том, что темная шапка волос — одна из самых привлекательных в ней деталей. Таким было лицо.
Она пробежала пальцами по нежным и твердым грудям, которые ее подружка Пенни называла «хорошими солдатами» — они стояли аккуратные и подобранные. Ее рука скользнула на талию — узкую, плавно переходящую в округлую линию бедер, ровно на десять дюймов шире талии.
Но что из того, если она и на самом деле красивая? Андрианна была уверена, что не умела себя преподнести и у нее не было стиля. Вероятно, не обладая этими качествами, женщина умирала молодой, а жизнь ее была печальна.
Она вспомнила, как убежала из-за стола, когда злобная ведьма Беатрис стала над ней насмехаться, и преисполнилась презрения к самой себе. Ей надо было остаться на месте, встать во весь рост с гордо поднятой головой, во всей красоте цветущей молодости, чтобы особенно уродливо выглядела эта актриса, значительно старше Андрианны. Ей надо было сказать что-нибудь эдакое и окончательно сразить вульгарную Беатрис.
Она могла бы процитировать кого-нибудь из великих поэтов. Все сразу поняли бы, что Беатрис была способна лишь сочинять грязные, омерзительные стишки, а Андрианна была умна и образованна. Она размышляла, какую именно цитату и с каким именно комментарием можно было бы продекламировать, выдав ее даже за свое собственное сочинение. В конце концов, вряд ли кто-нибудь из присутствующих сумел бы разгадать этот мелкий обман.
Что же, в следующий раз именно так она и поступит, решила Андрианна и легла в постель, ожидая Гая, который каждый вечер приходил к ней с тех пор, как они жили на вилле.
Но на этот раз Гай не пришел, и она мучила себя вопросами и сомнениями, что именно она сделала не так.
Наконец Андрианна заснула, решив, что отныне будет женщиной самого изысканного стиля и сумеет произвести на кого угодно сногсшибательное впечатление.
На следующий день Андрианна поднялась раньше всех на вилле, надела купальник и пошла в Ла-Скалера, на самый дальний от виллы пляж. Гаю придется немало ее поискать — это будет достойным наказанием за то, что он покинул ее прошлой ночью.
На пляже не было раздевалок, поэтому, искупавшись, Андрианна просто легла на песок, купаясь в теплом и ласковом солнце, подставив лицо его лучам. Она так мало спала ночью, что почти сразу задремала, думая сквозь сон, как скоро Гай найдет ее здесь.
Когда Гай проснулся, то подумал об Андрианне лишь в третью очередь. Сначала он подумал, что голоден, потом — что нужно принять душ. По пути в столовую он постучал в дверь к Андрианне. Она не ответила, он постучал еще несколько раз, а потом решил не тревожить ее больше.
На застекленной террасе уже был накрыт стол и собралось несколько человек: его отец, Беатрис, леди Патрисиа, промышленник Силвио Пуччи и его друг, маленький человек восточного типа, получивший прозвище «Марко Поло», а также принцесса Марита Кортина, наследница из Оклахома-Сити. Все живо обсуждали, чем именно заняться сегодня.
Вопрос быстро разрешился после того, как одна из сестер Черрути, владелица мавританского домика на побережье, пригласила всех желающих поехать к ним покупаться, потом пообедать, потом потанцевать, потом отведать несколько изысканных коктейлей. Она вот-вот ожидала почетную гостью — принцессу Грейс, поэтому решение необходимо было принять немедленно и ехать в том, в чем есть, не теряя времени на переодевание.
Джино решил, что поедет морем, на яхте, а все остальные пусть присоединятся к нему или добираются сами. Он пошел будить своих гостей.
Гай вновь постучал в дверь Андрианны, чтобы предупредить ее об отъезде. Он вновь не получил ответа и решил оставить все как есть, тем более что времени в запасе совсем не оставалось. Тем более, если ее не слишком-то развлекла итальянская актриса Беатрис, вряд ли она будет осчастливлена знакомством с бывшей американской актрисой, ставшей принцессой Монако.
Когда Андрианна очнулась от сна, голова ее раскалывалась, тело покраснело, а сама она чувствовала такую слабость, что еле встала на ноги. Ноги не слушались, она попросила помочь ей других купальщиков, которые пришли в ужас от того, как она обгорела на солнце.
— Боже мой, как долго вы лежали на солнце? — спросила ее женщина. Андрианна попыталась ответить, но не могла связать и двух слов.
Наконец она сумела объяснить, что живет на вилле Форенци. Двое мужчин взялись доставить ее туда. Гости, оставшиеся на вилле, ужаснулись тому, как она обгорела, и посоветовали слугам побыстрее уложить ее в постель. У Андрианны поднялась температура, ее била лихорадка, и она еле стояла на ногах.
Когда несколькими часами позже вернулись Форенци, Джино вызвал врача, а Гаэтано сидел рядом с ней на краю постели, держа ее за руку, утешая, как мог, и целуя кончики ее пальцев.
Доктор Ронселло заявил, что никогда в жизни не видел такого солнечного удара. Он прописал Андрианне постельный режим и целый набор масел и мазей.
— Но я не только обгорела, — запротестовала Андрианна, еле шевеля растрескавшимися губами. — Я еле могу говорить, а руки и ноги стали как каменные.
— Солнечный удар, моя девочка, — очень серьезная вещь. Вы сделали огромную глупость, что остались спать на открытом солнце, — сказал ей доктор с упреком. — Солнце в больших дозах очень вредно. Некоторым же людям оно просто противопоказано.
Но доктор все же был озадачен ее тяжелыми ожогами и аллергической реакцией. Хотя девушка и была англичанкой, но кожа ее не была слишком бледной, а темноволосые люди имеют повышенный иммунитет к солнечным ударам.
— Надеюсь, через несколько дней все прояснится. Оставайтесь в постели, смазывайте ожоги маслами и мазями, а в следующий раз не выходите на солнце без широкополой шляпы. Если же вдруг решите поспать на солнышке — прихватите с собой большой зонт. Хорошо?
Несколько следующих дней Андрианна не поднималась с постели и не выходила из комнаты. Она не хотела, чтобы кто-нибудь из гостей, особенно Беатрис, увидели ее с красной облупившейся кожей.
Гай был к ней очень нежен и внимателен, понимая, что часть вины за ее нынешнее состояние лежит на нем. Он часами находился у ее постели, вместе с ней завтракая и обедая. Они играли в настольные игры (Гаю особенно нравилась «монополия».) Гай постоянно поддразнивал Андрианну, говоря, что она не так уж плохо выглядит, она же чувствовала, однако, что он становится беспокойным.
В десять вечера, соскучившись по Гаю, которого не видела с обеда, Андрианна поднялась с постели. Она надела кимоно с изысканной вышивкой, подаренное ей Джино, чтобы немного отвлечь от болезни, и отправилась на поиски Гая. Она нашла его в комнате для игры в карты. Он стоял на коленях перед Беатрис де Аяла и занимался тем, о чем Андрианна читала в энциклопедии по сексу.
Андрианна оцепенела. Она читала об этом в соответствующих книгах вместе с Николь и Пенни, теперь же могла увидеть все своими глазами.
Андрианна в ужасе смотрела на актрису, которая, кажется, уже пребывала в экстазе и торжествующе в упор смотрела в глаза Андрианне. Гай продолжал ласкать ее, даже не заметив, что в комнату кто-то вошел. Андрианна не стала ожидать развития сцены и бесшумно вышла из комнаты.
Позже, когда к ней пришел Гай, она не смогла удержаться от злых упреков:
— Как ты мог? Эта ужасная женщина!
Гай был огорчен, но не происшедшим, а тем, что его застали на месте преступления. Андрианне это было совершенно ясно.
Он испытывал лишь некоторое раскаяние, объяснив Андрианне, что не стремился доставить удовольствие себе или актрисе, но хотел лишь сделать приятное своему отцу.
— Сделать приятное своему отцу?.. Я не понимаю…
— Я объясню тебе. Видишь ли, отец увлекся белокурой леди Патрисией.
Андрианна недоуменно подняла брови. Гай пожал плечами:
— Это правда. Ты ведь знаешь, что иметь дело с Беатрис — одно наказание. Не дай бог, она решит, что ее бросили… А так она вроде тоже при деле. Поэтому я выполнил просьбу отца и развлекал Беатрис, пока отец был занят с Патрисией. Здесь просто не о чем говорить!
— Ну уж нет! Как раз есть о чем поговорить! Значит, твой отец попросил тебя развлечь Беатрис, а ты встал перед ней на колени и уткнулся ей носом в ее… в ее…
Гай сокрушенно покачал головой:
— Давай не будем продолжать, а то все можно испортить. Я оказал своему отцу услугу. Теперь, может быть, забудем об этом прискорбном эпизоде и не будем тратить время зря? Лучше насладимся оставшимися двумя днями каникул.
Но Андрианна была не способна забыть о происшествии. Она считала, что обязана поговорить с Джино Форенци, какое бы уважение она к нему ни испытывала. Она решила дождаться удобного случая и поговорить с ним наедине.
Наконец такой случай представился. Андрианна нервничала и, запинаясь, все же спросила Джино, как он мог попросить своего сына развлекать такую женщину, как Беатрис? Сначала Форенци рассердился, потом тон его стал холодным, потом он загрустил…
— Простите моего сына, — попросил он извиняющимся тоном. Он еще молод, ему надо многому научиться, как молодому животному.
Значит, она должна была простить Гая за ложь, потому что отец не просил его развлекать Беатрис подобным образом? Или она должна простить измену? Относился ли сам Джино серьезно к верности и измене? Николь когда-то говорила ей, что французы и итальянцы едва ли знают значение слова «верность».
Очевидно, у Андрианны был очень растерянный вид, потому что Джино улыбнулся ей:
— Будь вы моей дочерью, малышка, я бы сумел вас убедить, что никогда не стоит воспринимать всерьез слова моего сына или какого-нибудь иного молодого животного. По крайней мере до той поры, пока мальчик не превратится в зрелого мужчину, а может быть, и после этого не стоит…
Судя по всему, совет, который Джино дал Андрианне, означал, что он все же сердится на своего сына. После обеда она подслушала их разговор, обрывки которого доносились через дверь в библиотеку.
— Как ты смеешь? В моем доме!
— Какая разница? Она же не твоя жена, а обычная шлюшка.
— Не в этом дело. Мальчишка не имеет права заниматься любовью с чужой женщиной, тем более если это любовница его отца.
— Значит, этот человек должен быть по-отцовски снисходительным.
— Может быть. Но лишь в случае, что сын ведет себя по-мужски, а не как проститутка.
— Тогда, видимо, отец должен показывать хороший пример.
— Ты только и делаешь, что доставляешь мне хлопоты, с тех пор как…
— С тех пор как — что? Как умерла моя мать? И кто виноват, что она умерла с перерезанным горлом, как свинья? Но она-то не была свиньей. Свиньями были все твои женщины после ее смерти…
— Я предупреждаю тебя, Гаэтано. Прежде всего, научись говорить вежливо, если ТЫ будешь зарываться, то не получишь от меня впредь ни лиры.
— Я найду где взять денег. Увидишь. Но вот меня ты не увидишь больше никогда.
— И чем же ты станешь заниматься? Продавать себя богатым американским путешественницам, которые отдыхают на Ривьере? Кажется, ты преуспел в этом занятии прошлым летом в Ницце.
— Они, по крайней мере, забавны, не то что твоя шлюха.
— Да неужели? Что же ты тогда к ней липнешь? Неужели чтобы отомстить мне?
Но вскоре голоса их стали мягче, и Андрианна вдруг поняла, что отец и сын плачут.
— Гаэтано, сынок, ты должен понять, что хорошо, а что плохо. И надо, наконец, научиться понимать, когда время веселиться, а когда время быть серьезным. Как иначе ты собираешься возглавить мою компанию?
— Я стану таким, папа. Дай мне только время.
— Но как много времени тебе понадобится?
Гаэтано что-то пробормотал, Андрианна не расслышала, что именно. Потом они оба рассмеялись, и стало тихо. Вероятно, и отец и сын решили выпить немного коньяку в знак примирения.
Конечно, ей было приятно услышать, что они помирились, но она была и разочарована. Ни разу во время разговора не прозвучало ее имя! Как будто измена Гаэтано не имела никакого к ней отношения.
Неожиданно Андрианна вспомнила разговор, который состоялся у них перед отъездом на каникулы. Ей пришло в голову, что уже тогда Гай знал, что обязательно ее разочарует.
Когда они вернулись в школу, Андрианна уже простила Гая. Гай, в свою очередь, простил ей то, что она нажаловалась отцу, — по его мнению, это было в высшей степени бесчестно.
Андрианна же вернулась назад в «Ле Рози» более умной женщиной, чем до знакомства с Бедламом. Она прониклась убежденностью, что на самом деле не стоит так уж полагаться на Гаэтано. К тому же их отношения уже никогда не станут прежними…
Она поняла и две другие вещи. Первое, что стиль и умение себя преподнести гораздо важнее в женщине, чем ее подлинные добродетели. Второе, что ей ни в коем случае нельзя лежать на солнце.
* * *
Андрианна вынула одну розу из вазы и понюхала. Ее аромат стал острее, чем накануне. Как странно, что цветы, умирая, источают более сильный и более сладкий аромат, хотя красота их постоянно блекнет…
