После ужина поехали домой. Тина была рассеянна, задумчива, она рано удалилась к себе и долго размышляла при свете ночника.

Потом, почувствовав жажду, вышла в гостиную, где стоял графин с водой. В комнате было темно, и Тина не сразу заметила Стенли. Он молча стоял, облокотившись на подоконник, и смотрел на нее. Его глаза в свете луны казались зеркально-прозрачными, а лицо призрачно бледным. Он позвал:

— Мисс Хиггинс! Тина!

Она остановилась, стесняясь своего одеяния — легкого пеньюара, накинутого поверх ночной сорочки.

— Мистер Хьюз?

— Прошу вас, Тина, не уходите. Я хочу поговорить с вами.

Тина незаметно запахнула полы пеньюара и подошла ближе.

Она жила здесь больше года, но так и не сумела составить окончательного мнения об этом человеке. Он часто казался задумчивым, меланхоличным, Бренда производила впечатление куда более живого, открытого и веселого существа. С Тиной Стенли разговаривал мало, может быть, смущался, хотя она считала, что просто неинтересна ему. Иногда странно смотрел на нее — можно было заподозрить, что он тайно влюблен. Но Стенли ни разу за все время не пробовал объясниться.

— О чем же вы хотели говорить? — спросила Тина.

— О вас.

Она удивилась.

— Обо мне?

— Да. — Стенли приблизился почти вплотную, и ей стало не по себе. — Вот уже год, как вы живете в этом доме, но я все не решался начать разговор.

Интересно, что сегодня за день, — день, когда мужчины один за другим стремятся выяснить отношения с нею, не стесняясь близкого присутствия своих избранниц? Тина вдруг почувствовала себя гораздо старше и умнее собеседника. И внезапно очень ясно осознала свою независимость.

Она облегченно вздохнула, когда Стенли отошел от нее и принялся ходить по комнате, полной серебристого лунного света, прозрачного, точно шампанское, которое они пили в ресторане.

— Сегодня день вашего рождения! — внезапно вспомнила Тина: прежние, совсем недавние события вдруг несказанно отдалились.

— Вы думаете, это неподходящий день для разговора?

— Да, неподходящий, но в другом смысле, мистер Хьюз.

— Прошу вас, Тина, называйте меня по имени.

— Хорошо, Стенли.

— Вы имеете в виду приезд мисс Гамильтон?

— Да.

— Именно поэтому разговор не терпит отлагательств. Тина! Возможно, вы не догадываетесь, но… вы давно уже дороги мне больше, чем просто друг.

Тина молчала. Глаза ее блестели отражением лунного света. А Стенли продолжал:

— Бренда говорила мне, что вы пережили много горя. Не знаю, о чем речь, но мне всегда хотелось как-то помочь вам, облегчить груз ваших страданий.

— Вы делаете это с того самого дня, как я вошла в ваш дом, — сказала Тина. — Вы и Бренда.

Стенли остановился против нее.

— Я откладывал свадьбу с мисс Гамильтон из-за вас. Я долго выжидал, ломая себе голову над тем, не влюблены ли вы в кого-нибудь, но ни разу за это время возле вас не было ни одного мужчины, и я подумал: может быть, если ваше сердце свободно, вы сумеете меня полюбить?

— Я ваш друг, — ответила Тина, — разве этого мало?

— Мне хотелось бы большего.

У нее сжалось сердце, ибо она знала: в любви нет ничего страшнее безответности.

— Мне жаль! Я была бы рада полюбить вас, Стенли, но это… невозможно! Мне, правда, правда, крайне больно огорчать вас!

Он помрачнел.

— Значит, есть другой?

Тина вздрогнула. Но тут же, овладев собой, пожала плечами.

— Почему мужчины всегда думают: если женщина не отвечает на ухаживания одного мужчины, у нее обязательно есть другой? У меня никого нет, Стенли, и вы мне очень нравитесь, честное слово, но я не могу заставить себя чувствовать что-либо, не могу, нет!

Голос Тины был полон неподдельной печали, и Стенли взял девушку за плечи. Она отстранилась.

— Женитесь на Лионе. Поверьте на слово: она лучше, достойнее меня. К тому же любит вас. Не теряйте свое настоящее счастье! Ваши чувства ко мне пройдут, вот увидите.

— Откуда вы знаете?

— Знаю. Все проходит, Стенли, и хорошее, и плохое. Нельзя соединять судьбу с тем, кто не любит вас и не сможет полюбить! Спокойной ночи! И не сердитесь на меня.

Сказав это, она быстро пробежала к себе и заперлась, но через некоторое время в дверь постучали.

Тина в испуге прижала руки к груди. Неужели Стенли?

— Кто? — замирающим голосом спросила она.

— Лиона Гамильтон.

Тина открыла дверь. Это и правда была Лиона — в ночном одеянии и с распущенными волосами.

— Простите за поздний визит. Мне нужно с вами поговорить.

Взгляд ее был тверд, а тон непреклонен и сух.

— Войдите.

Лиона вошла и остановилась посреди комнаты.

— Я не стану притворяться и обойдусь без предисловий. Что связывает вас с мистером Хьюзом?

Тина растерялась.

— Ничего… Мы друзья.

Лиона усмехнулась. Она вдруг показалась Тине не юной девушкой, а немолодой, многое повидавшей женщиной.

— Друзья? Не стройте из себя невинность!

Тина оскорбилась.

— Почему такой тон? Чем я провинилась перед вами?

— Я долго мучилась, страдала, не понимая, почему мистер Хьюз переменился ко мне, но когда увидела вас и… его, все стало ясно!

— Что же вы увидели? Лиона повела плечами.

— Он обнимал вас в гостиной, при этом вы были полураздеты, как сейчас!

Тина непроизвольно покраснела.

— Мне жаль, что он это сделал, — сказала она как можно спокойнее. — Это произошло случайно и, уверяю вас, впервые. Между нами ничего не было и нет, кроме дружбы. Не верите — спросите его самого. Или мисс Хьюз — моя жизнь проходит на ее глазах.

— Я знаю, Тина Хиггинс, вы живете здесь уже год, как приживалка — в чужом доме, у чужих людей!

Лицо Тины вспыхнуло сильнее прежнего.

— Эти люди мне не чужие! Они сами настояли на том, чтобы я жила здесь, и, если вам угодно, я с первого дня плачу за свое содержание!

А сама думала: «Почему я должна оправдываться перед нею?»

Глаза Лионы были холодны, как у змеи.

— Вам двадцать один год, и у вас до сих пор нет ни мужа, ни детей. Знаете, Тина Хиггинс, вы просто старая дева! Вы никому не нужны и потому гоняетесь за чужими женихами!

Тина медленно повернула голову. «Не нужна? Нет, нужна — и Стенли Хьюзу, и Конраду О'Рейли. Хотя последнему, может быть, и нет».

— Лиона Гамильтон! Обычно в таких случаях женщину называют шлюхой. Спасибо, что вы этого не сказали. Шлюха вцепилась бы вам в волосы, а старая дева ограничится парой фраз. Запомните, никогда ни один порядочный человек не упрекнет женщину в том, что она не замужем и у нее нет детей. Одиночество — это несчастье, а несчастьем не попрекают! А с другой стороны: кто знает, может, одиночество, независимость, свобода для меня то же, что для вас семейная жизнь. В этом случае так же глупо смеяться надо мной! Личная жизнь каждого неприкосновенна! Я нахожу прелесть в своем существовании, я никогда и ничего не добивалась силой, а потому не трогайте меня! Вы ограниченная особа, мне жаль мистера Хьюза, я была неправа, посоветовав ему жениться на вас! — Ее голос дрожал. — Уходите отсюда!

И настежь распахнула дверь.

Лиона вышла, прошипев что-то себе под нос, а Тина села в горестном раздумье.

Да, она мечтала о семье, муже и детях, а получила хорошую работу, свободу, независимую жизнь — то, к чему стремилась Тереза. Тогда, быть может, у Терезы тоже все случилось наоборот? Если б знать!

Наутро Тина не вышла к завтраку — лежала у себя и думала до тех пор, пока в комнату не вошла огорченная Бренда.

Девушка села и, обняв подругу, произнесла:

— В чем дело, Тина? Что случилось? Это из-за Лионы?

Тина не ответила на вопрос.

— Прости, Бренда, — тихо прошептала она.

— Я знаю, — сказала Бренда, — у Лионы скверный характер. Она уже устроила объяснение со Стенли, а вчера я случайно увидела, как она выходит из твоей комнаты. Наши родители дружили, и Стенли с Лионой сосватаны друг другу давным-давно, но я предпочла бы иметь в невестках совсем другую девушку. Например, тебя, дорогая. Нет-нет, ты можешь ничего не объяснять и все же… Я была бы счастлива!

И Тина зарылась лицом в объятиях Бренды — так она поступала только с Терезой. В давние незапамятные времена!

— Идем в столовую, Тина. Стенли и Лиона уже ушли из дома.

Тина встала с тяжелым сердцем и, приведя себя в порядок, вышла из комнаты.

Утренний город сиял за окном — чистый, солнечный, светлый. И девушке вдруг подумалось, что сегодня случится что-то хорошее.

Она вспомнила слова Лионы: «Вам двадцать один год…» Разве это так много — даже с точки зрения восемнадцатилетнего человека?

— Скажи, Бренда, я что, выгляжу старше своего возраста?

Бренда удивленно засмеялась.

— Что приходит тебе в голову, Тина? Ты такая юная и очень хорошенькая! Тебе и двадцати-то не дашь!

Тина улыбнулась.

— Послушай, — сказала Бренда, — разве ты не счастлива тем, что имеешь любимое дело, что нужна кому-то?

— Не совсем. Человеку важно быть для кого-то не просто нужным, а единственным. А мои воспитанницы? Я их люблю, но у них есть родители, и мне хотелось бы иметь еще кого-то, кто принадлежал бы только мне.

Бренда ласково тронула подругу за руку.

— Может, мне взять тебя с собой в Англию? У Генри много знакомых, ты бы нашла человека по сердцу…

— Нет. Я могла бы быть счастлива только в Австралии.

— Почему?

Но Тина не хотела говорить на эту тему.

— Выйдя замуж, ты, наверное, займешься исключительно домашним хозяйством? — шутливо произнесла она.

— Конечно нет! Вернее, как захочу. Генри обещает предоставить мне в этом деле полную свободу.

— Ты считаешь, можно сочетать семейную жизнь с независимостью?

— Вполне.

Тина только улыбнулась. Она бы на месте Бренды охотно сдалась в плен, как истинная австралийка, для которой дом и семья превыше всего, а на своем месте — тем более! Кому нужна свобода, называемая одиночеством?

Когда они сели за стол, вошла служанка и сказала:

— Вам пакет, мисс.

Бренда протянула руку.

— Давайте сюда, Холли.

— Это тебе, Тина, — произнесла она следом и передала пакет подруге.

«Тине Хиггинс», — прочитала та. Послание Конрада! Что же там?

Она разорвала бумагу. Ноты. Черные значки на белом листе — непонятные, странные. И сверху надпись рукой Конрада: «Посвящается Тине».

Она взволнованно спросила, обращаясь к Бренде:

— Скажи, могла бы ты сыграть для меня эту мелодию?

Ей никого не хотелось посвящать в свой секрет, но иначе раскрыть тайну нотных знаков было невозможно.

Бренда взяла листы из рук подруги и пробежала глазами ноты.

— Могу, если ты дашь мне немного времени, чтобы разучить.

Тина кивнула.

— Я пойду к себе, — сказала она, — ты позовешь меня, когда будешь готова.

Тина удалилась в свою комнату и сидела там, закрыв уши руками, чтобы не слышать доносящихся из гостиной нестройных аккордов.

Через полчаса Бренда вошла и, взяв подругу за руку,повела в гостиную. Девушка села за рояль, расправила юбки и положила пальцы на клавиши:

— Слушай.

Она начала играть, и сердце Тины стучало в такт. Мелодия казалась пронизанной печальным светом осени; на глаза наворачивались слезы, но при этом с лица не сходила улыбка. Что это было? Песнь сожаления, печали, вины? И огромной веры в жизнь. И любви.

Бренда закончила играть, и Тина едва сумела очнуться. Она, казалось, утонула в воспоминаниях. Кленси. Тайные терзания. Первые поцелуи. Любовь и еще раз любовь.

— Что ты об этом думаешь, Бренда? — спросила она.

— Очень хорошая пьеса. Написана в своеобразной манере, с большим чувством и, на мой взгляд, талантливо. Тут есть все: стиль, мелодичность, проникновенность. Чье это произведение?

Тина смущенно прошептала:

— Моего знакомого…

— Он профессиональный композитор?

— Нет.

— Тогда это тем более удивительно. Знаком ли кто-либо еще с его творчеством?

— Не думаю.

— У меня на кафедре музыки есть знакомые. Я могу показать им.

— Нет.

Тина сняла листы с пюпитра и бережно прижала к груди. И повторила слова Конрада:

— Это очень личное. Теперь — только мое. — А про себя добавила: «Наше».

Бренда внимательно смотрела на нее.

— Пьеса посвящена тебе. Я не желаю вмешиваться в твою личную жизнь и все же скажу: этот человек любит тебя!

Тина улыбнулась — печально, недоверчиво и с надеждой.

— Я многим тебе обязана, Бренда, но хочу попросить еще об одном: не могла бы ты позаниматься со мной музыкой? Я мечтаю научиться играть, пусть не так хорошо, как ты, — хотя бы чуть-чуть!

— Конечно, позанимаюсь. Начнем хоть сегодня.

— И ты думаешь, у меня получится?

— Уверена.

Тина перевернула листы и внезапно увидела надпись, внизу, под нотами: «Она горела в огне, но не погибла: моя память, мое сердце, моя душа сохранили ее для тебя, Тина. Только для тебя. Так же, как и любовь».

Она не верила своим глазам. Любовь? Ей захотелось плакать. Значит, счастье близко — протяни только руку! Но потом она вспомнила красивую женщину, что была с Конрадом в ресторане, и радость ее померкла.

А ее собственное, так и не изжитое горе, из-за которого она до сих пор иной раз плачет по ночам? Любая женщина способна понять ее и посочувствовать, но ведь он — мужчина.

— Жизнь не так длинна, как хотелось бы, а молодость еще короче, — сказала Бренда. — Не мне давать советы, я малосведуща в делах любви, но мне непонятны мнимые преграды, которые создают себе порой любящие сердца. Настоящая любовь пройдет через все, не забывай об этом!

— Хорошо, — прошептала Тина и подумала: «Я буду ждать, может быть, он придет сам и скажет, что любит меня, что я ему нужна. Тогда я, возможно, переступлю через все сомнения и наконец попытаюсь стать счастливой!»

Через три месяца состоялся банкет, посвященный тридцатилетию компании, возглавляемой Робертом О'Рейли.

Огромный, светлый, гудящий от великого множества голосов зал напоминал муравейник — в нем было черным-черно от парадных костюмов мужчин; местами мелькали светлые женские платья и веера. Вечер только что начался. Предстояла официальная часть — поздравления, речи, потом — торжественный ужин и бал: все обещало быть грандиозным.

Роберт О'Рейли, с трудом выбравшись из окружавшей его толпы друзей, коллег, представителей различных организаций и прессы, поискал глазами Симмонса и, найдя, окликнул.

Тот подошел с почтительной улыбкой.

— Примите мои поздравления, сэр!

— Благодарю. Прошло всего несколько минут, а я уже немного устал от всего этого, — пошутил Роберт.

— Это день вашего триумфа, мистер О'Рейли!

— Это не только мой триумф — наш с вами. Всех служащих без исключения. Кстати, — заметил он, — а молодой человек, которого назначили на место Мирена, тоже приехал? Ему должны были послать приглашение.

Роберт собственноручно проследил, чтобы это было сделано.

— Кто? — удивился Симмонс. Он не сразу сообразил, о ком речь.

— Ну этот… О'Рейли.

— А! Извините, сэр. Да, он здесь, я видел его.

— И как он? Вы обещали проследить за его работой на новом посту.

— Да-да, я помню, мистер О'Рейли. Он хорошо справляется — у меня нет замечаний.

Роберт улыбнулся.

— Спасибо, Симмонс!

Через несколько минут Роберт увидел того, кого искал. Конрад стоял в стороне, возле белой колонны, и задумчиво смотрел на окружавшую его суету. У Роберта замерло сердце. Из юноши сын превратился в красивого молодого мужчину. Такой же высокий, стройный, как раньше, но более мужественный. Двадцать пять лет — совсем взрослый!

И, глядя на Конрада, Роберт вновь и вновь вспоминал глаза Одри — их чарующий взор, неугасающий свет. Он готов был смотреть на сына еще долго, но услышал, как в глубине зала громко произносят его имя. Пришло время выступления перед собравшимися главного виновника торжества — владельца и бессменного президента компании. Когда Роберт поднялся на возвышение, раздалось море хлопков и восторженных возгласов. Конрад подошел ближе, чтобы видеть отца.

Роберт улыбался. Он по-прежнему казался уверенным в себе, полным достоинства и сил. Конрад заметил: за эти годы в волосах отца прибавилось седины, на лице — морщин, но серо-голубые глаза сияли ярко, и в целом он сохранил редкую для своего возраста форму.

Роберт начал говорить, но Конрад не прислушивался к его словам. Отец! Человек, своим трудом создавший огромное деловое государство, в одиночку переборовший судьбу. Все эти люди работают на него, в том числе и он, Конрад. Уважают, любят, боготворят… Что ж, сегодня великий праздник! Не каждому в жизни выпадают такие дни!

Когда официальная часть вечера закончилась, Конрад, улучив момент, подошел к отцу.

— Отец! Здравствуй. Прими мои поздравления!

Роберт сделал движение, точно хотел обнять сына, но сдержался и опустил руки.

— Конрад? Здравствуй. Спасибо.

— Вижу, ты не удивлен? — Конрад слегка улыбнулся, и Роберт тоже.

— Нет. Я, естественно, слышал об авторе знаменитого проекта. Отойдем? — предложил он. — У меня есть немного времени. Хочешь поговорить?

Молодой человек кивнул.

— Можно незаметно спуститься вниз, — сказал Роберт.

— Попытаемся.

Они так и сделали. Свернув на боковую лестницу, спустились в маленький кабинет красного дерева. Там стояла мягкая мебель, в камине пылал огонь.

Роберт показал рукой на диван.

— Садись.

Несколько минут отец и сын молча смотрели друг на друга.

— Давно ты вернулся из Америки?

— Год с небольшим.

— Как там шли дела?

Конрад помолчал. Потом ответил:

— Не очень.

— Почему ты решил устроиться в мою компанию?

Конрад пожал плечами.

— При отсутствии прямого доступа к цели людям свойственно искать обходные пути.

— Сперва я даже подумал, что ты решил навредить мне.

— Ты считаешь меня настолько подлым? — Роберт увидел в глазах сына странную, несвойственную молодому возрасту усталость.

— О нет! Конечно нет! — поспешно произнес он. Потом спросил без тени насмешки: — Как твоя личная жизнь? Я послал два приглашения, но ты явился без спутницы.

Конрад отрешенно смотрел в разметавшее яркие языки пламя камина.

— В Америке я был женат и даже имел ребенка — маленькую девочку. Но когда мы возвращались в Австралию, на корабле случился пожар — мои жена и дочь погибли.

Губы Роберта побледнели. Он крепко стиснул пальцы.

— Какой ужас! Твои жена и… дочь!

— Ее звали Мелисса. А жену Джоан.

— Господи! Как жаль!

— Мне тоже, отец.

— Хочу заранее сообщить тебе, — подумав, мягко произнес Роберт, — твой проект принят на заседании совета. Через пару дней ты получишь официальное извещение. Я беру тебя к себе — будешь помогать в управлении.

Конрад ничего не сказал: казалось, услышанное не имело для него такого уж большого значения.

— Где ты живешь? — спросил Роберт.

— Построил дом на южной стороне. Дам адрес — заходи. Ты один, отец?

Роберт вздохнул с болезненной улыбкой.

— Разумеется. — Он сунул руку в карман. — Конрад, я хотел показать тебе одну вещь. — И вытащил из кармана заветный медальон.

Глаза Конрада расширились. Он пошатнулся от неожиданности.

— Как он попал к тебе?!

— Я купил его на одном аукционе. Здесь, в Сиднее.

— Господи! Отец! Я думал, уже не увижу его!

— Как случилось, что ты его потерял?

— При крайне неприятных обстоятельствах. После пожара меня ждала встреча с бушменами. Спасибо, отец! Я могу его взять?

— Да, он же твой.

Роберт с нежной печалью еще раз взглянул на портрет Одри и задумчиво произнес:

— Твоя мать была для меня дороже всех женщин в мире.

Потом перевел взгляд на сына и внезапно заметил то, чего так долго не хотел замечать. Характерные для тагальского племени черты в лице Конрада были в значительной мере сглажены присутствием другой крови: ирландской — со стороны Роберта, английской — со стороны отца Одри.

Роберт увидел воочию неоспоримое доказательство своего родства с этим молодым, человеком — сын был похож на него! Не цветом глаз, волос и кожи, чем-то другим, но похож!

Человек, оклеветавший Одри, был послан судьбой, чтобы испытать его, Роберта О'Рейли, его веру и любовь, а он не выдержал испытания.

— Прости, — сказал он, и его голос дрожал, — прости за все, что я сделал, Конрад, а еще больше — за то, что я не сделал для тебя!

— Это ты прости. Я виноват перед тобой не меньше.

— Мой мальчик!

— Отец!

Роберт был тронут до слез. Он крепко обнял сына, а потом долго смотрел на него.

— Идем наверх!

Первым, кого они встретили, был Симмонс.

— Симмонс! — Роберт остановился. — Хочу представить вам… то есть вы, конечно, знакомы, но в несколько ином качестве. Это Конрад О'Рейли — мой сын.

Симмонс от удивления не знал, что и сказать.

— Вы, верно, решили, что я сошел с ума? Нет! Мы давно потеряли друг друга, а теперь наконец нашли — надеюсь, что навсегда.

— Очень рад, сэр! — вежливо произнес Симмонс. — Уверен: сын не разочарует вас. У него, судя по всему, ваша хватка!

Роберт широко улыбнулся. В этот миг впервые за многие годы он чувствовал себя по-настоящему счастливым.

А Конрад подумал о Тине. Он думал о ней все последнее время. Почему она до сих пор не откликнулась? Прошло три месяца с тех пор, как он прислал ей пьесу. Конрад ждал ответа, но его не было. Он не мог решиться пойти к Тине сам. Первый шаг сделан — теперь ее очередь.

Наверное, он был слишком самоуверенным, считая, что Тина до сих пор любит его. На самом деле он ей, видимо, не нужен.

Подняв взгляд на сверкающие хрустальные люстры, Конрад вспомнил глаза Тины, которые, как бриллианты, поймав свет, уже не выпускали его, они искрились и сияли, влекли к себе — светлые, чистые, прекрасные. Он хотел заботиться о ней, исполнять ее желания, мечтал увидеть ее счастливой. Он бы все для этого сделал теперь, когда понял, что такое любовь, почувствовал, что значит любить и желать одну-единственную женщину на свете. Почему все приходит так поздно?

Две женщины, две хорошие, преданные, верные женщины, Тина и Джоан, любили его всей душой, и ни одну он вовремя не понял, не оценил. Почему? Он не находил ответа.