Заслышав предупредительный звонок в дверь, Роберт О'Рейли опустил штору и отошел от окна. Он находился в своем рабочем кабинете в Мельбурне, куда приехал месяц назад по делам компании. Ему нравился этот город, в отличие от хаотичного Сиднея выстроенный по строгому плану, с широкими прямыми улицами, более спокойный, дающий ощущение простора, свободы и полный света.

Роберту О'Рейли исполнилось пятьдесят шесть лет, но держался он по-прежнему бодро, а хандру, скуку дней и чувство одиночества подавлял работой. Хуже было вечерами, но тогда утешением служили рюмка хорошего коньяка, книги и воспоминания о былом. Впрочем, последние не всегда приносили радость.

Роберт сел за стол и принял соответствующий вид. Что ж, он, и правда, был властным, принципиальным, деловым, благодаря чему предприятия руководимой им гигантской компании год от года процветали, но… было ли это так уж важно?

Вошел его помощник Симмонс, низенький невзрачный человек лет сорока, правая рука и первое доверенное лицо Роберта на протяжении доброго десятка лет. Он представил отчет о текущих делах и, пока Роберт листал бумаги, сказал:

— Мистер О'Рейли, я хотел бы обсудить с вами некоторые новые назначения.

— Присаживайтесь, Симмонс. Слушаю, говорите.

— Руководитель одного из отделов в Сиднее Ларе Мирен собирается уходить, и я подыскиваю кандидатуру на замену.

Роберт склонился над бумагами.

— Нашли кого-нибудь?

— Почти. Я хотел бы посоветоваться с вами, сэр.

— Я слушаю. — Роберт на минуту поднял глаза.

— Есть один молодой человек…

Роберт улыбнулся. Симмонс любил отыскивать талантливую молодежь и помогать ей выйти в люди. Сам он, как и Роберт, происходил из низов и считал, что человек, познавший безвестность и бедность, никогда не хватавший звезд с неба, лучше чем кто-либо способен в полной мере проявить себя в стремлении чего-то добиться в жизни. За время, что Роберт работал с ним, Симмонс выдвинул на первый план немало начинающих, на свой страх и риск давал им самостоятельность, и, честно говоря, чутье редко его подводило.

— Вы хотите поставить его на место Мирена?

— Да. Он работает у нас уже год, и я им очень доволен.

— Год? — переспросил Роберт. — Это, по-моему, мало. Он хорошо знаком с делами компании?

— Мистер О'Рейли…— Симмонс достал большую папку и вынул оттуда пачку бумаг. — Я специально захватил из Сиднея… Молодой человек, о котором я вам говорил, пришел к нам с конкретными предложениями, кое-чем мы воспользовались в работе и получили неплохие результаты. А недавно он представил этот проект — нечто весьма оригинальное, смелое и, на мой взгляд, талантливое.

— В самом деле? Что ж, Симмонс, тогда выносите на совет. Через месяц я вернусь в Сидней, и мы рассмотрим проект.

— Вы не желаете взглянуть сами, сейчас?

— Хорошо, — сказал Роберт, — давайте его сюда. Кстати, сколько лет этому юноше?

— Лет двадцать пять, не больше.

Роберт вспомнил себя, девятнадцатилетнего мальчишку, принявшего сражение с судьбой и выигравшего его.

— Вы, кажется, были столь же молоды, Симмонс, когда решили чего-то добиться, — заметил он, — и добились. Разве нет?

— Конечно, — сказал Симмонс, улыбаясь. — Да и еще… Сэр, обратите внимание на фамилию, которой подписан проект.

Роберт насторожился. Он быстро нашел последний лист… Взгляд серо-голубых глаз впился в подпись. «Конрад О'Рейли»! Роберт почувствовал, как почва ускользает из-под ног, он ощутил одновременно тревогу и радость. Пять лет прошло с тех пор, как след Конрада затерялся в далекой Америке. Он приехал туда, об этом Роберт знал, но потом исчез, как в воду канул. И вот теперь появился снова и где — опять в Австралии, в Сиднее, мало того, в его, Роберта, компании! Зачем, почему?

Все эти годы Роберт не забывал о сыне, между тем как обиды постепенно уходили в прошлое. Что ж, тенерь он и сам считал женитьбу на Тине запоздалым ребячеством, непростительной для своего возраста ошибкой. А Конрад — неразумный мальчик, обиженный, пылкий… Его сын!

Роберт задумался. Он изменил точку зрения, а Конрад? Стал ли он другим? Что ему нужно, какова его цель?

Зачем он поступил на службу в компанию отца? Что это — стремление доказать свою значимость или, напротив, тайком нанести вред?

Роберт принялся читать проект. Да, Симмонс прав. Надо полагать, на создание такого труда у Конрада ушел не один год, тем более он не имел специальных знаний в этой области. Значит, каким-то образом выучился, до многого дошел своим умом, как когда-то сам Роберт.

Роберт был восхищен и одновременно испытывал чувство опасения.

— Этот молодой человек знает о ваших намерениях, Симмонс?

— Нет, сэр. Я сказал, что представлю его работу на совете, но о том, чтобы показать проект сначала лично вам, речи не было, как и о назначении на место Мирена.

— Отлично, — сказал Роберт, и его вдруг охватило чувство радостного облегчения. — Поставьте его на место Мирена. А проект мы обязательно обсудим; думаю, он будет принят! Я, скажу по секрету, буду голосовать «за»!

Роберт поймал удивленный взгляд Симмонса, не привыкшего видеть своего босса столь оживленным, беспечно-веселым не только в часы обсуждения дел, а вообще, в повседневной жизни, и широко улыбнулся.

— Вы можете лично проследить за его работой, Симмонс?

— Конечно, сэр.

— Потом доложите результаты.

— Хорошо, сэр.

Когда Симмонс ушел, Роберт выдвинул верхний ящик стола и вынул лежавшую там вещь. Вещь? Нет, нечто большее, в его представлении — то, что странным, непостижимым образом вдруг обрело собственную душу.

Примерно полгода назад, случайно оказавшись на крупном аукционе, он увидел выставленное там украшение, вид которого поверг Роберта в совершенное изумление и растерянность. Это был золотой медальон с портретом Одри. Роберт купил его, обойдя всех претендентов, и не без суеверного страха взял в руки. Одри, юная и прекрасная, смотрела на него с миниатюры своими чудесными глазами, очарование взгляда которых оказалось бессильно победить даже время. Роберт знал: медальон хранил Конрад, и он даже в самой безвыходной ситуации не продал бы эту реликвию. Значит, что-то случилось, не иначе!

Много ночей не спал Роберт, размышляя над этим, в тревоге терзался сомнениями и… раскаивался в том, что когда-то делал и говорил.

Теперь, вопреки гордости и самолюбию, он хотел снова увидеться с сыном. Как ни тяжела была обида, он должен простить Конрада, как старший и более мудрый.

Скоро состоится банкет, посвященный тридцатилетию создания компании, — нужно будет послать Конраду приглашение.

Роберт улыбнулся. Возможно, время еще принесет счастливые перемены и жизнь обретет новый смысл? Может быть… Почему бы и нет?

В тот же час Элеонора Дуган сидела перед трехгранным зеркалом в своей роскошной серебристо-голубой спальне и ленивыми движениями расчесывала густые белокурые волосы. Она недавно встала и, пребывая в несколько расслабленном состоянии, ожидала, когда горничная принесет утренний кофе.

Служанка вошла, но без подноса, и Элеонора недовольно повела тонкой бровью. Девушка присела в реверансе.

— К вам пришли, мэм.

— Кто? — спросила Элеонора, по-прежнему глядя в зеркало.

Горничная подала визитку.

— Что?! — удивлено произнесла Элеонора, прочитав имя. — Проси в гостиную, скажи, я сейчас выйду!

Она вышла через четверть часа, одетая в желтое, струящееся по телу декольтированное платье с золотистым поясом. Волосы были зачесаны наверх и скреплены янтарной заколкой. Элеонора вытянула вперед обнаженные руки и улыбнулась гостю.

— Господи! Вот кого не ожидала увидеть… Однако сколько же прошло лет?!

Гость не ответил на улыбку, но Элеонора не смутилась.

— Лет семь, не меньше… А ты стал настоящим красавцем, Конрад. Мужчина, что и говорить! Ну, рассказывай же! И садись.

Но он продолжал стоять и смотреть на нее, по-прежнему красивую, с хитровато прищуренными голубыми глазами и легкомысленной улыбкой на тонких губах.

— Нечего рассказывать, — сказал он, храня невозмутимость, — к тому же у меня не так уж много времени.

— Однако ты нашел его для того, чтобы навестить меня.

— Да, конечно…— Он сел на мягкий диван, не снимая верхней одежды.

Элеонора засмеялась.

— Ну не сердись! Давно ты в Сиднее?

— Больше года.

— О! И до сих пор не зашел? Значит, я была неправа.

Конрад пожал плечами.

— Заходить к тебе? Зачем? К тебе заходят те, у кого есть деньги, и те, кому что-то нужно от тебя.

Она лукаво улыбнулась.

— А тебе ничего не надо? Нет?

— Да, — сказал он, — надо, потому я и пришел.

Элеонора села рядом, положив ногу на ногу и играя висевшей на шее серебряной цепочкой.

— Я заинтригована. Говори!

Он смотрел на нее черными глазами — так скользят взглядом по поверхности дорогой красивой вещи, прикидывая, стоит ли ее купить.

— Предлагаю заключить сделку: я плачу по назначенной тобой цене, а ты делаешь все, что я захочу.

Элеонора от неожиданности отпрянула и рассмеялась, и Конрад почувствовал: за смехом таится растерянность. Впрочем, эта женщина путем многолетней практики притворства научилась владеть собой.

— Хочешь выпить? — спросила она, вставая. Он не сводил с нее глаз.

— Сначала твой ответ.

Элеонора прошлась по комнате — легкое платье обвивалось вокруг стройных ног.

— Признаться, я польщена тем, что через столько лет ты все еще жаждешь моей любви!

На этот раз она увидела улыбку — насмешливую, жестковатую, поразительно холодную.

— Я хочу спать с тобой, — уточнил Конрад, — а не любить. Это не одно и то же.

Ее пепельные брови приподнялись — она раздумывала над его словами. Потом сказала:

— Что ж… Не терпится узнать, чего ты пожелаешь.

Услышав это, Конрад встал и скинул дорогой темный плащ.

— Денег у меня хватит, так что не беспокойся. Спальня там, где и раньше?

— Как, ты хочешь прямо сейчас? — с изумленным смешком задала вопрос Элеонора. Ситуация забавляла ее и одновременно сбивала с толку. Конрад был совсем другим, чем прежде; ее пугали его отчужденный взгляд, тягучий, мрачный, обжигающий, как адская смола, и резковатые манеры. Элеонора знала — люди меняются, но она не любила этого, может быть потому, что не всегда успевала вовремя приспособиться к переменам.

— Да, сейчас. Потом у меня будут кое-какие дела. Элеонора подавила еще один смешок.

— Я только что встала с постели.

— Ничего, ляжешь снова. — Он обернулся. — Это же привычно для тебя, так?

И, не оглядываясь больше, прошел в дальние комнаты.

В затемненной спальне Элеонора разделась, скользнула в еще теплую постель и прильнула к нему.

— Ну?..

Но Конрад не спешил. Он налил в бокалы шампанское, ее любимый напиток, и они выпили — раз и другой.

— За новую встречу? — спросила Элеонора, с последним глотком откидываясь на спину. По груди, животу и ногам побежало расслабляющее тепло. Женщина не прикрылась простыней, и Конрад смотрел на ее красивое тело — без жадности и возбужденного нетерпения.

— Помню, это я научила тебя всяким хитростям, нежности и умению любить женщину.

Он засмеялся.

— Нет, Элеонора, не ты. Это приходит само собой или не приходит — в зависимости от человека. Научить такому нельзя.

В ответ она вкрадчиво обвила руками шею Конрада и припала губами к его губам.

Но, к ее удивлению, все произошло не так, как можно было ожидать: Конрад напрямую, без всяких околичностей устремился к цели. То, что он делал, походило не на ласку горячего, легкого, чистого ветра, а на все сметающий черный ураган.

Элеонора долго лежала, не двигаясь, рядом с ним. Потом, встав с постели, сказала:

— Ты изменился.

Накинула пеньюар из ниспадающих до пола кружев цвета слоновой кости, подошла к комоду, на котором стояла бутылка коньяка, и, наполнив рюмку, залпом выпила.

— Изменился? В чем?

Она усмехнулась.

— Где тот романтичный мальчик, где его тонкая душа, юная пылкость и робкая нежность? Теперь этого нет.

— Есть, — возразил Конрад, — только отныне далеко не для каждой. Слишком большая роскошь — дарить такое всем. — Он помолчал. — Рад, что ты говоришь об этом без сожаления, с легким сердцем. С тобой мне не придется притворяться.

Она улыбнулась, а Конрад продолжил:

— Тогда, семь лет назад, я мог по-настоящему любить, но был беден, и ты отвергла меня. Теперь все наоборот. Разве тебе недостаточно оболочки, под которой спрятана эта неведомая тебе душа, и того, что лежит в моем бумажнике?

Женщина пожала плечами.

— Вполне. Мне нравятся такие мужчины: сильные, страстные, опытные… И безжалостные. Те, что твердо знают, чего хотят.

Конрад, видя, что Элеонора все же разочарована, усмехнулся.

— Странно… Люди редко любят себе подобных.

— Неужели я такая?

— Такая. Возвращайся сюда и подай мне рюмку.

— И себя?

— И себя.

Через час Конрад собрался уходить. Элеонора не стала его провожать — лежала в постели и с непривычно задумчивым видом глядела в украшенный росписью потолок.

— Ты придешь еще?

— Наверное. Или позову тебя к себе. Скоро закончится строительство моего дома в южной части Сиднея.

— О! Чем же ты занимаешься?

— Работаю.

— Жениться не собираешься?

Он усмехнулся.

— На тебе?

Элеонора засмеялась, поняв шутку.

— Нет, вообще.

— Не собираюсь.

— Но я чувствую — у тебя за эти годы было немало женщин.

— Таких как ты, — достаточно, — спокойно ответил Конрад. Потом сказал: — Могу я пригласить тебя поужинать где-нибудь?

— Разумеется. Когда?

— Хотя бы послезавтра, в восемь часов.

— Хорошо, договорились. Заедешь за мной?

— Да. До встречи, Элеонора.

Когда он уже был на пороге, женщина сказала:

— Все же я первая ввела тебя в мир любви, не забывай, мой милый мальчик!

И Конрад ответил, так, что даже Элеонора почувствовала скрытую в нем ожесточенность против мира и живущих в нем людей:

— Не обольщайся, драгоценная, это сделала не ты!

Конрад повез Элеонору в недавно открывшийся ресторан, расположенный в живописном местечке на берегу океана. Это было двухэтажное здание с белым потолком в форме полусферы, который поддерживался рядом колонн из узорчатого мрамора, с выложенным полированными плитами полом и позолоченными светильниками. От пола до потолка высились огромные окна, в прозрачных стеклах отражались с внешней стороны — огни набережной, с внутренней— освещение ресторана, потому панорама города казалась сплошной иллюминацией. В залах свет растекался по сторонам, мягко ложился на стены, и в углах, заставленных множеством ящиков с вьющимися растениями, становился загадочно-приглушенным.

Конрад и Элеонора сели за ореховый столик. Женщина поправила боа, прикрывавшее обнаженные плечи, качнула алмазными серьгами и заученно улыбнулась. На ее тонких белых пальчиках сверкали кольца.

Конрад обвел глазами зал. Состоятельная публика: нарядные женщины, джентльмены в строгих фраках. Семь лет назад он, влезая в непомерные долги, возил Элеонору в такие заведения, смотрел на нее со страстной мукой пылкого юного сердца и думал: вот было бы счастье — иметь много денег, часто бывать здесь, исполнять желания этой женщины! Теперь у него были деньги, он мог ужинать в дорогих ресторанах и эта женщина принадлежала ему, но… Только холод и пустота жили в его душе!

Элеонора просматривала отпечатанное золотом меню, а Конрад все взирал на людей сквозь призму своих мыслей и чувств. Шуршание шелков, приглушенный смех, хлопанье пробок на бутылках с шампанским, звон серебряной посуды, голоса, голоса…

И вдруг он увидел Тину. Она сидела возле стеклянной стены в обществе рыжеволосых, очень похожих друг на друга девушки и молодого человека, а также юной леди с аристократической внешностью и несколько надменным взглядом. Они говорили, смеялись и переглядывались, время от времени поднимая бокалы.

На Тине было надето абрикосового цвета платье с ажурным воротником, волосы спускались чуть ниже плеч, лицо освещалось золотистыми огнями и — о чудо! — она улыбалась прекрасной чистой улыбкой, какую Конрад видел у нее в Кленси пять лет назад. Значит, она обрела новые силы и веру в жизнь! Кто-то помог ей — может быть, эти люди? Кто-то, но не Конрад О'Рейли.

Он смотрел на нее со странной тоской, как на недосягаемо далекую звезду. У нее своя жизнь, новые друзья… Она даже не видит его, не замечает в мелькании чужих лиц. А может, это и к лучшему? Ведь он здесь с Элеонорой, самой шикарной женщиной Сиднея, самой дорогой, расчетливой и, наверное, самой бездушной. Он решил пожить с нею, пока не надоест, давать ей деньги; изощряясь в своей мести за давние разочарования, владеть ее телом и при этом показать себя еще более развращенным, чем эта, познавшая все пороки, продажная девка.

Ему вдруг стало грустно, пусто и стыдно, потому что на самом деле он был не таким и не считал себя таким. Он заказал вино и коньяк и пил с Элеонорой, стараясь не смотреть в сторону Тины — ее чистых глаз и нежной улыбки.

Конрад ошибался — Тина его заметила. Бросив случайный взгляд в глубину зала, она увидела столь дорогого ей когда-то человека совсем рядом, но не одного — с молодой женщиной, тело которой едва прикрывало тонкое голубое платье. Женщина была красивой, на нее обращали внимание, и Конрад казался ей под стать. Они неплохо дополняли друг друга: она белокурая и белокожая, одетая в светлый наряд, он черноволосый и смуглый, в темном вечернем костюме. Его кожа в озарении светильников приобрела золотистый оттенок опавших листьев магнолии, белки черных, пронзаемых бликами глаз сияли ярко, точно ослепительно-белый китайский фарфор.

Он производил впечатление состоятельного человека, но вид имел мрачновато-печальный, отсутствующий — словно его самого и не было здесь: только тело, но не душа.

Конрад и его новая женщина. Как странно и… обидно.

Сама Тина приехала сюда праздновать день рождения Бренды и Стенли — они ведь родились в один день. Это заставило Тину с болью и грустью подумать о Терезе — они тоже были двойняшками, и с тех пор, как расстались, Тина всегда в этот день мысленно поздравляла сестру: «Будь счастлива, Тесси!». Девушке казалось, что и Тереза шлет ей пожелания и привет, и она радовалась, думая, что в этот миг их души соединяются. Радовалась и грустила. Она приложила все усилия, но так и не смогла отыскать сестру.

За столиком также сидела невеста Стенли, мисс Лиона Гамильтон, прибывшая утром из Берка. Из косвенных замечаний Бренды Тина узнала, что свадьба откладывалась уже три раза по вине Стенли, и мисс Гамильтон решила окончательно прояснить ситуацию и ускорить развитие событий.

Высокомерная мисс Гамильтон не очень понравилась Тине. Лиона происходила из древнего знатного рода и кичилась этим, ставя всех остальных как минимум на ступеньку ниже себя. У нее были гладкие пепельные волосы, белая, блестящая, будто глянцевая кожа и аристократически правильные черты лица. Совсем недавно ей исполнилось восемнадцать.

Бренда смеялась и шутила. Лиона редко раскрывала рот, а Стенли лишь поддерживал видимость беседы. В день приезда нареченной он был грустен и выглядел крайне озабоченным.

А Тина была рада. Она никогда еще не бывала в таком роскошном заведении в окружении таких людей — цвета сиднейского общества. Ресторан был новым, модным, и собиралась здесь в основном молодежь. Подавались редкие блюда и вина, не было счета десертам, играла красивая музыка.

Тине было немного страшно — вдруг ее кто-нибудь пригласит танцевать? Она, конечно, не надеялась, но если к ней все-таки подойдут? Отказать? А может быть, согласиться — ринуться в водоворот новизны?

Лионе Гамильтон восемнадцать лет, Стенли и Бренде двадцать два, а ей двадцать один, и она испытала и пережила больше их всех и, наверное, заслуживает счастья?

Молодой человек, сидящий за соседним столиком, пригласил на танец Бренду, Стенли увел Лиону, и Тина осталась одна. Она проводила подругу взглядом. У Бренды был жених, молодой англичанин, капитан корабля. Он не смог приехать. Тина знала, что они хотят пожениться, и думала: «Если Бренда выйдет замуж и уедет в Англию, а Стенли женится на Лионе и приведет ее в дом, я опять останусь одна». Нет, конечно, работу у нее никто не отнимет, она сможет снять жилье, но душевное пространство опустеет. Одинокие вечера — что может быть хуже? Что может быть ужаснее дома, окна которого не горят, когда ты идешь к нему?!

— Разрешите?

Тина вздрогнула и подняла глаза: перед нею стоял Конрад. Она машинально встала, а он тихо произнес:

— Здравствуй, Тина!

Она так же негромко ответила:

— Здравствуй!

Она вышла из-за стола и пошла с ним на середину зала. Ей казалось, что все смотрят только на них. Может, и в самом деле было так?

Тина чувствовала себя неловко.

— Я плохо танцую, — прошептала она, но Конрад не обратил внимания на эти слова, обнял ее и привлек к себе. Они скользили по мраморному полу, и Тине казалось, что все происходит во сне. Она плохо слышала музыку, почти ничего не видела, только чувствовала сквозь тонкий шелк платья его горячую руку на своей напряженной спине, его взгляд, прикованный к ее серым глазам, казавшимся прозрачными в ярком свете, к полураскрытым губам и обхваченной воротничком нежной шее. И испугалась, ощутив силу своего влечения к нему.

Ей захотелось обнять его, отдать ему свой поцелуй и свою душу. Он был для нее единственным мужчиной в этом зале, единственным мужчиной на свете, единственным, кого она могла бы любить.

И он думал о том же. Он понял, что любит ее, возможно, любит давно, с того самого момента, как только увидел, просто глупые амбиции, поверхностные чувства, переживания и мысли мешали это понять. Он познал истину, лишь испытав горе потерь, разочарований и обид. Любовь, составившая резкий контраст со всем пережитым, заполнила ярким светом мрачное, пустое пространство его души. Тина… Над ней надругались, но для него она осталась незапятнанной, ибо никто и ничто не могло взять верх над ее возвышенной душой, чистыми помыслами, желанием любить. Он хотел взять ее под свою защиту, чтобы в ее жизни не было больше боли, чтобы она была счастлива.

Они оба чувствовали бы себя совсем одинокими в этом городе, если бы не знали: Конрад — о том, что здесь живет Тина, Тина — что где-то рядом находится Конрад.

Потом музыка смолкла, но Конрад все держал руку Тины в своей. Она мягко освободилась.

— Как ты поживаешь, Тина?

— Хорошо, а ты?

— Тоже.

И оба, сами не зная почему, солгали.

— Я часто вспоминаю и думаю о тебе! — не выдержав, произнес он.

Тина тихонько засмеялась.

— Мистер О'Рейли, я полагала, что у вас хватит такта не говорить мне таких вещей сегодня и здесь, — сказала она, оглянувшись на его белокурую спутницу, которую провожал к столику пригласивший ее кавалер.

— Прости. Быть может, это потому, что я пьян и не только от вина.

— Это ты прости, — негромко ответила она и попросила:— Проводи меня назад.

— Твои друзья? — кивнул он.

— Да.

— Где ты живешь? — спросил Конрад и, уловив в ее взгляде тревогу, добавил:— Не бойся, Тина, я не собираюсь нарушать твой покой своим приходом, просто хочу прислать тебе одну вещь. Она твоя по праву уже давно.

— Что это?

— Узнаешь.

Тина сказала, где живет, а Конрад вынул карточку и подал ей.

— А это мой адрес. Если ты когда-нибудь зайдешь ко мне, Тина, я буду очень рад. Почти счастлив.

Она хотела спросить, что нужно, чтобы исчезло это «почти», но промолчала.

Конрад проводил ее на место и вернулся к Элеоноре, Тина присоединилась к друзьям, но у обоих до конца вечера было чувство, будто они здесь, хотя и разлученные, только вдвоем.