Часть II
ЙОЛАНДА
Сицилия, 1135—1152

21 марта, в тот самый день, когда родился сын Джоанны, Элан, Пирс и аббат Эмброуз прибыли в Палермо. Путешествие оказалось долгим и во многом мучительным.

Успешно избежав подручных. Рэдалфа, разосланных на их поиски, они пересекли границу Уэльса и направились на запад к Бэнгору, где Эмброуз был знаком с несколькими монахами аббатства Святого Дейниола.

– Там мы сможем несколько дней отдохнуть в безопасности, – сказал он, – пока не сядем на корабль, который доставит нас в Ирландию.

Однако до Бэнгора они так и не добрались. По пути их перехватили и взяли в плен валлийцы, которые отвезли беглецов к Гриффину, вождю местного племени. В деревянном замке за высокой бревенчатой стеной Эмброуз, которому как священнику скорее могли поверить, рассказал краткую историю о том, что произошло в замке Бэннингфорд, отчего они вынуждены были бежать из Англии.

– Ты хорошо говоришь, – сказал в ответ темноволосый жилистый Гриффин, – но как я узнаю, что вы не шпионы, засланные разведать, не готовим ли мы заговоры против злобных нормандцев. Я не могу позволить вам уехать от меня, не проверив вашу легенду. Вы останетесь здесь как мои гости, пока мои люди, которых я отправлю за границу, не разузнают у наших друзей на Болотах свежие новости.

– А когда вы узнаете, что аббат Эмброуз не солгал, что тогда будет с нами? – спросил Элан, раздосадованный задержкой.

– Если вы рассказали правду, – ответил Гриффин, – я отпущу вас и провожу с благословением, потому что не люблю наших восточных соседей. Им бы очень хотелось зажать весь Уэльс такой же удавкой, которой они последние семьдесят лет душат Англию. Но если я узнаю, что вы солгали, на другой же день с восходом солнца ваши головы украсят мои ворота.

– Мы не солгали, – спокойно ответил Эмброуз, прежде чем Элан дал волю кипевшему в нем гневу. Последнее время юноша стал очень вспыльчив.

Больше месяца потребовалось шпионам Гриффина, чтобы удостовериться в правдивости их рассказа. Выслушав своих людей, Гриффин сообщил неспокойным гостям, что Рэдалф все еще продолжает собирать сведения об Элане, Пирсе и аббате Эмброузе.

– Он называет вас конокрадом, – объявил Эмброузу Гриффин. – Рэдалф говорит, что вы въехали в его замок на муле, а покинули с тремя его лучшими лошадьми. Какой позор, святой отец, когда Божий человек совершает такое! – Однако лукавые искорки в его глазах выдавали, насколько забавляет Гриффина эта история и как восхищается он сообразительностью аббата Эмброуза.

– Я собирался подарить этих прекрасных лошадей аббатству Святого Даниила. – Видно было, что Эмброуз вовсе не стыдится содеянного. – Я полагал, что их можно продать, а полученное серебро потратить на еду для бедняков.

– Как вы себе представляете, что произойдет, если станет известно, что простые монахи продают краденых коней? – осведомился Гриффин. – Эти кони, пусть и хорошие, принесут аббатству одни неприятности. Отдайте лучше их мне. Я позабочусь, чтобы их переправили в Южный Уэльс, а затем в Англию, в безопасное место. Даже если их обнаружат и опознают, то это запутает и обескуражит барона Рэдалфа. Ему придется поломать голову, решая, куда вы направились. А что касается аббатства Святого Даниила, то, из уважения к вашему мужеству и остроумию, я подарю им шесть валлийских пони, чтобы они использовали их так, как хотят. Предоставьте все это мне: для меня самое большое удовольствие – дразнить и мучить пограничных с нами баронов!

– Наверное, он украл этих пони, которых собирается отдать аббатству, – проворчал Элан, однако Пирс и Эмброуз приняли предложение Гриффина, так что раздраженный юноша возражать не стал. На самом деле ему было совершенно все равно, что будет делать Гриффин. Сердце его занято было не Уэльсом, а замком Бэннингфорд. Он томился желанием увидеть Джоанну, обнять ее, утешить, сказать ей, что любит ее и будет любить вечно. Он мечтал освободить Джоанну из жестокого плена, в котором держал ее отец.

Но еще Элан знал, что Пирс и Эмброуз правы, подчеркивая каждый раз, когда он заговаривал о своих мечтах и возмездии, что он пока ничего не может сделать – все это кончится его смертью и, весьма вероятно, еще более строгим заточением Джоанны. Каждую ночь перед сном он повторял свою клятву найти способ вернуться к Джоанне. Но после того как Гриффин освободил его и его товарищей и нашел им корабль, отплывавший в Ирландию, Элан отдалялся все дальше от своей любви.

Оказавшись в Ирландии, беглецы дней через десять нашли корабль, следующий в Бордо. Их судно было хрупким, и волны швыряли его как щепку, но Элан с радостью убедился, что, в отличие от Пирса и Эмброуза, не подвержен морской болезни. Когда они приплыли в Бордо, ему вовсе не понадобился отдых на берегу. Не то что его спутникам, измотанным качкой.

После Бордо они продолжили свое путешествие по суше, следуя вдоль реки Гаронны до Ажена, где Эмброуз заболел. Его тяжко рвало, отказывали почки, и Элан сначала поддразнивал его, говоря, что он переел сочных слив, которыми славилась эта местность. Однако, когда на следующий день они с Пирсом тоже свалились, ему стало не до смеха.

В следующие тяжелые недели Элан впервые в жизни всерьез задумался о смерти, о том, что, возможно, не доживет до встречи с Джоанной. Он впал в тихую безысходную тоску. Эта неизбывная тоска, сдержанность и чувство собственного достоинства изменили вспыльчивого, мечтательного Элана: недавний капризный юноша превращался в серьезного мужчину.

Им понадобилось шесть недель, чтобы почувствовать себя в силах продолжить путь. К тому времени октябрь уже близился к концу. Все еще не избавившиеся от слабости, они отправились, делая частые остановки, в Тулузу, оттуда в Каркассон и наконец в Нарбонну. Там измотанный дорогой Эмброуз настоял на продолжительном отдыхе, прежде чем они подвергнутся мукам нового плавания по морю.

Рождество они встретили в Нарбонне и лишь в середине января вновь пустились в путь и сразу же подверглись испытаниям и трудностям, обычным для путешествующих в этих краях. Они уже были в виду Сицилии, когда шторм отогнал их далеко на северо-запад и посадил на мель у берегов Майорки, где им пришлось провести несколько недель в ожидании, пока корабль починят. Наконец в середине марта они вновь приблизились к Сицилии. И опять их бил и швырял один из тех жестоких штормов, которые внезапно разыгрываются в этой части Средиземного моря. Однако на этот, раз им повезло больше. Под проливным дождем капитан обогнул выступающий далеко в море мол и вошел в гавань, где бурные валы и смерчи открытого моря сменили тихие, ласковые волны… К изумлению Элана, пока матросы швартовались у причала, дождь прекратился и сквозь плотные тучи пробилось солнце.

– Это доброе предзнаменование для вас, – сказал Элану капитан, взглянув на небо.

– Надеюсь, – отозвался Элан, не отрывая глаз от сооружений из оранжевого песчаника: огромного возводящегося собора и стройного минарета рядом с золотым куполом устремленной в небо мечети. Все выглядело необычным и волшебно красивым. Улицы около гавани были переполнены людьми в самых причудливых нарядах: норманские рыцари в кольчугах, еврейские купцы в темных одеждах, с курчавыми бородами, мусульмане в плащах и тюрбанах, гладковыбритые греки с темными глазами и горбатыми носами… А все потому, что на острове правил король, образованный и веротерпимый, при котором все религии и народы жили в мире и согласии. Так сказал ему Эмброуз, и теперь Элан наблюдал яркое подтверждение его слов.

На всем протяжении этого, казавшегося бесконечным, путешествия Эмброуз, несмотря на болезнь, продолжал просвещать юношей. Элан даже смог различить несколько арабских слов, донесшихся с причала, и уловил быструю скороговорку греческого. Глубоко вдохнув напоенный запахом экзотических цветов и трав весенний воздух, он посмотрел на запад, на королевский дворец, расположенный вблизи и слегка нависающий над городом.

– Наконец-то! – вздохнул оправившийся от болезни святой отец. У него появились силы, чтобы подняться с опостылевшего соломенного тюфяка. Аббат Эмброуз стал у перил рядом с Эланом, Пирс чуть поодаль. – После столь долгого путешествия, надеюсь, вас не разочаровало первое впечатление от Палермо.

Элан не ответил. Он увлекся зрелищем оживленной толпы на пристани. Яркий блеск солнца заставил Пирса сощуриться, чтобы лучше разглядеть берег.

– Палермо выглядит сухим и пыльным, несмотря на дожди, – заметил наблюдательный Пирс. – Совсем не похож на утопающие во влажной зелени города Англии.

– Здесь вам столько придется повидать и свершить, – ответил Эмброуз, – что некогда будет тосковать по дому.

– Да я вовсе не скучаю по Англии, – возразил Пирс, с любопытством оглядываясь вокруг. – Мне просто все интересно.

То же чувствовал и Элан, но не совсем так. В то время как Пирс изучал Сицилию с восторгом человека, не жалеющего ни о чем оставленном на родине, Элан ощутил, что среди всех красок и ароматов этой чудесной теплой и солнечной земли в его сердце сохранялся нетронутый уголок, где запечатлелись картины, полные прохладной густой зелени, подернутой седым туманом. И украшением родного пейзажа была девушка с волной золотых волос и глазами как драгоценный синий сапфир.

По правде говоря, и на Сицилии не везде сияло ослепительное иссушающее солнце. Они нашли прохладный оазис, где цвели пышно цветы и били фонтаны, где на зеленых листьях сверкали капли воды, принесенной бризом. Но этот райский уголок они обрели позднее. Сначала же, перед тем как путникам позволили побродить по городу в поисках жилья, им пришлось ответить на докучливые расспросы, которым подвергались все, прибывавшие в Палермо.

Они проходили «дознание» в небольшом доме, расположенном около пристани, где причаливали корабли. В нем из-за толстых стен царили прохлада и сумрак, особенно приятный для глаз северян, не привыкших к сицилийскому беспощадному солнцу. Их встретил роскошно одетый муж в белоснежном тюрбане и синем в белую полоску одеянии. Его темная борода была аккуратно подстрижена, а черные глаза светились умом и проницательностью.

– Я Абу Амид ибн Амид, королевский поверенный по сбору сведений. – Изящным мановением руки он пригласил их сесть на скамью, жесткое сиденье которой смягчали толстый ковер и подушки. Перед скамьей на резной деревянной подставке находился медный поднос, а на подносе несколько кувшинов, серебряные кубки, одно блюдо с вялеными фруктами, а второе доверху наполненное печеньем.

Абу Амид уселся напротив своих гостей:

– Позвольте мне предложить вам прохладное питье и сладости, пока мы будем вести беседу.

В кувшинах благоухали фруктовые соки, печенья истекали медом и были щедро посыпаны хрустящим миндалем, а вяленые фрукты, финики и абрикосы оказались настолько сладкими, что у Элана заныли зубы. Однако соки были замечательно вкусны. Он осушил один кубок и принял второй от слуги, бесшумно скользившего по комнате, стараясь ублажить гостей. Когда каждому было предложено угощенье, Абу Амид заговорил, и его гладкие фразы, тщательно выговариваемые на нормандском французском, создали у Элана впечатление, что их повторяли уже много раз.

– Наш великий и славный король Рожер Второй проявляет интерес ко всем видам знаний. Он дал поручение собирать у всех гостей нашей земли географические сведения о тех местах, откуда они прибыли. Из какой страны приехали вы, добрые господа, и как прошло ваше путешествие? Протекало ли оно только на корабле или часть пути вы проделали по суше? Не опишете ли вы мне реки, горы и города, которые проезжали, а также погоду, ветры и ночное небо? – Он продолжал задавать вопрос за вопросом, пока Элан не почувствовал себя опустошенным, словно все их путешествия вытянули у него из памяти, чтобы навсегда запечатлеть на бумаге. Сидевший неподалеку за отдельным столиком секретарь записывал каждое слово красивой арабской вязью.

Они откровенно отвечали на все вопросы Абу Амида, так как скрывать им было нечего. По крайней мере, у Элана создалось впечатление, что королевский поверенный заметил бы, если б они сфальшивили хоть в одном слове. Никогда не бывал допрос таким учтивым и в то же время настойчивым. Через несколько часов они были вознаграждены за свои честные ответы, так что это изменило все их будущее.

– Поскольку вы обладаете знаниями о стране для нас неизвестной, – сказал Абу Амид, – вам следовало бы рассказать о ней королю Рожеру. Однако пока он никого не принимает. Всего месяц назад скончалась наша возлюбленная королева Эльвира, и король уединился, чтобы оплакать свою потерю, потому что королева была светом его очей. Тем не менее есть другой человек, которому будет интересно услышать то, о чем вы можете поведать – о дальних землях и морях. Да-да, вам следует встретиться с эмиром эмиров, Эмиром аль-Бахром, Георгием Антиохийским.

– Эмиром аль-Бахром? Правителем моря? – Этот титул пробудил Элана от сочувственных мыслей о короле, потерявшем любимую женщину.

– Вы говорите на арабском? – удивился Абу Амид.

– Лишь немного, – признался Элан. – Аббат Эмброуз пытался научить нас с Пирсом, но, боюсь, мы оказались неважными учениками.

– Аббат Эмброуз, – глаза Абу Амида, устремленные на священника, заблестели, – эти подробности делают вас еще интереснее. Могу ли я выразить надежду, что вы приехали на Сицилию продолжить свою учебу? – Говоря это, Абу Амид подал знак рукой, и в мгновенье ока на пороге комнаты возникли двое слуг, ожидая распоряжений. Один из этих слуг был тут же отправлен к Георгию Антиохийскому с сообщением о прибытии троих англичан, а второго послали забрать с корабля две небольшие сумки, в которых находилось все имущество путешественников. Еще до конца дня Элан, Пирс и аббат Эмброуз были поселены в роскошных покоях дома Георгия Антиохийского, главного министра королевства, второго, после короля Рожера, в государстве по власти и влиянию.

– Если это не дворец, то, ради всего святого, скажите, в каких волшебных хоромах живет сам король этой страны? – проговорил Пирс. Из широко распахнутых окон открывался чудесный вид на гавань и море. Юноша перевел восхищенный взгляд на обитые шелком стены, затем на сказочную обстановку комнаты. В ней было столько раззолоченной мебели, что у Пирса захватило дух. – Неужели есть дворцы роскошнее этого? – удивлялся скромный путешественник.

– Полагаю, что ты сможешь заслужить подобное же богатство, – заявил Эмброуз. – Другим это удава лось. Говорят, что король Рожер щедр к тем, кто ему верно служит.

– А сколько кораблей в его флоте? – спросил Элан. Взгляд его не отрывался от многочисленных судов и суденышек в гавани. – Неужели они действительно воюют на кораблях, а не используют их для перевозки людей и снаряжения?

– Эти вопросы, – ответил Эмброуз, – вам надо задать нашему хозяину, когда вечером его увидим. А до этого мне следует вознести Господу молитвы, которыми я непозволительно часто пренебрегал во время нашего путешествия.

– Я собираюсь вернуться в гавань, – решительно произнес Элан. – Хочу снова взглянуть на эти прекрасные корабли. Пойдешь со мной, Пирс?

– Пока не избавлюсь совсем от следов морской болезни, предпочитаю держаться как можно дальше от воды, – отчеканил Пирс. – Сад внизу кажется очень привлекательным. Пожалуй, я прогуляюсь в нем и попытаюсь снова привыкнуть к твердой земле.

Они попрощались, и Пирс по наружной лестнице спустился в сад. Вблизи все оказалось еще прелестнее, чем выглядело сверху. Какое-то время он тихо и мирно прогуливался меж искусно посаженных деревьев и кустов. Цветники, которые сулили вскоре заворожить посетителей буйством красок, были полны бутонов. Посыпанные камешками дорожки вели через сад к многочисленным фонтанам, чтобы радовать глаз и слух обликом и мелодичным звуком сверкающего каскада низвергающейся воды.

За прилегающими к дому тщательно ухоженными посадками простирались дикие заросли, которые давали тень и прохладу, защищая от разгорающегося полуденного жара. Пробравшись между двумя тесно растущими кустами, Пирс оказался на еще одной усыпанной камешками дорожке, уходящей вдаль. Юноша проследовал по ней до миниатюрного круглого строения. Стены его представляли собой изящно вырезанную сквозную решетку. Двери не было, ее заменяла открытая стрельчатая арка. Внутри он увидел деревянный столик, узорчатый ковер и на низкой скамье, тоже накрытой ковром, груду подушек. Всю эту сказочную картину озаряло несколько горящих медных фонарей. Из павильона неожиданно донесся низкий раскатистый храп. Подумав, не наткнулся ли он невольно на место тайных свиданий Георгия Антиохийского, Пирс замер на месте. Из павильона снова раздался храп.

– Сэр, не могли бы вы мне помочь? – Слова эти были произнесены на нормандском французском, но с акцентом. Нежный женский голос прозвучал у него за спиной. Пирс круто обернулся к говорившей.

Сперва он решил, что она ему пригрезилась, что это игра его воображения, существо, вызванное к жизни тайным волшебством. Волосы очаровательного создания были покрыты черным шарфом, длинное одеяние, окутывавшее ее от шеи до пят, тоже было черным. И глаза тоже были черными. Казалось, она мгновенно растает в темной зелени, из которой возникла, сольется с ней… Но в эту минуту тот, кто спал в павильоне, снова громко захрапел, и таинственное существо звонко рассмеялось. Пирс увидел, что перед ним юная девушка.

– Вам нужна моя помощь? – спросил он.

– Если можете. – Она схватила его за руки. – Пойдемте со мной. Это недалеко.

Она повела его по тропинке в густую чащу. Девушка опустилась на колени и показала туда, где густо сплелись ветви разросшихся кустов. Пирс стал на колени около нее, теряясь в догадках.

– Вон там, – сказала она. – Раненая птица. Мои руки до нее не дотягиваются, но, по-моему, ваши смогут.

– Вы хотите, чтобы я освободил птицу из этих сетей переплетенных веток и шипов? – спросил он. – Почему бы просто не оставить ее в покое?

– Этого нельзя допустить. – Пирс ощутил себя союзником девушки, пытающейся спасти птицу. – Пожалуйста, сэр, вытащите ее, пока до нее не добрались кошки.

– Кошки, – повторил смущенный Пирс. Толком разглядеть девушку ему не удавалось: лишь бледный овал лица, огромные темные глаза и тонкие изящные кисти рук. Из глубины спутанных лоз послышалось легкое шуршание.

– Ну пожалуйста, – повторила девушка, взгляд ее был доверчив и нежен.

Пирс неохотно сунул в заросли руку, поморщившись, когда шип уколол ее. Его чуткие пальцы сомкнулись на трепещущих мягких перьях. Он ощутил отчаянное биение крохотного сердечка. Стараясь не навредить птичке, он с превеликой осторожностью вытащил ее из чащи.

– О, спасибо! – Девушка вскочила на ноги. – Вы мне поможете ее отнести? Пожалуйста! Постарайтесь ее не шевелить, а просто не разжимайте руку.

– Куда ее отнести? – спросил Пирс.

– Разумеется, обратно в павильон. – Она опять повела его по дорожке. – Положите ее осторожно, вот сюда. На стол.

Пирс сделал, как она хотела. Оглядевшись по сторонам, он увидел виновника храпа. На возвышении, протянувшемся вдоль стен павильона, лежала на шелковых подушках пожилая женщина. Ее голова и грузное тело скрывались под темным одеянием, подобным тому, в которое была облечена юная девушка.

– Ш-ш. – Девушка приложила палец к губам. – Это Лезия, моя няня. Пускай спит.

– Что вы собираетесь делать? – На столике около раненой птицы Пирс увидел несколько узких полосок белой ткани. На возвышении же стояла птичья клетка.

– Я собираюсь перевязать ей крыло, как смогу, – ответила девушка, – и держать в безопасности, пока она не поправится и не сможет снова летать. – Продолжая говорить, она перевязывала пушистый комочек. Птица под ее пальцами сидела тихо, и вскоре перевязка была завершена. Она бережно поместила пичугу в клетку и закрыла дверцу.

– А она выживет? – недоверчиво спросил Пирс, любуясь нежным лицом и прелестными руками девушки.

– Когда оправится от страха, думаю, да, – ответила незнакомка.

– Неужели еще одна раненая птица? – раздался голос проснувшейся няни. С мощным зевком она села на постели и спустила ноги на землю.

– Еще одна? – переспросил Пирс. – И часто она спасает раненых птиц?

– Она всегда была такой, – сказала няня. – Один день это может быть брошенная кошка, второй – птица, или заблудившаяся лошадь, или больная собака, требующая помощи. Клянусь, если бы оказалась раненой ядовитая змея, она попыталась бы вылечить и ее.

– Конечно, попыталась бы, – вызывающе промолвила девушка. – Все это Божьи твари.

– Только не змеи. – Лезия была уже на ногах и гневно посмотрела на Пирса, словно он был этой ядовитой змеей. – Вы, сэр, должны удалиться. Сейчас же!

– Лезия, пожалуйста, – проговорила девушка, темные глаза ее были устремлены на Пирса. – Змея тоже может быть ранена.

– Здесь неподалеку стражники. Мне стоит их лишь позвать, – пригрозила Лезия Пирсу. – Вон! Сейчас же. Уходите.

– Я случайно попал сюда, – оправдывался Пирс, пытаясь смягчить ее гнев. – Я не хотел нарушать ваш покой и приношу за это свои извинения.

– Если вы не хотите плохого, оставьте нас, – приказала Лезия.

Ее горячее стремление защитить девушку не оставляло Пирсу выбора, кроме как поскорее удалиться. Бросив последний взгляд на красавицу, Пирс покинул павильон. Ее прелестный образ запомнился ему. Кто же она, эта сердобольная фея? Он сморщился, вспоминая ее слова. «Раненая тварь». Только не Пирс из Стоуксбро! У него не было ран, которые могла бы излечить эта покровительница немощных зверей.

Вдоль боковой стены здания шла огражденная балюстрадой белокаменная терраса; здесь Георгий Антиохийский любил сидеть вечерами, наблюдая за игрой света на море, любуясь кораблями, входившими в гавань и покидавшими ее. Не было для него зрелища более приятного, чем вид плещущихся волн и голубого купола над ними. Именно здесь, на террасе, когда цвет небес переходил из оранжевого в золотой, и лиловый сумрак медленно спускался на землю, Йоланда снова увидела незнакомца.

Она сидела на маленьком табурете, поставленном около кресла, где отдыхал ее дядя Георгий, подразнивая его, что он тайно мечтает избавиться от всех своих сухопутных званий и снова отправиться в море, когда раздались шаги.

– А вот и наши гости. – Георгий поднялся, чтобы их встретить. Он был высокий статный мужчина, сорока с лишним лет, с рано побелевшими волосами и бородою. Левантийский грек по рождению, он долго воевал в Тунисе с мусульманами, прежде чем принести присягу на верность Рожеру Сицилийскому. Георгий прославился как талантливый флотоводец. Он был непомерно широк в плечах и загораживал от Йоланды вновь прибывших. Девушка сделала шаг в сторону как раз в тот момент, когда человек, которого она ожидала, вошел через стрельчатую арку на террасу.

Он был очень истощен. Она заметила последствия тяжелой болезни: неестественную худобу и бледность. Йоланда не раз встречала гостей Сицилии в таком же состоянии после долгого морского плавания. Но она знала, что отдых и хорошее питание быстро излечат гостя и двух его друзей. Кроме того, им понадобится новая одежда. Было заметно, что они недавно выкупались и подстриглись, но платье их обтрепалось и испачкалось в дороге.

– Моя племянница, леди Йоланда. – Георгий представил девушку.

Терпеливо дожидаясь, пока он представит ее поочередно каждому из гостей, Йоланда с любопытством их разглядывала. Святой отец был лет на десять старше ее дяди, с темно-каштановыми волосами и добрым, располагающим к себе лицом. Человек, которому доверится любой. Элан, стройный печальный красавец, отрешенный от всех окружающих, да и от самой жизни. Она инстинктивно почувствовала, что Элан из Уортхэма останется равнодушным к знаменитым красавицам Палермо.

– Так вот вы кто, моя добрая леди. Как поживает птичка, которую мы спасли? – Сэр Пирс из Стоуксбро взял Йоланду за руку и рассмеялся, когда она попыталась выговорить его полное имя.

– Птичка поживает на редкость хорошо, сэр. Полагаю, что вы тоже неплохо поживаете, – засмеялась она в ответ, любуясь его красотой. Глаза у него были темно-карие, взгляд острый и умный. Он пристально вглядывался в нее. Его прямые волосы были черны, как беззвездная ночь, лицо узкое, нос тонкий с горбинкой, а пунцовый рот так красиво очерчен, что Йоланда еле удержалась, чтобы не коснуться его кончиками своих нежных пальцев. Ее сдержанность объяснялась больше уважением к дяде и боязнью поставить его в неловкое положение перед гостями, но явно противоречила ее собственным устремлениям.

В нормандской Сицилии было очень сильно мусульманское влияние: редкой женщине предоставлялось столько свободы, как Йоланде. Будучи последние десять лет воспитанницей Георгия Антиохийского, она на самом деле не была его племянницей, но слово это так точно соответствовало их отношениям, что со временем оба в него поверили. В доме Георгия было несметное число слуг, исполнявших его приказы и распоряжения Йоланды, а также управляющий, который вел хозяйство. Но в свои семнадцать лет Йоланда воображала себя полновластной хозяйкой владений Георгия Антиохийского. В этот вечер, как бывало часто, если к дяде приходили в гости иностранцы, ей хотелось выступать перед ними в роли важной дамы, сидеть с ними за столом, слушая их рассказы о неведомых странах.

Но беда была в том, что ей никак не удавалось сосредоточиться, особенно когда разговор перешел на флот Сицилии и то, как укрепляет он во время войны сухопутные силы короля Рожера. Это были мужские заботы. Йоланду интересовали люди, а в этот момент один-единственный человек. К счастью, Пирс сидел по левую руку от нее.

– Кажется, вам стратегия морских сражений не так интересна, как вашим друзьям, – обратилась она к нему. Это не было вопросом, скорее утверждением очевидного для нее факта. Йоланда испугалась, что это не совсем удачное начало разговора; но зато она полностью овладела вниманием Пирса.

– Я не слишком жалую корабли, – ответил он. – У меня морская болезнь.

– У меня тоже, – рассмеялась Йоланда. – Хорошо помню мое единственное морское путешествие. Я была совсем маленькой, когда мать привезла меня сюда из Салерно. Мне было так плохо, что она думала, я умру до того, как мы причалим. С того времени нога моя не ступала ни на один корабль.

– Хотелось бы мне сказать то же самое, – горестно вздохнул Пирс, зная, что настанет время, когда ему снова придется оправиться в море. Ему нравился серебристый смех Йоланды и то, что она предпочла его общество, не замечая других мужчин. Он пристрастно разглядывал ее. Теперь девушку было легче рассмотреть: она сняла свой шарф и длинное покрывало, скрывающее ее с головы до ног. На ней было зеленое платье из блестящего муарового шелка, темно-коричневые, с золотистым отливом волосы собраны в высокий узел, перевитый узкими золотыми ленточками. Свободный кончик одной ленточки завивался как раз за ее левым ушком, и Пирс подумал, что, если он дернет за него, все эти хитроумно закрученные ленточки распустятся и волосы рассыпятся по плечам. И наверное, упадут до талии или ниже… Разгоряченный своим разыгравшимся воображением, он посмотрел ей в глаза. Они были такими же темными, как ее волосы, но когда она поворачивалась к свету, в них мерцали агатово-черные искры. Ее глаза были нежными, теплыми, тающими и озаряли выразительное лицо Йоланды с гладким упрямым подбородком.

– Вы сказали, что приехали на Сицилию ребенком, – заметил Пирс, чтобы она не прерывала разговора с ним, пока другие гости обсуждают морские дела. – Ваша мать была сестрой Георгия? Или это отец ваш был его братом?

– О нет, мы вовсе не близкие родственники. «Тео», – она произнесла греческое слово с очаровательным акцентом, – означает не просто «дядя». Это еще и уважительное обращение молодого человека к старшему. А на самом деле мой отчим приходится дальним родственником дяде Георгиосу.

– Значит, вы не гречанка?

– Только приемная. – Губы Йоланды изогнулись в обворожительной улыбке. – Настоящим моим отцом был нормандский барон, владевший землями в Анулии при отце нашего короля Рожера. Он умер до моего рождения. Моя мать принадлежала к знатному венгерскому роду. Я названа в честь нее. – Она рассказывала о своей родословной, надменно вздернув голову, с видом, который ясно показал Пирсу, какое удовольствие доставляет ей такое необычное славное происхождение.

Пирс вгляделся в нее внимательней, заметив редкое сочетание слегка приподнятых уголков глаз и высоких скул, придававших ей несколько восточный вид. Эта женщина никогда не будет выглядеть старой, с годами она станет особенно красива. Глядя на нее, Пирс понял, что хочет видеть ее в пятьдесят, и в шестьдесят лет и старше. Со временем нежная полнота ярких щек уйдет, и черты лица станут изысканней и тоньше.

И вместе с тем он не испытывал внезапного прилива страсти, которую иногда пробуждали в нем другие женщины. То, что почувствовал он к Йоланде в этот первый вечер их знакомства, было скорее началом дружбы. Он был уверен, что Йоланда окажется верным надежным другом. Когда он слушал ее рассуждения и на удивление умные вопросы, ему не казалось странным, что он так платонически воспринимает Йоланду, хотя никогда раньше не подумал бы о дружеских отношениях с женщиной. Только годы спустя он понял, почему ощутил к ней именно такие особенные чувства. Это произошло потому, что он почувствовал в ней родственную душу и ему открылась ее истинная суть.