ГЛАВА 12

– В ресторане единственное, чем он занимался, – это говорил о своем маленьком росте. И когда мы оттуда уходили, мне казалось, что рядом со мной карлик, – смеясь рассказывала Тори Сьюзен.

Был уже пятый час утра, и они сидели в кабинете вдвоем, пили кофе и «Арманьяк» и ели фисташки. Обе все еще были в той одежде, в которой провели вечер, правда прически и макияж подвяли. Заботливые спутники привезли их домой около полуночи – Сьюзен чуть раньше – и они все еще сидели и болтали. Единственной, кто до сих пор не вернулся домой, была Пейдж. Факт, заставлявший Сьюзен пить значительно больше, чем следовало бы.

– О, Тори, дорогая, – произнесла она, наливая себе очередную рюмку превосходного выдержанного «Арманьяка».

Крепкий коньяк ужалил, когда она поднесла его к губам, но вкус и пьянящее ощущение, которые он оставил, были восхитительны.

– Я видела его. Он не такой уж коротышка.

– В достаточной степени, – спорила Тори, зевая.

Она свернулась на кушетке, пристроив голову на взбитой подушке.

– Но больше всего его рост уменьшало то, что он все время говорил об этом. Может быть, если бы весь вечер он говорил о том, какой высокий, то производил бы впечатление человека среднего роста. К тому моменту, когда подали десерт, мне уже представлялось, что ему требуется телефонный справочник или нечто вроде детского стульчика, чтобы дотянуться до хирургического стола и прооперировать пациента.

Ее платье небрежно задралось, полностью обнажив длинные стройные ноги с красными ногтями, которые ярко блеснули через капрон чулок, когда она согнула и вытянула пальцы.

Сьюзен, уже не совсем трезвая, захихикала. Тори тоже улыбнулась своей шутке. Неужели к ней вернулось чувство юмора? Слава Богу! Это звонок Ричарда Беннеттона поднял настроение. Она чувствовала, что вызывает интерес, и ей было весело. Даже коротышка-хирург настоял на втором свидании.

– Полегче с этим делом, Сьюзен, это чистая «огненная вода», – посоветовала она подруге, сидевшей рядом на белой полотняной кушетке со скрещенными ногами, закинутыми на кофейный столик, все еще с бутылкой в одной руке и с коньячной рюмкой – в другой.

– Завтра суббота. Я могу пить сколько хочу, – протестовала Сьюзен, намереваясь напиться до состояния забвения.

– Не стоит забывать, что наш счет за выпивку постоянно растет, – добавила Тори, забирая у Сьюзен бутылку и добавляя глоток «Арманьяка» в кофе.

– В открытке Дастина говорилось, что мы можем пить и есть все, что захотим…

– Даже если так…

– Эвонна сказала, что мы бы его осчастливили, уничтожив винный запас и тем самым предоставив ему возможность получить удовольствие от процесса приобретения нового.

– Это больше похоже на Пейдж. Ты уверена, что эти слова действительно принадлежат Эвонне?

– Ты хочешь, чтобы я высказалась по поводу надежности Пейдж? Заслуживает ли она доверия? Насколько она правдива? Или тебе интересно мое мнение насчет ее репутации? – невнятно пробормотала Сьюзен, с несчастным видом посмотрев на часы как раз в тот момент, когда изящные стальные стрелки сдвинулись, показывая 4: 14 утра.

Она испытывала искушение позвонить в Транкас и выяснить, открыто ли там до сих пор. В Лос-Анджелесе в четыре часа утра уже никакие заведения не работали в полную силу.

– Возможно, они потом пошли куда-нибудь с музыкантом – другом Марка, – предположила Тори.

«Или же, опять-таки возможно, Пейдж отправилась к нему домой, и они расслабляются на пару», – билась мысль в несчастной голове Сьюзен.

Они обе одновременно потянулись за очередной горстью орешков.

– Дастин прислал такую замечательную записку. Почему мы не можем познакомиться с кем-нибудь, похожим на него? – вздохнула Сьюзен.

Тори сделала глоток, наблюдая за Сьюзен поверх своей чашки. Она привыкла думать только об одном мужчине. Теперь у нее в голове был целый бродячий зверинец мужчин. Ричард Беннеттон. Все еще старина Тревис, конечно. Хирург-коротышка. Марк Арент Сьюзен. Или он был Марк Арент Пейдж? Таинственный, «дары приносящий» поклонник Пейдж из Филадельфии. И нельзя не принимать во внимание Дастина Брента.

– Мы уже знакомы с ним самим.

– Ну, и по которой из нас он скучает до потери пульса? Которая же из нас искушала его отказаться от путешествия и остаться в надежде на любовь? Кого ему хотелось бы застать в одиночестве к своему возвращению? – мечтательно размышляла Сьюзен, разгрызая зубами скорлупу созревшей фисташки и отправляя ядрышко в рот.

– Пейдж! – выдохнули они в унисон с изрядной порцией ярости.

Сьюзен кинула оставшуюся скорлупу в специально предназначенную для этого хрустальную вазу.

– На самом деле я никогда никого не ненавидела прежде в своей жизни, – сказала Сьюзен. – Не любила – да. Но ненавидеть – нет. А теперь я действительно ненавижу Пейдж. Я имею в виду, что действительно ненавижу ее.

Сьюзен сорвала медные клипсы, которые Пейдж одолжила ей, и кинула их на кофейный столик.

– Она одной рукой дает, а потом обеими забирает. Мне наплевать на все эти тряпки. Мне наплевать на эти клипсы. Я чувствую себя ничтожеством. Вроде бы она не может меня бесить, потому что так великодушна и добра. Но насколько она великодушна в действительности, если на всю ночь пропадает с парнем, который пришел ко мне?

– У Пейдж есть свои плюсы и свои минусы – Внесла ясность Тори.

С этим вполне можно было согласиться. Пейдж излучала жизнерадостность и оптимизм. Если у вас появлялась проблема – это была ее проблема, которую она решала с максимальным энтузиазмом. Она была поглощена этой проблемой так же, как и вы, а может быть, даже больше, потому что была упрямой и очень энергичной. Минусы Пейдж заключались в том, что ей просто нельзя было доверять. Она была настоящей сибариткой, совершенно эгоистичной. Если она могла получить удовольствие, отобрав его у вас, то именно так и поступала, возможно, далее не осознавая всей непорядочности своего поступка. Что и подтвердилось этим вечером.

– Вот как? Ну, что ж, отлично, в настоящий момент я знакома только с минусами. Не подскажешь ли каких-нибудь плюсов?

– Если бы не она, нас бы всех сейчас здесь не было… – правдиво сказала Тори, ее джорджийский акцент стал особенно заметен, когда она встала на защиту Пейдж.

– Что уж в этом такого замечательного? – Сьюзен мрачно пригубила «Арманьяк», вглядываясь в глубокий рыжевато-коричневый цвет напитка, словно пытаясь разглядеть в нем ответы.

– Ты бы предпочла сейчас находиться в Стоктоне, со своей прошлой жизнью без каких-либо изменений?..

– Теперь ты говоришь как Пейдж!

– …и получать уклончивые ответы от как-его-там-зо-вут?.. – продолжала с нажимом Тори.

– Я пытаюсь забыть…

– Без волнений. И в то же время желая волноваться. Ты ведь сама сказала, что большинство потенциальных женихов были бывшими мужьями девчонок, с которыми ты ходила в школу, парнями, на которых ты тогда даже не взглянула бы дважды. И дело не только в мужчинах. Вспомни о том, какого успеха ты добилась в своей карьере. Посмотри, насколько больше стала получать здесь и какие для тебя открываются перспективы, – продолжала Тори, не обращая внимания на попытки Сьюзен ее прервать. – Ты бы предпочла общество жителей маленького городка, жарить шашлыки в передвижном доме своих родителей? Послушай, я ничего не имею против передвижных домов, но просто не могу себе представить тебя, удовлетворенной жизнью в таком маленьком городке, как Стоктон, где все будут высмеивать твои амбиции, вместо того чтобы поддерживать и восхищаться ими, или погрязшей в рутине, когда здесь явно гораздо больше возможностей.

Сьюзен почувствовала, как слезы жгут глаза, и часто заморгала, стараясь их сдержать. Может быть, она слишком мною выпила и теперь чувствовала себя переутомленной. Она скучала по своей семье и одновременно была на нее обижена. С каждым телефонным звонком они все больше отдалялись друг от друга. Родители не хотели слышать о Лос-Анджелесе, ее работе, ее друзьях, о доме, в котором она жила. Даже несмотря на то, что она звонила им из офиса и разговор оплачивался фирмой, они по-прежнему его обрывали, ссылаясь на дороговизну связи. У нее все в порядке. У них тоже. Это все, что они хотели знать. Их разговоры больше похожи на телеграммы: урезанные сокращенные фразы только о самом главном, которые обрывались совершенно внезапно. Неужели они совсем не беспокоились? Неужели ее мать не волновалась? Когда Сьюзен позвонила Лизе и Базу, своим единственным друзьям в Стоктоне, то с болью обнаружила, что и они стали чужими, колкие замечания по поводу «города мишурного блеска», язвительные насмешки над ее жизнью в нем. Ей объяснили, что конфронтация неизбежна и что наивно не понимать этого. Она переехала, а для них это означало «ушла вперед». Ее жизнь отличалась от их. И поэтому она теперь была другой, изменившейся.

«Как! Всего за одну ночь? Я – это я. Я всегда буду собой».

Но даже в разговоре со своими самыми давними и близкими друзьями Сьюзен билась головой в неумолимую кирпичную стену. И было по-настоящему больно.

«Удовлетворенность» – ведь так сказала Тори?

Удовлетворенность такое расплывчатое понятие. Есть ли кто-то действительно удовлетворенный? Если человек здоров – предполагается, что он удовлетворен. Если нет – тогда он алчен. Мать и отец Сьюзен утверждали, что они всем удовлетворены. Но Сьюзен могла бы поспорить, что это не так. Человек не может испытывать удовлетворенность постоянно. Это противно человеческой натуре. Даже ребенок не может долго быть доволен. Он представляет собою прекрасный пример того, что удовлетворенность – это просто иллюзия. Возьмем фунтик мороженого. Он дает чистую, сладкую, сливочную удовлетворенность, но затем его либо съедают, либо он тает, и ребенок больше уже не испытывает удовлетворения. Удовлетворенность – преходящий феномен, в который люди вкладывают слишком много средств.

Сьюзен не могла бы сказать, что лучше вернуться назад в Стоктон, в прежнюю жизнь. Возможно, это было хорошо раньше, но теперь определенно не так.

– За что конкретно я должна быть благодарна Пейдж? – спросила Сьюзен обиженно, одним глотком допивая коньяк и потянувшись, чтобы поставить пустую рюмку на стол. – Когда она попросту увела мужчину моей мечты…

Тори сочувственно и тепло посмотрела на нее, пробежав пальцами по своим коротким темным волосам.

– Сьюзен, дорогая. Ты даже не знаешь этого парня. Что это может быть за человек, если он, придя к тебе, уходит с твоей подругой и пропадает с нею на целую ночью, а?

– Человек как все. Возможно, Пейдж просто насилует его.

Тори открыла рот, чтобы поспорить, но затем, очевидно, передумала и пожала плечами.

– Я надеюсь, что она подцепит лишай. Или что-нибудь похуже.

– Сьюзен! – Тори рассмеялась над несвойственным Сьюзен ядовитым сарказмом.

– Ладно, хорошо, пусть это будет что-нибудь не очень ужасное, но обязательно послужит ей хорошим уроком.

– Если он такой идеальный, почему ты думаешь, что она может подцепить что-нибудь от него? Идеальные мужчины приходят со справкой об идеальном здоровье. Во всяком случае, его легко уложить, – добавила Тори скороговоркой.

– Благодаря Пейдж, теперь мы это установили. Стало быть, у него супер-либидо…

– Я бы даже сказала «гипертрофированное либидо», – поправила Тори. – И это может оказаться серьезной проблемой – в смысле хронической.

– Гораздо большей проблемой был бы парень с недоразвитым либидо. По мне, так лучше иметь дело с повышенным, чем со слишком слабым, которое трудно поднять, – парировала Сьюзен.

– Мы же концентрируемся на его слабостях. Помнишь, «Как бросить вашего любовника и выжить»? «Слабости», талдычили вы мне все время. Нужно сконцентрироваться на его слабостях. Теперь я даю тебе задание: давай сосредоточим на этом свое внимание.

– Похоже, ты выздоравливаешь…

– Мне уже лучше. Я рассчитываю, что время и Ричард Беннеттон вылечат меня. Мое несчастье зародилось много лет назад, – драматически объявила Тори. – Это был костер, бушевавший дико и неуправляемо, явно разрушительный и неугасимый. Твое маленькое пламя потребует немного воды, а затем – пуф! – обуглится и очень скоро от него не останется и следа.

Несмотря на подавленное настроение, Сьюзен рассмеялась, благодарно глядя на Тори, которая спрыгнула с кушетки и широкими шагами отправилась на поиски того самого руководства.

– Эта проблема с его колоссальным либидо, – продолжила Тори, споткнувшись о брошенные Сьюзен туфли на высоких каблуках и с головокружительной грацией восстанавливая равновесие, – может сделать твою жизнь очень несчастной. Скажи, разве не в этом заключалась проблема этого как-его-там-зовут, твоего приятеля-адвоката из Стоктона? Я думаю, это может послужить примером…

– Билли Донахью, – отвечала урок Сьюзен.

Она рассмеялась, потому что оба мужчины были совершенно разными. Но кивнула в знак согласия, улыбаясь и принимая игру. Сьюзен никогда не видела Тори такой свободной и уверенной. Наверное, она справилась с этим чудом из чудес – Тревисом.

– Это что касается Билли Донахью. Теперь рассмотрим другого. Марк носит очки, – напомнила Тори. – Ты хочешь, чтобы твои дети выросли с плохим зрением? Плохое зрение передается по наследству.

– Половина генетического наследия уже есть, Тори. Без очков я слепа как летучая мышь.

– Да, это так, – сдалась Тори с извиняющейся улыбкой.

Она была вынуждена признать, что со «слабостями» Марка дело обстояло напряженно, но все-таки пыталась. Он имел хороший рост, хорошее телосложение и, очевидно, был яркой, талантливой личностью. Так что прощай «генетические аргументы. Конечно, он не отличался особой верностью, но эту тему они уже охватили. О чем они еще не говорили, так это о том, что по своим доходам он не попадал в категорию мужчин, из-за которых они приехали сюда.

Сьюзен некстати ухмыльнулась.

– У тебя тяжелая задача, не так ли? Он почти совершенство, верно?

– Ну уж не настолько. Как сказала бы моя мама, «у него даже нет горшка, чтобы помочиться в него».

– Твоя благовоспитанная южанка-мать сказала бы такое?

– Она умудрилась бы сказать это благовоспитанно. Во всяком случае, тебе подойдет. Он никогда не сможет тебя содержать. Ты зарабатываешь по крайней мере раза в два больше него. Ты думаешь, это хорошо для взаимоотношений?

– Меня это не беспокоит, но это действительно так.

– Ага, но будет его беспокоить! Не забывай, что у него то самое гипертрофированное либидо и проблема с самоутверждением. Его это беспокоить будет. Их всех беспокоит. Он станет озлобленным, гадким и обиженным. Как будто это твоя вина, что ты больше преуспеваешь, чем они. Они обманывают тебя, чтобы утешить себя. Особенно те, у которых…

– Я знаю, гипертрофированное либидо.

– Ты схватываешь на лету. Итак, это то, на чем ты должна сосредоточить свое внимание. Он милый и сексуальный, но без гроша в кармане, и скоро 6удет злобным, ужасным бабником, может быть, даже будет проигрывать твои деньги, пытаясь поправить свое положение. Он мечтатель. Все художники мечтатели Он будет мечтать о большом выигрыше. И когда он будет все больше и больше проигрывать твои тяжело заработанные деньги, то продолжит пребывать в заблуждении, что Леди Удача уже рядом. Леди Удача примет форму любовницы, обожаемой симпатичной студентки, ласковой и сладострастной блондинки. Их будет целая орава, «всех сортов, всех размеров и цветов». Это станет дополнительным комплексом вины, который он всегда будет таскать с собой. А затем он начнет пить. Такое случается даже с лучшими из них.

К этому моменту Сьюзен и Тори громко хохотали. Они снова взялись за коньяк, причем Тори стойко его переносила и пила неразбавленным.

– Ты должна забросить свою недвижимость и подумать о карьере писательницы, – сказала Сьюзен.

Тори поморщила маленький аристократический носик. Ее глаза наполнились слезами из-за коньяка.

– Ни за что. Это никудышная дрянь. Это никогда никто не купит, – ответила она, имея в виду свой рассказ.

Что же касается коньяка, то она входила во вкус.

– Почему? Я покупаю прямо сейчас, – возразила Сьюзен – А я – интеллигентная женщина восьмидесятых. Разборчивый, преуспевающий адвокат.

– Пожалуй, – согласилась Тори, садясь рядом со Сьюзен и нежно толкая ее плечом. – О'кей, итак, ты хочешь теперь услышать заключительную часть о том, как все участники моей маленькой истории получат по заслугам? – спросила она, несомненно, стремясь довести до конца начатую историю.

– Конечно, давай, – сказала Сьюзен, заранее приветствуя еще не прозвучавший финал.

– Пейдж получает нищего, но талантливого художника-профессора, которого она украла прямо у тебя из-под носа. Но твой реванш состоит в том, что ты, в конце концов, выйдешь замуж за богатого парня, в которого влюбишься, как только придешь в себя после Марка, что не займет слишком много времени, поскольку тебя утешит великолепная русская шуба на рысьем меху, и твоя няня будет гулять в парке, с божественным карапузом в английской детской коляске, в то время как Пейдж кончит тем, что, босоногая и беременная, будет пытаться купить икру на льготные продуктовые талоны!

В середине очередной интерлюдии страсти Пейдж, наконец, решила внести полную ясность.

Возвратившись в его квартиру, которая, по иронии удьбы, была на побережье, в Венеции – необычном районе на берегу канала (романтическом, но более богемном, чем Пейдж себе воображала), после пары наиболее запоминающихся раундов любви Пейдж изложила основные принципы и рамки их взаимоотношений.

Они лежали на старинной двуспальной кровати, которая принадлежала еще его бабушке, слушая одну из поздних композиций Малера, когда Пейдж начала этот разговор. Как и предполагалось, она сняла его очки, положила их на маленький, тоже старинный столик у кровати рядом с миниатюрными медными часами Они больше не вернулись в Транкас. Пейдж была слишком мокрая, чтобы куда-нибудь идти, и, кроме того, они не были настроены на то, чтобы слушать музыку других, а хотели делать свою. Комната Марка была выкрашена в белый цвет, стены украшали несколько рисунков в рамках. Примерно так и должна выглядеть профессорская спальня. Маленькая, во французском стиле и очень поэтичная. Пальма с листьями в виде плавников росла в симпатичном глиняном горшке, стоявшем на старинной подставке в углу, на мягком двухместном кресле были собраны гобеленовые подушки, и книги сражались за место на этажерке. Но все это совершенно не подходило для художника, создававшего смелые, яркие, красочные композиции типа той, что он подарил Сьюзен.

Все еще сияя от сладострастного наслаждения, Пейдж прикоснулась губами к его бровям, готовясь произнести заготовленную речь.

Когда она выложила ему все, включая своего поклонника из Филадельфии, благотворительный вечер в особняке Ники Лумиса, на который он ее пригласил, Марк повернулся к ней лицом и начал ласкать указательным пальцем ее полную грудь до тех пор, пока сосок не стал твердым и напряженным. Наслаждаясь его прикосновением, его присутствием, чудесной насыщенной музыкой Малера, она перешла к описанию своей жизни в Нью-Йорке (выяснилось, что они росли всего в нескольких милях друг от друга), о том, что ее мать умерла, когда ей было двенадцать лет, о дружбе с Кит, той самой невестой, которая послужила толчком к охоте за богатым мужчиной, о своих отношениях с отцом, о борьбе за место под солнцем на Бродвее.

Пейдж говорила. Марк слушал, то и дело задавая вопросы, поощряя ее к длинным обстоятельным ответам и вставляя свои собственные воспоминания.

Пока она говорила – более искренне, чем обычно, видимо, в ответ на его легкое, интеллигентное участие, его доброжелательный интерес, – он продолжал чувственное изучение ее кожи. Чуть касаясь, пробежал пальцами по ее рукам и продолжил ласки, массируя спину, гладя ноги и живот – плавные движения сопровождались проникновенной музыкой, которая одновременно заводила и расслабляла Пейдж.

В какой-то момент, она не поняла когда именно, их прикосновения стали более энергичными, более сексуальными, более настойчивыми. Оба они лежали на боку, бедро к бедру, грудь к груди, заигрывая пальцами ног друг с другом.

Кудрявые светлые волосы, которые росли на груди Марка как буйные шелковистые лозы, вызвали у Пейдж невероятно чувственные ощущения, когда она погрузила в них свои пальцы. Слова кончились, наступил черед поцелуев – длинных и страстных.

Музыка Малера тоже стала более напряженной, вызывая еще большую страсть, заряжавшую Пейдж энергией, похожей на электрический ток, который пробирал ее до глубины существа. Их языки переплелись, ощупывая и дразня, губы мягко прижимались друг к другу, полностью отключая все посторонние мысли.

Она представляла себя и Марка снова на пляже, чествуя влажный соленый воздух, слушая океан, который делился секретами с темным, пустынным пляжем. Под колыбельную, нашептываемую волнами, утопая в наслаждении, они уносятся в чудесное ничто, куда за ними никто не может последовать.

Пейдж уже заметила, как ему нравится, когда его гладят. Ласки кончиками пальцев заставили пробудиться его естество. Продолжая возбуждать, она обхватила пальцами его член, двигая рукой вверх-вниз, заставляя Марка стонать.

Теперь он забрался на Пейдж, вытянув ее ноги вверх к своим губам, попеременно нежно целуя их, и погружаясь глубоко внутрь нее, в то время, как ее руки скользнули вниз, массируя теплую, влажную кожу, скрывавшуюся в золотых кудряшках. Она ритмично двигала бедрами, стараясь попасть в такт с ним.

Каждый его стон проходил через нее, его возбуждение сопровождалось ее возбуждением до тех пор, пока они не слились в единое целое, стремящееся к единому движению, единому ритму, единому финалу.

Пейдж чувствовала, как партнер сдерживается, откладывая свое окончание, ведя ее все дальше и дальше, пока, наконец, ее дыхание не стало беспорядочным, а рот не начал хватать воздух, тогда она отбросила самоконтроль, выпустив на свободу свои порывы, взбираясь все выше и выше, растворяясь в примитивных инстинктах. Она начала кричать совсем как он, их фрикции усиливались, пока оба они не облились великолепным потом, распалившись и стремясь к тому, чтобы оргазм принес как можно больше удовольствия. И это удалось.

Наслаждаясь ощущением тяжести его тела на себе, по свету, проникающему через тонкие занавески, она поняла, что скоро утро. Пейдж испытывала двойственное чувство: с одной стороны она была рада, что Марк так спокойно принял ее рассказ, а с другой – именно это ее уязвило.

В любом случае это позволит ей убить двух зайцев разу. Они с Марком могли бы поддерживать интимные отношения, иметь великолепный секс, помогать друг другу и развлекаться, а она, тем временем, искала бы себе богатого мужа. Ей хотелось всего сразу: чтобы он обожал ее, желал и, тем не менее, дал ей свободу.

Пейдж вернулась около десяти часов утра. Она обнаружила Сьюзен спящей на кушетке в кабинете. Книга, которую та читала, валялась рядом на полу. Вещи Тори – туфли, льняной блейзер, сумочка и украшения – также лежали внизу, но она сама, видимо, ушла наверх в свою спальню.

Беспорядок в комнате говорил о затянувшемся вечере: бутылка коньяка была совершенно пуста, стояли коньячные рюмки, кофейные чашки со следами губной помады, опустошенная кофеварка, из переполненной хрустальной вазы на стол вывалилась кучка фисташковых скорлупок, а с четырехлитровым контейнером мороженого было покончено.

Из закрытого на молнию отделения своей сумочки Пейдж достала сигарету с марихуаной. Она не могла отказать себе в удовольствии выкурить ее. Глубоко затянувшись, она наклонилась, чтобы поднять книгу, которая лежала как раз под свесившейся рукой Сьюзен.

«Как бросить вашего любовника и выжить», прочитала она знакомое название.

«О, нет, неужели и ты тоже», – подумала Пейдж в смятении.

– Сьюзен, ты глупышка, ты даже не знаешь этого человека, – произнесла она с упреком, глядя на невинное лицо Сьюзен, которая мирно посапывала во сне.

Заметив, что она ежится, обнимая себя руками, как будто ей холодно, Пейдж взяла симпатичное индийское одеяло со спинки другой кушетки и ласково накинула на Сьюзен, продолжая разглядывать ее с болезненным сожалением.

«Как я могла сделать такую вещь?» – спрашивала Пейдж, обвиняя себя и не отводя взгляда от подруги, которую предала.

Чувствуя себя все более и более неуютно, она передернула плечами и сильно затянулась, надеясь, что ощущение вины притупится.

Что сказать Сьюзен? Мне очень жаль? Мучительные попытки придумать какие-нибудь извинения или объяснения приводили к тому, что они звучали все менее убедительно. Это все равно что разбить кому-то сердце, а затем предложить пластырь.

Она вспомнила то ужасное Рождество, когда Кит подарили прекрасную фарфоровую куклу. Пейдж заела зависть, потому что все, что получила она от своих родителей, – это фломастеры, пластиковое яйцо с Силли Патти и детский фартучек, так как ее отец в то время продавал именно их. Она все еще помнила с мучительной ясностью, как тянула куклу из рук Кит.

– Позволь мне только посмотреть ее. Не будь такой свиньей, – кричала она, дергая и дергая, пока не только выдернула куклу из рук Кит, но и уронила ее на твердый, выложенный черно-белой плиткой пол в комнате родителей Кит, где стояла рождественская елка, и игрушка разлетелась на миллион мелких кусочков.

Несколько недель Пейдж неотпускало чувство вины. Ей часто это снилось. И она помнила, как они обе плакали в тот момент – навзрыд, а Пейдж, как заведенная, повторяла: «Мне очень жаль». Она помнила, какой беспомощной чувствовала себя, стоя на коленях над этими мелкими кусочками, всей душой стремясь собрать их снова вместе, хотя было совершенно очевидно, что это невозможно, и ужасно желая повернуть время вспять, чтобы не случилось того, что случилось, и прекрасная фарфоровая кукла снова оказалась бы целой. Кит была глубоко опечалена, но простила. Зато Пейдж никогда не простила себя до конца.

Вновь затянувшись сигаретой с марихуаной, все еще изучая искреннее и милое лицо Сьюзен, Пейдж упала в кресло, на спинке которого висел жакет Тори, переживая то же самое чувство пустоты и беспомощности.

Каким же ужасным человеком она была, если смогла сделать такое? Сначала сказала Сьюзен, чтобы та не ходила с Марком, затем сама не только пошла, но и закончила вечер у него в постели. Никаких сомнений, что все это лишь ради забавы, что ее первоначальная позиция насчет Марка осталась без изменений, – он не был той «добычей», за которой она охотилась. Сьюзен никогда этого не поймет. И, уж конечно, никогда не простит Пейдж.

Пейдж решила все отрицать. Сказать, что они всю ночь провели вместе, дурачась на пирсе, а затем в Транкасе, путешествуя из одного кафе в другое. Она обнаружила, что пребывает почти в панике, пытаясь склеить то, что разбила, чтобы как-то реабилитировать себя. Впервые с тех пор, как Кит переехала в Калифорнию, у Пейдж появились наконец настоящие друзья, и она отчаянно не хотела терять их.