ГЛАВА 11

У спутника Сьюзен, биржевого маклера Дена Салливана были гладко зачесанные назад, волосы а ля Майами Вайс. На нем был черно-красно-серый льняной пиджак очень большого размера, по последней моде, превосходный загар и телосложение, которое несомненно требовало многих часов самоотверженных занятий в клубе здоровья, возможно, в спортивном клубе Лос-Анджелеса, где работала Пейдж. Их пара так экстравагантно выглядела, что Сьюзен с трудом узнала себя в зеркале, когда они шли к столику в фешенебельном кафе «Плющ на берегу» – из самых дорогих на побережье океана в Санта-Монике и имевшем уютный зал и террасу на открытом воздухе.

Она, Сьюзен Кендел Браун, смотрела на свое отражение в роскошной зеркальной стене как бы со стороны.

Эта симпатичная, голливудского вида пара, шагавшая вместе с ней, показалась лишь смутно знакомой. Шикарный японский костюм Пейдж, словно они договорились заранее, подходил к черно-серому, стильно большому и ниспадающему пиджаку, который заставил ее еще раз взглянуть в зеркало. Действительно красивая пара, но непривычно чужая. Сьюзен хотела, чтобы ей вернули ее саму. Она хотела, чтобы ей вернули Марка. Она хотела убить Пейдж.

Она не считала себя несдержанной особой, и все же была в ярости, сидя здесь, за столом, покрытым белой льняной скатертью и освещенным приятно мерцающими свечами, среди отделки в духе Касабланки, мебели из толстого бамбука, любителей серфинга, под палапасским соломенным потолком, то и дело кивая в такт словам Дена Салливана, пытаясь вникнуть в зелено-розовое меню, а на самом деле поглощенная неуправляемым потоком детально проработанных, крайне неистовых фантазий о том, что она хотела бы сделать со своей легкомысленной, не в меру шустрой подругой. Удавить ее казалось куда как приятнее, чем застрелить. Физический акт, по крайней мере, помог бы высвободить ту ярость, которая терзала ее.

С каким артистизмом, заняв место Сьюзен, Пейдж оттащила ее в сторону, чтобы спросить, не возражает ли она.

«Не возражаю ли я? Да я бы хотела убить тебя голыми руками», – вот что вертелось у Сьюзен на языке.

Но вместо этого она, как трусиха, холодно ответила:

«Нет, не возражаю», – надеясь как дура на то, что Пейдж должна иметь хоть немного совести, порядочности, преданности или, по крайней мере, хоть крупицу чуткости и не перебегать ей дорогу.

Пейдж была достаточно умна и могла бы устроить все так, чтобы Сьюзен пошла с Марком, а она сама с Деном – биржевым маклером. Цепляясь за эту надежду, Сьюзен тянула время, ожидая, чтобы Пейдж спасла ей вечер, и кидая взгляды, в которых явно читалось откровенное предложение поменяться местами. Но Пейдж либо не понимала ее намеков, либо они ее не интересовали. Они стояли в холле, стены которого украшала коллекция старинного оружия. Сьюзен испытывала жгучее желание снять один из пистолетов и выстрелить Пейдж прямо в сердце… если оно у нее есть.

Окончательно добивало то, что в эту самую минуту оба они находились на другой стороне улицы, на пирсе Санта-Моники. Марк сказал, что они с Пейдж зайдут туда, чтобы убить время и перекусить перед тем, как отправиться слушать игру его друга в Транкас.

Господи, это, должно быть, один из самых плохих вечеров в жизни. Она даже подумать не могла о том, чтобы развлечься самой или дать хоть какой-то шанс на это Дену Салливану. Ей бы хотелось быть на жалком, но романтически выглядящем пирсе, есть жареную картошку и мороженое в фунтике и выигрывать мягкие игрушки в игровых павильонах с Марком.

– Итак, что вы будете заказывать? – мягко спросил Ден.

«Любовный недуг», – думала Сьюзен, пристально глядя через улицу, на яркую неоновую вывеску, не дававшею ей думать ни о чем, кроме Марка.

Знаменитый, старый, художественно отделанный проход под аркой выглядел очень притягательно в фиолетовом, желтом и зеленом неоне. Живые буквы вызывали в ее воображении видения Пейдж и Марка, идущих рука об руку смеющихся, флиртующих, прислоняющихся к фонарным столбам и целующихся с истинным наслаждением. Она рисовала себе Пейдж, отказавшуюся от навязчивой идеи найти богатого мужчину, по уши влюбившуюся в любовь и влюбившуюся в Марка. Сценарий имел довольно серенькое продолжение: Сьюзен выходит замуж за кого-то, типа Дена, становясь богатой, но несчастной. Возможно, он будет изменять ей, потому что она недостаточно очаровательна. Она обнаружит это, но попытается смириться на какое-то время. Но затем, не в силах справиться с собой, разведется с ним, и все закончится неким символическим соглашением, а ее, ставшую на пару решающих лет старше, снова будет ждать полное одиночество.

– Все это, – пошутил потенциальный жених, когда она забыла ответить. – Вы, должно быть, действительно голодны.

Сьюзен была слишком зла, чтобы чувствовать голод. Она отвела взгляд от пирса и посмотрела через стол на своего спутника. У него была приятная улыбка, которая внезапно заставила ее почувствовать себя виноватой. Сьюзен улыбнулась ему в ответ, желая наладить контакт, а затем посмотрела в меню, читая его в первый раз.

– По-моему, мне бы хотелось…

Описания блюд расплывались. Почему она так подавлена? Ведь они с Марком только что познакомились. Может, быть, он даже не понравился бы ей. Из того, что она уже знала, следовало, что он скучный, самодовольный сноб-профессор. А из того, что она знала о Дене Салливане, следовало, что он был лучшим приобретением на всем Западном побережье. У них с Марком не было назначено свидание, так почему же Пейдж не могла пойти с ним? В любом случае, Пейдж не заинтересована в людях типа Марка. Просто ей не хотелось оставаться дома одной. И она любит танцевать.

– Капеллини… или, может быть, что-то из мескитового гриля, – выдавила из себя Сьюзен.

Что ей было необходимо на самом деле, так это – выпить. Вино, которое заказал Ден, охлаждалось в ведерке рядом со столом, потому что Ден, попробовав его, решил, что оно недостаточно холодное. Сьюзен кинула взгляд на вино – она с удовольствием выпила бы его теплым. Ну, могла бы положить кубик льда в бокал.

– И то, и другое – хороший выбор, – сказал Ден, по-видимому, задавшись целью устроить ей хороший вечер. – Вы могли бы начать с капеллини, а затем продолжить цыпленком, жаренным на меските.

У него была детская доверчивая улыбка. Она прорывалась через заученную изысканность. Сьюзен закрыла меню.

– Вы не могли бы поменяться со мной местами? – спросила она.

Ей не хотелось, чтобы это свидание превратилось в «отработку». Она решила сосредоточить все свое внимание на нем, а это было невозможно, когда прямо перед ее глазами маячил пирс, занимавший все ее мысли. Ден странно посмотрел на нее, вежливо поднялся со стула, и она облегченно вздохнула. Весь вечер смотреть на нарисованную кирпичную стену было определенно лучше, чем на проклятую неоновую вывеску, освещающую то место, где она хотела бы быть, но не могла. Пробираясь вокруг стола, чтобы поменяться с ним местами, Сьюзен убеждала себя, что если это переключит ее, то она прекрасно проведет время. Задев друг друга, они протиснулись нос к носу через узкое пространство. Скользнув на свое место, она поймала в своем стакане с водой тот же, упрямо подмигивавший ей, зелено-фиолетовьы блик, продолжавший безжалостно ее дразнить. С твердой решимостью она отодвинула его как можно дальше в тень.

Дену Салливану было сорок четыре года. Он вырос в Беверли Хиллз и учился в одной школе вместе с Ричардом Дрейфуссом, Альбертом Бруксом, Робом Рейнером и некоторыми другими из преуспевших, чьи имена были ей незнакомы. Пока он без умолку болтал о своих достижениях, как бы держа подготовленную речь, она пыталась демонстрировать восторженность, приходя к заключению, что он побывал на многих свидания к вслепую. После школы Ден поступил в Южно-калифорнийский университет. У его отца была брокерская фирма, и он пошел по его стопам. Он катался на лыжах, играл в гольф и теннис в загородном клубе, посещал только элитные кинотеатры и рестораны, ходил раз в неделю к психиатру, принимал средства, восстанавливающие силы, и пил пиво «Корона». Они со Сьюзен не имели ничего общего.

Когда Сьюзен мазохистски спросила Дена, не хочет ли он после ужина пойти через улицу на пирс, он посмотрел на нее, как на чокнутую, и буквально зашелся от смеха, словно это было удачной шуткой.

– Что? Слиться с народом?

Ден объяснил ей, что пирс является «дном города», захудалым и грубым, бельмом на глазу, как магнитом притягивающим преступников, и если бы океан поглотил его во время шторма или землетрясения, Санта-Монике это только пошло бы на пользу. Видимо, забавляясь ее деревенской наивностью, он торжественно продолжил, что по данным полиции, уровень преступности в районе, прилегающем к пирсу, в пять раз выше, чем в остальном городе. Потом снова рассмеялся, кичась своей элитарностью, с ухмылкой превосходства приглаживая пальцами свою прическу а ля Майами Вайс, и добавил, что если она принесла с собой пистолет или нож, то они, возможно, могли бы еще раз обсудить этот вопрос.

Сьюзен снова выставила на свет свой стакан, располагая его таким образом, чтобы поймать красочный неон, который призывал ее, но явно не Дена. Получая своеобразное утешение, она решила смотреть на стакан весь вечер.

Они целовались, как школьники, прислонившись к фонарному столбу. Шаткий деревянный пирс под ними колебался от топота людей, танцующих и прыгающих вокруг под великолепный старомодный рок-н-ролл пятидесятых, который играл оркестр, расположившийся под трехсторонним бело-синим полосатым навесом. Мерцающие буквы на ударной установке высвечивали название группы «Лил Элмо и Космос». Пышные прически, смуглая кожа и гладкие костюмы выдавали в них итальяшек.

«Тряхни-ка, детка…» – разносилось в пропитанном морем воздухе, смешиваясь с грохочущим внизу прибоем, приветственными одобрительными возгласами толпы, которая была так велика, что выплескивалась за пределы навеса на скрипучий дощатый пирс.

Молодая, неряшливого вида тусовка находилась в постоянном движении, танцуя и качаясь с поднятыми вверх руками, зараженная музыкой, не позволяющей стоять на месте. Это было невероятно забавно.

– Потанцуй со мной, – попросил Марк Пейдж посреди лучшего на ее памяти поцелуя.

– Хммм, две вещи я люблю больше всего, – прошелестела она ему в губы, затаив дыхание.

На вкус Марк был как вишневое мороженое. Со ртом ярко красным от падкого ледяного фунтика он выглядел мило. А ее губы, скорее всего, были фиолетовые.

– Две вещи? Какие? – Он просунул руки между ее головой и зеленой ребристой поверхностью фонарного столба, вжимая свое тело в ее невероятно соблазнительные формы.

Какая странная ночь! Он всю неделю думал о Сьюзен, с тех пор как встретил ее. А теперь вел себя как школьник с ее подругой, совершенно одурманенный, отключившись так, как уже многие годы не отключался. Он напоминал себе одного из своих студентов. И снова, и снова целовал ее, так жадно, что не мог остановиться.

– Целоваться и танцевать, – ответила Пейдж. – Ты так же хорошо танцуешь, как и целуешься? Мы должны прекратить целоваться, чтобы перейти к танцам.

– Не вижу причины, – засмеялся он, хватая ее и волчком запуская на танцевальную площадку.

– У тебя хорошо получается, – рассмеялась она, ее глаза сияли как звезды.

– Целоваться или танцевать?

– И то, и другое! – выдохнула она, когда Марк глубоко запрокинул ее назад и подхватил у самой земли в рискованном па, вызвавшем аплодисменты.

Они были Джон Траволта и Оливия Ньютон-Джои, и море танцующих расступилось, чтобы освободить им пространство, свистом, криком и хлопками выражая свое одобрение.

Воодушевленная обретенной аудиторией, Пейдж попыталась взять на себя инициативу в танце, но Марк не допустил этого. Он был хорош. Силен. Лучше, чем большинство мужчин, с которыми она танцевала на сцене.

«Господи, не дай мне влюбиться в этого парня», – умоляла она, взвизгивая от удовольствия, когда он, исполняя сцену из избитого мюзикла и крепко держа ее, крутил до тех пор, пока у нее не закружилась голова и она не упала ему на руки.

После очередного взрыва аплодисментов забитая до отказа неистовая танцплощадка снова сомкнулась вокруг них. Неистово пылая в фантастическом экстазе, они танцевали снова и снова, до изнеможения.

– Ты голодна? – спросил ее Марк, когда они отправились вверх по пирсу мимо разнообразных ресторанчиков, натыканных между игровыми павильонами, мимо десятков торговцев с ручными тележками, сновавших по дощатому настилу и продававших все, начиная от горячих темали и печеной картошки до мороженого в фунтиках.

Весь вечер они ели только мороженое.

– Больше, чем когда-либо, – ответила Пейдж, идя по пирсу впереди него и чувствуя себя заряженной дикой энергией и дикой сексуальностью.

Как она могла так поступить со Сьюзен? Они жили под одной крышей и были подругами. Ей всего лишь хотелось переспать с Марком один или два раза, узнать, что у него за душой, а затем она бы отдала его Сьюзен навсегда, если бы та захотела. Такую концепцию Сьюзен не смогла бы понять или простить и через миллион лет. Пейдж просто хотела погулять с ним. Пробежаться своими пальцами по его кудрявым светлым волосам, снять очки с его чувственного неоклассического лица и положить их на тумбочку рядом с его кроватью.

Пейдж думала – на что похожа его спальня? Возможно, она была маленькая. За исключением большого количества книг. Возможно, к ней примыкает маленькая студия. Это тоже было бы забавно. Может быть, они могли бы рисовать друг друга.

«Пейдж, ты страшный человек», – сказала она сама себе.

Кимоно вовсе не было случайностью. Она просто не могла совладать с собой, услышав внизу мужской голос. Ей казалось весьма забавным поддразнивать, провоцируя праведный гнев. Выходя из душа, она надела большой махровый халат, который висел в ванной комнате. Однако, выйдя из комнаты и услышав голос Марка, она кинулась обратно, в поисках более дразнящего, сексуального, розового атласного кимоно, надеясь, что Марк дождется ее «выхода».

Это было нехорошо. Она должна была чувствовать свою вину. И чувствовала ее. Но совсем немного и недостаточно для того, чтобы отказаться от удовольствий, которые доставляли его поцелуи.

За пятьдесят центов хозяин аттракциона, карни, зазывал в игровой павильон, обещая хорошую встряску. Игра заключалась в том, чтобы сильно ударить кувалдой по металлической конструкции, напоминающей качалку, на другой стороне которой восседала отвратительного вида резиновая лягушка. От удара молота по металлическому диску на свободной стороне качалки резиновая лягушка взлетала в воздух, и надо было, чтобы она попала не на пол, а в пруд, в котором плавали пластиковые листья кувшинок. Если лягушкой удавалось попасть в один из таких листов, можно было выиграть одну из набивных игрушек, выставленных в ряд вдоль стены. Из своих многочисленных экскурсий на Кони-Айленд Пейдж знала, что это требовало почти невозможной ловкости.

Для нее – может быть, но отнюдь не для Марка. Оказалось, что он мастер по части этих аттракционов. Как и Пейдж, он вырос в Нью-Йорке, и Кони-Айленд был местом его постоянного обитания. Он поставил себе целью научиться умению перехитрить карни, которые всегда плутовали на аттракционах. После того как лягушка прыгнула на пол, Марк дал карни еще пятьдесят центов и велел Пейдж смотреть внимательно. Он низко склонился, осматривая механизм снизу, после чего выиграл пять попыток из семи.

Нагруженные призами, они пошли дальше, обходя палатки с гораздо большим энтузиазмом, чем заслуживали находившиеся в них забавные игры. Пейдж несколько раз была близка к выигрышу, как раз достаточно, чтобы поддержать азарт, а Марк слишком часто выигрывал, как раз достаточно, чтобы карни не прекращали бросать на него косые взгляды.

Там были все те же обычные игры: бросание футбольного мяча в покрышку, метание стрел в надувные шары, разбивание монетами стеклянных тарелок, стрельба из водяных пистолетов по рисованным улыбкам клоунов, надувание и лопанье резиновых шаров, кидание мячей в набивных ситцевых кошек, в подвешенные молочные бутылки и в большой круглый металлический ребристый колокол, при попадании в который, женщина, работающая на этом аттракционе, падала в огромную лохань с водой.

Понаблюдав немного, Пейдж подошла к хозяину аттракциона с окунанием и прошептала ему на ухо свою просьбу. Он посмотрел на нее так, как будто имел дело с сумасшедшей. Возможно, он не мог сделать то, о чем она его просила. Тогда она вручила ему пятидолларовую купюру, и он передумал.

Минутой позже Пейдж заменила абсолютно мокрую женщину и уселась на скамейку сама, бросая вызов быстро собиравшейся толпе, удивленной так же, как и Марк.

Она видела, как Марк бросил два четвертака в руку карни, изумление читалось в его холодных голубых глазах, когда он оглядел ее новое ситцевое платье от оборки, открывающей плечи, до бедер. Она скинула туфли и сидела с голыми ногами, пальцами пробуя, насколько холодна вода.

Банг! Мяч пролетел мимо, хотя Марк тщательно целился и бросил его со всем своим умением. Пейдж чуть не упала от удивления и крепко ухватилась за деревянную доску под собой, восстанавливая равновесие и с упреком глядя на вооруженного мячами агрессора. Банг! Мяч опять пролетел мимо. Дрожь нервного возбуждения пробежала по ее коже, и она улыбнулась, потом увернулась, когда третий мяч пролетел примерно в дюйме от ее головы.

– Прости, – извинился Марк, затем добыл еще один мяч и снова прицелился.

– Эй, дай еще кому-нибудь попробовать – крикнул толстый парень в шортах и рубчатой майке, протиснувшись перед размахнувшимся Марком и выхватывая у него из рук резиновый мяч, размером с бейсбольный, за который тот только что заплатил. – Отойди, приятель, – категорично заявил парень, возвращая Марку пятьдесят центов.

Если бы только у Пейдж был фотоаппарат, она стала бы обладательницей бесценного снимка физиономии Марка.

Его реакция вызвала смех Пейдж. Оценивая очередь, которая значительно выросла, и весело считая ряды шумных претендентов, она помахала ему, наблюдшая за тем, как он неохотно согласился и прокладывает себе путь в конец. Пейдж собиралась слезать вниз, когда с воплем полетела в воду от мяча, брошенного жирным парнем в шортах.

Она показалась из воды, ослепленная, мокрая насквозь, стуча зубами и совершенно ошеломленная. Ее одежда прилита к телу. Даже на теплом вечернем воздухе ей было холодно Пейдж почувствовала, что ее соски напряглись и затвердели, прижимаясь к мокрой ткани платья, и, начав осматриваться, она замерла, смутившись. Можно легко представить себе эффект. Он читался в нетерпеливых глазах мужчин, ожидающих своей очереди бросить мяч, жаждущих увидеть, как она снова промокнет насквозь. Их пылкие фантазии разгорались. Она покраснела, поняв, что и ее – также, и быстро нашла в толпе Марка, показывая ему, чтобы он помог ей слезть отсюда к чертовой матери. Марк стоял, сложив руки на груди и глядя на нее со странной всепоедающей улыбкой, которая заставила ее почувствовать не только прозрачность своей одежды, но и своих мыслей. На этот раз он помахал ей.

– Марк! – крикнула она, все еще стуча зубами, обхватив себя руками и ожидая от него помощи, чтобы спуститься.

Но Марк только рассмеялся, когда кто-то еще купил три мяча и приготовился кидать.

– Эй, погодите минутку, это шутка – на самом деле, я не работаю здесь, – сказала она, поворачиваясь от Марка к тощему юнцу, собиравшемуся обстреливать ее, а затем к карни.

Она не могла поверить в происходящее. Надо быть сумасшедшей, чтобы залезть сюда.

Банг! Пейдж второй раз оказалась в воде. А ведь она могла бы поклясться, что парень на несколько ярдов промахнулся! Вынырнув наружу, хватая ртом воздух, сна посмотрела на карни, уверенная в том, что это он подстроил ее падение.

– Могу я, по крайней мере, сделать перерыв? – язвительно осведомилась она, смеясь и откидывая с лица занавес мокрых волос.

После танцев вода подействовала освежающе. К тому же все равно она уже мокрая.

– Ты хочешь перерыв, ты его получишь, – сказал карни, растянув губы в улыбке, и его бегающие карие глазки превратились в щелки.

Возможно, сегодня его ждала удача. Его жена стояла рядом, наверное, уже подсчитывая в уме прибыль. Большое пляжное полотенце окутывало ее обгоревшие на солнце плечи. Платиновые волосы уже начали обсыхать.

– Отдых отменяется, дорогая, – начала говорить Пейдж как раз в тот момент, когда Марк, наконец, решил подойти к ней.

– Тебе достаточно? – пошутил он, снимая очки и протирая свои удивительные голубые глаза.

В ответ Пейдж бросила на него пристальный взгляд. Но Марк был такой милый, что она не могла сохранить строгое выражение лица.

Водрузив на место очки, он произвел ревизию эротической композиции, которую являло собой ее платье, и смотрел до тех пор, пока она не покраснела. Нетерпеливая толпа принялась свистеть и кричать.

Пейдж, все еще находясь на сцене, взглянула на публику с самообладанием профессиональной актрисы. Какого черта, ее костюм в «Кошках» был еще более откровенным, чем этот. Она выставила средний палец вверх и усмехнулась:

– Ладно, парни, еще один удар. Цельтесь как следует.

Она повернулась к карни и сказала игривым шепотом:

– На этот раз без обмана, мистер. Марк, следи за руками этого парня…

Банг! В середине своей речи Пейдж снова оказалась в воде. Карни с удивленным видом показал обе руки, заявляя о своей непричастности. Она повернулась к его жене, которая, весело смеясь, подала свежее полотенце своей совершенно вымокшей дублерше. Ее муж отошел и вернулся с большим пластиковым мешком, наполненным мягкими игрушками, и вручил его Марку, уже и так нагруженному целой сумкой призов.

После этого казалось совершенно естественным пойти погулять по пляжу с туфлями в руках, обхватив друг друга руками, слушая прибой и подчиняясь его чарующему заклинанию. Они взяли из джипа Марка пару одеял и укрылись ими, чтобы согреться. Пейдж выскользнула из своего мокрого платья, натянув на себя его бейсбольную фуфайку. Он заметил ей, что его фуфайка длиннее того маленького розового халатика, который был на ней, когда они познакомились. Пейдж рассмеялась. Это соответствовало истине.

Пляж тревожил душу Пейдж. Огромные волны Тихого океана взрывались и отступали, набухая вновь под небом, залитым лунным светом, и вызывая предчувствие того, что что-то должно произойти, когда они шли все дальше и дальше, а шум пирса становился все слабее и слабее, до тех пор, пока от него осталось лишь воспоминание. В густом и влажном воздухе пахло морской солью и свежестью. Мягкий приятный песок пружинисто проседал под ее шагами, лаская голые ступни.

Пейдж редко выбиралась из Манхеттэна, и ей не часто выпадало счастье походить по траве, не говоря уж о песке, и она упивалась им, обещая себе, что у нее когда-нибудь будет резиденция на берегу моря, и уже воображая пляж задним двориком дома, а океан – частным бассейном. Ритм океанского прибоя погружал ее в сон, перенося в другой мир.

«Ах, какие сладкие грезы», – думала она. Во сне всегда получаешь что-нибудь очень хорошее, и это всегда кажется настоящим.

– Я, кажется, привыкаю видеть тебя с мокрыми волосами, – сказал Марк, его голос мягко нарушил молчание. – Уже второй раз за этот вечер. Когда ты спустилась вниз. И сейчас.

– Да? – Пейдж повернулась к нему, поднимая мокрою массу волос и кокетливо отбрасывая ее за плечо.

Стало прохладнее, и она поуютнее завернулась в одеяло.

– Ты здорово замерзла? – спросил Марк, останавливаясь и оборачивая свое одеяло вокруг них обоих, чтобы согреть ее.

– Теперь нет. – И это действительно было так.

Его тело действовало как нагреватель, изливая на нее чудесное тепло, разгоняя холод, обезоруживая и лишая решимости. Она жалобно напомнила себе, что Марку не по средствам то идиллическое место на берегу. Ему была не по средствам она.

– С мокрыми волосами ты выглядишь просто великолепно и очень возбуждающе.

Опять эти глаза, заглянувшие прямо ей в душу. Этот изысканный точеный нос.

Их бедра соприкасались: ее ледяное обнаженное и его теплое, упакованное в хлопчатобумажную ткань. Было так спокойно, так тихо. Вокруг – ни души. Пейдж кидало то в жар, то в холод. Она чувствовала себя такой слабой и беззащитной.

– О да, – согласилась Пейдж, проводя по его щеке все еще холодным кончиком носа. – Насколько возбуждающе?

– Чертовски… – ответил он вполголоса.

Его одеяло служило им укрытием.

– Достаточно сексуально, чтобы заняться этим прямо здесь? – спросила Пейдж.

Волна исключительной силы обрушилась на берег, заставив ее отскочить. Он притянул ее ближе, опускаясь на песок, расстилая одно одеяло, чтобы на него лечь, и укрываюсь другим. Они сплелись под ним, целуясь сначала крепко, а затем, чем дальше, тем нежнее, все еще чувствуя слабый привкус мороженого.

Чувство вины снова укололо Пейдж, когда она вспомнила Сьюзен и справедливый укор в ее больших голубых глазах. Но затем рука Марка скользнула вверх по ее бедру, и удовольствие заглушило чувство вины. Другая рука пробралась под фуфайку, лаская живот и грудь. Она, в свою очередь, ласкала его, расстегивая его рубашку и сражаясь с молнией на джинсах.

Его кожа была чертовски мягкой, как лучший шелковый бархат, и она просто не могла не гладить се. Его прикосновения были верхом совершенства, а фривольные ласки вели ее к новым высотам – за грань самоконтроля, за грань желания что-либо контролировать.

Если бы он был богат, то залез бы на нее сверху и кончил бы за две секунды, а в финале подарил бы быстрый поцелуй в губы и оставил неудовлетворенной. Но Марк не спешил. Неторопливый, внимательный, превосходный любовник, он заставлял ее погружаться в глубины страсти. Они были с головой укрыты одеялом и в этой кромешной тьме под ритмичные звуки прибоя запоем целовались. Их стоны слились, когда его мягкие полные губы в поцелуе нашли ее самое чувствительное место.

Должна ли она сказать ему сейчас? Посмеет или нет? Она ужасно хотела заняться с ним любовью, но рано или поздно ей придется растолковать ему истинное положение вещей, объяснить, почему переехала в Лос-Анджелес и почему они не смогут быть вместе. Должно быть, снисходительность к своим сексуальным желаниям позволила им получить истинное наслаждение. И никаких угроз, никаких взаимных обязательств. Они могли быть любовниками, друзьями, приятелями, но он должен полностью осознавать, что она непреклонна в своих намерениях познакомиться и выйти замуж за богатого мужчину и что единственный раз в своей жизни – либо пан, либо пропал – собирается угодить в победоносную десятку.

Довольно быстро ее мысли стали сбиваться и путаться, но ход их в какой-то мере действовал на нее возбуждающе. Было что-то притягательное и нетривиальное в ее двусмысленном положении, опрометчивом и нехорошем. Она чувствовала себя виноватой и бессильной что-либо изменить. Она вся трепетала и дрожала. Господи, если она сейчас остановится, чтобы исповедоваться во всем перед Марком, то пропустит лучшие минуты жизни. Когда он на мгновение приподнял одеяло и впустил холодный поток воздуха, она почувствовала, что теряет рассудок. Этот холодный порыв создал столь сильный контраст с его теплым языком и жаром его тела, что она испустила восторженный вопль.

А «пошло оно все в задницу» можно сказать и позже.

Почему те, у кого за душой ни гроша, всегда так хороши в постели?