ГЛАВА 40

Происшедшее мешало Дуэйну сосредоточиться на работе оргкомитета. То и дело он задумывался над тем, чем сейчас занимаются Джейси с Шорти, нередко теряя нить обсуждаемых вопросов, и тогда Сюзи и Дженни с беспокойством поглядывали в его сторону.

Он стал таким же рассеянным, как Сонни в моменты, когда у него случались провалы памяти.

К счастью, от былого недомогания у Сонни не осталось и следа, так что заседание практически вел он сам, благо немногочисленные рассматриваемые вопросы были не столь важны.

Когда выступала Дженни, отвечающая за распространение билетов, обеспечение едой и сувенирами, печатание программ, уборку мусора и так далее и тому подобное, и докладывала, как у нее идут дела в плане набора добровольцев для участия в праздничном представлении, Дуэйн на лице Сюзи Нолан заметил таинственную и необычную для нее обаятельную улыбку. Он решил, что она так улыбается, потому что не может не смотреть на мир счастливыми глазами, – не то что подавляющее большинство его знакомых. Сюзи не забивает свою голову ненужными вещами, и ее мало интересует происходящее в Талиа. Как и многие, за работу в комитете она взялась с охотой. Но животрепещущие вопросы, которые стояли перед оргкомитетом, перед Сюзи живо не трепетали. Свое время она проводила неторопливо, занимаясь всем понемногу: смотрела телевизор, читала исторические романы, изредка стирала, возила детей на соревнования, в которых те всегда побеждали. Конечно, она могла вымыть окно, если оно становилось чересчур грязным, конечно, она могла поковыряться в саду, – но всегда была готова отложить в сторону пухлый роман или скромные домашние дела, если появлялся Дуэйн. Супружеская измена интересовала ее больше, чем грязные окна; впрочем, ни то, ни другое не нарушало ее безмятежного состояния.

– Забавно, – как-то раз проговорила она. – Я была предана Джуниору пятнадцать лет. Затем мы разбогатели, и это развязало мне руки. Потом обанкротились, я совсем разболталась и начала спать с Дики. А сейчас, когда ушел Джуниор, я только и думаю о том, что в нашем доме полно комнат. Мужчина ростом в шесть футов занимает много места, – добавила она.

Дуэйну всякий раз, когда она упоминала имя Дики, а упоминала она его часто, приходилось стискивать зубы. Только-только он начал осознавать, что начинает любить Сюзи, только-только собирался ей сказать, как в сексуальном плане ему хорошо с ней, как вдруг она принималась превозносить Дики. Для Дуэйна она становилась с каждым днем все желанней. Сюзи оставалась женщиной в высшей степени темпераментной, но он все больше и больше убеждался в том, что она рассматривает его как нечто сладкое и аппетитное, самые восторженные слова, однако, припасая для Дики.

– Эта Билли Энн, вероятно, не понимает, как ей повезло в жизни, – сказала однажды Сюзи. – Впрочем, у нее еще все впереди. Ты, Дуэйн, должен гордиться таким сыном.

Эта похвала прозвучала в тот момент, когда Дуэйн натягивал носки. (Он так и не смог заставить себя ложиться в постель с женщиной в носках.)

– Я и горжусь, – заметил он, хотя комплимент, кроме досады, ничего у пего не вызвал. Несколько раз он порывался спросить Дики, чем же он так прельщает дам, но всегда заставлял себя молчать. Если он сам до сих пор не дошел до этого (а может, и дошел), то, пожалуй, лучше всего не вдаваться в подробности.

Спроси он об этом у Сюзи, та, несомненно, все рассказала бы ему. Она была спокойной женщиной, но не скрытной, и рассказывала о своих собственных сексуальных увлечениях с такой же простотой, словно делилась впечатлениями о баскетбольном матче в средней школе. Она с уважением относилась к собственному телу, следила за ним, не прибегая при этом к крайностям и считая, что такое тело следует нежить, холить и лелеять, часто нежила, холила и лелеяла его. Ей часто нравилось спать долго и понемножку, просыпаясь время от времени (такие периоды она называла «сонными») и, пробуждаясь, бродить рукой по своему телу. Дуэйн был почти убежден, что полдня она проводит, занимаясь мастурбацией, часто прерываясь и так же часто возобновляя столь приятное занятие. Ее таинственная улыбка была исполнена томной неги. Сюзи в любую минуту была готова откинуться на спину и отдохнуть, предоставляя кому-нибудь делать то, чем она сама только что занималась.

– Этот Дики, – любила повторять она, – этот крысенок… она настоящее сокровище.

Дуэйну уже было не до текущих дел оргкомитета. В течение всего заседания он ломал голову над одним и тем же вопросом: почему это женщины отзываются о его сыне с таким восторгом?

На последних двух заседаниях комитета преподобный Дж. Дж. Роули сидел набрав в рот воды. Дуэйн понимал, что это тактическое молчание. На заседаниях он всегда появлялся с Библией в руках. Когда поступало предложение, казавшееся ему вопиющим нарушением Священного писания, он принимался стучать по книге своим толстым пальцем. Иногда он раскрывал ее и принимался шевелить губами, как бы читая про себя правило, которое только что было нарушено. Себе он отвел роль третейского судьи, понося тех, кто пускается во все тяжкие. Но нет, Всевышний не дремлет, и скоро воздастся должное неисправимым грешникам.

Последним в повестке дня стоял вопрос о том, кому отдать подряд на строительство макета Техасвилля на зеленой лужайке перед зданием суда. Было решено назвать его «Старым Техасвиллем», чтобы всем было понятно.

– И тогда язычники падут ниц, – присовокуплял Дж. Дж. от себя. – И если не от молнии, то от парового молота или железного лома.

Дуэйн вышел из состояния забытья по поводу того, чем в данный момент могут заниматься Джейси и Шорти, в тот момент, когда комитет собирался отдать выгодный заказ на воссоздание Техасвилля не кому иному, как Ричи Хиллу, единственному в городе плотнику, которого он на дух не переносил.

– Плотник из него не ахти какой, – возразил Дуэйн. – Он же толком не может отремонтировать мусорный контейнер.

На лицах присутствующих отразилось недоумение.

– Но, Дуэйн, – сказала Дженни, – две минуты назад мы проголосовали, отдав заказ ему. Мы подумали, что ты воздержался.

Дуэйн почувствовал, что попал в глупое положение. Он даже не заметил, как прошло голосование. Если сейчас он попытается отнять у Ричи заказ, все догадаются, что у плотника когда-то был роман с его женой.

– Дело в том… трудно верить человеку, который не может справиться с ящиком для отходов, – добавил он небрежно, стараясь скорее замять неприятный инцидент.

Уже на полпути к дому Дуэйн вспомнил, что обещал заехать к Джанин, сообщившей о своей беременности. Он развернулся на загородном шоссе и поехал обратно в Талиа. Без Шорти на переднем сиденье машина казалась странно легкой, даже немного разбалансированной, хотя Шорти весил каких-то тридцать фунтов.

Он подумал, что скоро придется объяснять его отсутствие Карле и ребятам. А как лучше это сделать? Всего несколько часов назад ему казалось, что никакая сила не в состоянии оттащить собаку от него. Беззаветная преданность Шорти Дуэйну была излюбленной темой жителей Талиа уже в течение многих лет.

Разумеется, теперь все примутся судачить о его измене. Дуэйн был просто оглушен свершившимся фактом. В общем, он поразил его больше, чем нефтяной кризис. Те, кто способен мыслить рационально, знают, что нефть может пропасть, – хотя всегда остается призрачная возможность того, что где-то в какой-то стране, куда еще никто не додумался заглянуть, странный человек вроде К. Л. Сайма, может наткнуться на триллионы баррелей нефти. Но Шорти находился с ним с младых когтей, когда еще был маленьким и пухлым щенком. Казалось, что он появился на свет, чтобы кого-то обожать, и случилось так, что этим человеком оказался Дуэйн. И вот Шорти бросил его. Джейси даже не пришлось его уговаривать, упрашивать или обманывать. Шорти легко и беззаботно поменял себе хозяина.

У Дуэйна это просто не укладывалось в голове. «Глупо так переживать из-за собаки», – сказал он самому себе, останавливаясь у дома Джанин.

Спустя несколько минут Дуэйн расширил концепцию глупости, придя к убеждению, что в равной степени глупо связываться с той, которая забеременела от Лестера, в то время когда сам Лестер – не только женатый человек, но и обвиняемый по семидесяти двум пунктам в мошенничестве.

Джанин, такая уверенная в «Молочной королеве», такая живая на теннисном корте, поразила его вялостью и безразличием. Она даже не вышла его встретить. Он нашел ее в спальне, на кровати, с полотенцем на голове. Картонные упаковки от двух проб на беременность, купленных в аптеке, валялись в корзине. Тот, кто изобрел это средство, решил Дуэйн, по богатству не уступит тому, кто изобрел средство, стимулирующее способность к размножению людей.

– Никакой надежды. Все кончено, – чуть слышно обессиленным голосом произнесла Джанин.

– Надежда всегда остается, – сказал Дуэйн. – Случаются гораздо худшие вещи. Твоя семья могла бы погибнуть в урагане торнадо.

– Моя семья и так погибла в автомобильной катастрофе, – напомнила ему Джанин.

Дуэйн обозвал себя идиотом, который сначала говорит, а потом думает. Вид любой женщины, впавшей в отчаяние, всегда нервировал его, заставляя порой произносить глупости. С другой стороны, ситуация вполне заурядная, так как каждую женщину, которую он знал, от состояния безудержного веселья до состояния отчаяния отделяли каких-то два шага.

– У меня никогда не было семьи, – продолжала Джанин, видимо, черпая силы в безысходности своего положения. – У меня никогда не было того, чего я хотела, и, в особенности, тебя.

– Я подумал, что ты сейчас влюблена в Лестера, – сказал Дуэйн.

– Нет. Мы просто встречались. Как я его ненавижу! Он сделал беременной меня и свою жену.

– К своей жене он не прикасался. То, о чем он говорит, вероятнее всего, правда.

– А кто тогда сделал ее беременной. Аист? – резко спросила Джанин, скидывая намоченное полотенце и садясь.

– Пожалуй, к этому может быть причастен Дики, – заметил Дуэйн.

Джанин задумалась, потом сказала:

– Да, может. У меня совсем вылетело из головы, что они встречались.

– Они, скорее всего, больше чем встречались, – добавил Дуэйн.

– Нет, они просто встречались, – упрямо повторила Джанин. – Если, конечно, между ними не было ничего серьезного. Я признаю – Дики парень не промах… у него нет никакой морали. Как ты мог воспитать его таким. Удивительно!

– Я удивлен не меньше тебя. Ты не собираешься делать аборт?

– Конечно нет! – грубо ответила Джанин. – Я скорее начну есть траву, чем откажусь от маленького и кудрявого мальчика, который у меня будет.

– Кудрявого? – удивленно спросил Дуэйн. Ни у Лестера, ни у Джанин кудрей не было и в помине.

– Понимаешь… мне очень хочется, чтобы он был кудрявым, – пояснила Джанин.

– А что по этому поводу думает Лестер?

– Он считает, что из меня выйдет хорошая мать, – с гордостью ответила Джанин. – Он говорит, что надо нанять человека из службы информации, который объяснил бы населению округа что к чему, чтобы я не проиграла на следующих выборах.

Дуэйн подумал, а не образовалась ли и у него опухоль в мозгу. Последние месяцы граждане Талиа несут совершеннейшую чепуху. За одним совершенно ненормальным высказыванием, ничего общего не имеющим со здравым смыслом, следует другое, еще более ненормальное. Неслыханное дело – для сохранения места клерка подключать пресс-службу.

– Лестер утверждает, что в наше время каждый должен иметь собственный имидж, – продолжала Джанин. – Он говорит, что опытный специалист может подать факты в положительном свете. Мой психиатр также считает, что положительность – это самое главное.

Она открыла пачку с жевательной резинкой, которая всегда находилась у нее под рукой, и бросила две пластинки в рот.

– Лестер считает, что он может получить небольшой срок, если докажет, что по дому у него много разных обязанностей.

– Вполне возможно.

К удивлению Дуэйна, Джанин подошла и села к нему на колени.

– Я чувствую, что сейчас мы лучшие друзья, так что веди себя хорошо, – проговорила она, тыча пальцем ему в промежность для подтверждения своих слов.

– Я веду себя хорошо.

Она склонила голову ему на грудь, застыв в таком положении на несколько минут. Наступившее молчание прерывали лишь звуки двигающихся челюстей да разрывающихся пузырей из жевательной резинки. Дуэйн решил, что она заснула, но когда он взглянул на ее лицо, то увидел открытые сияющие глаза. Полное отчаяния существо под мокрым полотенцем испарилось, уступив место молодой женщине, радующейся ранней беременности. До полного отчаяния, казалось, было всего два шага, но в некоторых случаях это становилось весьма большим расстоянием.

– Мои сиськи уже увеличились, – голосом, полным счастья, прошептала она. – Я рада, что ты со мной… как хорошо, когда мужчина умеет вести себя.

Дуэйн, держа в своих объятьях Джанин, не переставал удивляться непостоянству женщин. Ему казалось, что сам он всегда один и тот же, что пройдет не меньше десяти лет, прежде чем он изменится, а женщины способны перевоплощаться чуть ли не каждую секунду.

– Ведь ты не ненавидишь Лестера, правда? – осторожно спросил Дуэйн.

– Нет, – весело ответила Джанин. – Я сказала это просто так. Разве ты не говоришь ничего такого?

Дуэйн не ответил. Теперь, когда бурный поток полного отчаяния вынес ее в тихую спокойную заводь, его мысли вернулись к Шорти, который свою первую ночь провел на новом месте. Тоскует ли он по дому?

Джанин снова ткнула пальцем ему в промежность, но уже не так сильно, чтобы убедиться, что он ведет себя хорошо.

– Пожалуй, тебе можно доверять, – проговорила она, видимо, удивленная его безукоризненным поведением. – Как ты думаешь, меня уволят?

– Сомнительно, – ответил Дуэйн. При современных взглядах представлялось маловероятным, чтобы кого-то привел в ярость тот факт, что скромная женщина, служившая в городском суде, попала в интересное положение, не будучи замужем.

– Ты одолжишь мне денег на возведение забора вокруг моего дома? – неожиданно спросила Джанин. – Если это будет мальчик, то не успеешь оглянуться, как он выскочит на улицу.

– Как-нибудь наскребу, – сказал Дуэйн. – А если окажется девочка?

– Буду приобретать все то, что нужно маленьким девочкам, – ответила Джанин, принимаясь за новую пластинку. Ее совершенно не угнетало то, что она беременна. Более того, он никогда не видел эту женщину более радостной и обаятельной.

– Это будет что-то мое, – в изумлении прошептала она. – Мне всегда хотелось что-то свое.

Дуэйн попытался приложить ее слова к своим двадцати беспорядочным годам отцовства. Только изредка, да и то на короткое время, он по-настоящему ощущал, что эти дети были его детьми в том смысле, в котором это грезилось Джанин. Конечно, он дал семя, которое попало в яйцеклетку, в результате чего они и появились на свет, но, в принципе, с самого рождения они казались ему маленькими незнакомцами, принадлежавшими самим себе, а не ему или Карле. Конечно, порой они проносились совсем рядом от него, и он тогда испытывал огромную к ним любовь, но в другой раз их орбиты проходили на большом отдалении, и он только осознавал, какое огромное расстояние лежит между ним и детьми, в особенности когда они проносились по Техасу, подобно кометам, оставляя за собой одни лишь разрушения.

Но зачем говорить все это Джанин? У нее все может быть по-другому. Совсем по-другому.

– Дуэйн, ты огорчен, что сегодня мы остались только друзьями? – спросила Джанин, в третий раз тыча ему между ног пальцем. Она как будто приобрела новую уверенность в себе, которая, однако, требовала постоянного подтверждения.

– О, ничего… как-нибудь переживу, – ответил Дуэйн, стараясь не впадать в излишнюю веселость или депрессивное состояние, на которое намекала она в своем вопросе.

– Нам еще вместе работать и работать, – успокоила она его. – Тебе придется помочь мне в выборе имени. В частности, имени мальчика. Если будет девочка, я уже знаю, как назову ее.

– Как?

– Даниэль. Оно тебе не нравится?

– Очень нравится.