День для Анджелы начался как обычно. Без четверти восемь горничная Анна принесла на плетеном подносе завтрак: апельсиновый сок, тосты, апельсиновый джем, одно яйцо, которое она не всегда съедала, и кофе в маленьком серебряном кофейнике. Иногда она завтракала в постели, но чаще сидела за небольшим столиком у окна, из которого были видны деревья; она использовала эти минуты, чтобы помечтать, подумать. Затем она просматривала свое расписание на день, принимала ванну и одевалась. Без четверти девять она шла к Своим сыновьям и следующие два часа проводила с детьми, иногда она выходила с ними в сад и играла там в мяч или качала их на качелях, расположенных в закрытой части парка и защищенных от любопытных взглядов рядом вечнозеленого кустарника. Без четверти одиннадцать она шла в свой кабинет на втором этаже и разбирала почту. Вскоре приходила Хелен О'Нил, ее секретарша. Они с Хелен отвечали на письма, которые в основном состояли из всевозможных приглашений.

В то утро взгляд Анжелы упал на простой конверт с надписью «Личное», без обратного адреса. Слово «Личное» было написано от руки и подчеркнуто четыре раза. Заинтригованная, она отложила все другие письма и, взяв конверт, приоткрыла его. В нем лежало несколько фотографий. Она бросила на них беглый взгляд и, извинившись перед Хелен, вошедшей в кабинет, пошла в свою спальню и заперла за собой дверь, так, чтобы никто не мог войти. Затем она подошла к двери, разделявшей их с Диком спальни, и также заперла ее. После этого она вытряхнула из конверта все, что там было, на кровать и сосчитала фотографии. Десять штук. И больше ничего.

С пересохшим ртом и трясущимися руками она разложила фотографии и внимательно разглядела каждую. На всех был снят Дик. На восьми из них он был с Джиной Грант, на одной — с какой-то брюнеткой экзотического вида, в ней было что-то азиатское. Ома не была в этом вполне уверена, потому что снимок был немного смазан. На десятой была блондинка, очень молодая и свежая.

Анджела перевернула снимки, на каждом стояла дата и место: «Апрель 1956, Лас-Вегас», «Январь 1957, Чикаго» и так далее.

У Джины Грант было прекрасное тело, отказать ей в этом было невозможно — большая, но высокая грудь, крепкие круглые ягодицы, очень плоский живот, совершенно плоский до самого паха. На двух цветных фотографиях было видно, что светлые волосы у нее всюду. Или, может быть, она специально их обесцвечивает? Одна фотография была особенно непристойной — на ней был снят возбужденный Дик, державший себя за член, как бы предлагая себя. При этом он еще улыбался.

На снимке с брюнеткой он сидел в каком-то типично гостиничном кресле, откинув голову, а она стояла перед ним на коленях. На другой фотографии Дик с Джиной были в позе, которая называется «Путешествие Кука», — Дик лежал перпендикулярно к Джине. Его губы прижимались к ее животу. Даже ниже. Его зад был задран. Дрябловат, с мрачным удовлетворением подумала Анджела. Были еще две фотографии, где они лежали «валетом».

К горлу подступила тошнота, и Анджела бросилась в ванную комнату.

«Кто же прислал эти фотоснимки? — подумала она. — Ник Домингез? Неужели он мог прятаться в чуланах, ванных комнатах, подглядывать сквозь гостиничные занавески, не очень тщательно задернутые? Похожи ли эти снимки на профессиональную работу такого фотографа, как Ник? И зачем он послал их ей после того, как собирал в течение, по крайней мере, нескольких лет? Может быть, Кики была права, говоря, что его интерес к ней имеет какой-то нездоровый характер? Может быть, он просто стремится разрушить ее мир? Но это могло произойти, если бы она ничего не знала о поведении своего мужа, если бы ее мир казался ей спокойным и прекрасным, но он был безвозвратно разрушен. А может быть, он сделал эти снимки и прислал их как ее друг, давая ей оружие, чтобы она использовала его в борьбе за свою свободу? Это означает, что он знает о ее борьбе и знает, что ей нужен союзник. В это она могла поверить — в его печальных эль-грековских глазах было столько понимания.

И о чем только думает Дик, если так неосторожен и забывает о своей «безупречной» репутации? А еще говорит, что его волнует скандал из-за развода. Это просто анекдот!»

Выйдя из ванной, она опять подошла к кровати, чтобы еще раз взглянуть на снимки. У нее возникло желание разорвать эту мерзость. Эти снимки могут уничтожить не только Дика, но их всех. Но нет, она не может их разорвать, она должна использовать их — она просто не могла больше оставаться с Диком. И он теперь может сколько угодно говорить о сыновьях и о том, как отразится развод на их судьбе. Теперь ничто не удержит ее от решительного шага.

Она взяла снимок Дика с блондинкой. Она была такой молодой и выглядела вполне невинной. Они оба лежали на спине, девушка сверху, и его руки обхватывали ее груди снизу. Губы Анджелы скривились в горькой усмешке. С ней он никогда не проявлял столько изобретательности и игривости.

Она сложила фотографии и торопливо запихнула их в ящик комода, завалив бельем. Ей захотелось отмыться от этой грязи, и она пошла принять душ.

Она сильно пустила воду и, пока горячая вода хлестала по ее телу, думала, как показать Дику эти снимки. Разумеется, она это сделает: покажет ему фотографии и посмотрит, как он будет изворачиваться.

Вдруг ей в голову пришла одна мысль: а что, если эти снимки сделаны вовсе не Ником? Может быть, их сделали по заказу Зева Мизрахи и он послал их, чтобы она… У него была власть, свои люди, возможность получить все, что он хочет. Может быть, он считает, что она не знает о похождениях Дика, и думает, что, узнав о них, она его бросит и… Нет, что-то она дала волю своему воображению. Это опасно! Нужно проявлять осторожность, все тщательно продумать. Она была уверена, что снимки прислал один из этих двоих. Но кто? Прислал ли их Ник как друг? Или Мизрахи как интриган? Они были единственными, кому все это было небезразлично. Небезразлично? Да, она была уверена, что для Ника Домингеза она была небезразлична.

Анджела вытерлась тяжелым махровым полотенцем с монограммой. В дверь постучали, но она не откликнулась. У нее не было ни малейшего желания общаться с Хелен или еще с кем-либо из прислуги. Ей необходимо было продумать свои действия, трезво все взвесить. Анджела так хотела с кем-нибудь посоветоваться, но, кроме матери и сестры, обратиться ей было не к кому.

Втягивать свою сдержанную, утонченную мать в это грязное дело она не могла. На Кики она была сердита и практически не разговаривала с ней после той поездки на Ривьеру. Друзья? У нее не было таких друзей, с которыми она могла бы обсуждать подобные вопросы. И все-таки ближе Кики у нее никого не было. На этот раз сестра обязательно поможет ей, потому что очень хочет с ней помириться, чтобы доказать, что действительно любит ее и сожалеет о том, что произошло во время бракосочетания Грейс Келли.

Интересно, можно ли рассказать Кики о фотографиях по телефону? У нее была своя частная линия, отдельная от общего коммутатора. Тем не менее она не была полностью уверена, что их разговор не подслушают. Может быть, вся эта линия прослушивается? Разговор могут услышать и телефонистки, которые нередко за определенную мзду передают наиболее пикантную информацию газетчикам.

Нет, она не может так рисковать. Она использует эти снимки для того, чтобы шантажировать Дика и добиться свободы, однако ей нужно защитить сыновей от скандала. Ситуация была очень деликатная. Ей необходимо вызвать сюда Кики, не сообщая никаких подробностей по телефону. Она может просто сказать: «Приезжай, ты мне нужна», и Кики приедет, даже если съемки в самом разгаре. В этом она не сомневалась.

В дверь опять настойчиво постучали. Наконец она откликнулась:

— Да?

— Анджела, это Хелен. Я жду вас в кабинете. Что-нибудь случилось?

— Нет, конечно. — Эта добросовестная Хелен иногда бывала чересчур навязчивой. Как она смеет без конца стучать в ее дверь?

— Я подумала, нам следует кое-чем заняться. Уже почти половина двенадцатого.

— Не сейчас, Хелен. Я отдыхаю.

— Да, но у вас в час обед с «Калифорнийскими женщинами» в пользу нуждающихся…

— Придется отменить.

— Но вы собирались там выступить…

— Ради Бога! Речь лежит на моем письменном столе — дайте ее кому-нибудь, и пусть ее прочитают. Я не хочу, чтобы меня беспокоили до конца дня. Можете это передать остальным.

Она услышала, как секретарша отошла от двери. Хорошо, что Дик в Капитолии, а то бы Хелен заставила его стучать ей в дверь и требовать, чтобы она пошла на этот обед.

Она подошла к двери и чуть приотворила ее, чтобы убедиться, что секретарша действительно ушла, прежде чем она станет звонить Кики. Сможет ли Кики уехать в середине съемок? Она заказала разговор с Миланом, не задумываясь над тем, какое там время. Утро? Вечер? Ей было все равно. Наконец, к телефону подошла экономка Кики и на ломаном английском объяснила, что Кики находится в каком-то труднопроизносимом месте. На смеси испанского и итальянского Анджела попросила передать Кики, если та даст о себе знать, связаться с ней.

В отчаянии Анджела подумала, что теперь ей придется действовать в одиночку, самой продумать, как поступать дальше. Во всяком случае, у нее есть в запасе несколько часов, чтобы подготовиться. Она знала, что Дик придет домой поздно — сегодня ему надо было присутствовать на каком-то официальном приеме.

Анджела нашла свою ночную рубашку из черных кружев, оставшуюся еще от ее приданого и которую она надевала только один раз. Анджела купила ее, поддавшись какому-то глупому порыву, потом забросила, поскольку та показалась ей слишком откровенной и вульгарной, такую вещь пристало носить любовнице или продавщице во время медового месяца. Но на самом деле она смущала ее, она чувствовала себя в ней так, как будто предлагала себя, как бутерброд, который для придания ему более аппетитного вида украшается зеленью и посыпается перцем.

Для сегодняшнего вечера все это подходило идеально. Ей надо было выглядеть соблазнительной и немного вульгарной. Она долго лежала в ванной, наслаждаясь ароматной теплой пеной, потом насухо вытерлась, предвкушая то, как сегодня вечером она осуществит свой план. Она надушила все тело — даже пальцы рук и ног, а затем надела ночную рубашку. Сейчас ей было жаль, что прозрачное одеяние так и пролежало невостребованным все это время. В нем она чувствовала себя привлекательной и соблазнительной. Кружева облегали ее грудь, сквозь них просвечивала нежная кожа, дразняще выглядывали розовые соски. Разрез доходил до ягодиц. То, что нужно, — она выглядела как шлюха экстракласса.

Покопавшись в ящике, Анджела нашла красный пояс для чулок, сохранившийся еще со времен ранней юности, когда такие вещи казались неприлично-заманчивыми. Она натянула нейлоновые чулки и пристегнула их черными резинками, прикрепленными к поясу. Последний штрих — красные атласные туфли на высоком каблуке.

Открыв дверь, соединяющую спальни, она зажгла одну лампу, так, чтобы большая часть комнаты оставалась в тени. Затем вернулась в свою спальню и достала кипу пластинок — все старые, сентиментальные мелодии, которые она очень любила: «Если б я любил тебя…», «Пленник любви»…

Анджела поставила в ведерко со льдом бутылку шампанского. Лед почти растаял, но это не имело значения. Унося ведерко в комнату Дика и ставя его на тумбочку у кровати, она подпевала пластинке, стараясь вспомнить слова.

«Цветы, — подумала она. — Обязательно должны быть цветы». Бросившись в свою комнату, она схватила вазу с тюльпанами и нарциссами, стоящую у нее на туалетном столике, принесла ее в комнату Дика и поставила рядом с ведерком с шампанским. Тюльпаны и нарциссы — не самые сексуальные цветы, но других у нее не было.

Анджела вернулась в свою комнату, вытащила снимки и разложила их на своей кровати. После этого она прошла в комнату Дика, легла на кровать и стала ждать.

Спустя некоторое время снизу донеслись голоса. Дик желал кому-то спокойной ночи. Горничной? Экономке? Затем он поднялся по лестнице и прошел через зал. Было слышно, как он стучит в дверь ее спальни, затем, немного подождав, он что-то пробормотал и подошел к двери своей комнаты. Он отворил ее и, увидев на кровати Анджелу, ахнул от удивления. Затем быстро закрыл за собой дверь.

Она улыбалась ему самой обворожительной улыбкой, на какую была способна, и он улыбнулся ей в ответ, подходя ближе.

— Что все это значит? — спросил он недоверчивым голосом.

От его взгляда ничего не ускользнуло: ни кружевная ночная рубашка, сквозь которую просвечивала грудь, ни черные нейлоновые чулки, ни пояс с резинками, ни длинный разрез. Она встала с кровати и прижала свой палец к губам, заставляя молчать. Затем обхватила его за шею и поцеловала, проникая языком в его рот, трогая его язык. Руки Дика скользнули по ее телу, зубы слегка прикусили ее язык. Пальцы, лаская, потянулись к ее разведенным бедрам. Вздыхая, издавая, стоны, что-то бормоча, она позволила ему проникнуть в нее пальцами.

Анджела стала медленно раздевать его, пока он целовал ее губы, уши, шею, плечи. Она сняла с него рубашку, расстегнула «молнию» на брюках, затем просунула руку в отверстие и стала нежно поглаживать его, лишь слегка касаясь пальцами. Она не хотела, чтобы он быстро возбудился.

Дик сел на край кровати, пока она снимала с него брюки, затем трусы. Опустившись на колени, она стала целовать его бедра, оставляя на коже влажные следы, однако не дотрагиваясь до его фаллоса. Он откинулся назад и тихо стонал. Затем он потянул к себе ее голову, вцепившись пальцами в волосы и стараясь воткнуть свой член ей в рот, но она покачала головой и засмеялась.

Анджела легла на пол, раздвинув ноги и подняв колени. Наступила ее очередь. Он будет делать с ней все то, что проделывал с теми, другими женщинами. Запах ее тела возбуждал его. Он зарылся лицом в ее лоно, лаская его языком. Когда Анджела получила свое, она оттянула его голову за волосы, потом перевернулась и встала на четвереньки. Он задрал ей рубашку и, увидя ее обнаженные ягодицы, попытался взять ее сзади.

— Нет! — Она показала, чего хочет от него. Потом он опять попытался войти в нее, но она уползла, довольно смеясь. Дик бежал за ней на четвереньках, терпение его уже было на пределе, он был готов взять ее силой.

Анджела поднялась и налила вина. Протянув ему бокал, отпила из своего. Он залпом выпил шампанское и наполнил бокал снова. Затем осушил его и взял бокал из ее рук. Дик потянул ее на кровать, но Анджела опять оттолкнула его и впервые за вечер обратилась к нему:

— В другой комнате — там все приготовлено.

Взяв шелковый поясок от ночной сорочки, Анжела показала, что хочет, чтобы Дик отвел назад руки. Он задержал дыхание, когда она связывала ему сзади запястья. Когда его руки были крепко связаны, она стала дотрагиваться до него, лаская дразнящими движениями, мяла его яички… Он издавал тихие стоны. Улыбнувшись прямо ему в лицо, она произнесла:

— Пойдем.

Когда он нетерпеливо проследовал за ней в спальню, она подвела его к кровати и захохотала:

— Не торопись, внимательно посмотри на каждую из них и скажи, кто возбуждает тебя сильней всего?

Он взглянул на снимки, как бы не веря своим глазам, потом с яростью и изумлением посмотрел на нее. Дик попытался развязать руки, но, прежде чем ему это удалось, она собрала все фотографии и спрятала их за спину. Освободив руки, он подошел к ней.

— Отдай мне эти снимки, ты, стерва!

— Нет, ты их не получишь. Они мои! Еще один шаг, и я закричу так, что подниму весь дом. Дверь не заперта. Все прибегут сюда и увидят эти снимки. Давай, попробуй!

Глаза его сузились, он взглянул на дверь.

«Хочет убедиться? Проверить, действительно ли она не заперта? Или хочет ее запереть?»

— Если только подойдешь к двери, я начну кричать! Давай! Можешь проверить!

Он замер, пытаясь оценить ситуацию. Возбуждение его прошло, вид у него был нелепый, член съежился и обвис. Она опять рассмеялась резким смехом.

— Можешь оставить себе эти снимки, — проговорил он. — Какой тебе от них прок? Ты же не будешь демонстрировать их в суде. Уж только не ты, — фыркнул Дик. — Я всегда подозревал, что ты трахаешься с этим вонючим фотографом Домингезом, госпожа Святоша. Ты заставила его сделать эту грязную работу. Ну и что ты от этого получишь? Только попробуй использовать эти снимки. У меня тоже кое-что имеется на тебя и твоего безволосого приятеля.

— Между нами абсолютно ничего нет. — Смех ее прервался.

— Вбей себе в голову раз и навсегда — ты никуда не уйдешь. Тебе некуда уходить, если только ты не собираешься уйти, бросив своих детей, потому что у тебя кишка тонка использовать эти снимки. И даже если ты пойдешь на это, я найду десяток экспертов, которые поклянутся, что это фальшивка.

Он прошел в свою комнату, захлопнув дверь. Она бросилась за ним и заперла ее, услышав в этот момент его издевательский смех. Сев на пол около двери, она прислушалась и поняла, что он говорит по телефону. Интересно, с кем он собирается консультироваться?

«Кики, ну почему ты не звонишь? Мне так нужна твоя помощь. Я не могу справиться с этим одна. Мама… Может быть, мама сможет мне помочь? Если только она не побоится скандала. И Эдвард. Мама сможет сделать так, чтобы Эдвард помог мне. Если только она согласится. Я должна сделать так, чтобы она поняла, что должна мне помочь. Щепетильная Мари. Она с отвращением отнесется ко всей этой грязи».

Анджела взяла свою черную сумочку из крокодиловой кожи, сделала прорезь в шелковой подкладке, засунула туда снимки и опять зашила дыру. В школе при монастыре ее учили делать очень аккуратные швы.

Анджела почти не спала в эту ночь. Утром она слышала, как Дик спустился вниз к завтраку и в это время к нему пришел Пат Хэггерти, один из его доверенных лиц. Пат остался завтракать с Диком в столовой. Она молилась Богу, чтобы они потом не скрылись в кабинете Дика, как это нередко бывало. Но спустя полчаса они вместе уехали на лимузине. Слава Богу!

Уже одетая, она поспешила вниз. Не говоря никому ни слова, она быстро прошла к гаражу и села в машину, отказавшись от услуг шофера. Если ей повезет и не будет проблем с дорожным движением, то она будет в Брентвуде к трем часам. Слава Богу, ее мать сейчас находится в Калифорнии.

Она въехала в мощенный кирпичом дворик и, выскочив из машины, побежала к дому. И зачем она бежала? Уж если она приехала, несколько минут не имели большого значения.

Анджела нашла свою мать в зимнем саду, та опрыскивала водой папоротники.

— Мама!

— Ты такая бледная, Анджела! Откуда ты? — В ее голосе слышалась тревога.

— Я приехала повидаться с тобой, мама. Я очень рано выехала сегодня.

— И ты не привезла детей?

— Нет. — Анджела поежилась. — Здесь так холодно.

— Да, сегодня довольно прохладно. Пойдем в утреннюю комнату. Там разожжен камин.

Утренняя комната была обставлена мебелью, обитой блестящей белой тканью с желтыми и кремовыми цветами, и имела веселый вид. Горящий здесь огонь немного согрел Анджелу.

— Ты что-нибудь ела сегодня?

Анджела покачала головой:

— Я не останавливалась, чтобы пообедать. Но я не хочу есть.

— Тогда попьем чаю с бутербродами, чтобы ты продержалась до ужина. — Она вызвала свою горничную-шведку и попросила ее принести чаю, бутерброды и несколько пирожных.

— Так что же произошло, Анджела? Я вижу, что-то случилось. У вас, мои девочки, вечно что-то происходит, но должна сказать, Кики всегда удается выпутаться из всего с максимальной для нее пользой.

— Да, это так. О, как я хочу, чтобы она была здесь! — По ее лицу покатились слезы.

— Ты не ребенок, чтобы плакать, Анджела. Расскажи мне о своих неприятностях.

— Мама, я хочу получить развод.

— Я не удивлена. — Мари торжественно кивнула. — Только я не знала, как долго это протянется. Но ты должна быть абсолютно уверенной, Анджела. Разводы — неприятное дело. Из-за этого пострадают и дети, и твоя репутация, и репутация Дика. Будет много грязи. Ты готова выдержать скандал, все эти сплетни в прессе?

— Ну ты же выдержала все это. Ты ведь развелась с отцом.

— Да, но у меня была другая ситуация. Не забывай, я не была известной личностью, мой муж не был губернатором. Кроме того, у меня просто не было выбора — меня бросили с двумя детьми без копейки денег на милость моего брата. Мне ничего другого не оставалось делать, как развестись.

— Мне тоже ничего другого не остается, мама.

В комнату, постучав, вошла горничная, неся в руках поднос — на нем стоял серебряный чайник, датский «королевский» фарфор, тонюсенькие бутерброды на черном хлебе без корочек. Мари говорила, что есть белый хлеб — это варварство, цивилизованные люди не должны себе это позволять. Анджела всегда поражалась, каким образом ее мать приходила к таким выводам и постоянно им следовала. Мари была поразительно уверенным в себе человеком! Почему же у нее, ее дочери, не было этого качества? А вот у Кики это было.

Когда горничная вышла, Анджела опустилась на пол и положила голову матери на колени.

— Помоги мне, мама, помоги мне! Я сама не справлюсь!

Мари вспомнила другую девушку, которая так же обхватывала колени своего брата. Как она умоляла Джулиана помочь ей…

— И что бы ты ни думала, мама, не говори о детях. Я не могу жить только для них. Я не могу оставаться с Диком даже из-за детей! — Она разразилась рыданиями.

Мари гладила ее по густым растрепанным волосам. Ей хотелось нагнуться, зарыться лицом в эти волосы, так похожие на волосы ее отца, почему-то всегда немного пахнущие жасмином. Неожиданно комната наполнилась запахом Нового Орлеана. Как жестоко, что спустя много лет ее беспокоит этот призрак из прошлого — запах буйных цыганских волос ее собственной дочери! Она постаралась взять себя в руки.

— Хорошо, если тебе нужна помощь, давай лучше поговорим об этом, — энергично произнесла она.

Анджела подняла заплаканное лицо.

— Так ты действительно мне поможешь?

— Ну конечно. Ты пришла ко мне за помощью и думаешь, что я тебе откажу?

— Я думала, может быть, сама идея развода оттолкнет тебя — скандал и все, что с ним связано. Я знала, что ты смогла преодолеть в случае с Кики, но со мной? Я просто не надеялась.

— Если я смогла поддержать Кики, то смогу все сделать и для тебя. Я — твоя мать, Анджела, и ничто не помешает мне сделать то, что нужно. Я не боюсь ни Дика, ни его отца. Меня пугает только одно — что ты несчастлива.

«А может быть, я боюсь, что в конце концов ты возненавидишь меня, как я возненавидела свою мать. Да, она пыталась помочь мне, как и я хочу помочь тебе, но она все-таки позволила мне выйти замуж за Рори Девлина, а затем молчала все те годы, когда он унижал меня так, как только может мужчина унижать женщину. Я старалась отговорить тебя от брака с Диком Пауэром, но все же я согласилась на него. Но я уже достаточно молчала. Я не буду ждать, как ждала моя мать, пока вокруг нас не рухнули стены».

В глазах Мари стояли слезы, и Анджела была поражена этим. «О Боже, Кики никогда в жизни не поверит этому. Мама плачет!»

— А Эдвард, мама? Он тоже поможет нам?

— Эдвард не очень хорошо себя чувствует в последнее время. Как ты знаешь, сейчас он во Флориде. Но все равно ты можешь рассчитывать на его поддержку, я в этом уверена. Эдвард сделает все, что я его попрошу. Теперь скажи мне: ты разговаривала о разводе с Ричардом?

— Да, несколько раз. Но он не желает слушать об этом, считая это моей детской причудой. Он говорит о детях и о церкви. Ему глубоко наплевать на церковь, но он притворяется, что это его волнует, что развод испортит жизнь мальчикам. Но на самом деле его волнует только собственный престиж и репутация. Ну и карьера, конечно, тоже.

— Да, это безусловно его очень заботит. — Мари секунду помолчала, задумавшись. — Я хочу быть уверенной в том, что ты полностью отдаешь себе отчет о последствиях развода, от чего ты отказываешься. Сейчас ты находишься в центре событий. Может быть, если бы я попала в Белый дом, то с отвращением отнеслась бы к этому аквариуму, но ты и Кики… И конечно, нельзя забывать о детях.

— Мама, я в отчаянии! В моем положении я не могу бесстрастно рассуждать, что хорошо или плохо для детей, что я приобрету или потеряю. Мне нужно подумать о себе самой. Я так несчастна! Я… — Голос ее осекся.

— Это из-за его неверности?

— Значит, ты об этом знаешь? Ты слышала об этом?

— Так, ходили слухи. — Она поморщилась от отвращения. — Однако женщины как-то мирятся с неверностью. Если бы этого не было, то разводов было бы больше, чем жен.

— Я тоже мирилась с этим, притворялась, что ничего нет. Но больше не могу. У меня есть снимки. Мама, это не просто измена, это… это что-то особенное. Но я их тебе не покажу. Они слишком отвратительные.

— Снимки? Кто тебе дал эти снимки? Ты что, нанимала детектива?

— Они пришли по почте. Я не знаю, кто их прислал.

Мари внимательно посмотрела на нее.

— Ты действительно не знаешь?

— Могу только догадываться. Но это не имеет значения. Вообще-то я не намерена их использовать, может быть, только в самом крайнем случае, если меня вынудят и у меня не будет выбора. Но дело даже не в неверности Дика — это чувство пустоты, холодность в отношениях, отсутствие простого человеческого контакта. Дело не только в том, что я его больше не люблю, просто он никогда-никогда не любил меня. Никогда! И ты знала об этом, мама. Ты предупреждала меня. Почему, ну почему я тебя не послушала? Как может жить человек без любви, мама?

Вспомнив об Эдварде, она замолкла и покраснела.

— Ой, мама, прости…

— Не за что прощать. Понимаешь, когда я выходила замуж за Эдварда, я прекрасно понимала, что делаю. Я не искала любви. К тому времени мне было более чем достаточно любви.

Анджела погладила мать по щеке.

— Ведь ты любила отца, правда? Очень сильно?

— Да, очень. Может быть, настолько сильно, что я не могла, не могу полюбить никого другого. Но я знаю, что у тебя совсем не так. Тебе нужна любовь.

— Да, мама. Очень, очень! Я так рада, что ты понимаешь меня. У меня никогда не было своего дома. Я отказалась от карьеры и ничего не получила взамен. Ты же видишь, что это так, ведь правда? Что я больше не могу так жить? — И она разрыдалась — горькие сухие рыдания сотрясали все ее тело.

Мари стала успокаивать Анджелу, встревоженная ее состоянием.

— Да, я вижу это, Анджела. Конечно, вижу. И тебе не нужно сегодня возвращаться домой, переночуешь у меня. Завтра поедешь домой, заберешь детей и вернешься сюда. А потом начнем действовать. Тогда все и закрутится.

Анджела нервным движением отбросила с лица волосы.

— Но если я вернусь за детьми, он не отпустит меня.

— Разумеется, отпустит, он не в силах остановить тебя. Но ты не можешь сделать одного — оставить дома детей, надеясь, что заберешь их через несколько дней. Тогда они могут предъявить тебе обвинение в том, что ты их бросила. Возвращайся завтра, притворись, что все нормально, что ты его простила. Скажи, что хочешь провести несколько дней с детьми у меня. Возьми немного вещей. Ты сама увидишь, это будет нетрудно. А теперь позвони домой. Попроси передать, что ты здесь и вернешься завтра.

Получалось, что все не так уж и сложно. Конечно, будет проще, если она притворится, что простила Дика, чтобы можно было уехать с детьми без особых осложнений. Но как только она уедет, она просто перестанет с ним разговаривать и скажет одну фразу: «Пусть он имеет дело с моими адвокатами». О Боже, какое счастье — никогда больше с ним не разговаривать!

— О, мама, просто не могу поверить, что это так просто. Что с сегодняшнего дня — нет, с завтрашнего… и все! Так быстро!

— Если уж ты на что-то решилась, то надо действовать быстро, как можно быстрее. Действовать решительно. Я это уже давно поняла.

— Ты имеешь в виду ту ночь в Новом Орлеане? Да, я все это помню, — тихо сказала Анджела. — Я часто думаю об этом. Как я уезжала от отца, как стучали колеса вагона «про-щай, про-щай», оставляя отца где-то далеко.

— Только отца там не было, его там не было уже давно. Поезд увез его от тебя задолго до этого.

— Я знаю, мама, я знаю. Я об этом тоже думала.

— Ну ладно, Анджела, это все в прошлом. Скоро мы выпьем за твое будущее. Как только покончим с этим разводом, ты сможешь оставить детей у меня и поехать путешествовать. Может быть, навестишь Кики.

— Ой, мама! Если бы я только знала, какая ты у меня замечательная! Мне бы так хотелось, чтобы и Кики была здесь, чтобы мы были здесь все втроем. Я пыталась прошлым вечером связаться с ней, но ее экономка сказала, что она куда-то уехала.

— Да, я знаю. Она все еще работает над «Войной и миром», — объяснила Мари. — Она сейчас в Югославии. Я разговаривала с ней на прошлой неделе. Надеюсь, что фильм будет иметь тот успех, о котором она так мечтает. Кики говорила, что фильм сделает ее самой большой звездой Европы, и тогда Голливуд станет умолять ее вернуться. Я думаю, она на это и рассчитывает. И очень надеюсь, что она добьется своего в Европе.

— А что тогда будет с Виком и Никки, если она насовсем вернется сюда? — спросила Анжела. — Но будет прекрасно, если мы все опять будем вместе, ведь правда? Малышка Рори и Никки, и Кики, и мы — мы все — ты, я и мои мальчики…

Она даже не обратила внимания, что в этой компании не нашлось места ни для одного мужчины.