Отзывы были хотя и не восторженные, но хорошие. Пьеса оказалась забавной, а игра актеров — привлекательной. Кики Девлин играла неутомимо, выглядела обаятельно и, конечно, радовала глаз зрителя. Однако самой заметной фигурой на сцене, по единодушному мнению критиков, была Анджела дю Бомон с ангельской внешностью, чья интерпретация роли Виты была чувственной и озаряющей. Ей прочили яркое будущее.

Кики читала эти отзывы со смешанными чувствами. С одной стороны — но не это главное, — она гордилась за сестру. С другой — она была в ярости. Анджела превзошла ее еще раз — если не на сцене, то в жизни. Она поклялась себе, что больше никогда не будет играть с Анджелой в одной пьесе.

Анджела снова и снова смотрела на фото, помещенное в журнале «Лук». Ее запечатлели во время выхода на финал, и комментарии представляли собой хвалебные отклики по поводу художественного вкуса новой актрисы бродвейской сцены. Мелким шрифтом было названо имя фотографа — Ник Домингез; его фото было действительно великолепным. Анджела надеялась, что ее отец, где бы он ни находился, увидит ее в журнале и будет рад за нее.

Мари поздравила с хорошим выступлением обеих дочерей. Но вместо удовольствия от этой похвалы Кики переполняла злость. Как это похоже на мать! Когда выступала только она, Кики, мать относилась к этому неодобрительно. Но теперь, когда к ней присоединилась Анджела, Мари неожиданно решила, что быть актрисой все-таки можно, в конце концов, это не так уж и бросает тень на происхождение. Значит, именно Анджела повлияла на отношение матери. Получается, что она просто застрахована от неверных поступков.

Во время следующего вечернего спектакля на сцене произошел небольшой инцидент. Кики пила эль (для публики это было шампанское) и опрокинула бокал на грудь Анджелы дю Бомон. А потом, во время финальных выходов, Анджела дю Бомон постоянно выбирала такое место, чтобы закрыть собой Кики Девлин.

В тот вечер они сильно поссорились из-за своих «выступлений», а потом вместе смеялись, и в конце концов Анджела призналась, что последние два года, то есть все время, пока она училась в колледже, она тайно встречалась с мужчиной.

— Ах ты, хитрая лиса, — сказала Кики. — Кто он?

— Дик Пауэр.

— Дик Пауэр? Не могу поверить. Ты и в самом деле хитра — и все это за моей спиной.

Она впервые потеряла голову, увидев Ричарда Пауэра в танцевальном клубе Саутгемптона, когда ей было всего шестнадцать. Обстоятельства той встречи были весьма романтическими: шла война, она поехала на свой первый настоящий бал, и майор Ричард Пауэр, который был старше ее на десять лет, выглядел просто великолепно в форме летчика.

Заговорили они в буфете. На серебряном подносе осталось всего два бутерброда с устрицами под названием «Рокфеллер», и когда они одновременно потянулись за ними, он торжественно вручил ей предпоследний, оставив последний себе.

— Хорошо, — сказал он, проглотив свой. — А вы знаете, почему они так называются? — спросил он с серьезным видом.

— Думаю, что знаю, — честно призналась она. — Чтобы передать богатство самого блюда, устрицы приготовлены по-особому, роскошно.

— Неверно, — произнес он. — Такой способ приготовления впервые применили в Новом Орлеане. Кажется, старик Джон собирался отобедать в известном ресторане этого города, и повар хотел приготовить в честь старого пирата особое угощение. Он все перебрал в памяти, пока не остановился на новом рецепте с прослойкой шпината, — вероятнее всего, потому, что деньги господина Рокфеллера такие же зеленые, как шпинат, — отсюда и устрицы «Рокфеллер».

Она мило улыбнулась, глядя на него из-под пушистых ресниц.

— Я уверена, что вы правы. Но известно ли вам, что их неправильно подают?

Он наклонил голову.

— Как это неправильно?

— Устрицы «Рокфеллер» всегда подают на слое крупной соли, а эти — нет.

Он улыбнулся, молчаливо признавая ее осведомленность и повел ее в танцевальный зал.

Во второй раз они танцевали спустя два года — на вечере в честь отъезда сестер. Хотя Ричард Пауэр и сестры Девлин были едва знакомы, его имя было в списке желанных холостяков, по которому секретари, ведающие приемами, рассылали приглашения на вечеринки для молодежи. (Несмотря на то, что теперь он был новоизбранным конгрессменом от штата Калифорния, его семья имела владения в Ист-Хемптоне.)

Он пригласил Анджелу на танец, дав понять, что не докурить сигару можно только в исключительных случаях.

— Видите, как я ценю вас. Женщина — всего лишь женщина, а хорошая сигара — это нечто большее.

— Редьярд Киплинг, — сказала она. — «Помолвленные».

Он от души рассмеялся.

— Прекрасно! Рад слышать, что вы получили хорошее образование. Мне очень нравится, когда девушки образованны.

— Образованная леди заслуживает похвалы, — сказала Анджела с застенчивой улыбкой.

— Томас Джефферсон.

— Очень хорошо, сэр. Радует, что мужчина, которому предстоит быть политиком и благодетелем своего народа, тоже хорошо образован.

И снова он рассмеялся, оценивая ее острый ум.

Ей понравилось беседовать с ним, хотя в этот раз она не была так увлечена им, как в первую встречу, когда ей было шестнадцать. Дело в том, что ее внимание было приковано к симпатичному фотографу, который весь вечер оказывался неподалеку от нее. И, сравнивая внешность двух мужчин, она признавалась себе, что темноволосый смуглый фотограф был гораздо привлекательнее голубоглазого блондина Пауэра.

Спустя год Анджела и Дик Пауэр встретились еще раз.

Он только что покинул теннисный корт клуба «Медоу» и направлялся в раздевалку; в это время она наблюдала за его игрой и думала, стоит ли привлекать к себе его внимание. Он хорошо выглядел — высокий рост, красивый загар, необыкновенно белые зубы и улыбка, потому что матч выиграл он. И вдруг, хотя она не сделала ничего такого, чтобы он заметил ее, он подошел и сказал:

— Вам повезло, что вы не в городе.

Она сняла темные очки, посмотрела ему прямо в глаза.

— Почему?

Он показал на ее сигарету.

— В 1908 году был принят указ, запрещающий женщинам курить в общественных местах Нью-Йорка под угрозой штрафа или лишения свободы или и того и другого вместе.

— Вот поэтому я и курю здесь, а не в городе. В сборнике «Дамский этикет» 1923 года сказано: «Курить или жевать жевательную резинку можно, прогуливаясь за городом, но ни в коем случае в городе».

— Если вы обещаете не жевать табак или резинку, то, может быть, я угощу вас бокалом вина, если, конечно, вы достигли того возраста, когда это разрешено.

— Я обещаю… и мне разрешено. Знаете, как приходит пора выходить в свет, так и разрешается.

— Ну, тогда встретимся в баре.

— И с тех пор мы встречаемся, — призналась Анджела своей сестре. — В Вашингтоне, когда я училась, мы тоже встречались. Никто этого не знал. Конечно, я жила в «Мейфлауэре», и он никогда не заходил в мою комнату. Но теперь, когда я живу здесь, с тобой, мне не хочется играть в прятки и из всего делать тайну. Это глупо. В конце концов, я теперь актриса и нет причин прятаться.

Кики тут же посоветовала не ложиться с ним в постель.

Почувствовав себя задетой, Анджела произнесла:

— Тебе ли говорить такое? Ты спишь со всеми. Но ведь я и не… потому, что он даже не пытался. Интересно, почему? Думаешь, мне не хватает привлекательности? Ты прекрасно знаешь, что я ни с кем не спала.

— Ну, уже и пора бы, только не спи с тем мужчиной, на которого есть серьезные виды. Предположим, ты решила выйти за него. То, что ты еще не трахалась, придает этому особый оттенок. А мужчины вроде Дика Пауэра спят с каждой, кто попадет в их поле зрения и хочет этого, но никогда не берут в жены тех, с кем спят. В общем, если ложишься в постель с теми, кто имеет для тебя значение, значит, кое-что теряешь. Если хочешь трахнуться, спи с теми, кто для тебя ничего не значит, с теми, о которых ты мало что знаешь, кроме их тела. Посыльный в гостинице, бармен, таксист. А потом забудь, что они существуют. Если крутишь постельные дела с никчемными мужчинами, остаешься всегда свежей и привлекательной для тех, с кем выходишь в свет.

— Значит, ты просто гуляла с теми ребятами из городка, когда мы жили в «Чалмерсе»?

— Конечно, дурашка. А откуда можно почерпнуть какую-нибудь практику? Так что помни, если тебе действительно нравится Дик Пауэр, не позволяй ему заходить далеко. Все говорят, что он просто сластолюбец. А если спишь с таким типом мужчины, он никогда не воспримет тебя всерьез. Сластолюбец, пока трахается, не думает о той, с кем он это делает.

На лице Анджелы появилось выражение отвращения.

— Откуда ты знаешь, что он сластолюбец? Ты что…

Сначала Кики понимающе улыбнулась, потом ответила:

— Конечно, нет.

— Ах, я забыла, — раздраженно воскликнула Анджела. — Ты бы не смогла этого делать с ним, потому что он кое-что значит.

— Нет, на меня это правило больше не распространяется. Я была замужем. Разведенные могут заниматься этим с кем угодно. Но если бы я думала о замужестве, может, и не стала бы. Все зависит от конкретного случая.

— Значит, ты устанавливаешь себе такие правила, какие тебе удобны на данный момент, — проговорила Анджела с негодованием. — Тебя не поймешь. Но эти сплетни про Дика! Какая чушь! Про него так сплетничают, потому что он богач и из известной семьи. И все сплетничают про его отца, потому что он влиятельный человек, глава киностудии. Люди просто завидуют.

— Слушай меня. Я лично не поручусь за достоверность этих слухов, но подобные разговоры о нем ходят в разных местах. Когда я играла с Ритой Гловер в «Потерянной любви»… сейчас услышишь кое-что жареное… Он пару раз появлялся в ее гримерной. Это, конечно, ничего не значит. Но Рита ест мальчиков на завтрак и потом выплевывает косточки на обед. — Кики злорадно улыбнулась. — Но если ты о нем всерьез, я ничего не скажу Мари. У нее будет припадок. Она сильно-сильно рассердится на свою Анджелу, а ты ведь этого не хочешь сейчас, так?

— Перестань, Кики! Ты же знаешь, что я просто встречаюсь с ним. И ничего серьезного у меня к нему нет. Мне не нравятся блондины.

— Я знаю. Тебе всегда нравились мальчики, похожие на отца. Я помню, как еще в детстве ты выдумывала всякие штучки, чтобы обойти меня и стать любимицей отца.

Анджела промолчала. Она не пойдет на поводу у Кики. Кики всегда говорила так, словно Анджела стремилась завоевать расположение отца, а когда он ушел из семьи — расположение матери.

Может быть, Кики права. Может, поэтому прошло более двух лет, а она все думает о том фотографе — только потому, что он… Да, если это так, то ей надо проверить голову. Любая другая была бы счастлива иметь такого поклонника, как Дик Пауэр. С ее стороны было глупо думать о другом мужчине, которого она видела только раз, когда у нее был Дик Пауэр.

— Послушай, Кики, ведь все это несерьезно, — продолжала она повторять, — но если бы было всерьез, то почему мать была бы против? Дик — желанный мужчина и по положению в обществе, и материально.

— Перестань, Анджела. Ты же знаешь, как мать относится к католикам и особенно — к ирландским католикам.

— Это же смешно. Я до сих пор сама католичка, хотя и ты и мать не этой веры. Она знает, что я всегда думаю о церковном браке.

— Мне кажется, она всегда надеялась, что ты присоединишься к нам. И тебе должно быть известно, что, хотя она и плохо знает Пауэров, она их всех презирает. Она считает старика Пауэра совсем простым человеком. А ведь он занимается кинобизнесом, моя дорогая. Для нее нет ничего хорошего в том, что ее дочери в театре, а что уж говорить о киностудии? Я тебе повторяю: ходи с ним, только не говори Мари!

Но Анджела перестала встречаться с Диком. Она не предполагала, что ее мать будет до такой степени против их встреч. А вот Кики, должно быть, права. Вероятно, мать будет сильно возражать. Может быть, она сама и подозревала это с самого начала и именно поэтому скрывала, что встречается с Диком. Она боялась навлечь на себя гнев матери, ее немилость… Она просто не могла этого допустить.