ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

По пути домой Свифта занимала одна-единственная мысль. Эми солгала ему, что ей не понравился их поцелуй, просто солгала. Он так и сяк обдумывал эту мысль, пытаясь понять причину. Она никогда не лгала, тем более в каких-то важных вопросах. В мелочах, может быть, особенно когда была рассержена или чувствовала, что ей что-то угрожает. Но никогда в главном.

Он не знал, как смотреть ей в лицо, не знал даже, хочет ли он ее теперь. Она выглядела такой испуганной, до дрожи. Что привело ее в такой ужас? Единственное, в чем он был убежден, что это касалось сексуальной стороны их отношений. Но он чувствовал, что источник этого ужаса где-то гораздо глубже, что тут таится еще что-то необъяснимое и ему пока не известное.

Когда они подошли к ее дому, она повернулась к нему.

— Ну теперь ты, конечно, собираешься проявить себя как типичный, самодовольный самец и будешь настаивать, что мне понравилось то, что ты там творил.

Выбитый из колеи, он смотрел на нее, не зная толком, что сказать. И сказал то, что камнем лежало на душе:

— Ты никогда не врала мне ни в чем важном, Эми. Если бы мне пришлось выбирать то единственное в мире, на что я мог бы положиться, это стало бы твое слово.

Она вся сжалась и отвернула лицо, как будто он ударил ее. По ее реакции Свифт понимал, что затронул ее совесть. Закрыв глаза, она неровно дышала, ноздри у нее трепетали. Он глянул вниз и увидел, что ее руки сжаты в кулаки. Через несколько секунд она выкрикнула:

— Ты думаешь, ты такой ловкий! Ты взовешь к моей чести и заставишь меня признать, что мне все это понравилось, не правда ли? Так вот, подумай еще раз. Я никогда не признаю этого, никогда.

— Эми, я вовсе не стараюсь…

— Не ври. — Она вскинула на него полные боли глаза. — Ты думаешь, что уже победил одним этим ничего не значащим поцелуем. Что мы опять вернулись к нашему обручению. Что ты настоишь па том, чтобы я вышла замуж за тебя. Я знаю тебя! Не думай, что я не знаю тебя!

Свифт стиснул зубы.

— Вот видишь? Ты же не можешь отрицать этого, ведь не можешь? Все вы, мужчины, одинаковые. Вам нужно контролировать положение, и тем или иным способом вы добиваетесь своего. Ты прекрасно знал, что случится. И ты обманул меня, сказав, что освободишь меня от моего обещания, зная, что я клюну на эту приманку. Ты знал, что выиграешь, еще до того, как вызвал меня на спор.

Свифт не стал ловить ее на том, что сейчас она фактически призналась, что ей понравился поцелуй.

— Эми, это какое-то безумие. Зачем я стал бы обманывать тебя?

— Зачем? — Она ткнула его пальцем в грудь. — Я хочу, чтобы ты кое-что понял. Перед тобой женщина, которая никогда не будет целовать твои сапоги. Никогда!

Свифт разинул рот.

— Мои сапоги? Эми, когда я хотя бы…

— Я прошла через все унижения, которые выпали на мою долю. И больше никому и никогда не удастся обрести надо мной такой власти. Никому!

С этими словами она повернулась и побежала через двор. Чуть не упала, споткнувшись о торчащий корень, взлетела вверх по ступенькам и принялась лихорадочно отпирать дверь, будто он преследовал ее по пятам. Он молча смотрел ей вслед.

— Спокойной ночи, мистер Лопес, и приятного избавления от меня, — бросила она через плечо.

Она ворвалась, наконец, внутрь и захлопнула за собой дверь. Секундой позже он услышал звон бьющегося стекла и сдавленное, рыдающее «Проклятие!», заставившее его сердце сжаться. Он подошел ближе, чтобы лучше слышать.

— Эми, с тобой все в порядке?

— Со мной все будет в порядке, когда ты уберешься с моего двора.

Он услышал грохот и «Ох!», от которого внутри у него все перевернулось. Вскоре зажегся свет. Свифт прислонился к росшему поблизости дереву и решал, что ему делать сейчас, когда она в таком подавленном состоянии. Она быстрее признается в том, что тревожит ее. Но и разлад с ней грозил серьезными осложнениями.

Пока он так размышлял, Эми подошла к окну в гостиной и, сложив руки лодочкой, прижала их к стеклу и долго вглядывалась в темноту. Она посмотрела прямо на него, потом вздохнула с облегчением. Значит, она его так и не увидела и решила, что он ушел; Он слегка улыбнулся.

Свет лампы переместился из гостиной в ее спальню. Через кружевные занавески Свифт прекрасно видел ее и знал, что на его месте белый человек, наверное, ушел бы. Джентльмен-то уж точно.

Он был в ее спальне ночью, и занавески изнутри казались гораздо более плотными. Она изогнулась, чтобы расстегнуть сзади свое голубое шелковое платье. У него сжалось горло, когда она стянула рукава со своих изящных рук — именно так, как он и мечтал. Она расшнуровала корсет и отбросила его в сторону. По пути к бюро стянула панталоны и нижнее белье.

Положив на бюро ночную рубашку, она сняла через голову сорочку. Свифт замер, обхватив себя руками, когда она небрежным жестом швырнула ее на кресло. В горле у него пересохло.

Она была прекрасна, чертовски прекрасна. Тело ее неясно светилось через сеть кружев, восхитительно белое, с узкой спиной, тоненькой талией и самыми прелестными бедрами, какие он когда-нибудь видел. Его женщина. В обществе белых людей ужаснулись бы, увидев его стоящим здесь с изумленно открытым ртом, но если подглядывать было грехом, он согласен пойти в ад.

И тут он увидел их. Шрамы. Уже давно зарубцевавшиеся, ставшие почти белыми, они тем не менее были, целая сетка белых рубцов, во всех направлениях пересекавших ее спину и бедра. Он почувствовал себя так, как будто его ударила копытом лошадь. Земля ушла у него из-под ног. Если бы не дерево, он, наверное, упал бы. Кто так безжалостно сек ее? Не Сантос. Когда-то, годы назад, Свифт видел спину Эми, когда она купалась, и на ней не было никаких отметин от кнута после ее истории с команчеро. К горлу его подступила тошнота.

Маленькая девочка выросла и прошла свой тяжкий путь. Ты же знаешь, какими бывают сны. Иной раз в них нет вообще никакого смысла. Ее голос эхом отдавался у него в мозгу, нарочито веселый, чтобы скрыть боль. А затем в голове у него всплыли его собственные слова, разрывая ему теперь сердце. У тебя совсем не осталось мужества, чтобы дать сдачи, если кто-нибудь ударит тебя. Что случилось с тобой, Эми? Ты сама когда-нибудь задумывалась над этим? Тогда она просто глядела на него своими огромными, блестящими глазами, в которых не было ни осуждения, ни враждебности. Прости, если я стала разочарованием для тебя. Но я выжила и сохранила здравый рассудок, Свифт. Разве этого недостаточно?

Слезы бежали по его щекам, слезы бессильного гнева. Я прошла через все унижения, которые выпали на мою долю. И больше никому и никогда на удастся обрести надо мной такой власти. Никому! Свифт прижал руки к животу и, скользнув спиной по дереву, сел на землю. Почему ты не подождала меня в Техасе, Эми, как мы договаривались?

Сейчас, здесь, в темноте, Свифт плакал. Со стыдом, — потому что она так долго ждала его на этой пыльной ферме, веря, что он придет, как обещал. С раскаянием, — потому что он был слишком слеп, чтобы увидеть, что та храбрая, великолепная девочка, которую он когда-то знал, осталась такой же храброй и великолепной, только по-другому. Ты хочешь ударить меня, Эми? Или ты для этого слишком труслива? Ну давай, я разрешаю тебе разок безнаказанно стукнуть меня. И, Господи благослови ее душу, она приняла вызов и сделала это. Хотя, наверное, была вне себя от ужаса.

Все недавние воспоминания встали перед глазами. Он был так жесток к ней, сам того не понимая. Я просто перекину тебя через седло своей лошади. У тебя нет выбора! Ты моя! Я здесь, я остаюсь и советую тебе чертовски хорошо подумать над тем, что ты будешь с этим делать.

Время стало безразличным для Свифта. Лампа погасла, бросив последний слабый отблеск на спальню. Поднялся ветер, обдувая ему голову, забираясь под рубашку. А он все сидел здесь, вглядываясь в темноту и проклиная себя за каждое необдуманное слово, которое он сказал ей с тех пор, как приехал в Селение Вульфа.

На следующее утро Эми увидела его, как только проснулась и встала с постели. Он сидел во дворе под сосной, без пиджака, его голубая рубашка была испачкана в грязи, ее обеденная корзинка и шаль лежали рядом с ним. Она на цыпочках подобралась к окну, вглядываясь в него сквозь кружево занавесок. Он был каким-то подавленным, как будто кто-то умер.

Ее охватил страх. Она опрометью бросилась к двери. Холодный утренний воздух проник через тонкую рубашку, заставив вздрогнуть.

— Свифт? О Господи, что случилось? — Ее первая мысль была о семье Лоретты: кто-нибудь там был ранен, и его послали, чтобы сказать ей.

— Ничего, Эми. Я просто сижу здесь и думаю.

— Думаешь? — повторила она. — Ты что же, просидел здесь всю ночь?

— Да. Мне нужно поговорить с тобой.

— О! — Она выпрямилась, чувствуя себя как-то неспокойно. — Ты не замерз?

— Я бы не отказался от чашечки кофе.

— Я уверена, что у Лоретты кофейник уже на плите.

— Я хочу твоего кофе. Могу я пройти в дом?

— Ну… — Эми с беспокойством посмотрела в сторону города. — О чем ты хочешь говорить?

— О нас. О множестве других вещей.

— Дай мне хоть одеться.

Он взглянул на ее ночную рубашку.

— Ты прекрасно выглядишь и в этом.

— Не пори чепухи.

Свифт медленно собрал ее вещи и, оттолкнувшись от дерева, встал. Он был весь какой-то скованный и заторможенный.

— Никакой чепухи в этом нет. Пойдем поставим кофе на плиту.

Он неуверенной походкой прошел мимо нее к дому. Она вошла вслед за ним внутрь. Он уже гремел дверками ее печки на кухне.

— Я скоро приду.

Он высунул голову из-за двери.

— Эми, ты и так одета от горла до пят. Иди сюда, к печке, дорогая. Ты вся дрожишь. Здесь остались горячие угли, и я уже подбросил щепок. Через пару минут в ней будет пылать огонь.

Она стояла, не двигаясь с места, вовсе не уверенная, идти ли ей к нему или нет. После прошлой ночи…

— Эми…

Она медленно двинулась к двери кухни, каждый шаг требовал усилий. Когда она появилась в дверном проеме, он взглянул на нее, указал на стул и твердым голосом предложил:

— Садись. Пришло время нам поговорить обо всем подробно.

Ей не понравилось, как это было сказано.

— Я когда-нибудь обрету опять мир и спокойствие в собственном доме?

— Возможно, даже быстрее, чем ты думаешь.

Эми присела на стул, подсунув ночную рубашку под колени и нервно оглядывая себя, опасаясь, что он может что-нибудь разглядеть через тонкий хлопок.

— Успокойся. Прошлой ночью я видел гораздо больше и не бросился вышибать дверь. Надеюсь, что и сейчас смогу удержаться в рамках приличий.

Он повернул стул и с усталым вздохом уселся на него верхом. Эми так и сяк крутила его слова, пытаясь вникнуть в их смысл.

Как бы поняв, над чем она раздумывает, он сказал:

— Я стоял под деревом прошлой ночью, когда ты раздевалась.

Ее охватила волна негодования.

— Что ты делал?

— Я… — Он оборвал себя. — Ты прекрасно слышала, что я сказал.

— Да как же ты посмел?

— Я просто низкий подлец.

— Должно быть, так оно и есть.

Он сложил руки на спинке стула и прижался к ним лбом.

— Мне жаль. Я знаю, что это не многого стоит, но все-таки мне жаль. Правда, до некоторой степени. С другой стороны, я рад, что так поступил.

— Я должна принять извинения, когда ты вовсе и не жалеешь о содеянном?

— Это не имеет значения. — Он поднял голову и прижал руку к лицу. — Черт побери, теперь ничто больше не имеет значения.

Эми никогда не видела его таким.

— Свифт?

— Я уезжаю.

— Уезжаешь?

— Да.

— К-когда?

— Сегодня. — Он еще раз вздохнул. — Ты в конце концов победила, Эми. Я больше не держу тебя нашим обручением. Ты свободна.

Эми не могла поверить своим ушам.

— Это из-за вчерашней ночи?

Он провел рукой по лицу и по спутанным ветром волосам. Его усталые измученные глаза остановились на ней.

— Да, но совсем не по той причине, что ты думаешь

Его рот скривился в усмешке.

— Я же не проиграл того пари, и ты прекрасно это знаешь. Тебе совсем не не понравилось то, что произошло, тебе не понравилось то положение, в которое это тебя ставило. Обручальное обещание пущено на ветер, пусть летит. Теперь ты можешь быть честной.

Щеки у нее залила краска.

— Это очередной обман? Он мягко рассмеялся.

— Никаких обманов. Мне не нужны теперь никакие обманы. Если мне захотелось бы быть подонком, я им и стал бы. Отволок бы тебя в спальню, сорвал с тебя одежду и потребовал то, что мне принадлежит. — Он поднял одну бровь, как бы ожидая, что она на это скажет. — И не принимай это за угрозу. Я просто говорю, как есть. Зачем мне какие-то обманы?

— Тогда почему… почему ты уезжаешь?

— Потому что я превратил твою жизнь в сплошной кошмар, и знаю, почему так получилось. — Он посмотрел ей в глаза своими, полными слез. И выдавил из себя: — Я видел шрамы, Эми.

Эми замерла на стуле. Все ее чувства обострились. Она слышала, как постреливает пламя в печи, как тикают часы, шелест ветра за окном. Она не могла говорить, но и не могла отвести от него взгляда.

— Я не прошу тебя рассказывать об этом, — проговорил он глухим голосом. — Ни сейчас и ни когда-либо. И не думаю, чтобы ты когда-нибудь рассказывала об этом кому-нибудь, так ведь? — Натолкнувшись на ее красноречивое молчание, он продолжил: — Как тебе удавалось не показывать Лоретте свою спину?

У нее было такое ощущение, что в рот ей насыпали песку.

— Я всегда мылась в своей комнате. Он кивнул.

— Значит, это оставалось твоей тайной. Тяжкий жребий выносить такое, да? Особенно когда тебе девятнадцать и ты напугана до смерти.

— Я никогда не боялась Охотника. И это совсем не был тяжкий жребий. Тяжело было что-то объяснить. Поэтому я ничего и не объясняла.

Свифт обдумал это.

— Потому что тебе было стыдно.

— Гордиться тут было особо нечем!

Его глаза погрузились в ее. У нее было ужасное чувство, что он видит слишком многое, слишком хорошо читает в ее душе, что у нее больше не осталось от него секретов. Он знал, что Генри вытворял и кое-что похуже, чем просто бил ее.

— Прошлой ночью, когда ты сказала, что никогда не будешь целовать мои сапоги, я подумал, что это просто фигуральное выражение, но это было не так. Этот подлец и правда заставлял тебя делать это?

У Эми застрял ком в горле. Сотни видов лжи пришли ей сразу на ум, но, еще прежде чем выдавить из себя слово, она уже знала, что врать Свифту так же бесполезно, как самой себе. И она просто промолчала.

Свифт крепче вцепился в спинку стула, глядя, как она медленно поднимает голову, а глаза ее блестят слезами разбитой вдребезги и вдруг восставшей гордости.

— Эми, иногда жизнь мудрее нас, и мы делаем вещи, о которых не могли и помыслить, делаем для того, чтобы выжить. И ничего постыдного в этом нет. Если ты думаешь, что ты единственная, кого жизнь ставила на колени, ты ох как заблуждаешься!

Эми чувствовала себя, словно была голой, и ей было так стыдно, что хотелось умереть. Ты была великолепна. Он никогда больше не подумает о ней так. На глаза ей вновь навернулись слезы, и она зажмурилась, пытаясь сдержать их.

— Эми…

Слезы все-таки хлынули на ее щеки, горячие и трудные.

— Я не хочу, чтобы Охотник и Лоретта знали, — проговорила она дрожащим голосом.

— Я ничего не скажу им. Можешь положиться на мое слово. — Он пробормотал что-то себе под нос, несколько секунд смотрел на потолок, затем опять перевел свои карие, всевидящие глаза на нее.

— Один вопрос. Лоретта сказала, что ты писала ей письма, в которых говорилось, что у тебя все прекрасно. Зачем, ради всего святого? Неужели ты хоть на секунду сомневалась, что Охотник тут же примчится? Да он пешком прошел бы весь путь, если было бы нужно.

Эми с трудом проглотила ком в горле и только потом опять обрела голос:

— Я, м-м-м, Генри стоял у меня за спиной и диктовал мне, что писать. Пока не сдох последний мул, он сам отвозил эти письма к соседу, а тот переправлял их на почту. — Она заставила себя взглянуть на него, дар речи опять покинул ее. — К-когда, ты сказал, уезжаешь?

— Сегодня. Хочешь посмотреть, как за мной осядет пыль?

Эми увидела боль в его глазах. Она сложила руки на коленях и проглотила отрицание.

— Мне хотелось бы, чтобы ты посмотрела на все это с моей точки зрения, — прошептал он. — Когда я начинаю вспоминать все, что я за это время сказал и сделал.,. — Он оборвал себя к снял кофейник с огня. — Мне следовало бы понимать тебя лучше.

Она наклонила голову, глядя на швы между досками в добела выскобленном полу. Красные отблески от печи местами окрашивали его в цвет крови.

— Мне не надо, чтобы меня понимали. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое.

— Теперь это до меня дошло. — Он подавил еще один вздох. — А насчет вчерашней ночи…

— Я лгала. — Она вскинула голову, и их взгляды встретились. Молчание становилось напряженным. — Я лгала, потому что мне было страшно.

— Я знаю.

— Нет, ты не можешь этого знать. — Она закрыла глаза, не в силах глядеть на него. — Ты мужчина. Для тебя все это по-другому.

— Думаю, теперь я в состоянии понять тебя. Свифт горел желанием вытереть слезы с ее щек, взять ее в руки и крепко прижать к себе. Но она боролась со слезами, боролась с воспоминаниями, испуганная чем-то. И явно не хотела делиться с ним. И пока в ней шла эта борьба, он не осмеливался дотронуться до нее.

— Ты боялась, что, если признаешься, что тебе понравился поцелуй, я потребую большего, что я женюсь на тебе. И тогда твоя жизнь больше не будет принадлежать тебе.

Из груди у нее вырвался какой-то странный звук — не то смех, не то рыдание.

— Какая жизнь? — Она вскинула ресницы и вытерла слезы со щек дрожащими пальцами. — Ты понимаешь, что этот дом и все, что я нажила, станет твоим, если я выйду за тебя? Даже моя одежда! Если ты решишь все продать и пустить деньги по ветру, мне абсолютно нечего будет возразить.

— Конечно же будет.

— По закону нет.

— Так из-за этого весь шум? Из-за вещей, которые принадлежат тебе?

Яркая краска залила ее бледные щеки.

— Нет, из-за того, что я сама буду принадлежать кому-то. Тебе! Или любому другому!

Слова пулями вылетали из ее рта, решительные и грубые. По растерянному выражению ее лица Свифт видел, что она совсем не собиралась произносить их и уже хотела взять назад.

— Принадлежать, Эми?

— Да, принадлежать! Ты хоть можешь себе представить, как это выглядит — быть чьей-то собственностью?

Свифт знал, что наконец-то он вытянул из нее правду, но испытывал при этом смущение, которого не испытывал никогда в жизни. Конечно же, он будет считать ее своей собственностью, если женится на ней, так же как и она его — своей.

— Я не совсем уверен, что понимаю, что ты имеешь в виду.

— Это просто. Если я выйду за тебя замуж, я буду принадлежать тебе. Если я рожу детей, они тоже будут принадлежать тебе. А ты знаешь, что сказали наши соседи, когда я сбежала от Генри и попросила у них убежища?

Свифт внимательно посмотрел на нее.

— Нет. Расскажи мне.

— Они сказали, что он мой отец. И что мне надо идти домой. Что я должна стараться не сердить его. Как будто во всем была виновата я. — В глазах у нее появилось какое-то загнанное выражение. — А я была не в состоянии идти куда-нибудь дальше тем вечером, смею тебя уверить. Хозяин фермы оседлал свою лошадь и отвез меня домой, причем с таким видом, как будто совершал благородное дело.

Свифту тяжело было слушать ее.

— И что произошло?

— А как ты думаешь? Генри был в бешенстве. И пьян, как всегда. Ты думаешь, он погладил меня по головке и сказал, что нехорошо убегать по ночам к соседям?

— Эми, Генри самый большой негодяй на свете. Таких людей один на тысячу.

— Нет! — Она покачала головой и встала со стула. Медленными шагами она обошла кухню, дотрагиваясь до разных вещей — кофемолки, маслобойки, декоративной тарелки на стене, но глаза ее, казалось, ни на чем не могли сосредоточиться. — Даже здесь, в Селении Вульфа, это случается. Мужчине принадлежит вся власть. Мужчины устанавливают законы, и очень мало этих законов направлено на защиту жен и детей. Господь не может допустить, чтобы они потеряли контроль над своими семьями.

— Ты преувеличиваешь.

— Считай как знаешь.

— После всего, через что ты прошла, я понимаю: это, наверное, жутко — опять оказаться в уязвимом положении.

— Жутко? Нет, Свифт. Пугаешься тогда, когда происходит что-то неожиданное и у тебя сердце уходит в пятки. — Она провела рукой по волосам. — Ты заметил царапины на лице Питера, когда входил в школу?

Свифт постарался припомнить.

— Я… Да, на щеке.

— Его отец, Эйб Крентон, немного перебрал у себя в салуне и явился домой для грандиозного завершения вечера.

— Ты обратилась к шерифу?

— Я уговорила Алису Крентон пойти к нему.

В глазах у нее застыло горестное выражение. Свифт не сводил с нее взгляда.

— И что предпринял шериф Хилтон?

— Он засадил Эйба в тюрьму на пять дней.

— И?

— Когда Крентон вышел на свободу, он прямиком отправился домой и поколотил свою жену за то, что она засадила его в кутузку. — Она намочила тряпку и протерла стол, и так безукоризненно чистый, как казалось Свифту. Закончив, она стиснула тряпку в руке. — Причем избил как следует, чтобы ей никогда больше не приходило в голову идти с обвинениями к шерифу.

— Она могла уйти, Эми. Никто не должен мириться с подобным.

Эми какое-то время смотрела на зажатую в ее руке тряпку, потом подняла взгляд на него.

— Да что ты говоришь? И куда бы она пошла, Свифт? У нее нет ни малейшей возможности заработать хоть какие-нибудь деньги и пятеро детей, которых надо кормить. А выбросить его из дома она тоже не может. Ведь это его дом. Так что ей пришлось смириться. Дети ее не голодают. А получить несколько ссадин и синяков не так страшно.

— Ты хочешь сказать, что и Охотник тоже стоит в сторонке и позволяет некоторым мужчинам в этом городе безнаказанно лупить своих жен и детей, ничего не предпринимая?

— Я никогда не ставила эту проблему перед Охотником. Что он может сделать? Поколотить Крентона? Есть законы, запрещающие это. — Она тихо и горько рассмеялась. — Все это закончилось бы для Охотника тюрьмой, и он не отделался бы какими-то там пятью днями. — Она развела руками. — Вот так все это выглядит. Питер приходит ко мне за утешением всякий раз, когда ему достается. — Голос у нее сел. — И я обнимаю его и мажу йодом его ссадины. И говорю те же слова, что навсегда врезались в мою память: «Он твой отец, Питер. Постарайся не сердить его». И он старается, изо всех сил, до следующего раза.

Свифт закрыл глаза.

— Я сама ненавижу себя за то, что говорю ему это, но такова жизнь, правильно? Ты мне сказал это как-то, помнишь? Такова жизнь…

— Эми, прости меня. Но ты не можешь сомневаться в том, что я тебя люблю.

— Я не сомневаюсь. Но… — Эми как-то безнадежно всхлипнула и швырнула тряпку на стол. Сжав руки в кулаки, она сказала: — Я просто не могу резко изменить свою судьбу, как это делают другие женщины. Не могу, Свифт. После мамы я стала для Генри объектом для битья на целых три ужасных, бесконечных года и без какой-либо надежды на спасение. А ты знаешь, что заставило меня уйти от него, пусть даже пешком? Он послал за священником! Он собирался жениться на мне! Вот тогда для меня точно не было бы уже никакого спасения, никогда. Я предпочитала умереть от жажды в прерии. Поэтому-то я и сбежала и поклялась, что никогда не дам никому властвовать надо мной.

— Я понимаю. — Самое ужасное было, что он и правда понимал.

— В тебе тоже есть какая-то темная сторона, Свифт, сторона, которую ты мне никогда не показывал, но я все равно знаю, что она есть.

— Да, и у меня есть своя темная сторона. А у кого ее нет?

— Вот именно, в этом-то и проблема. Мы не можем уйти от того, что все мы просто люди со своими слабостями и недостатками. — Слезы опять заблестели у нее на ресницах. — Я не осуждаю тебя, поверь мне.

— Правда?

— Правда. Я понимаю, что положение, в котором ты оказался, было невыносимым и что ты выжил единственным возможным способом. Просто… — У нее перехватило дыхание, и она долго не могла выдохнуть. — Если я выйду за тебя замуж, это может оказаться чудесно. А может быть, и нет. Жизнь никому не дает никаких гарантий. Брак, особенно для женщины, это большая игра. А ставки в ней, для меня во всяком случае, слишком высоки.

— Я никогда в жизни не подниму на тебя руки. Уверен, что ты это знаешь.

— Я знаю, ты веришь, что ты этого не сделаешь. Но случаются неожиданности, Свифт. Каждодневная жизнь течет нудно, в постоянных трудах, приходится испытывать лишения. Люди ссорятся и выходят из себя. Мужчины пьют. И приходят домой в отвратительном настроении. Так случается. Ты можешь поклясться мне, что ничего этого не будет? Ты вел жизнь, полную насилия. Ты убил стольких людей, что уже потерял счет. Сможешь ли ты совсем оставить все это позади?

На щеке у него задергался мускул.

— Эми, я не могу обещать тебе жизни без единого темного пятнышка, если это то, чего ты от меня ждешь. Я не могу пообещать, что ни разу в жизни не выйду из себя. Все, что я могу пообещать, это то, что никогда не причиню тебе вреда и не сделаю больно. Неважно, каким сумасшедшим я буду. Если я правда взорвусь, я смогу разнести дом на куски, могу вопить, кричать, ругаться. Но я никогда не подниму руку на тебя.

Она прикусила нижнюю губу, не сводя с него взгляда. Свифт знал, что сейчас в ней идет борьба. Еще он знал, что страх внутри нее перевешивает все остальное. Наконец она прошептала:

— Хотелось бы, чтобы у меня хватило храбрости дать тебе возможность доказать это. Но у меня ее не хватает. Прости меня. Я знаю, ты никогда не поймешь…

— И тем не менее, я понимаю. Я много думал этой ночью. — Он глубоко вздохнул и посмотрел в окно. — Поэтому-то я и уезжаю. — Он опять перевел взгляд на нее. — Я не хочу, чтобы ты чувствовала, что тебе что-то угрожает. Мы не стали любовниками, но ни у кого на свете не было такого красивого друга. А превращать жизнь друга в ад нельзя, так что надо уезжать, если по-другому не получается.

Он встал и достал две кружки из буфета. Налив в них кофе, он протянул одну Эми, делая при этом отчаянное усилие улыбнуться, хотя сердце у него прямо-таки разрывалось на части.

— Выпьешь со старым другом?

Эми взяла кружку и несколько секунд смотрела на нее.

— К-куда ты поедешь? — спросила она слабым голосом.

— Не знаю. Наверное, туда, где смогу начать новую жизнь.

— Ты когда-нибудь… вернешься сюда? Свифт избегал ее взгляда.

— Что мне здесь делать? Пререкаться с тобой? Сделать тебя опять несчастной? Я люблю тебя, счастье мое. Я хотел бы, чтобы мы могли быть просто друзьями, но это невозможно, и ты это тоже знаешь. Я хочу большего. Я не могу не хотеть большего. — Он пожал плечами. — Наверное, когда-нибудь мне захочется приехать, чтобы повидать тебя, но, по всей видимости я этого не сделаю.

— А ведь мы были такими добрыми друзьями когда-то. — Она вцепилась в кружку, ее била такая дрожь, что темная жидкость выплеснулась через край. — Нам было так весело вдвоем.

— Мы были детьми. Теперь я уже не ребенок, Эми. Мне нужно больше. Прошлой ночью, когда мы танцевали, я сказал себе, что мог бы остаться здесь только для того, чтобы видеть, как ты улыбаешься. — Он провел рукой по волосам. — И если бы я думал только о себе, может быть, я бы и смог. А что, если я окажусь не таким благородным? Тогда я стану не единственным, кто будет страдать. Тебя будет ждать такая же участь. Я не могу допустить этого.

Трясущейся рукой она поставила кружку на стол, на нее нахлынули воспоминания, такие светлые, что ей захотелось вернуться назад, в детство. Она стояла перед ним, грустная и далекая.

— Ну почему ты не можешь просто любить меня? Зачем вся эта грязь?

Свифта как будто ударили, он чуть не подавился кофе.

— Эми, это не грязь. Это прекрасно, особенно с человеком, которого любишь.

На лице Эми появилось какое-то отчужденное выражение.

— К-как далеко ты собираешься уехать? Он вздохнул и опять сел за стол.

— Не знаю. Буду ехать до тех пор, пока мне не захочется остановиться и повесить шляпу на крюк. — Он взглянул на нее. — Ты не посидишь со мной, дорогая? В последний раз, как друзья.

Она опустилась на стул все с тем же отчужденным выражением на лице. Свифту больно было видеть это выражение, ибо в глубине души он тайно надеялся, что она попросит его остаться. Теперь больше, чем прежде, он был уверен, что она все еще любит его, и ждал, что она наберется храбрости и даст ему последний шанс. Они пили кофе в натянутом молчании. Допив последний глоток, Свифт взглянул на оставшийся в кружке осадок и отбросил все надежды дождаться слов, которые он так жаждал услышать. Перед его мысленным взором снова мелькнула ее спина, покрытая шрамами. И он понял, что ей пришлось пережить и почему она позволяет ему уехать. Но хотя он и понял, душа его болела от этого ничуть не меньше.

— Ну что же…

Она не поднимала глаз от своей кружки. Руки ее судорожно стиснули фарфор. У Свифта было ужасное чувство, что он бросает ее, но мог ли он не уехать?

— Пойду-ка я лучше взгляну на лошадь и соберу свои пожитки, — негромко сказал он.

Она по-прежнему не смотрела на него. Он встал со стула, поставил свою кружку на буфет, немного помедлил, молясь ее Богу и всем своим, чтобы она вскочила со стула и бросилась в его объятия. Но она этого не сделала. И никогда теперь не сделает.

— Прощай, Эми, — сказал он грустным голосом.

— Прощай, Свифт.

Она склонила голову, так и не двинувшись с места. Он пошел к двери, и с каждым шагом умирали его надежды. Дойдя до порога, он оглянулся. Она сидела все так же, вцепившись в кружку, будто в этом было ее спасение.

Охотник, сидя на куче соломы, наблюдал, как Свифт седлает свою лошадь. Пришло время сказать последние слова, чего никому из них не хотелось. Их осталось только двое таких, в этом чужом и временами враждебном мире.

— Надеюсь, солнце будет освещать тебе дорогу, — сказал Охотник.

Свифт улыбнулся, несмотря на печаль.

— Мое солнце осталось выше по улице, Охотник. Позаботься о ней для меня, хорошо?

— Я всегда о ней заботился.

Свифт затянул подпругу. Прощальные слова семье Охотника были уже сказаны. Пришло время уезжать.

— Охотник… — Свифт положил руку на шею Дьяболо. — Есть кое-что, чего ты не знаешь об Эми.

Охотник поднял на него глаза, и взгляд их стал пронзительным.

— Да?

— Я пообещал ей, что ничего не скажу тебе.

— У Эми нет секретов от нас.

— Увы… есть, Охотник. Причем ужасные секреты. — У Свифта перехватило горло. Он никогда в жизни по собственной воле не нарушал данных им обещаний. — Ты говорил, что создал ей безопасную жизнь и тем самым поступил неправильно. Я же прошу тебя: позволь ей и дальше прятаться здесь и предаваться своим мечтаниям, пока ты в состоянии ее оберегать. Пусть ей ничто никогда не угрожает. Для Эми мир, который ты дал ей, единственная возможность выжить.

Лицо Охотника напряглось.

— В чем эти секреты?

— Я не могу сказать тебе этого. И ты не заставляй, чтобы она рассказала. — Свифт повел жеребца по кругу, чтобы повернуть его к двери. — Некоторые вещи лучше оставить похороненными навеки.

— Генри… — прошептал Охотник. В глазах у него зажегся гнев.

— Не дави на меня, Охотник. — Свифт колебался, глядя поверх седла на своего старого друга. — Я не могу предать ее доверие. Ее уже столько раз предавали, что ей хватит до конца жизни. Просто будь здесь, рядом с нею.

Охотнику, казалось, стало плохо. Он закрыл глаза, кадык на его шее дергался.

— Но письма… все же было прекрасно.

Свифт не сказал ничего в ответ. Он помнил о своем обещании Эми.

— Думаю, мне надо ехать в Техас, — прошептал Охотник.

У Свифта затряслись руки.

— Иисусе! Ты не можешь этого сделать. Не говори глупостей, Охотник.

Охотник встретил его взгляд.

— А куда едешь ты? Свифт отвернулся.

— Я же говорил тебе, туда, где смогу начать новую жизнь.

— Может быть, в Техас?

— Кто может сказать?

— Если ты поедешь туда, ты уже никогда не вернешься обратно. Ты знаешь это, и я знаю. Знает ли Эми, вот в чем вопрос.

— Что я делаю, ее не интересует. Охотник поднялся с соломы.

— Пойду собираться. Свифт выругался.

— Ты не сделаешь ничего подобного. Ты нужен здесь Лоретте и детям и, черт побери, ты нужен Эми.

Охотник стиснул руки.

— Что он делал с ней?

— Ты пожалеешь, если узнаешь, мой друг.

В долю секунды Охотник перемахнул всю конюшню, схватил Свифта за рубашку и швырнул на стену. В первый момент Свифт был так обескуражен, что по привычке выставил вперед кулаки. Потом он взглянул на искаженное гневом лицо Охотника и заставил себя расслабиться.

— Что он делал с ней?

— Я не стану драться с тобой, Охотник.

— Ты просто скажешь мне правду! Она часть моего сердца!

— Нет. Я обещал ей, и я не предам ее. И если ты мне друг, ты не станешь просить меня об этом.

— Почему она сама никогда ничего не говорила мне? Почему?

— Потому что она… — Свифт оттолкнул Охотника и, расправив плечи, поправил рубашку. Проведя рукой по волосам, он сделал шаг в сторону и обернулся. — О некоторых вещах очень трудно говорить. Мне она тоже ничего не говорила, если это тебя так волнует. Я выяснил это, долго докапываясь, и… — Свифт воздел руки вверх. — Она не хотела, чтобы кто-нибудь знал. Она таила это от тебя и Лоретты все эти годы. И не мне раскрывать эту тайну.

— И все-таки ты едешь в Техас?

— Я никогда не говорил этого.

— Твои глаза говорят за тебя. Ты едешь, чтобы восстановить ее честь. Он изнасиловал ее, да?

Свифт поднял свою шляпу с пола, нахлобучил на голову и вывел лошадь из конюшни. Охотник последовал за ним, напряженный от сдерживаемой ярости. Его взгляд скользнул со Свифта на маленькую лошадку Эми, стоявшую в другом конце конюшни.

— Не говори ей ничего, — попросил Свифт. — Обещай мне, что не будешь. Если она поймет, что ты знаешь, это просто убьет ее.

— Что ее убьет???

Свифт вздохнул и немного поколебался, уже поста вив ногу в стремя.

— Может быть, стыд.

— Стыд! — Лицо Охотника потемнело от прилившей крови. — Стыд? Это Генри надо стыдиться, а не ей! Только не ей!

— Это по нашим понятиям. Но Эми вырастили в другой среде. Пусть все идет, как идет. Рана уже затянулась.

— Затянулась? Человек, которого она любит, навсегда уходит из ее жизни!

Свифт чувствовал себя так, будто ему всадили нож в живот.

— Это совсем другой вопрос. Она больше никому не доверяет, и кто ее может осудить за это? Если ты вытащишь все наружу, заставишь ее стыдиться, ей будет хуже.

Свифт вскочил в седло. Охотник схватил его жеребца за уздечку.

— Свифт, если ты уезжаешь, возьми ее с собой. Поезжай прямо туда, перекинь ее через седло, свяжи ее в конце концов, если будет нужно, и забери ее с собой. Не оставляй ее здесь жить до конца дней с ее кошмарами.

— Охотник, я тоже ее кошмар.

С этими словами Свифт пустил лошадь в галоп. Из-под ее копыт летела грязь. Она вылетела на главную улицу и понеслась вскачь.