ГЛАВА V
— Нет, Агнесса, поверь мне, пожалуйста: это как раз то, что тебе нужно. Неужели ты не видишь сама?
— Может быть, все-таки другое?
— Нет-нет, только это!
Агнесса стояла перед большим, во весь рост, зеркалом своей гардеробной, одетая в бальное платье ослепительного, дивного цвета морской волны и бросала нерешительный взгляд на другое, жемчужно-серое, только что отвергнутое Орвилом.
— Ты считаешь, оно не годится?
— Оно идет тебе, дорогая, но ты так редко надеваешь что-то яркое, необычное, — мягко произнес Орвил.
Он сидел в кресле и оттуда смотрел на жену. Агнесса сосредоточенно собиралась на первый в своей жизни бал. Собственно, он намечался завтра, но необходимо было все подготовить заранее.
«Бал» — одно из немногих слов, способных сразу заворожить любую женщину, и Агнесса не являлась исключением. Один бал в ее жизни был, в пансионе, бал без кавалеров, на котором девушки-выпускницы показывали свое искусство танцев под взглядами строгих наставниц, но на таком грандиозном торжестве, как нынешнее, ей не случалось присутствовать. Агнесса волновалась, ее успокаивало лишь то, что там она, как и везде, будет одной из многих. Месяц назад, получив приглашение, она заказала туалет. Все было просто, без вычурности, но изящно: жемчужно-серое платье с широкой юбкой, узкое в талии, с открытыми плечами, ожерелье из прозрачных камней на шее, а в гладко причесанных волосах — белые цветы. Но сегодня вдруг принесли это платье, такого же фасона, но другого, потрясающего цвета, из переливчатой ткани, купленное Орвилом втайне от жены. Это был настоящий сюрприз, но Агнесса растерялась: она не привыкла к смелости в выборе одежды, хотя считала, что Орвил не прав — она и дома часто одевалась нарядно. Просто это платье решительно затмевало все ее прежние туалеты.
Агнесса склонила на бок голову, расправила шуршащую ткань юбки, слегка пристукнула каблучками туфель. Да, цвет морской волны наилучшим образом подчеркивал зеленое сияние ее глаз и золотистый оттенок кожи, даже на вид бархатистой и теплой. А как блестящая ткань обтягивала талию! Агнесса поймала себя на мысли о том, что неприлично, пожалуй, столь откровенно любоваться собой, и улыбнулась.
— Изумительно, Агнесса! — сказал Орвил. — И прическу стоит изменить: здесь нужны локоны. И перья в тон платью
— А веер? — спросила Агнесса, сдаваясь под натиском неопровержимости доводов мужа и восхищения собственным отражением. Это случилось едва ли не впервые: она никогда не считала себя красивой и не привыкла любоваться собой. Но теперь… Нет, она определенно была хороша!
— Черный.
— О, нет! — взмолилась она. — Это будет слишком!
Черное придавало загадочность, но оно же, как показалось Агнессе, разрушало романтический образ, внося в него нечто темное, роковое, то, что — как она считала — не было ей свойственно. Орвил встал, подошел к Агнессе, потом отступил на шаг.
— Да, дорогая, ты права. Лучше белый, тем более, ты ведь наденешь жемчуг? Это твой камень.
Агнесса кивнула.
— Колье и серьги.
— Еще браслет, — напомнил Орвил.
— Да, и браслет.
Орвил не выдержал и обнял ее.
— Ты сокровище, Агнесса! Это твой первый бал, он должен был состояться много раньше, поэтому ты вправе танцевать и веселиться как никогда.
Агнесса улыбнулась.
— Я так и сделаю. За все минувшие годы. Провинциалка на балу.
Орвил прикрыл ладонью ее губы.
— Все, не желаю слышать. Клянусь, ты еще будешь там королевой!
Она — королевой? Среди нескольких сотен женщин? Агнесса рассмеялась.
— О, мужское тщеславие! Я никогда не слыла красавицей, — смело заявила она.
Она покачивала головой, а сердце сладко замирало; чем только не способно загореться оно, это слабое человеческое сердце!
Они приехали быстро; точно на крыльях пронеслись по улицам в экипаже, и первые впечатления Агнессы были отрывочны, почти бессвязны… она очень волновалась, нервничала, ей все казалось, будто она забыла что-то надеть, завязать, застегнуть, она с трудом удерживалась от того, чтобы постоянно с замиранием сердца не хвататься то за одно, то за другое.
— Словно экзамен, — сказала она Орвилу, и тот кивнул: он тоже не был избалован подобными событиями и волновался немного меньше разве что потому, что не придавал торжеству такого уж судьбоносного значения.
Агнесса же никак не могла прийти в себя: внутри что-то сжалось в тугой комок и никак не хотело отпускать.
Экипаж остановился возле шикарного подъезда; Агнесса увидела и большую площадь под осенним плакучим небом, и фонтаны, и рыжие листья на камнях, и все прочее, что невозможно было описать. Кто-то услужливо распахнул дверцу, и Агнесса, опираясь на руку Орвила, приподняла край платья и поставила ножку в бархатной туфельке на серый гранит площади. Они поднялись по мраморной лестнице во дворец, где гостей встречали распорядители торжества.
Потом Агнесса и Орвил вошли в ярко освещенное помещение огромного зала, вернее, собственно в зал только предстояло спуститься, а сейчас они стояли на самом верху гигантской, застланной коврами лестницы и могли видеть все, что творилось внизу, всю захватывающую, неописуемую стихию готового начаться бала. Впрочем, это только казалось Агнессе стихией, в действительности все здесь было продумано, просчитано до мелочей: до улыбки, до жеста, до малейшего поворота головы. Агнессе так не удавалось; хотя она долго репетировала дома перед зеркалом, проигрывая свое поведение движения, улыбки, взгляд (получалось очаровательно), но здесь ноги, руки, шея были как деревянные, выражение лица напряженным. Ее охватило что-то похожее на страх сцены. И еще больше сбивало с толку, что другие будто бы вели себя естественно: дамы переговаривались, смеялись, все они казались ей привлекательными. Агнесса расстроилась; дрожащей рукой она ухватила Орвила за локоть, и вовремя, так как едва не упала, зацепившись каблуком за край ковровой дорожки.
Она заметила, что этот огромный зал не заканчивается сплошной стеной, дальше был переход в следующий, и оттуда тоже шли люди. Несмотря на скопление гостей, духоты совсем не чувствовалось, а людей на самом деле собралось невероятно много. Платья дам всех расцветок, веера, фраки мужчин, голоса, плывущие навстречу — всё воспринималось только так, полуотрывочно и в то же время слитно, точно некая мозаика.
На балконе расположился оркестр, там поскрипывали в ожидании смычки; справа на высоких окнах чуть колыхались длинные белые занавеси. Лепные потолки, золоченые светильники, а на полу — пурпурный бархат ковров.
Агнесса вспомнила почему-то, как они с Орвилом ходили в церковь. Там ее поразило не столько убранство высокие стены из серого узорчатого камня, диковинный простор и отголоски звуков под сводами, а странное сочетание незыблемости с хрупкостью и со слабостью; это всегда привлекало ее. Она молилась, чувствуя в обнаженной душе звуки невидимых флейт. Там она чувствовала себя под защитой. И потом, выйдя на улицу, увидела отражение заката в окнах зданий, а в синеющем небе — легкие розоватые облака и поняла, что человек не может быть счастлив единым неделимым счастьем, оно всегда — лишь во фрагментах жизни, иногда самых мельчайших, неуловимых, так же, как нельзя быть счастливым всегда одним и тем же. Сегодня ты счастлив тем, что сияет солнце, а завтра — тем, что сам чувствуешь себя солнцем. По существу, счастье — это особое состояние души, близкое просто к хорошему настроению, но несравненно более глубокое. И сейчас Агнесса ощущала некое соединение хрупкости с твердыней, этакое колыхание души, схожее с трепетом парусов стоящего на якоре корабля. Ей давно хотелось, чтобы произошло нечто способное всколыхнуть ее существо, помочь проникнуть на высшую ступень постижения счастья, вновь ощутить порывы ушедшей юности… Она сама удивлялась своей дерзости и скрывала это, потому что проще и безопаснее было казаться обыкновенной. А ведь новую смелость, новые стремления пробудил в ней Орвил! Агнесса знала: с каждым днем словно открывающий в любимой женщине новые, необычные черты, он увлекал ее от обыденности, она была для него не только женой и матерью Джерри, а чем-то несравненно большим, той самой гаванью, из которой уже невозможно уйти.
Грудь Агнессы взволнованно вздымалась, молодая женщина дрожала в непонятном возбуждении, и ноги не слушались ее, но Орвил тихонько пожал руку жены и кивнул с улыбкой. И хотя он тоже волновался (это можно было заметить), Агнесса немного успокоилась. Она вдруг ясно представила себя такой, какой видела последний, раз в зеркале, и постепенно овладела своим телом, движениями… Они с Орвилом шагнули вниз по ступенькам, и тут вдруг грянул торжественный вальс; Агнессу вмиг околдовали его звуки — она почувствовала себя на гребне волны, на самой вершине гигантского вала и ощутила такой душевный подъем, такие невероятно возвышенные чувства, что на глаза навернулись сверкающие бриллиантами слезы, а на губах появилась улыбка. Агнесса шагала в такт музыке среди других пар со ступеньки на ступеньку под руку с мужем, поддерживая другой, чуть влажной от волнения, рукой подол своего нарядного платья, и ей казалось: весь мир лежит перед ней, замерший и покоренный. Но она не жаждала повелевать им, ей нужно было лишь упоение. Не этот ли сон снился ей в юности — о сиянии звезд под ногами?.. Агнесса чувствовала себя взлетевшей ввысь на крыльях, и у нее мелькнула дерзкая мысль: «Я пришла в этот мир для триумфа!»
Все кажущееся великим длится недолго: они спустились вниз и мгновенно затерялись в толпе. Но это было уже неважно — настроение Агнессы изменилось: назови ее любой из гостей королевой бала, она не удивилась бы, обуреваемая необыкновенными, никогда еще не испытанными чувствами, и лишь природная скромность помогала ее лицу хранить оттенок застенчивой улыбки. И она совсем смело смотрела в толпу, в мельканье лиц, причесок, рук…
Дамы и кавалеры переговаривались, беспорядочно передвигались по залу. Женских голосов было больше; женщины шуршали шелками, блистали жемчуга и улыбки, улыбки и жемчуга…
Вскоре в толпе обозначилось, однако, какое-то целенаправленное движение: середина зала начала освобождаться. Агнесса и Орвил встали возле колонны, держась за руки, и ждали, что будет дальше. А дальше они услышали, как что-то объявил распорядитель; кого-то, видимо, ждали, так как еще с полчаса продолжалось медленное передвижение гостей, сопровождаемое скрипом смычков и нестройным шумом, но потом вдруг опять ударила музыка, и в какой-то миг зал взорвался громом хлопков. Прибыли, по-видимому, самые важные лица: мэр Вирджинии, почетные гости из столицы и весь цвет местной аристократии. Бал начался.
Первым танцем был столь любимый Агнессой вальс, и Орвил, улыбаясь, повел ее на середину зала, где уже танцевало много пар. Агнесса положила руку в белой перчатке на плечо мужа и закружилась с ним в вальсе, радостная и счастливая, Боже мой, она здесь, на великом балу, о каком иные не смеют и грезить, равная среди равных, здесь, в вихре мечты, в озарении тысяч свечей!
Потом танец кончился, они пошли к своему месту. Агнесса обмахивалась белым, расшитым крохотными жемчужинками веером из пышных перьев; остановилась, поправляя прядь волос у виска, а Орвил смотрел, на порозовевшее лицо жены и любовался ею.
— Ты здесь самая красивая! — прошептал он.
Агнесса засмеялась, тряхнув волосами; ее туго закрученные локоны уже развились слегка, но так было даже красивее. Она чувствовала свое очарование и готова была веселиться до утра.
Сложного танца с переходами Агнесса боялась, но они с Орвилом не успели отойти и пришлось вступить. Им предстояло пройти вкруговую по всему залу в разных направлениях и встретиться на прежнем месте. Один такт Агнесса протанцевала с Орвилом, а потом перешла к другому кавалеру. Она сама удивлялась, как много помнит, она танцевала безо всякого труда. Кавалер повторял с нею сложные па и с поклоном передавал даму следующему. Невозможно было запомнить и пятой части мужчин, Агнесса на всех смотрела одинаково, а вот их взгляды были разными. Некоторые улыбались, а один кавалер посмотрел ей вслед. Прошло немало времени, пока Агнесса обошла в танце по кругу зал и встретилась наконец с Орвилом. Совсем неожиданно они очутились лицом к лицу, и оба рассмеялись.
Тяжело дыша, Агнесса подошла к «своей» колонне.
— Устала? — спросил Орвил. Агнесса кивнула.
По залу разносили прохладительные напитки. Агнесса взяла стаканчик и пила с наслаждением, медленными глотками, продолжая оглядывать толпу. Какие люди собрались здесь — цвет общества Вирджинии.
К ним подошло с приветствиями несколько знакомых пар, все обменивались впечатлениями, дамы разглядывали туалеты друг друга; Агнесса удостоилась нескольких особо искренних комплиментов.
Во время следующего танца она неожиданно почувствовала на себе чей-то взгляд. Она повернула голову и увидела: на нее смотрел высокий мужчина, он вел свою даму так, чтобы иметь возможность глядеть на Агнессу.
Когда они с Орвилом вернулись на место, Агнесса снова украдкой посмотрела в сторону: мужчина стоял там и смотрел на нее; при первых звуках вальса он направился к ней.
Он поклонился Агнессе, и Орвилу.
— Разрешите пригласить вашу даму?
— Да, пожалуйста, — ответил Орвил и отпустил руку жены.
— Прошу вас, — сказал незнакомец Агнессе, и она пошла с ним. Орвил улыбнулся ей издалека, и она ответила улыбкой.
Партнер бережно обнял молодую женщину, как того требовал танец, и под музыку повел ее по кругу. Он так пристально смотрел на Агнессу, что она смутилась.
— Этот бал лучше, чем все прошлогодние, верно? — сказал он.
— Я не была здесь в прошлом году, — извиняющимся тоном произнесла Агнесса. — Я вообще впервые на балу.
— Неужели? — изумился он. — А вы так замечательно танцуете!
Агнесса опустила ресницы.
— Спасибо.
Они протанцевали еще минуту, за которую Агнесса услышала немало приятных вещей, потом музыка смолкла. Мужчина подвел Агнессу к ожидающему ее Орвилу и, поблагодарив, отошел в сторону.
После Агнессу приглашали многие мужчины, она никому не отказывала, танцевала с удовольствием, она окончательно прониклась духом бала, и глаза ее горели ярко-зеленым огнем. Какая же это радость — веселиться и танцевать, чувствовать, что тобою восхищаются многие-многие! Впервые она испытывала эти чувства, такие яркие, прекрасные! И Агнесса твердо решила, что не пропустит больше ни одного подобного торжества.
— Так я, пожалуй, потеряю тебя, — сказал ей в перерыве Орвил. — Похоже, мое мнение относительно того, что ты здесь лучше всех, разделяет весь зал!
Агнесса видела: он искренне этому рад. Ведь нет ничего прекраснее, чем испытывать гордость за человека, которого любишь!
— Еще одно слово — и у меня закружится голова! — переводя дыхание, весело отвечала Агнесса.
— Смотри-ка! — произнес Орвил, поворачиваясь, — Глен Колфилд, мой университетский приятель! Столичный житель… Не ожидал увидеть его здесь! И с ним, вероятнее всего, супруга. Идем, дорогая, я познакомлю тебя.
Они направились к стоящей неподалеку кучке людей, центром которой была женщина. Она стояла вполоборота к Агнессе; рыжеволосая, в желтом шелковом платье… Тонкая, стройная, она кокетливо вертела в руках черный веер и с задорным смехом говорила что-то собравшимся. Агнессе этот смех показался знакомым.
Орвил с приятелем радостно и удивленно приветствовали друг друга; Орвил представил Агнессу, Глен Колфилд — свою жену.
— Мария-Кристина! — назвалась та.
Орвил поцеловал ей руку, а леди присела, согнув ножку, и длинные губы ее растянулись в улыбке. Потом живые темные глаза женщины уставились на Агнессу. Дамы узнали друг друга.
Мария-Кристина, младшая из дочерей Деборы Райт, подруги Аманды Митчелл! Поистине люди встречаются там, где встретиться невозможно! Мария-Кристина, бойкая болтушка, неутомимая выдумщица, стояла перед Агнессой почти не изменившаяся, разве что улыбалась она чуть более сдержанно, чем тогда, много лет назад.
— Мисс Митчелл! — вырвалось у нее. — Это вы!
— Вы знакомы?! — изумились мужчины.
— Да что тут особенного? — в прежней своей манере заявила Кристина. — Знакомы, причем, очень давно.
Признаться, Агнесса была немало удивлена, что Мария-Кристина ее помнит. Они и виделись-то всего раза три; Агнесса покраснела, припомнив, как обманывала дочерей Деборы, заставив негритянку Мэри сказать, будто находится с матерью в отъезде.
А вдруг Кристина знает что-либо об Аманде?!
— Мы познакомились, когда мать привезла меня из пансиона в Санта-Каролину, — пояснила Агнесса мужу, и взгляд Орвила окрасился странной подозрительностью. Мария-Кристина в свою очередь смотрела на него так, словно стремилась вобрать в себя свет всех канделябров зала.
Цепкие тонкие пальцы женщины легли на локоть Агнессы.
— Ладно, господа. Поговорите о своем, а мы с миссис Лемб посекретничаем наедине, — распорядилась Кристина.
Они отошли к соседней колонне. Болтали сначала о пустяках. Миссис Колфилд разглядывала старую знакомую с явным любопытством; разговаривая, она несколько раз поворачивалась в сторону Орвила. Что-то ей не было ясно, какие-то события никак не соединялись в ее представлении. Агнесса поняла: это, вероятно, касается бегства, события, давно канувшего в прошлое, о котором пора бы и забыть. Пора… Понятно, Мария-Кристина не может ничего спросить и должна довольствоваться только собственными соображениями. Но Агнессе очень хотелось раз и навсегда все расставить на свои места.
— Большая у вас семья, миссис Лемб?
— У меня двое детей, сын и дочка.
— Какая прелесть! — воскликнула Кристина, сверкнув бархатистыми глазками. — А я так удивилась, когда узнала вас! Вот уж не думала, что встретимся.
— А вы здесь проездом?
— Приехали навестить родных. Вообще-то мы живем в столице, — с оттенком гордости произнесла Мария-Кристина.
— А у вас есть дети?
— Нет! — ответила Мария-Кристина и добавила со смехом: — У нас Эйлин за двоих старается! Вы помните Эйлин, мою сестру?
— Да, конечно, помню.
И Агнессу вновь кольнули болезненные воспоминания о невозвратном: вот бы вернуться туда, в неповторимые семнадцать! Какой беспечной она была тогда…
— У Эйлин, — продолжала Кристина, — уже трое детей, и все мальчики. Сколько раз я приглашала ее в гости, но ей все некогда. Эйлин стала такой полной, но все равно выглядит хорошо. А мистер Дейар — вы его помните? — очень серьезный, так важничает! Мы ездили к ним летом. Я вообще люблю путешествовать, где только не побывала, но мне, знаете, всего мало!
Она еще долго щебетала, качая черными перьями в прическе.
— Да, — спохватилась Агнесса, — а как себя чувствует миссис Райт?
— Мамочка здорова. Они с отцом не так давно гостили у нас.
Агнесса не знала, как бы ближе подойти к интересующему вопросу, но Мария-Кристина сказала вдруг, вертя веером:
— И она рассказывала о миссис Митчелл.
Жгучая краска залила лицо Агнессы, а ее сердце готово было выскочить из груди.
— Вот как?.. — неловко произнесла она.
— Да. А вы разве не знаете: у миссис Митчелл салон в столице, ее многие знают. Я сама у нее не бывала, но слышала.
Агнесса покачала головой.
— Мы не виделись все эти годы.
«А, вот оно что!» — подумала Мария-Кристина.
Ее собственные предположения оказались близки к истине. В свое время о бегстве Агнессы много говорили в их семье. Аманда, насколько было известно Кристине, тогда тоже бежала подальше от огласки: она сразу продала серый особняк, исчезла в неизвестном направлении и лишь много позже написала Деборе. Поэтому подробностей, с кем и куда уехала Агнесса, ни Дебора, ни ее дочери не знали. Очевидно было одно: ослушание и незаконный союз. Дебора вздыхала, жалея подругу, совсем не думая о победе над нею, тогда как Аманда терзалась мыслями о своем поражении; Эйлин удивлялась и возмущалась (так опозорить свою мать — связаться Бог зияет с кем! Все догадывались, что избранник Агнессы далеко не джентльмен!). И лишь Мария-Кристина не только удивлялась, но и… завидовала. Сама она при всей страсти к приключениям никогда не осмелилась, не решилась бы на такой шаг — это было бы слишком неразумно, но все же что-то в этом происшествии неумолимо притягивало ее. Глупое, странное, но такое романтическое бегство! Робкая девочка — кто бы мог подумать! Мария-Кристина желала прикоснуться к этой тайне, прочувствовать и понять! И вот она встречает эту женщину здесь, на балу, шикарно одетую, в сопровождении состоятельного супруга! Вот судьба — испытать в жизни все: и падение, и немыслимый взлет!
Ведь это, конечно, другой мужчина…
Мария-Кристина изумлялась Агнессе. И смотрела на нее почти с восхищением.
— А вы не можете дать мне адрес миссис Митчелл?.
— О, нет, к сожалению. Вы оставьте мне свой; когда мы вернемся, я узнаю и напишу.
Когда был объявлен большой перерыв, Агнесса и Орвил вместе с Колфилдами вышли в парк. Там был огромный пруд, этакое маленькое озеро; по аллеям, окаймлявшим пруд, прогуливались пары. Черная вода у самого берега казалась неподвижной, а дальше разбегалась мелкими чешуйками, и оттого серебрящаяся поверхность пруда была похожа на кожу огромной змеи, свернувшейся кольцом под белой луною. Из-за мерцания света на поверхности воды слегка кружилась голова, как при качке, словно находишься на невидимом судне, но Агнесса знала, что это обман: все они стоят на месте, не двигаясь, твердо стоят на земле. И внезапно она осознала то, о чем думала не раз в иные периоды жизни: это временная гавань, и она, Агнесса, вновь в начале пути, долгого пути к неизвестности. Какое-то непонятное чувство зыбкости шевельнулось в душе. Должно быть, виноват призрачный пейзаж! Как бы там ни было, но перемен с нее довольно!
— Даже линии горизонта не видно, — сказала она Орвилу, а сама подумала: «Ночь — время, когда сближаются земля и небо, особенно если на небе нет звезд, а на земле погасли огни. Все тайны дня в этот час становятся явью, но наоборот не бывает — ночь умеет ускользать и надежно хранит свои секреты от светлого дня. И они, свет и тьма, не сливаются воедино нигде, кроме души человеческой».
— У вас такой задумчивый вид, миссис Лемб, — произнес мистер Колфилд, — как будто вы сильно стремитесь к чему-то… словно глядите через годы в будущее, а может быть, в прошлое. Наверное, думаете о бессмертии души?
— О нет, не об этом, — отвечала Агнесса.
— Кто думает о бессмертии? — послышался как всегда чуть насмешливый голос Марии-Кристины. — Это вы, миссис Лемб?
— Нет…
— Ты, Глен?..
— Не отказался бы от бессмертия, неплохая штука.
— А я нет, — повторила Агнесса.
— Простите, а почему? — сказал Глен Колфилд. — Жизнь так плоха?
— Она не плоха. Но за бесконечность утратишь, исчерпаешь все желания, зачем жить тогда? Пусть век будет длиннее, но навсегда — нет. Надоест — и захочется перейти в другое состояние.
— Мне никогда не надоест! — вставила Мария-Кристина. — На свете столько развлечений, столько нового, того, что стоит посмотреть! И бесконечности будет мало!
— Да, миссис Лемб, позвольте, — произнес мистер Колфилд, — все в мире, в конечном счете, стремится к беспредельности, почему не можем и мы? И потом бессмертие, если хотите, бывает разным. Вот, например, если о вас будут помнить другие люди?
— Это ничего не даст. Человек жив, пока он жив. Что значит память? Тайны души умирают вместе с человеком, и даже творения его, если они есть, многого не скажут. И потому нужно любить и понимать живущего, пока он рядом, а это труднее всего.
— А вы почему молчите, мистер Лемб? — спросила Мария-Кристина.
— Я слушаю, — Орвил накрыл своей ладонью пальцы Агнессы. — Бессмертие не более и не менее страшно, чем смерть. Это пределы, крайности, а человек должен стремиться к золотой середине.
— Вы, миссис Лемб, я чувствую, не очень-то любите жизнь, — произнесла Кристина, вновь обращаясь к Агнессе. — Любопытно, что вы тогда делаете на балу?
— Веселюсь, как и все. Я люблю жизнь, — тихо отвечала Агнесса. — Но иногда я ее боюсь.
Они вернулись в зал, где продолжались танцы. Мария-Кристина заметила по дороге:
— А ваша матушка, миссис Аманда Митчелл, жалела потом, что продала дом на побережье. Мне мама говорила. Я сообщу вам адрес, — пообещала она.
— Спасибо.
— Где вы познакомились? — спросил Орвил жену, когда Колфилды отошли. Агнесса ответила неохотно, потому что знала: перетанцуй она хоть со всеми мужчинами в зале, получи сотню комплиментов — Орвилу и в голову не придет что-либо заподозрить, но к прошлому он ревнив до крайности. Он никогда не давал этого понять, но Агнесса догадывалась.
И все-таки настроение не испортилось. После вальсов были мазурка и полька, и кадриль. Последний зажигательный танец прошел на одном дыхании — Агнесса никогда не танцевала так много и так весело; словно какая-то неведомая внутренняя сила выносила ее в круг, управляла движениями и наполняла все ее существо первобытным, неизведанным восторгом. Наверное, она была хороша, потому что ее постоянно кто-нибудь приглашал, и все-таки главным партнером был Орвил.
— Тебе нравятся здесь? — спрашивал он Агнессу, проникнутую сознанием своей красоты и волшебством окружающего мира.
— Очень! — отвечала она, проскальзывая под его рукой.
— Ты счастлива! Она весело кивнула.
— Ты любишь меня?
— Да. А ты меня?
— Да. Очень-очень!
И они кружились дальше в музыкальном вихре, сплетая взгляды свои и движения, кружились, пока не кончился бал.
Следующий день был воскресный, и в полдень обитатели дома собрались в гостиной, как было заведено. Орвил играл на диване с Джерри. Джессика, сидя на ковре, расчесывала дремлющему Керби шерсть, Агнесса вышивала в кресле возле окна. Скучающий Рей сидел в другом кресле; после завтрака мальчик хотел подняться наверх, но Орвил велел ему быть со всеми. Вид у Рея был понурый: в школе начались занятия, на которых он показал себя далеко не с лучшей стороны, за что и получил строжайший выговор от дяди. И это слышала девчонка!
Мальчик злился, конечно, оставленный в последние месяцы болезни Лилиан почти без присмотра, он сильно запустил учебу, тем более что никогда и не был на хорошем счету, но мысль о том, что теперь его постоянно будут муштровать, была ему крайне неприятна. Рея раздирали противоречия. Он хотел бы подтянуться в учебе и в то же время не желал делать над собой никаких усилий. Сколько он помнил себя, ему всегда говорили, что он плохой, злой, глупый, дурно воспитанный мальчик; даже мать — подозревал Рей — тоже не очень его любила; по крайней мере, последние пять лет он слышал от нее мало ласковых слов. То же оказалось и здесь! На него сразу махнули рукой! Рею безумно хотелось доказать свою исключительную значимость и дяде, и его жене, и этой противной девчонке, но он не знал, как это сделать. Конечно, он мог украдкой обзывать и дергать за волосы Джессику, пинать собаку, игнорировать Агнессу или дерзко отвечать дяде (хотя Орвила он побаивался), но прекрасно понимал, что итог только один — наказание. А ему хотелось другого. Рей вздохнул. Примириться? Нет, никогда! Он не покорится их воле. Они еще узнают его!
Агнесса то и дело откладывала работу: ей все еще чудился сказочный мир вчерашнего бала, она даже выглядела до сих пор «по-бальному», с каким-то невыразимо-мечтательным волшебством во взоре. Орвил видел это; обрадованный тем, что она так чудесно повеселилась, он, не удержавшись, сказал:
— Твоя мама, Джесс, и твоя тетя, Рей, была вчера самой красивой дамой! Видели б вы, как она танцевала!
Агнесса смущенно улыбнулась, розовея от удовольствия, а глазки Джессики вспыхнули восторгом.
— Папа, а когда я вырасту, я поеду на бал? — с живостью проговорила она, откладывая расческу.
— Конечно, Джесси.
— И у меня будет такое же красивое платье?
— Непременно. Кстати, и тебе этот цвет тоже очень пойдет.
Джессика счастливо засмеялась, а Агнесса вмиг представила то, что уже не раз рисовала в мечтах: Джессика, шестнадцатилетняя девушка, в воздушном платье, тонкая и стройная, с ослепительной улыбкой и в озарении свечей, спускается по широкой лестнице в бальный зал. И может быть, она, Агнесса, тоже будет рядом. Неужели она доживет до такого?! Первый бал дочери, ее взрослые наряды… Теперь, когда все таким чудесным образом переменилось, это вполне возможно. Впрочем, что думать о богатстве, деньгах, когда существует нечто нетленное?!
Сейчас она могла себе позволить думать так, она могла раскрепоститься, расправить плечи, на которых уже не лежал груз забот, и просто жить и радоваться жизни.
— Между прочим, у меня приятные новости, — снова заговорил Орвил, спуская Джерри с колен (мальчик неуклюже заковылял к собаке. К Керби он привык с младенчества и не боялся его). — Последние месяцы принесли нам такую прибыль, что мне бы очень хотелось сделать каждому из вас большие подарки. Именно большие! Можете попросить что угодно: от верховой лошади до перстня с бриллиантом. Смотрите, не ошибитесь! И не советую мелочиться. Начнем с дам. Джессика?..
Девочка чуть приподнялась, напряженно соображая. Ей хотелось выдумать нечто грандиозное, но, как назло, в голову лезли лишь мысли о новых куклах, красках и платьях, о том, чего у нее и так было полно.
— А если построить… корабль?! — выпалила вдруг она в неожиданном озарении: ей представилось то, что она, честно признаться, видела только на картинках: огромные, омывающие борта волны, скалистые берега вдали и мачты с рядами парусов, мачты, уходящие в бесконечное небо.
— Корабль? Что ты имеешь в виду? Яхту?
— Такой корабль, на котором мы все сможем отправиться в путешествие, — объяснила Джессика, причем, при слове «все» Рей удостоился сомнительного взгляда.
— Джесс! — укоризненно произнесла Агнесса, но Орвил согласился:
— А что? Отличная мысль! Молодец! По-моему, мы это заслужили. Купим яхту, и летом отправимся в путешествие. Своей собственной командой. Идет, Джесси?
Девочка закивала так, что бант съехал набок.
— Принято, — сказал Орвил. — Твоя очередь, дорогая.
— Я пропущу пока. Пусть скажет Рей.
Рей по своему обыкновению бросил на нее быстрый взгляд; несколько, правда, удивленный. Но мгновение после хитроватая улыбочка мелькнула на его лице.
— Чего ты хочешь, Рей? — спросил Орвил.
— Да пустячок! Настоящий револьвер с патронами.
Джессика испуганно обернулась к Орвилу и застыла; готовая высказать все, что думает на этот счет; в том, как именно применит данный подарок ее новоявленный кузен, она ни капли не сомневалась.
— Любопытное желание, — произнес Орвил, — но, к сожалению, невыполнимое. Оружие не игрушка для детей, и ты это прекрасно знаешь.
— Говорили, можно просить что угодно! — проныл Рей.
— Не все. Кстати, зачем тебе револьвер? Штука, по-моему, лишняя.
— У вас же есть!
— Есть, — согласился Орвил. — Но я ни в кого стрелять не собираюсь.
— Зачем же он вам тогда?
— Могут быть разные ситуации, — сдержанно произнес Орвил. — Я тебе объяснять не обязан. Достаточно сказать, что я взрослый мужчина, а ты еще ребенок. Вообще, если ты намеренно высказал просьбу, в которой получишь отказ, то могу поздравить: ты попал в самую точку! И ты знаешь, что, если бы Джессика попросила меня о чем-то подобном, я бы ей тоже отказал, так что не строй из себя обиженного.
— И вы мне ничего не подарите?
— Подарю, но назови что-нибудь другое. Вечером зайдешь и скажешь. Принеси заодно свои тетради и книги: сегодня я все у тебя проверю до последней буквы.
Рей опустил голову. Агнесса глядела на него, думая о том, что мальчик этот, когда вырастет, будет, наверное, очень хорош собой. Тем более обидно, если он станет злобным эгоистом. Серо-голубые глаза Рея напоминали ей холодную осеннюю воду… В парке был такой уголок: полузамерзший глубокий пруд, по берегам которого росли черные-черные деревья со стройными стволами и тонкими ветками; то же сочетание цветов, то же настроение.
А вот Джессика совсем другая: в ее внешности акварельная нежность севера и в то же время оттенок ее загара темный, как у южанки! Все дети такие разные! Агнесса улыбнулась. А все-таки надо ценить эти дни и вечера, которые они проводят вот так, вместе. Это тоже подарок судьбы, нужно беречь, очень беречь хрупкое спокойствие их жизни.
— Иди, Рей, учи уроки, — сказал Орвил.
Мальчик встал; в его движениях было что-то неестественное, точно ноги его одеревенели: он, по-видимому, чувствовал себя сильно задетым; Агнесса подозревала, что он тайком глотает слезы.
— Может быть, не следовало так строго разговаривать с ним? — произнесла она, хотя обычно не вмешивалась в отношения Орвила и Рея.
— Он только так и понимает, — ответил Орвил.
— Да, — удовлетворенно произнесла Джессика, — даже Керби его не любит.
— Нас много, а он один, — возразила Агнесса, — ему тяжело.
— Один? Но никто не возражает, чтобы он был с нами, он сам не хочет, — Орвил произнес эту фразу легко, но в действительности проблема воспитания племянника казалась ему серьезной: часто простое оказывается куда сложнее, чем думаешь! Он решил, что сам справится с этим, и в результате получилось, что Агнесса отстранилась от воспитания мальчика, а он, Орвил, не сумел найти выхода из сложного положения. Да, что-то, конечно, было не так. Но сейчас не хотелось думать об этом.
— Агнесса, ты так и не объявила о своем желании.
— Да я, право, не знаю, как сказать, — в замешательстве произнесла Агнесса, — такая просьба…
— Полно, милая! — рассмеялся Орвил. — Я по опыту знаю, что многого ты не попросишь!
— Напротив, — возразила Агнесса.
— Я буду только рад!
Он и вправду был рад, он всегда радовался, когда Агнесса вела себя как истинная хозяйка жизни, ведь, признаться, ему стоило труда отучить Агнессу чувствовать скованность и постоянную подсознательную благодарность за свое «спасение».
— Не могли бы мы приобрести серый особняк в Санта-Каролине, в Калифорнии, тот, что принадлежал когда-то моей матери?.. — застенчиво произнесла Агнесса и тут же, не дожидаясь возможных вопросов, пустилась в объяснения: — Видишь ли, Орвил, миссис Митчелл жалела, что продала его… Да и не только в этом дело: помню, я чувствовала себя чужой с матерью, а вот дом, он словно бы принял меня сразу, мне было там хорошо. И мы могли бы в нем жить летом. Правда, я не знаю, сколько он может стоить, — добавила она.
— Неважно, сколько стоит, думаю, не так дорого, чтоб мы не могли его купить…— задумчиво проговорил Орвил. Он думал, казалось, о чем-то не имеющем прямого отношения к покупке.
— Если ты против, можем не покупать! — быстро сказала Агнесса.
— Что ты, милая! Просто, может, лучше приобрести новый дом?
Глаза Агнессы потухли.
— Можно…— разочарованно произнесла она, и Орвил, тут же спохватившись, сказал:
— Нет-нет! Это твоя просьба, любимая, и я ее выполню. Серый особняк будет твоим.
Агнесса и сама не знала, зачем ей так нужен был этот дом. Что-то она связывала с ним: это была, пожалуй, та самая овеществленная исходная точка ее жизни в «большом мире», и ей хотелось сохранить в своем владении оплот юности. Совсем неплохо иметь еще одну крепость. Когда-то она сбежала оттуда, а теперь серый, особняк казался ей воплотившейся грезой. Ходить по тем комнатам, видеть в окно тот пейзаж… Прикосновение к исчезнувшему миру, к чему-то знакомому и в то же время до сих пор не ведомому… Ей иногда казалось: войди она вновь в этот дом — и увидит там себя, наивную девочку семнадцати лет. Как много может она ей рассказать, о многом поспорить, чему-то научить! Люди любят свое начало, иногда оно удивляет их, даже восхищает: какая смелость, воплощение дерзкой наивности, бескорыстного легкомыслия! Теперь она ни на что подобное не способна. Нет, она не хотела снова стать той, дело было не в этом. А в чем? Агнесса усмехнулась: она еще слишком молода, чтобы скорбеть об ушедших годах! Не далее как вчера она сама отреклась от бессмертия. Почему? Неужели решила, что страданий и потерь в жизни так много, что в самом деле стоит смертельно бояться ее бесконечности?
Взгляд Агнессы упал на лежащего Керби. Относительность в мире — величайшее зло. Она сама еще молода, Джессика не вышла из детства, а Керби уже состарился, прошедшие восемь лет оказались равны целой жизни, пусть даже это жизнь собаки. Невыносимо было бы жить вечно, наблюдая смену и уход времен, людей…
— Мама, папа, а вы еще не спросили у Джерри, чего он хочет! И у Керби тоже, — сказала Джессика, отрывая Агнессу от мыслей. Она держала братишку за руку, а другой рукой гладила пса.
— У Джерри еще все впереди, — ответил Орвил. — А собаке очень трудно сделать подарок, тем более, необыкновенный. Он ведь не может сказать, чего хочет. Керби!
Керби приподнял голову и пристально посмотрел на Орвила, словно говоря: «У меня все в жизни есть. А если чего-то и нет, что толку обсуждать это! Мои собачьи тайны умрут вместе со мной. Я всегда был сам по себе, хотя и дружил с вами… хотя… что значит дружил? Эта женщина и её дочь под моим покровительством и защитой. Вы, я вижу, хорошо относитесь к ним, за это спасибо. Мой долг жить при них, охранять моих подопечных, пока достанет сил; мой хлеб вам не в тягость, лапу я вам, если попросите, подам, выполню и другие просьбы, но приказывать бесполезно. И руку я вам не лизну».
Орвил подошел и погладил пса — он делал это крайне редко.
— Я не знаток собачьих душ. Но мы с Керби, кажется, давно уже поняли друг друга… Собаке проще, — продолжал он, — она раз и навсегда решила, кто есть кто. Ей почти никогда не приходится делать выбор.
— А кто мы для Керби, папа? — поинтересовалась Джессика.
— Мама для него «Агнесса» или «хозяйка», ты, наверное, «маленькая хозяйка».
— А ты?
— Я? — Орвил на секунду задумался. — Я, ну, скажем так: мистер Орвил Лемб. К большему мы не пришли.
— А почему собаке не надо делать выбор? А нам надо?
— Да, Джесс, — ответил Орвил, между тем как Агнесса внимательно слушала его, — человеку рано или поздно приходится делать выбор.
— А ты делал?
— Конечно. Иногда это было нелегко, и не всегда я поступал правильно.
— А мне нужно будет выбирать?
— Когда-нибудь непременно, Джесси, этого никому не избежать. Вообще мы всегда выбираем, вся жизнь проходит в этом, но когда выбор касается мелочей это не так важно и не так страшно. Сложнее, если на кон поставлена судьба. Твоя или — еще больше — других людей. Советую тебе, Джесси, поступать так, чтобы другим было больно как можно меньше, выбирай то, что светлее, что несет больше добра, понимаешь?
— Да, папа, — очень серьезно ответила девочка.
Потом, когда они остались одни, Агнесса то ли в шутку, то ли всерьез, спросила:
— Какой же твой главный выбор, Орвил?
Он рассмеялся.
— Не догадываешься? Конечно же, ты, дорогая. Самый главный и, как ни странно, самый легкий, — добавил од. — Выбор между прекрасной женщиной и одиночеством.
— И знаешь, — помолчав, произнес он, — мне кажется иногда, будто я поймал и держу в руках ветер.
Агнесса полуобиженно мотнула головой.
— Орвил! Ты знаешь, как я привязана к тебе, знаешь, как я тебя люблю. Я земная женщина, неужели я столь неуловима?
Он смотрел ей прямо в глаза, в которых словно бы плясали зеленые колдовские огоньки.
— Нет, любимая, ты не так меня поняла: я не имел в виду какие-то сомнения. Просто человек, наверное, любой, когда чувствует себя счастливым, непременно опасается чего-то: то ли поворотов судьбы, то ли слишком высокой платы за это самое счастье. Может, ты не поверишь, но раньше я думал о том, что человек, не привязанный к кому-либо, в большей степени защищен, сильнее, чем тот, кто любит другого, как саму жизнь.
— Да, я знаю, — Агнесса, — такие ощущения знакомы. Будто видишь счастливый сон и боишься проснуться… Только вот о последнем я никогда не думала так, как ты: мне всегда был кто-то нужен, и слабой я чувствовала себя именно тогда, когда была одна.
— Больше ты никогда не будешь одна. Это я тебе обещаю!
— Да! — улыбнулась Агнесса. — Ты замечательный человек, Орвил! И знаешь, мне кажется, наши дети вырастут хорошими людьми.
— В этом я никогда не сомневался!
А Агнесса подумала о только что сказанном: в самом деле, не приведи Бог остаться одной, снова одной! Сейчас, когда она порой заглядывала в глубь своей души, то не видела больше этого ужасающего откровением дна, а ведь когда-то совсем уверилась было, что это навечно. А теперь навечно — другое?
«Нет, — подумалось ей, — никогда, и ни в чем нельзя быть уверенным до конца, всегда нужно сомневаться, всегда! И, быть может, именно это поможет сохранить то, чем дорожишь и что боишься потерять навсегда».