– Я только что узнал нечто очень неприятное, – сказал сэр Джеффри Ллойд-Аштон, уже собираясь выйти из дома. Еще не было восьми утра, а он уже с шести работал в своем кабинете и, как всегда, проглядывал за кофе утренние газеты.

– Что такое? – спросила Ив, стараясь скрыть свой страх, молясь о том, чтобы в газете не было сообщения о встрече под дождем загадочной пестро одетой женщины и знаменитого гонконгского гонщика и судовладельца.

Джеффри передал развернутую на нужной странице газету Ив и объяснил:

– Взлом в «Ветрах торговли». Номер Алисон Уитакер.

– Не может быть! Она была в номере? Она ранена?

– Ее в номере не было, но зато были все ее работы, включая негативы. Очевидно, все, что она сделала за последние два месяца, уничтожено.

– Но почему?

– Наверное, она сняла что-то запретное, какую-нибудь тайную встречу между мафиозо из Триады и важным банкиром, или что-то в этом духе.

– Она, должно быть, в отчаянии.

– Вероятно, ей придется покинуть Гонконг.

– Почему? – нахмурилась Ив.

– Полагаю, что на этом будет настаивать Джеймс. Я уверен, что он уже сделал это. В статье сказано, что Джеймс решил отказаться от использования ее фотографий во Дворце. Почему бы тебе не позвонить ей, Ив? Просто чтобы попрощаться.

– Нет, Ив, я не уезжаю. Я знаю, в статье написали, что я уже не участвую в проекте, но это просто потому, что Джеймс решил прикрыть меня, боясь, что акт вандализма связан с тем, что на должность фотографа назначили чужака. Я постараюсь снять все заново, стараясь не зацепить кого не надо. Этот комплект будет несколько более дождливым, но это только усилить драматизм проекта.

– Вам придется столько работать, Алисон! Судя по всему, вам придется работать почти ежедневно, чтобы успеть к сроку.

– Это ничего, – ободрила ее Алисон. – Я все равно сумею выкроить время для наших ленчей, Ив, и самое главное, я собираюсь сегодня встретиться с Джулианой Гуань.

Через час за закрытыми дверями в своих офисах два самых могущественных человека Гонконга устроили совещания. Причем повестка дня у этих совещаний была примерно одинаковой: найм специалистов по слежке, которые не упустят свои объекты даже на тесных улицах Гонконга.

Хотя их нанимали примерно для одного и того же, у этих людей было совершенно разное прошлое. Роберт Макларен раньше служил в Королевской полиции Гонконга и вышел на пенсию после огнестрельного ранения. Но ему хотелось работать, и теперь он неплохо зарабатывал на обеспечении безопасности гонконгской элиты.

Другим был Джон У, преуспевающий бизнесмен. Он сделал небольшое состояние на легальных сделках, и очень большое – на нелегальных. Под его началом была небольшая армия преступников, готовых выполнить любой его приказ за соответствующую плату. Его солдаты получали хорошее жалованье, умели держать язык за зубами и были абсолютно преданы У.

– Ее зовут Алисон Уитакер, – говорил Джеймс человеку, безупречно служившему в Королевской полиции.

Роберт пристально изучал фотографию Алисон на суперобложке «Одинокой звезды».

– Вчера вечером вы сказали, что она должна быть под контролем двадцать четыре часа в сутки, семь суток в неделю.

– Именно так, – подтвердил Джеймс. – У вас ведь есть своя команда?

– Конечно. Насколько детальный отчет вам необходим? По часам? По минутам?

– Мне не нужны отчеты. Меня не волнует, что она будет делать. Главное, чтобы она была в безопасности.

– Вы все еще полагаете, что ей что-то угрожает?

– Честно говоря, не знаю. Если совсем честно, то я бы сказал, что произошел просто несчастный случай. Однако так как я не уверен в этом, то мне хотелось бы, чтобы она была под защитой круглосуточно.

Джон У получил совершенно иные инструкции.

– Вы должны следить за ней только по понедельникам и четвергам, но в эти дни вы не должны терять ее из вида ни на секунду, и мне нужен подробный отчет о ее поведении.

– Никаких проблем, сэр Джеффри, – уверил его Джон У, с трудом скрывая свою радость: деньги просто сами плыли ему в руки. Леди Ллойд-Аштон была как шило в мешке, утаить его было невозможно. Он может поручить это хоть своим племянникам-подросткам. Это приучит их к терпеливости и дисциплине, так как задание должно быть невыносимо скучным. – Что-либо еще?

– Да. Вы должны немедленно уведомить меня, если она направится в аэропорт, и если она решит сесть на самолет, даже самый крохотный, вы должны воспрепятствовать этому.

Одеваясь на встречу с Джулианой Гуань, Алисон сделала еще одно ужасное открытие: ее шелковое платье с блестками тоже стало жертвой вчерашнего взломщика. Повреждения невозможно было обнаружить при поверхностном осмотре ее гардероба: платье по-прежнему висело на плечиках, с виду совершенно нетронутое. Однако стоило Алисон прикоснуться к нему, как открылась неприятная истина – платье было располосовано столь же тщательно, как и фотографии.

Алисон содрогнулась. Потом осмотрела весь шкаф в поисках других жертв взломщика, но ничего не нашла. Он уничтожил только радужное платье.

Но почему именно его? В этом не было никакого смысла, какая связь между вечерним платьем от «Жемчужной луны», купленным в Далласе, и фотографиями, сделанными в Гонконге?

И тут она поняла: никакой связи и не было! Просто преступник прятался в просторном шкафу, пока не ушла горничная, а прячась, он развлекался тем, что резал на кусочки первое попавшееся платье. Алисон снова вздрогнула, – по крайней мере, это объясняло случившееся.

Или ей хотелось так думать…

Когда в июне миссис Лян связала ее с Сюзан Гуань из Туристической ассоциации Гонконга, Алисон поняла, что Гуань – одна из самых распространенных здесь фамилий. И все же она иногда думала, не родственницы ли Сюзан и Мейлин. Но к сентябрю она познакомилась с таким количеством Гуаней в Гонконге, что когда Ив сказала ей, что главный дизайнер «Жемчужной луны» – Джулиана Гуань, Алисон и в голову не пришло, что она может быть как-то связана с Мейлин.

Но уже с первой минуты встречи Алисон поняла, что перед ней – мать Мейлин. Это была чистая интуиция, и она не смогла бы обосновать этот факт рационально; кроме необычайной красоты, между матерью и дочерью не было никакого физического сходства. Красота Джулианы была типично китайской, робкой и утонченной, в то время как красота Мейлин потрясала, она была уникальна и неотразима.

Но почему она была так уверена в своей догадке? Может быть, по тому, как Джулиана смотрела на нее – с какой-то материнской нежностью; так смотрят на потерянную и неожиданно найденную дочь. Разумеется, этот взгляд предназначался Мейлин; Джулиана тосковала по своей дочери и надеялась, что Алисон может помочь им встретиться.

Алисон всю жизнь не хватало материнской ласки, и, хотя она понимала, что взгляд Джулианы предназначен скорее Мейлин, ей все равно было тепло и приятно. Эта теплота обволакивала, укрывала ее, пока они обсуждали детали нового платья Алисон, и осталась с ней, когда она покинула бутик.

И тут она вдруг ощутила какой-то холодок. Дело было не в холодном влажном ветре, нет, настоящая буря бушевала внутри нее: когда события последних дней сложились в единую картину, ее поразило словно громом.

В среду Мейлин призналась ей, что у нее сейчас такое состояние, что хочется разрушать. Она даже сказала, что хотела уничтожить, изрезать на клочки свои чертежи, которые она делала вот уже две недели. А в предыдущий вечер она говорила о матери, с которой она напрочь – и по непонятной причине – разошлась.

В четверг все фотографии Алисон были тщательно уничтожены, изрезаны на клочки, как и платье Джулианы Гуань. И в тот же вечер Алисон с удивлением узнала, что Мейлин была против выбора ее в качестве фотографа Дворца.

Неужели это все-таки Мейлин? Неужели она расчетливо и хладнокровно уничтожила фотографии и платье? Это невозможно, но…

Но если это сделала она, то причина ясна: дело в ее тоске. И вообще, от Мейлин отказался отец, она поссорилась с матерью и мечтала о встрече с сестрой, но опасалась быть отвергнутой.

Мейлин Гуань был нужен друг, и Алисон хотела стать ее другом. «Я и есть ее друг, – сказала себе Алисон, – невзирая ни на что. И кроме того, – подумала она, – хотя я не могу помочь Мейлин в отношении сестры и отца, может быть, мне удастся помирить ее с матерью – ведь ей так не хватает Мейлин!»

– Добрый вечер. Я – Синтия Эндрюс. Добро пожаловать на «Интервью с ньюсмейкером». Сегодня мой гость – Джулиана Гуань.

Мейлин развернулась к телевизору. Она читала перед сном, но решила прослушать одиннадцатичасовые новости, и вдруг увидела мать – после девяти лет!

Пока Синтия Эндрюс зачитывала краткую биографическую справку Джуалианы Гуань – уроженка Гонконга, знаменитый модельер, ярый сторонник быстрой демократизации территории, – Мейлин не могла оторвать взгляда от экрана.

Она совсем забыла о том, как изящна ее мать. Хрупкая и гордая Джулиана, сидевшая абсолютно прямо, сложив руки на коленях и скрестив стройные ноги у щиколоток, была похожа на куколку из фарфора. На ней был темно-синий костюм, в котором искусно сочетался вызов и элегантность. У Мейлин в Лондоне был такой же костюм, только огненно-красный с голубым. В Лондоне, где никто не знал об их родстве, и Джулиана не могла узнать о глупой сентиментальности ее дочери, Мейлин Гуань всегда носила «Жемчужную луну».

Представив гостя, Синтия повернулась к Джулиане.

– Многие видные гонконгские бизнесмены возражают против политики быстрой демократизации, проводимой губернатором Паттеном, более быстрой, чем это определяется Конституцией. Однако вы, кажется, не считаете политику губернатора чересчур агрессивной?

– Да, именно так, – спокойно и твердо ответила Джулиана, – я, однако, не уверена в правильности вашего утверждения о многих влиятельных бизнесменах.

– Может быть, мне следовало высказаться более определенно? Например, сэр Джеффри Ллойд-Аштон, несомненно, самый влиятельный бизнесмен Гонконга, открыто заявляет о своем неприятии политики губернатора.

– Верно. Но есть много других. Например, Джеймс Дрейк и Тайлер Вон однозначно высказываются в поддержку губернатора.

– Разумеется, – согласилась Синтия. – Их еще называют идеалистами.

– Но разве не должны мы стремиться к идеальному будущему для Гонконга?

– То есть вы полагаете, что тех, кто противостоит политике демократизации, не слишком заботит судьба Гонконга?

– Я просто хочу сказать, что они руководствуются собственными интересами, а не любовью к Гонконгу, в частности потому, что это по большей части бывшие эмигранты или не граждане Гонконга; они свободны в передвижениях, всегда могут перевести свои фирмы и семьи в другое место. Кроме того, многие сделали большие инвестиции в Китае и получат колоссальную прибыль от сохранения хороших отношений с КНР. Таким людям демократия и не нужна, мисс Эндрюс. Они прекрасно проживут без нее. Но не Гонконг!

Синтия Эндрюс явно была в восторге от такой прямоты ее скромной на вид гостьи. Стремясь спровоцировать ее на более опасные высказывания, она задала ей следующий вопрос:

– Конституция предусматривает общие выборы в две тысячи седьмом году, главенство закона, а также свободу печати, независимость судей и функционирование страны с двумя политическими системами. Так гласит соглашение, заключенное Великобританией и Китаем. Неужели вы не доверяете этому договору?

– Я хочу сказать, что чем быстрее в Гонконге будет демократическое правление, тем более безопасна станет наша жизнь.

– Я слышала, что вы собираетесь выставить свою кандидатуру на следующих выборах в Законодательное собрание. Это правда?

– У меня есть такие планы.

– Некоторые полагают, что Пекин не позволит гражданам, высказывающимся против сроков, указанных в Конституции, баллотироваться в Законодательное собрание после перехода Гонконга к Китаю после девяносто седьмого года. Некоторые даже считают, что на людей вроде вас будет навешен ярлык контрреволюционера.

– И их бросят в тюрьмы за исповедание свободы слова? Это что-то не походит на уважение к демократии, которое было нам обещано.

Синтии не нужно было отвечать на заданный Джулианой вопрос – время, отведенное на «Интервью с ньюсмейкером», истекло. Повернувшись назад к камере, она сказала:

– Боюсь, наше время истекло. В следующую пятницу я буду беседовать с сэром Джеффри Ллойд-Аштоном, который, как уже было упомянуто, придерживается диаметральной позиции по отношению к мисс Гуань.

Лицо Джулианы пропало с экрана, но осталось перед мысленным взором Мейлин. Она совсем забыла про нежность матери и о ее мужестве. В Джулиане так и продолжала жить девочка, выжившая после тайфуна, и она придерживалась своих взглядов не менее цепко, чем держалась тогда за доску «Жемчужной луны». Мейлин это не удивило – она знала, что мать идеалистка, и любила ее за это. Не зря же та раздула легкую интрижку с матросом в волшебную сагу о вечной любви.

Много лет назад, уязвленная в самое сердце, Мейлин высмеивала этот милый романтизм матери. Теперь же Мейлин, к своему изумлению, обнаружила, что сама изобретает романтический сценарий: перед ее мысленным взором появилась семья борцов за свободу – отец, мать и две дочери. Они стояли рядом, объединенные любовью, и сражались за демократию… за сияющее будущее Гонконга.

«Идиллия!» – пискнул внутренний голос, разбивая этот светлый образ семьи и свободы, оставляя Мейлин осколки настоящего. Она была слишком жестока к матери, и Джулиана, наверное, была рада, когда дочь уехала из Гонконга. Достаточно посмотреть на то, сколько она всего сделала за то время, пока рядом не было ее злобной дочери!

Сердце Мейлин забилось чаще от гордости за храбрую девочку-сироту, которая добилась в жизни столь многого, и тут же сжалось от страха. Высказанная Джулианой приверженность идеалам демократии была замечательной, храброй, но слишком опасной. Ведь сегодня в присутствии миллионов зрителей Джулиана Гуань выразила сомнение в надежности заверений Пекина, того самого Пекина, который через четыре года начнет править Гонконгом и, разумеется, уже сейчас ведет списки потенциально неугодных граждан.

Неужели она забыла о Тяньаньмынь?

– Мама, мама, – тихо прошептала Мейлин, – пожалуйста, будь осторожна!

Алисон не смотрела «Интервью с ньюсмейкером», с одиннадцати до половины двенадцатого вечера она разговаривала с отцом. Пятничные разговоры не были единственными, когда Алисон связывалась с родными, но единственными, когда отец и дочь могли поговорить без того, чтобы их прерывали любящие и чрезмерно заботливые в своей любви родственники.

Алисон со страхом ожидала этого разговора – она не собиралась лгать отцу. Она просто хотела опустить несколько событий прошедшей недели – не только самое незначительное, уничтожение всех ее снимков, но и по-настоящему важное: то, как Джеймс обнял ее, как горели желанием его глаза, перед тем как он приказал ей покинуть Гонконг, и как она храбро отказалась подчиниться его приказу; беспокойство о том, что сложная женщина, с которой она только начала завязывать отношения, могла уничтожить ее фотографии и разрезать на кусочки радужное шелковое платье; и догадку о том, что Мейлин Гуань – дочь Джулианы.

Алисон беспокоилась о том, что ее голос может выдать ее, что он будет звучать или слишком неуверенно, или слишком бодро. Но этого не произошло, ее голос сегодня звучал, как обычно, она ощущала в себе какую-то новую силу, сознавая, что теперь Гонконг – ее дом.

Однако без неуверенного тона при разговоре не обошлось, только он исходил с другого конца планеты, из Далласа, а не из Гонконга. Когда Алисон поделилась с отцом радостью, что она, кажется, начинает сближаться с талантливой архитекторшей проекта, последовало непонятное молчание, прежде чем последовал ожидаемый Алисон ответ, что отец тоже надеется, что их отношения улучшатся. А когда она похвасталась ему, что сама Джулиана Гуань взялась шить для нее платье из шелка цвета нефрита, которое она наденет на Новый год, в трубке возникла новая пауза.

– Такое впечатление, что линия проходит по большему числу спутников, чем обычно, – не выдержала наконец Алисон.

Гарретт хорошо слышал ее, но снова выдержал паузу, прежде чем ответить:

– Я тоже так думаю.

– Ну тогда я тебя покидаю, чтобы ты подумал над вопросом, который, я знаю, поставит тебя в затруднительное положение – что ты все-таки думаешь насчет приезда в Гонконг? Годится любое время, но учти, что до одиннадцатого декабря я буду слишком занята.

Повесив трубку, Гарретт долго сидел за столом в своем кабинете, снова и снова перебирая в памяти слова Алисон. Итак, Алисон и Мейлин становятся друзьями. Алисон и Джулиана познакомились друг с другом. Он испытывал такое волнение, что не мог говорить. Но почти совсем его добило то, что Алисон не сказала: что этот архитектор, становящийся подругой Алисон, и модельер, шьющий ей платье, – дочь и мать.

Но почему Алисон ничего не знает об этом? Ответ был очевиден и страшен: Мейлин и Джулиана не общаются друг с другом, они в ссоре. Что-то разрушило связь между Дочерью Великой Любви и женщиной, которую он полюбил навсегда.

Гарретт начал писать письмо Джулиане, хотя, по правде говоря, он начал сочинять его в душе еще в июне. На этой нежной материи писать было гораздо легче, чем на бумаге. Трудно было даже написать первые строки. Сначала он хотел написать: «Моя милая Джулиана, моя любовь», но это показалось ему слишком самонадеянным.

Насколько он понимал, Джулиана замужем и счастлива. Но ведь именно такой судьбы для нее он и хотел? Ведь он хотел, чтобы она была счастлива? Чтобы она любила? Так ведь?

Тогда он решил, что лучше всего написать как обычно: «Дорогая Джулиана», и принялся мучительно сочинять дальше. Он писал и писал, – несколько страниц нежных признаний, которые он все равно никогда не отправит. Он писал о своей любви, о том, как ему не хватает ее и что им суждено воссоединиться… словно судьба решила в конце концов вознаградить их за хорошее поведение. Нет, такие нежности посылать не стоит, да в этом нет и необходимости. Женщина, которую он любил, сама все знала и без его писем. В конце концов он написал совсем просто.

Письмо Гарретта с пометкой «Лично» было доставлено в бутик «Жемчужная луна» в день самого веселого праздника в Гонконге – Чун Чуй, Лунного праздника. Это день, когда люди благодарят природу за ее щедрость, за осенний урожай; нависшие над Гонконгом тучи, как бы в знак уважения к луне, разошлись и открыли ее золотое великолепие.

Гонконг был украшен тысячами цветных фонариков самых разных форм – бабочки, цветы, драконы, рыбы… После захода солнца и появления луны шеренги гонконгцев, несущих фонарики, заполнили местные пляжи и парки.

Среди них были Алисон с Мейлин, решившие отправиться на пляж в Стенли. Сидя на белоснежном песке среди песочных замков, освещенных свечами, они искали на луне силуэты феи Чан Э и нефритового кролика.

Именно в тот момент, когда сестры любовались янтарным осенним светилом, Джулиана села писать ответ Гарретту.

Она тысячу раз перечитала его письмо, читая между строк другие, невысказанные слова любви и приходя к выводу, что и написанные слова тоже говорят о его любви. Джулиана хотела послать в ответ страстное послание, но в итоге ее письмо оказалось столь же прозаическим, как и его. Оно было, пожалуй, даже более сухим, так как предложенное ей место встречи было любимым местом встреч самих удачливых бизнесменов со всего мира.