Второй день подряд Алисон и Мейлин возвращались после работы в отель в одно и тот же время. Мейлин, как и вчера, выглядела безупречно, а золотисто-рыжие волосы Алисон отражали на себе все превратности гонконгской погоды: вчерашнего тумана и сегодняшнего дождя.

– Я как сумасшедшая мчалась с Кет-стрит, – объяснила Алисон свое состояние, пока они шли по вестибюлю к лифтам. – Так что не стесняйтесь, можете сказать, что вы меня не узнали.

Мейлин улыбнулась.

– Я сама сегодня утром сделала большую прогулку. Консьержка благоразумно сделала вид, что не заметила меня, когда я вернулась. – И задумчиво наклонив голову, она добавила: – Вы были правы насчет дождевой воды, Алисон. От нее волосы и в самом деле становятся мягче.

Лифт остановился на их этаже, его окантованные медью дверцы разъехались в стороны, и девушки внезапно оказались лицом к лицу с начальником охраны отеля. При виде Алисон выражение его лица стало еще более огорченным. Вероятно, он собирался спуститься вниз, но теперь оставил это намерение.

– Здравствуйте, мисс Уитакер, – поздоровался он с Алисон.

Что случилось? – Мейлин бросила быстрый взгляд в направлении номера Алисон и увидела, что дверь в него широко распахнута. – Что стряслось?

– Произошла ужасная неприятность: какой-то хулиган прокрался в номер мисс Уитакер, – объяснил начальник охраны. – Это обнаружилось два часа назад, когда дворецкий хотел обновить запас продуктов на кухне. Он уведомил меня, а я вызвал полицию и мистера Дрейка.

– Полицию?

– Но они не обнаружили ничего, что могло бы прояснить ситуацию. Никаких отпечатков пальцев – хулиган явно действовал в перчатках. – Он повернулся к Алисон. – Вероятно, вас не было в номере после того, как его убирали в десять утра.

– Нет, я не возвращалась. Но что случилось, что испорчено?

На вопрос Алисон тихо ответил сам Джейк, появившийся из дверей ее номера:

– Ваши фотографии, Алисон.

– О нет! – прошептала она и ринулась мимо него в гостиную.

Там уже не было и следа вчерашнего пестрого хаоса, так как посылку утром отправили в Америку, а его место занял фотографический хаос: конфетти из негативов, пленок и фотографий. Образцы ее искусства были аккуратно изрезаны, видимо, каким-то остро наточенным инструментом, они были уничтожены совершенно хладнокровно, а вовсе не в припадке безумия.

Но хаос в жилой комнате был только кончиком тропы разрушения, которая начиналась в ее лаборатории. Алисон безнадежно прошла по ней, надеясь найти хоть что-то уцелевшее; тщетно, все было уничтожено до последней детали. Асбестовые коробки, призванные уберечь негативы от пламени и воды противопожарных устройств, были раскрыты, словно рты, раскрытые в изумлении при виде такого варварства.

– Боже мой, Алисон! – в отчаянии прошептала Мейлин. И вдруг к ней пришла обнадеживающая мысль: – Но ведь вы послали фотографии своим родственникам!

– Да, но очень мало, и к тому же снимки невозможно качественно увеличить. – Внезапно Алисон начала бить крупная дрожь, это была естественная реакция влажной от дождя кожи на прохладу кондиционера, и в то же время естественная реакция сердца, оледеневшего при виде картины тотального разрушения.

– Вы мерзнете, – мягко заметил Джеймс. – Почему бы вам не принять горячий душ? Полиция практически закончила работу, и как только они уйдут, я позвоню уборщице. К тому времени, как вы приведете себя в порядок, все будет убрано.

– Нет, – тихо, но уверенно выдавила дрожащими губами Алисон. – Спасибо, Джеймс, но лучше я сама уберу все это.

– Но только после теплого душа.

Алисон кивнула, отчего, подобно ледяным слезам, с ее волос на щеки брызнули остатки дождевой воды. Она расстроенно посмотрела на него и только тут заметила его фрак. Она вспомнила, что говорил он ей во вторник, во время их еженедельного ужина при свечах, и сказала:

– Ведь вам сегодня предстоит выступать в Торговой палате. Вам лучше идти, Джеймс, вы уже опаздываете. Как только я согреюсь, все будет в порядке.

– Если хотите, я останусь с вами, – неожиданно предложила Мейлин. – Я могу приготовить чай.

Дрожащие губы Алисон сложились в жалкое подобие улыбки:

– Спасибо, Мейлин, это было бы очень мило с вашей стороны.

Когда Мейлин вернулась в гостиную со свежеприготовленным чаем, в ней было тихо, темно и пусто – все ушли. Из-за надвинувшихся туч рано стемнело, и комната утонула в тени. Однако на полу были заметны остатки созданных сестрой шедевров, и у Мейлин защемило сердце от этого зрелища. Кто же мог решиться на такое, кто мог так хладнокровно и жестоко уничтожить работы Алисон?

И тут Мейлин поняла, что она в комнате не одна: в тени у окна стоял Джеймс. Он глядел на город за окном. Джеймс был абсолютно неподвижен и сам напоминал тень, – такой же длинный, черный, холодный. Его выдавали только волосы, отблескивавшие в городских огнях. Мейлин не видела его лица, но сама его поза говорила о том, что он находится в крайней степени бешенства – даже в неподвижности чувствовалась бушевавшая в нем ярость. Пантера была готова к прыжку.

– Я думала, вы уже ушли, – тихо, чтобы не испугать его своим неожиданным появлением, сказала Мейлин.

Однако Джеймса Дрейка не так-то просто было испугать. Прошло несколько секунд, прежде чем он повернулся к ней, и когда он повернулся, на его лице было написано только радушие. Но огоньки ярости ярко горели в его глазах.

– Мне нужно было кое-что обсудить с Алисон, – объяснил он.

Мейлин понимала причины его ярости, она сама была взбешена, но о чем мог он говорить с Алисон наедине? Почему он прогонял ее?

«Почему что он считает тебя причастной к этому». Это был голос голодного духа; демоны дразнили ее весь день, смеялись над глупостью, которую она совершила вчерашним вечером, поверив, что может подружиться с Алисон. «Но мы можем сделать это, – с вызовом ответила она демонам. – Мы обе этого хотим».

Весь день Мейлин сражалась с собой. Ее старые раны, ее уверенность в собственной никчемности пытались противостоять шепотку надежды. И казалось, что этот шепоток сумел одолеть противника; только казалось, вплоть до этой минуты.

Теперь, когда демоны вкусили наконец ее крови и страха, они не отпустят свою добычу, пока не превратятся в прах все ее глупые мечты. «Нет никакого сомнения, – упрекали ее они, – что Джеймс отлично помнит, как ты возражала против того, чтобы Алисон стала фотографом «Нефритового дворца». Как он может забыть об этом? И разве от его всевидящих глаз могло укрыться, как тщательно, практически безупречно – именно так, какова ты в жизни, – уничтожены снимки? Словно их резали любимым ножом всех архитекторов – X-Acto? К тому же ему наверняка известно, что был почти полдень, когда ты появилась в башне, потому что в девять утра он оставил для тебя записку, приглашая зайти к нему, как только ты появишься. И самое важное: этот мужчина понял, что ты скрываешь в себе ярость и жестокость.

Джеймс подозревает тебя в этом преступлении, и тебе, недостойная и глупая Дочь Номер Один, будет очень трудно доказать обратное».

Всегда утонченная и изысканная, Мейлин Гуань все утро гуляла под дождем в поисках утраченной иллюзии любви. Да, консьерж видел, как она вернулась, но это ничего не доказывает. Нужно всего несколько минут под сегодняшним ливнем – как раз столько, сколько нужно, чтобы избавиться от ножа и перчаток, – чтобы она полностью вымокла, словно гуляла под дождем часами. «А если бы и нашелся кто-то, случайно видевший тебя в это утро, то он обязательно подтвердит, что ты была явно не в себе, то есть могла совершить это чудовищное преступление».

Мейлин забил озноб, на этот раз от страха. Но ведь она может и ошибаться. Пожалуйста, пусть будет так, пусть она ошибается! В тот июньский вечер Джеймс поверил, что не может победить своих демонов. Неужели его вера в нее рухнула?

Мейлин видела в серых глазах только ярость. Но на кого она направлена – на нее или на безымянного вандала? Трудно сказать. Хорошо бы увидеть его лицо целиком. Ее дрожащие пальцы потянулись к выключателю ближайшей лампы.

Внезапная вспышка света оказалась слишком яркой: лампа оказалась направленной на нее, словно здесь шел допрос, и она была главным подозреваемым.

– Джеймс, я не делала этого, – взмолилась она, слепо глядя в темноту. – Да, раньше я была против того, чтобы Алисон работала в команде, но это было до того, как мы познакомились. Я считала, что фотограф должен быть англичанином или гонконгцем, вот и все. Тут не было ничего личного, вы должны мне поверить… – Мейлин резко оборвала свой монолог, почувствовав, что в комнате появился кто-то еще. Она отвернулась от Джеймса. – Алисон!

Просторный халат был тесно перехвачен у талии, золотисто-рыжие волосы еще влажны от душа, лицо сияло чистотой. Она выглядела очень юной, нежной, словно девочка, ожидающая вечерней сказки. Если бы не глаза – в их волшебной зелени застыла боль от увиденного несколько минут назад.

– Мейлин не уничтожала мои фотографии, Джеймс. Может быть, она была против меня как фотографа Дворца, но… – Алисон запнулась, до нее наконец дошел смысл того, что она сейчас услышала. Она была права! Она правильно прочитала в нефритовых глазах личную неприязнь, и теперь она получила доказательства. Но ведь вчера у них начали устанавливаться другие отношения? Да, именно поэтому Мейлин смотрела на нее с такой надеждой и благодарностью и поэтому так быстро пришла к ней на помощь. Когда Алисон заговорила снова, тон ее голоса уже был уверенным. – Мейлин не виновата в этом.

– Я это знаю, – быстро ответил Джеймс, выступая из тени в свет лампы.

В его глазах уже не было ярости – только нежность к обеим стоящим перед ним женщинам. Джеймс, конечно, учитывал такую возможность, что Мейлин могла уничтожить фотографии Алисон, поскольку в принципе она способна на это. Но он отверг это предположение, отверг усилием сердца, ради Мейлин. Но теперь он понял, что это было важно и для Алисон.

И обращаясь к ней, Джеймс сказал:

– Я вовсе не считал ее виновной. – И, повернувшись к Мейлин, добавил: – И никогда не буду подозревать.

– Спасибо, – ответила она. В ее шепоте слышалось облегчение и благодарность к Джеймсу и Алисон. Джеймс улыбнулся в ответ, Алисон тоже, как бы ободряя ее: «Не глупи!»

Потом Алисон очень серьезно, словно желая навсегда отсечь подозрение в отношение Мейлин, сказала:

– Пока я была в душе, я подумала о том, кто мог бы это сделать.

– И? – спросил Джеймс. – Вы подозреваете кого-то?

– Не совсем конкретно. Но я думаю, что я сняла что-то запретное; может быть, там оказалась какая-то парочка или укрывающийся от правосудия преступник.

– Но вы говорили, что всегда спрашивали разрешение, прежде чем фотографировать.

– Да, но кто-то мог попасть на задний план, так что его даже нельзя узнать, но он все равно опасается этого. Это единственное разумное объяснение.

– За исключением того, что было уничтожено абсолютно все – а не один-два снимка.

– Очевидно, это его очень напугало, и он хотел преподать мне урок. И я его усвоила – теперь я буду тщательней следить за тем, кто фигурирует на заднем плане, и кроме того, хранить копии негативов в сейфах отеля. – Алисон вдруг запнулась, и ее снова охватила дрожь: что-то в ее словах изменило настроение Джеймса. Нежность исчезла, уступив место такой мгле, такой муке… она снова содрогнулась. – Мне кажется, что я еще не согрелась. Наверное, чашка горячего чая мне поможет.

Мейлин тоже увидела роковое изменение цвета серебра и вспомнила о его просьбе поговорить с Алисон наедине. Ей не хотелось уходить, но она была слишком многим обязана человеку, который с самого начала поверил в нее и не утратил этой веры даже сейчас. И она неожиданно услышала свой голос:

– Мне кажется, что лучше оставить вас наедине. Но я весь вечер буду у себя. Алисон, если вам понадобится помощь в уборке…

Джеймс проводил Мейлин до двери, а вернувшись в гостиную, обнаружил, что Алисон стоит посреди хаоса, видимо, только теперь осознав, сколько труда пропало: пропали уникальные летние снимки, когда влажный воздух Гонконга, напоенный непролитыми слезами дождя, дрожал, создавая уникальное освещение.

Алисон готова была заплакать, но вдруг оказалась в его объятиях. Несмотря на толстый халат, она ощущала тепло и силу его тела. Джеймс тоже чувствовал ее тепло и мягкость, а прижав крепче, ощутил частое биение ее сердца.

– Алисон, Алисон, – прошептал он, нежно касаясь губами ее влажных волос.

Алисон еще не приходилось слышать такой страстный шепот, но ее сердце сразу поняло это, и подняв голову, она прочитала в его глазах такое желание, что губы ее задрожали, ожидая прикосновения его губ.

Но Джеймс не поцеловал ее; его страсть погасла, уступив место муке, и когда он заговорил, его голос был резок:

– Вам нужно уехать из Гонконга.

Алисон не знала, что произошло в следующее мгновение – то ли он отпустил ее, то ли она сама отстранилась от него. Но оказалось, что они уже не обнимают друг друга, а стоят на расстоянии вытянутой руки.

– Уехать из Гонконга, Джеймс? Уехать от тебя?

– Кто бы это ни сделал, он все еще здесь. И вы должны уехать, Алисон. Слишком опасно вам оставаться здесь.

– Но опасность миновала! Ведь фотографии уничтожены!

Казалось, Джеймс не слышал ее слов, его глаза потемнели.

– Вам нужно уехать, Алисон, – спокойно повторил он. – Если с вами что-то случится…

Видя, насколько он встревожен, Алисон снова почувствовала какую-то гнетущую его силу. Но что могло угнетать такого человека, как Джеймс? Разумеется, его память больна утраченной любовью. Но это, должно быть, скорее печаль – его же дымчатые глаза говорили скорее о ненависти.

Тут Алисон поняла, что угнетает его, и тихо спросила:

– Вы вините себя в том несчастном случае с Гуинет, так ведь, Джеймс? Вы обвиняете себя в том, что не смогли уберечь ее?

– Да. – Его голос был мягок, но в нем читалась угроза. – Я виню в этом себя.

– Но ведь вы не должны, Джеймс, тут нет ничего, что бы…

– Гуинет погибла не от нечастного случая, Алисон. Она была убита. Должны были убить меня, но вместо этого погибла она.

– Джеймс… – прошептала Алисон. – Я не думала… Ни Мейлин, ни Ив…

– Они ничего не знают.

– И убийцу так и не нашли? – внезапно догадалась она. Эта плененная пантера жаждет мести, расплаты, она томится ненавистью, и ей суждено мучиться, пока враг не окажется в ее лапах. – Вы думаете, он в Гонконге? И поэтому вы тоже здесь?

– Да, Алисон. – В его голосе больше не было нежности, только угроза, он был холоден и безжалостен, как сама смерть. – Именно поэтому я здесь.

– Но кто он, Джеймс? Вы догадываетесь об этом?

Написанное на его лице отчаяние дало ей ответ раньше, чем он заговорил:

– Нет, Алисон, я пока не знаю. Я думаю, что это тоже какой-то застройщик, испуганный распространением моих операций на Гонконг. Я потратил четыре года, пытаясь выманить его из его убежища, но он не поддавался на мою приманку.

Алисон закусила нижнюю губу.

– Но может быть, он все-таки не отсюда?

– Он здесь, – тихо ответил Джеймс, и то спокойствие, с которым он произнес эти слова, и выражение лица говорили о том, что его мысли унеслись куда-то далеко.

– Поэтому-то вы и хотите, чтобы я уехала? – Алисон посмотрела ему в глаза. – Вы полагаете, что он ответственен за уничтожение моих снимков?

Вопрос Алисон отвлек Джеймса от видений будущей мести, но прошло несколько секунд, прежде чем он ответил ей. Когда он вошел сегодня в номер Алисон и увидел остатки ее снимков, он почувствовал, что в его сердце вонзился острый нож. Теперь же, впервые за все прошедшие годы, Джеймс подумал: а что, если в ту ночь в Уэльсе Гуинет оказалась не случайной жертвой – его враг, убивая ее, хотел причинить ему гораздо большую боль, чем если бы убил самого Джеймса.

Неужели это чудовище вышло из своего убежища, чтобы снова причинить вред женщине, которую он любит?

«Нет», – решил Джеймс. Никто не знал, что он полюбил Алисон, эту мысль он старался спрятать даже от себя самого.

Но это была правда.

Наконец он ответил Алисон:

– Мне кажется, вряд ли это был он сам. И тем не менее, Алисон, вам слишком опасно оставаться здесь.

– Я не боюсь, Джеймс.

Теперь Джеймс по-настоящему убедился в потрясающем мужестве Алисон. Она не боялась не только вандала – даже если бы он оказался убийцей – она не боялась самого Джеймса, его ледяного сердца, его ярости и ненависти, его смертоносных рук.

– Алисон! – прошептал он.

Чувство, которое она расслышала в его голосе, придало ей сил:

– Я остаюсь, Джеймс.

Джеймс был уверен в том, что никто в Гонконге не знает о его любви к Алисон. Но это неверно – она знала. И теперь он читал в ее изумительных глазах открытое признание в любви.

На какой-то чудесный, но краткий миг Джеймс позволил себе окунуться в блаженство, которое сулило им будущее. Однако этот сладостный образ быстро исчез. И когда он заговорил, его голос был совершенно бесстрастен.

– Миссис Лян возьмет вам билет на завтрашний одиннадцатичасовой рейс на Сан-Франциско.

– Извините, Джеймс, – твердо, но уверенно ответила Алисон, – завтра в одиннадцать у меня важная встреча. А потом я собираюсь возобновить съемки. На этот раз я позабочусь о том, чтобы копии снимков всегда хранились в сейфе.

– Я не собираюсь использовать ваши работы для украшения Дворца. Во всех утренних газетах завтра появятся статьи на эту тему; вы больше никак не связаны с отелем.

«Или с тобой», – раздался вопль ее сердца, когда Алисон поняла, что даже если она останется в Гонконге, все будет уже по-другому. Чтобы защитить ее, Джеймс решил разорвать их профессиональные отношения. А личные? Появившийся в его взгляде лед с потрясающей откровенностью говорил о том, что волшебство кончилось.

А что, если она попытается все-таки достучаться до него? «Нет, – подумала она, видя решимость, написанную на его лице. – Не теперь. Пока еще рано».

– Вы вовсе не обязаны использовать мои снимки, Джеймс. Но я предъявлю их вам одиннадцатого декабря, как мы и договаривались. Я собираюсь выполнить свое обещание вам, точно так же, как свой договор с издателем.

Его лицо превратилось в непроницаемую маску. Алисон даже не поняла, расслышал ли Джеймс ее слова.

Он расслышал, потому что, прежде чем отбыть в Палату произносить речь, о которой совсем забыл, Джеймс очень тихо сказал:

– Только будьте осторожны.

После ухода Джеймса Алисон стала беспомощно рассматривать то, что осталось от двух месяцев напряженной работы в Гонконге.

До сего дня она видела мир только в розовых красках, была заинтересованной свидетельницей того, что снимала, но ее фотографии были гораздо ярче и живей, чем впечатления самой Алисон. Они, а не она сама были свидетельством скрывающейся в ней страсти.

Теперь ее фотографии, свидетельство этого удивительного лета в Гонконге, были уничтожены. Но ее воспоминания были ярче и живей этих снимков: Алисон Париш Уитакер обрела крылья.

Она расправила их и легко полетела благодаря Джеймсу. Что будет, если он уйдет? Нежная бабочка снова врежется в землю?

«Нет», – сказала себе Алисон. Это было довольно храброе утверждение, но новая Алисон была уверена в том, что сдержит слово, потому что этим летом она обнаружила, что у нее есть не только крылья. У нее есть чувства, которые наконец проснулись и теперь требуют своего права на жизнь.

Пусть Джеймса больше нет, но теперь она сможет парить сама, одна, с каждым днем все выше и быстрее, пока ее крылья не окрепнут настолько, что она сможет преодолеть невидимую огненную стену, добраться до его сердца, войти в клетку ненависти, в которой он живет, и превратить клетку в кокон любви.

Теперь Алисон могла самостоятельно убрать мусор, в который превратился ее труд, и провести вечер одна, глядя на смазанные дождем огни Гонконга, все сильнее утверждаясь в данном себе обещании летать. Казалось, эта ночь создана для одиночества, для того, чтобы собраться с силами и начать новую жизнь.

Но Алисон не могла забыть выражение глаз Мейлин перед тем, как та ушла. Она была так не уверена в себе, так страшилась того, что у Алисон могли остаться какие-то сомнения в ее непричастности к преступлению… И она не могла забыть о том, что хотела подружиться с Мейлин.

Поэтому Алисон сняла трубку телефона, и когда на том конце после первого же гудка послышался робкий ответ, сказала:

– Мейлин? Это Алисон. Не могли бы вы помочь мне?