Было уже два часа ночи. Принцесса осталась дома одна. Вторая половина сказочной гонконгской пары отправилась в город, чтобы провести остаток ночи с одной из своих любовниц. «Наверное, – подумала Ив, – Джеффри будет ласков с любовницей». Он уже насытил свою жестокую страсть, насытил благодаря ей.

Ив отлично знала, что этот вечер окончится для нее мукой. Так было всегда. Джеффри любил похвастаться своей принцессой, продемонстрировать миру, каким бесценным сокровищем он обладает, а затем, и это доставляло ему самое большое наслаждение, показать Ив, что он и в самом деле ею обладает.

В этот вечер Джеффри, как всегда, играл с ней на публике, играл в игру, из которой всегда выходил победителем. Больше никто не знал об этой тайной игре – только Ив хорошо знала темную сторону желания, блестевшего в глазах сэра Джеффри Ллойд-Аштона, когда он смотрел на нее при гостях.

Сегодня вечером в присутствии многих людей, ласково глядя на нее, Джеффри спросил, согласна ли она полетать с Алисон. Ив пришлось ответить «да», этого требовала простая вежливость, хотя она отлично знала, что Джеффри никогда не разрешит ей этого, тем более с такой милой и приятной женщиной, как Алисон.

«Неужели, – удивленно подумала Ив, – он опасается того, что я поделюсь своим позором с Алисон или с кем-то еще? Неужели он может верить, что я позволю себе вовлечь кого-либо в глупую и напрасную попытку бегства?»

Человек, фактически владевший Гонконгом и настолько прославивший свою жену, что за каждым ее шагом восхищенно следят пять миллионов пар глаз, не станет волноваться, что она может сделать попытку к бегству.

Джеффри доставляло наслаждение мучить ее открыто, перед гостями, и еще большее наслаждение – мучить ее, когда они оставались одни.

Сегодня вечером, когда гости покинули Замок, он повернулся к ней, его глаза торжествующе блестели:

– Ты расстроена, что не сможешь летать вместе с Алисон, моя принцесса?

– Нет, – прошептала Ив, когда его губы впились в ее губы.

«Нет, нет, нет!» – умоляло ее нежное тело, когда Джеффри жестоко терзал свое самое ценное достояние.

Но сама Ив не слышала жалоб своего тела – каждый раз, когда Джеффри прикасался к ней, ее сознание уплывало куда-то далеко. Только теперь, когда он уже скрылся, ее измученное тело начало ныть – но никто по-прежнему не слышал его стонов.

Ив думала о той юной женщине, которая не сознавала своей красоты и так жаждала любви, что не сообразила, не поняла всей правды: сэру Джеффри нужна была только ее прекрасная оболочка – и ничего больше.

Ив знала, как и благодаря чему появилась на свет; она была еще девочкой, когда узнала об этом, и ей не позволяли забывать об обстоятельствах своего рождения, словно она была виновата, словно сама захотела быть символом измены собственной матери… словно сама напрашивалась на рождение. Ее будущий отчим был хозяином паба «Белая Лошадь» в прибрежной деревне под Веймутом. Мать была барменшей в том же пабе, а ее настоящий отец – докером, часто заходившим в этот паб, любившим пить там пиво, а еще больше – флиртовать со знойной девицей за стойкой, когда та была в очередной ссоре со своим любовником.

Интрижка знойной барменши и соблазнительного докера наконец принесла желанный плод – ревность, бешенство, примирение и брак. И нежеланный – беременность. Руководствуясь какими-то своими целями, оба родителя решили сохранить ребенка.

Больше всего от этого решения пострадала Ив – само ее имя уже было наказанием, именем соблазнительницы из райского сада, блудной дочери, склонявшей всех мужчин к греху. Муж ее матери ненавидел ее – в ее личике он видел лицо своего врага. Она еще не умела говорить, а он уже издевался над ней, называя уродкой. Мать тоже ненавидела ее, называя ее отца гнусным соблазнителем.

Большую часть детства самым жгучим желанием Ив было желание умереть. Она была совершенно убеждена в том, что отвратительна и не заслуживает любви. Ив никогда не смотрелась в зеркало, но если бы она и делала это, все равно бы не поняла, как потрясающе красива: она увидела бы в зеркале только тот облик, что стал причиной насмешек и отвержения на улице и дома – ссутуленное и болезненно тонкое создание с вечной печалью и страхом в отчаявшихся глазах.

– Отойди от края! Пожалуйста, отойди! Ты же упадешь!

Кто-то отчаянно кричал за ее спиной, и в этом крике слышалась такая же мольба и призыв остаться в живых, как и в шуме прибоя внизу, манившего к прыжку и к смерти.

Ив часто приходила на эту полянку на вершине скалы над Ла-Маншем. Она была частью огромного поместья, но находилась в таком далеком уголке, что никто не знал ведущей к ней тропинки – никто, кроме Ив и оленей.

Но сегодня, в летний день, день ее пятнадцатилетия, день, который она решила сделать своим последним днем, ее место было раскрыто! Хотя было еще не поздно – она могла бы прыгнуть вниз. Но звучавшая в голосе за спиной мольба была такой отчаянной, словно кому-то действительно было важно, чтобы она осталась в живых.

Но ведь это всего лишь голос, и вряд ли его хозяин обладает достаточным мужеством или желанием ринуться на скалу. И вдруг сквозь шум прибоя Ив услышала торопливые шаги. Вместо того, чтобы прыгнуть, она повернулась и увидела распростертые объятия леди Гуинет Сен-Джон.

Иногда, забавы ради, Гуинет Франс Сен-Джон выезжала верхом на дамском седле. Для таких случаев у нее был особый костюм – экстравагантное напоминание о давно прошедших временах Регентства: зеленый бархат с оборками и кружевами и шляпа в тон с горделиво торчащим пером. Иногда она ездила по-мужски: соревнуясь за голубые атласные ленты и золотые призы, надевала современный костюм для верховой езды. Сегодня же, решив проехаться в лугах над морем, леди Гуинет надела джинсы, ярко-розовую футболку и поношенные ботинки.

В таком наряде она могла сойти за дочь конюха. Но Ив сразу поняла, что эта девочка – ее сверстница из аристократической семьи; она была так грациозна, так элегантна.

– Пожалуйста, подойди ко мне, – сказала Гуинет, не дойдя до края скалы, потому что увидела отчаяние в прекрасных голубых глазах девушки. «Она и в самом деле решила прыгать, – внезапно поняла Гуинет. – Что, если мое приближение спровоцирует прыжок?» – Пожалуйста!

Ив часто приходила на эту скалу, чтобы прыгнуть в море. Но прежде ее всегда останавливала окружавшая ее красота – ее завораживали величие лазурного неба и моря, которых, прыгни она вниз, Ив никогда больше не видела бы; она отказывалась от своего намерения только для того, чтобы еще раз насладиться этим прекрасным пейзажем.

Сегодня небо и море были так же красивы, но Ив уже не замечала этого – ее взгляд был обращен только внутрь, в царящую там черноту отчаяния. Но теперь ее глазам предстала новая красота – безграничная щедрость человеческого сердца.

Она шагнула к Гуинет, и это был первый грациозный шаг в ее жизни; впервые ссутуленные плечи распрямились, словно она была до сих пор забытой марионеткой, и вот наконец чьи-то заботливые руки в небесной вышине натянули нити, и она ожила.

– Ты меня напугала, – облегченно прошептала Гуинет, когда Ив оказалась на безопасном расстоянии от края пропасти. – Не знаю, как ты, но когда я оказываюсь так близко от края обрыва – особенно если посмотрю вниз, – у меня кружится голова, я чувствую себя нехорошо и боюсь свалиться… или даже прыгнуть вниз… просто ужасно.

– Я часто тут бываю, – объяснила Ив, стараясь понять, догадалась ли эта девушка, что еще секунда одиночества, и она прыгнула бы вниз. Помолчав, Ив добавила:

– Мне не привыкать быть на краю, но сегодня у меня немного закружилась голова.

– Но теперь ты в порядке?

– Да, все хорошо, спасибо.

Они не годились в подруги – живое свидетельство распутности барменши и любимая дочь графа. Но они подружились, и это была не односторонняя дружба, где Гуинет только давала, а Ив только брала.

Они встретились в момент, когда не только Ив, но и Гуинет нуждалась в помощи. До этого дня жизнь Гуинет была безоблачной, она купалась в любви близких. Все говорили, что она опора семьи. Однако легко быть опорой, когда под тобой твердый фундамент; и Гуинет не испытывала серьезных проблем до того дня, когда ее отца смял любимый пони для игры в поло. Граф выжил, но был еще слишком слаб. И вся семья Гуинет, в том числе отец, обратились за поддержкой к ней.

Теперь ей нужна была своя опора, тот, кому она могла бы поверить свои горести и страхи, которые она должна была скрывать от своей семьи.

Ив стала ее опорой.

К концу лета, когда граф поправился и Гуинет должна была отправиться в Уэст Хит, девочки стали лучшими подругами. Гуинет хотела от Ив многого: чтобы та поверила в себя, в свои способности. Аристократка, с детства окруженная любовью, она была безгранично уверена в себе и пыталась – правда, без особого успеха – передать хоть частичку своей уверенности подруге.

– Тебе нужно поступить в колледж, Ив. С твоими оценками ты легко получишь стипендию. Ты могла бы стать врачом или хоть медсестрой, социальным работником. В этих областях тебе лучше всего удастся реализовать свою природную способность к состраданию.

Но у Ив были другие мечты. Она хотела после окончания школы уйти из ненавистного ей дома, снять небольшую квартиру в Лондоне, работать кассиром в банке «Лондон-Гонконг», а в свободное время ухаживать за детьми в ближайшей больнице. Сделав это, она смогла бы жить в мире с собой, наслаждаться рассветом, розами, невинной улыбкой ребенка.

Ив чувствовала, что она – не от мира сего. Она считала себя невидимым миру посторонним наблюдателем, бесконечно благодарным за то, что ей предоставили возможность созерцать этот мир. И она созерцала, гордая тем, что у нее есть такая уверенная и одаренная подруга. Гуинет блистала в Кембридже, получив высшую оценку по курсу английской литературы, а потом не менее блистательно начала карьеру независимого журналиста.

В тот судьбоносный день, когда лорд Джеффри Ллойд-Аштон появился в банке «Лондон-Гонконг», Гуинет была в Милане, освещая для английского издания «Вог» осеннюю коллекцию моды. Тайпан крупнейшей гонконгской торговой компании был в Англии в деловой поездке: ему нужно было приобрести три судна для своего флота. Переговоры шли прекрасно, и он собирался посетить скачки в Аскоте, проверить свою удачу, а для этого решил снять немного наличных со своего счета.

Он почти не обратил внимания на женщину за конторкой кассира, поскольку смотреть вроде было не на что. Джеффри был тонким ценителем красоты, а она представляла собой жалкое зрелище – ее пышные черные волосы были распущены, почти полностью закрывая лицо, одета она была совершенно не по моде, а ее тонкая фигурка ссутулилась, словно она стремилась уменьшиться, чуть ли не исчезнуть; сэр Джеффри с отвращением заметил, когда она пересчитывала деньги, что ее ногти обгрызены чуть не до основания.

Но когда она заговорила, поблагодарив его за посещение их банка, то несмотря на ее практически неразвитое произношение, он ощутил в ее голосе какие-то удивительно знакомые тона. Ему захотелось, чтобы пелена волос чуть расступилась, чтобы он увидел ее лицо, и когда это произошло, сэр Джеффри Ллойд-Аштон увидел призрак: перед ним была Розалинда, единственная женщина, которую он любил… единственная, что посмела отвергнуть его.

Розалинда была мертва вот уже шестнадцать лет, и для Джеффри это было самым дерзким, непростительным вызовом: она осмелилась умереть до того, как он успел наказать ее.

Но вот перед ним ее двойник, и Джеффри почувствовал непреодолимую страсть к этой девушке. Если поработать над этим жалким созданием, из него можно сделать точную копию Розалинды.

«На самом деле, – подумал Джеффри, – из нее может получиться нечто получше Розалинды». Ив была такой кроткой, такой послушной, восхитительно послушной и беззащитной. Розалинда стала бы такой послушной, если бы у него было больше времени, чтобы сломать ее.

А эта женщина уже была сломлена – нужно было просто научить ее двигаться, говорить, одеваться, как Розалинда, а ее черную гриву, точную копию волос Розалинды, можно подстричь, чтобы она только обрамляла это бесконечно прекрасное лицо… на этот раз ей не удастся улизнуть от него!

Разумеется, Ив влюбилась в него – ей было двадцать шесть, и она была одинока и робка, а Джеффри было сорок два, он был потрясающе смел и уверен в себе, и хотя казалось невероятным, чтобы такой мужчина, как сэр Джеффри Ллойд-Аштон, влюбился в такую замарашку, он утверждал именно это.

Через две недели Ив уже была в Гонконге, в номере «Восточного китайского отеля», где претерпела превращение из безвестной банковской кассирши в элегантную хозяйку Замка-на-Пике. Ив понятия не имела, как может совершиться такое превращение, зато сэр Джеффри отлично знал. Он лично занялся выработкой ее дикции и осанки и после того, как и то и другое стало вполне аристократическим, пригласил специалистов по макияжу, прическе и одежде.

Ив была примерной ученицей, благодарной за проявленную к ней любовь и готовой на все, чтобы отблагодарить своего благодетеля, выполнить все его желания. Джеффри обещал, что она станет «его прекрасной леди», и Ив искренне верила ему, стремясь поскорее совершить это превращение, не понимая, что перед ней не Пигмалион, а скорее Свенгали.

Когда настала их брачная ночь, Джеффри подвел Ив, одетую в выбранный им самим шелковый халат цвета слоновой кости, к зеркалу:

– Посмотри на себя, дорогая. Посмотри на свое лицо. Ты теперь принцесса. На тебя будут смотреть миллионы. И ты всегда должна выглядеть как принцесса.

Ив выполняла все приказы Джеффри, так же как советы специалиста по макияжу и визажиста, которых пригласил Джеффри. Она знала, какой ее хотел видеть Джеффри и как этого добиться. Теперь она добилась этого, и в эту ночь, глядя на свое отражение, Ив рассчитывала увидеть нечто новое, прекрасное. Но даже теперь, стоя рядом с мужчиной, утверждавшим, что он любит ее, она видела только то, что видела всегда – отчаяние. Сегодня она еще отчетливей понимала, насколько она грустна: лишенное защиты волос, лицо безжалостно выдавало ее страх и отчаяние.

Ив не видела в зеркале ни красоты, ни счастья. Но Джеффри она нравилась, а это было главное.

И тогда ее муж издал другой приказ:

– Разденься, Ив. Нет, не отворачивайся – я хочу видеть, как ты делаешь это. – Она снова повиновалась, и он, безжалостно ощупав глазами нагое и невинное тело испуганной женщины, тихо предупредил ее: – Никогда не набирай вес, Ив. Даже унцию.

Ив и Джеффри никогда не занимались любовью – даже в эту первую ночь. Они занимались сексом, точнее, он занимался с ней сексом, и когда сэр Джеффри Ллойд-Аштон хотел обладать своей принцессой, он никогда не был нежен. Яростная страсть сэра Джеффри причиняла дикую боль нежному телу Ив, даже если он брал ее на атласных простынях их алькова. А ведь бывало, если ему не терпелось, он обладал ею на холодном мраморном полу замка, шершавой решетке камина или каменной лестнице. После этого на ее теле долго цвели синяки, как памятники его жестокой страсти.

Джеффри страстно жаждал ее. Тут не могло быть сомнений. Но ее ужасала мрачная угрюмость его страсти – то, как он менялся в миг, когда они становились мужчиной и женщиной. Куда девался тот мягкий, нежный, обаятельный Джеффри, ухаживавший за ней? Впрочем, он и теперь существовал, – на публике, или даже в частной жизни, если ему так хотелось. Но она, и только она, знала другого сэра Джеффри Ллойд-Аштона – холодного, с презрительными черными глазами, и…

И Ив винила только себя. Она пыталась удовлетворить его страсть – о, как она старалась! – и в постели и перед лицом публики, похоже, добилась своего. Но это был лишь наружный успех. На самом деле Джеффри был недоволен ею – и как могло быть иначе? Очевидно, он понял то, что давно знала она сама, что было высечено в ее сердце с самого момента рождения: она никчемна… и совершенно не заслуживает любви.

Но тогда ей еще только предстояло узнать всю правду; и это было самое потрясающее открытие в ее жизни…

– Знаешь, Ив, мы с Найджелом считаем, что ты молодчина.

Так сказала Беатрис, жена Найджела Ллойд-Аштона, двоюродного брата Джеффри, служащего управляющим торговой компании Ллойд-Аштона в средиземноморском регионе. Они приехали из Гибралтара навестить Джеффри. И в этот день Ив и Беатрис отправились в музей чайной посуды в Флагстафф-Хауз и уже минут пятнадцать восхищались сервизами из Цзянсу.

– Молодчина?

Беатрис нахмурилась.

– Ох, Найджел просил меня не говорить тебе об этом, но такое сходство с ней просто невероятно. Мы думали, что Джеффри показал тебе ее фотографию, и ты сама решила сделать такую же стрижку, как у нее, и одеваться в том же стиле… и… ох. – Она нахмурилась еще сильнее. – Так ты ничего не знаешь о Розалинде?

– Нет. – Разве что иногда, когда его глаза темнеют от страсти и от наслаждения обладанием, Джеффри называет ее своей розой. – Беатрис, расскажи мне о ней.

– Ну, это было очень давно, и теперь уже не имеет никакого значения.

– Ну пожалуйста!

Беатрис трагически вздохнула.

– Ну, раз уж я так далеко зашла, ладно. Вернемся в те времена. Но, Ив, это в самом деле не имеет уже никакого значения. Пусть ты похожа на нее как две капли воды, ты ведь совсем не такая, как она. И очевидно, именно поэтому Джеффри влюблен в тебя. О, она была просто неукротима, как чистокровный скакун. Разумеется, она была из знатной семьи. Правда, всегда утверждала, что человек, вырастивший ее, не был ее настоящим отцом и в ней течет королевская кровь какого-то европейского монарха, – перемещенная принцесса, принцесса Анастасия наших дней. Мы с Найджелом так и не поверили в это до конца, но Джеффри, кажется, поверил. Она не всегда была мягка, как полагается принцессе, но всегда была властной. Мы прощали ей все, потому что она была такой необычной.

– В том числе и Джеффри. – Значит, Джеффри любил эту своенравную, очаровательную и уверенную в себе принцессу.

– Да. Разумеется, у них был бурный роман; они отлично подходили друг к другу. – Беатрис покачала головой. – Однако даже после их помолвки у нее не прошла страсть к драматическим эффектам. За месяц до свадьбы она заявила Джеффри, что покидает его, так как влюбилась в кого-то еще.

Беатрис сделала паузу, задумчиво помяла нижнюю губу и наконец призналась:

– Джеффри, наверное, не знает того, что я знаю об этом, но это знают все. В то время мы – четыре пары, знавшие друг друга еще по колледжу, – отдыхали в поместье Ллойд-Аштонов в Шотландии, и так получилось, что в доме не оказалось никого, кроме Джеффри, Розалинды и меня. Я отдыхала у себя и услышала их ссору в смежной комнате. Я уверена, что останься она жива, они бы помирились, но…

– Она умерла?

Беатрис торжественно наклонила голову.

– В тот же день, буквально через несколько минут. Розалинда выбежала из дома, села в свою машину и умчалась. Она смотрела назад, наверное, чтобы посмотреть, не гонится ли за ней Джеффри, и не заметила мчащегося навстречу грузовика. Я кричала ей из окна, и Джеффри, и все остальные, кто был снаружи, но Розалинда нас не слышала. Она умерла мгновенно, на наших глазах. Ей было всего двадцать шесть лет. – И помолчав, Беатрис перешла к тому, что было теперь очевидно: – Это поразительно, правда? Вы с Джеффри встретились как раз тогда, когда тебе исполнилось двадцать шесть. Он, наверное, решил, что перед ним призрак. Это в самом деле невероятно, Ив. Твоя внешность, твоя потрясающая красота – вы просто двойники.

«Твоя потрясающая красота». Из всего рассказа больше всего запомнились эти слова. С самого рождения она была убеждена, что отвратительна. Ив потратила целую жизнь на то, чтобы стать невидимкой, чтобы ее лицо и тело не стали посмешищем для окружающих. И теперь стало ясно, что ее внешняя оболочка изменила ей, что она прекрасна.

Ив полагала, что теперь она поняла все – она была желанна, и ее наказывали как раз за то, что она была так похожа на своенравную и непокорную Розалинду. Но Ив ошибалась – Розалинда была давно забыта. Теперь Джеффри жаждал обладать именно ею. Он хотел обладать ею целиком и полностью, но Ив – и это приводило его в бешенство сильнее, чем некогда капризы Розалинды – отказывалась признать себя его собственностью. У нее было сердце, которое она не хотела отдать Джеффри.

Но была одна вещь, которую Ив угадала верно: Джеффри никогда не отпустит ее. В отличие от Розалинды, которая, не будь той трагической случайности, могла бы вырваться на свободу, Ив не могла уйти от него. Она была пленницей в этом раю.

Леди Ллойд-Аштон не могла затеряться среди гонконгцев, – она была слишком хорошо известна. Ив не могла подняться на борт ни одного самолета – ее паспорт был заперт в сейфе Джеффри, а если бы она попросила дубликат, весть об этом быстро дошла бы до него, как и вообще все сведения о ее поступках.

Гонконг граничил только с одной страной – Китаем. Все восемнадцать миль этой границы были затянуты колючей проволокой и патрулировались вооруженными до зубов солдатами. Разумеется, их задачей было недопущение беглецов из коммунистического Китая, а не из капиталистического Гонконга, но Ив все равно бы задержали.

Ив не могла ни улететь, ни убежать, а надежды переплыть кишащий акулами пролив были бессмысленны. Как в детстве, она оказалась в ловушке. Несмотря на всю роскошь ее нового дома на вершине пика Виктории, он напоминал ей ту прибрежную скалу, на которой она когда-то стояла, желая спрыгнуть вниз.

Но она не будет делать этого – Ив многому научило детство. Она научилась ускользать от боли, находить радость в созерцании природы. В этом, а не в смерти, она нашла для себя выход.

А Гонконг был невероятно красив. Кроме того, у Ив оказались и другие радости: Джеффри, желавший, чтобы его принцесса была обожаема всеми, с самого начала поддержал ее просьбу о работе добровольцем в детском госпитале. Кроме того, у нее была Гуинет. Она была беспредельно далеко, но поддерживала ее звонками и письмами.

– Ив, я выхожу замуж, ты можешь в это поверить? Мы оба поражены этим. Он – законченный холостяк, а я… ты же знаешь, как я дорожу своей работой. Тем не менее мы собираемся пожениться и завести полный дом детей. Ты сможешь приехать на свадьбу? Мне нужна свидетельница, и я хотела бы познакомить тебя с Джеймсом и сама наконец познакомиться с Джеффри.

Но Ив не смогла прибыть на свадьбу Гуинет: Джеффри не захотел поехать и не позволил ей уехать одной. Ив уже не думала, что когда-либо увидит свою подругу, но раздался новый звонок, принесший радостную весть: Гуинет и Джеймс собираются приехать в Гонконг, и если Гуинет город понравится – «Обязательно, Ив, ведь его так любит Джеймс!»– то они переедут туда насовсем.

Дрейки гостили в Гонконге две недели, все рождественские праздники. Это было время надежд. Джеффри, как всегда, был очень мил с ней на публике, но – просто чудеса – его хорошее настроение не проходило, даже когда они оставались наедине. Он вел себя по отношению к ней превосходно, и казалось, он в самом деле рад, что Джеймс и Гуинет становятся частью их жизни.

Пока Джеффри знакомил Джеймса с сильными мира сего в Гонконге, Ив и Гуинет бродили по празднично украшенным улицам. Они смеялись, болтали и делали покупки. Хотя Гонконг справедливо считался раем для покупателя, Ив до сих пор мало что знала о его роскоши: ее наряды прибывали к ней на лимузинах, нескончаемый – и не заказанный ей самой – поток вещей от ведущих модельеров Гонконга, каждый из которых стремился к заветной цели: стать эксклюзивным модельером леди Ллойд-Аштон. Джеффри отбирал из привезенного то, что ему нравилось, а остальное отсылал обратно.

А всякие безделушки в Замке? Всякие пустяки, которые стали бы свидетельством ее присутствия в доме? Джеффри встретил ее первые покупки таким ледяным презрением к ее вкусу, что она быстро оставила всякие попытки покупать хоть что-нибудь.

Однако Гуинет откуда-то знала, где лучше всего делать покупки в Гонконге. Не задаваясь вопросом о причине неосведомленности Ив, она просто вела ее за собой.

– Перед тем, как вылететь из Лондона, я договорилась о встрече с самой Джулианой Гуань, – объясняла она Ив. – У нее есть бутики в Цзюлуне, в «Риджент» и на Морском вокзале, но живет она здесь. Ив, неужели ты о ней никогда не слышала? Ты не слышала о «Жемчужной луне»? Ее платья выглядели бы на тебе шикарно!

Для себя же Гуинет подыскивала платья для будущих мам. Она была уже на пятом месяце и открыто носила – и хотела купить еще – элегантные и удобные наряды для беременных женщин в тропическом варианте.

И она их получит, пообещала Джулиана Гуань. Они будут готовы к ее возвращению.

Но Гуинет Дрейк не суждено было вернуться в Гонконг. Всего за неделю до предполагаемого приезда она погибла при взрыве в загородном доме в Уэльсе. Ив узнала об этой трагедии от Джеффри; его известили в тот же миг, как новость поступила на телетайп «Стандарт». Он немедленно приехал в Замок, и неожиданное появление мужа среди бела дня заставило Ив почувствовать дурное еще до того, как он что-то сказал. Такой неожиданный визит всегда, как ей было хорошо известно, означал, что он внезапно захотел ее, неодолимо захотел обладать ею – и ранить ее.

Новость, которую он сообщил ей в тот дождливый мартовский день, действительно ранила ее, ранила больно, хотя сам Джеффри был очень нежен. Когда в Гонконг прибыл угрюмый, еще не оправившийся от ран Джеймс, именно Джеффри предложил ей опекать обездоленного мужа Гуинет. Но Джеймс пресек их попытки; он отказался говорить о своем горе.

Ив удалось помочь ему только одним способом – так, чтобы он об этом не узнал. Она отправилась в бутик Джулианы Гуань, чтобы предотвратить неизбежный звонок в его офис о том, что заказ его жены выполнен.

К Ив вышла сама Джулиана, и когда она увидела горе в глазах Ив, доброжелательная улыбка быстро сменилась озабоченностью.

– Заходите, – мягко, но настойчиво пригласила ее Джулиана, проведя ее в одну из примерочных. Когда они остались наедине, Джулиана тихо спросила:

– Что случилось?

– Гуинет… умерла.

Гуинет Дрейк умерла, но ее щедрое сердце оставило неизгладимую память в душе Ив. Благодаря Гуинет у Ив появилось в Гонконге два настоящих друга – Джулиана и Джеймс. Независимо от того, как отчужденно держался Джеймс, выражение его лица всегда смягчалось при виде лучшей подруги жены. Ив и Джеймс понимали, что они навечно связаны своей любовью к Гуинет.

С Джулианой Ив подружилась тогда, когда больше всего нуждалась в поддержке. В глубине их душ таились печаль и горе. Обе горевали о гибели Гуинет и волновались за Джеймса; в конце концов Джулиана поделилась с Ив своим личным горем – потерей дочери. Ив, хотя так никогда и не рассказала Джулиане всей правды об их отношениях с Джеффри, призналась в том, что их брак вовсе не столь безоблачен, как полагает Гонконг.

Джулиана Гуань никогда не посылала чемоданов с нарядами на Пик, в принципе не желая участвовать в таком состязании. Но благодаря той же Гуинет, именно Джулиана Гуань стала личной портнихой леди Ллойд-Аштон. На следующий день после совместного визита в «Жемчужную луну» Гуинет вернулась туда одна и заказала платье – «нежное, романтическое и светлое» – для своей подруги, надеясь подарить его при возвращении в Гонконг.

Когда Ив показала подарок Гуинет мужу, его глаза блеснули от радости: он понял, что выбирал для Ив совсем не то, что нужно. Он выбирал для нее одежду в стиле Розалинды, но дерзкие, лощеные, и вместе с тем романтические одеяния Джулианы Гуань подходили ей гораздо лучше.

Джеффри любил наблюдать за тем, как Ив раздевается. Он старался не причинить вред платьям Джулианы Гуань: сохраняя эти романтические платья, она могла сохранить любовь и надежду.

Сапфировое шелковое платье, которое было на Ив во время званого вечера, лежало, аккуратно сложенное, на шезлонге в спальне хозяина. Оно было целехонько – уцелевший свидетель жестокой ночной сцены. Тело же Ив, поднявшейся с постели, чтобы повесить платье в шкаф, ныло от боли. Но Ив, как всегда, не обращала на это внимания: что значат все синяки и ноющие раны в сравнении с ранами ее сердца?

И вдруг, неожиданно для нее самой, Ив стала вспоминать происшедшее этой ночью. Почему? Ответом был образ, к которому унеслось ее сознание в момент, когда Джеффри начал мучить ее. Обычно это были какие-то бесформенные образы, вращающиеся в ее мозгу, изредка – картины природы.

Но сегодня ночью ей явился образ мужчины, и это было чудесное ощущение. Ив, конечно, знала о его репутации, о его страсти к неистовым машинам и еще более неистовым женщинам. И все же… когда он смотрел на нее, ей показалось, что он понял ее боль и что он неравнодушен к ней.