Леони, спасаясь от полуденного зноя, легла, откинувшись на подушки своей удобной, широкой белой кровати. Джим в очередной раз объезжал заводы де Курмонов в Валансьене. Последнее время он несколько раз в месяц наведывался туда, помогая совету директоров решать сложные проблемы. С конца войны у него было очень много работы. Прокатные линии стали и заводы, изготовлявшие вооружение, очень пострадали от бомбежки, а то, что уцелело, было разрушено отступающими немецкими войсками. Автомобильный завод остался более или менее нетронутым, и Джим отдавал ему все силы, осознавая огромную потребность в транспорте в послевоенный период. Автомобильные заводы де Курмонов помимо автомашин производили грузовики и автобусы, постепенно восстанавливались литейные заводы. Джиму приходилось нелегко, но он любил свою работу. Леони не помнила такого времени, чтобы у Джима не было какого-нибудь проекта, перспективного и с огромным размахом, так что он мог применить свою неистощимую энергию. К тому времени, когда они встретились, он уже преуспел в трех сферах деятельности, сделав блестящую карьеру, а ведь ему было двадцать семь лет. Он принадлежал к родовитой, но бедной семье из Саванны, штат Джорджия. Золотые разработки принесли Джиму его первое состояние, и когда это ему надоело, он рискнул попробовать себя в добыче техасской нефти. И снова ему повезло. Он выгодно вложил свое состояние в акции и в течение многих лет жил и работал на двух континентах, так же легко пересекая Атлантический океан, как некоторые переезжают из города в город. Джим всегда шутливо хвастал, что он знает трансатлантические маршруты, как свой дом. А потом он бросил все это, чтобы жить с Леони.

Леони не любила, когда Джим уезжал из дома, и скучала по нему так же, как и в пору их первой любви. Откинув назад волосы с влажного лба, она села и посмотрела через полумрак комнаты на статуэтку богини Сехмет. Гладкая гранитная статуэтка времен Египетской династии гордо смотрела на нее с каменного постамента. Внушительная львиная голова с каскадом волос, откинутых назад, поражала холодной красотой, а солнечный диск сиял, словно в серебристом свете.

Эта статуэтка, да еще статуэтка Бастет, священной кошки, составляли наследство Леони от отца-египтянина, который исчез, как только она родилась, вернувшись в мир цирковой богемы, которому принадлежал. Они были ее куклами, так как других игрушек у нее не было, и когда в возрасте шестнадцати лет она сбежала в Париж, это были единственные ценности, которые она забрала с собой. И она всегда верила, что с тех пор, как попала в Париж, богиня Сехмет управляла ее судьбой. С того времени ее жизнь, казалось, повторяла легенду о богине. И только Джим окончательно убедил ее, что это лишь воображение. Или, если быть точнее, она позволила Джиму думать, что он убедил ее. В глубине души Леони продолжала верить в легенду.

Со вздохом она встала с постели и пошла к окну. Маленькая коричневая кошечка побежала за ней, и когда Леони раскрыла ставни и солнечный свет разлился по комнате, кошка зажмурила свои бусинки-глазки. Окунувшись в тепло солнечных лучей, Леони почувствовала себя лучше. Не отсутствие Джима расстраивало ее на этот раз. Она думала о внучках. За искрящимся весельем Лоис скрывала горькое одиночество, в котором не признавалась даже ей. И с Леонорой удавалось увидеться только изредка, мельком, на бегу. Леонора всегда должна была «сделать то или это» или «решить проблему здесь или там». Работа, казалось, забирала все ее свободное время, и Леони, которая хорошо знала Леонору, прекрасно понимала, что та цепляется за работу, чтобы у нее не было времени думать о своих настоящих проблемах. А какие проблемы были у нее настоящими? Всегда, раздумывала Леони, внучки поверяли ей свои печали. Она знала их, как самое себя. А сейчас и болтушка Пич стала рассказывать обо всем.

— Бабушка, — сказала Пич как раз сегодня утром, — о, бабушка, я должна сказать тебе, что влюбилась.

С длинными волосами, заплетенными в косу, загорелыми ногами, исцарапанными от хождения по горам, Пич выглядела лет на тринадцать. Закусив губы, чтобы не рассмеяться, Леони внимательно слушала, как Пич изливала сердце, рассказывая о Гарри Лаунсетоне.

— Он такой красивый, бабушка, такой красивый… У него такие густые шелковистые волосы, которые все время падают ему на глаза, и он отбрасывает их назад — вот так! — а его глаза — самые зеленые. Я имею в виду, настоящего зеленого цвета. Бабушка, он — знаменитый писатель, и ему всего двадцать пять лет. Бабушка, как только я его увидела, я знала, что выйду за него замуж. Я просто знала.

— Пич, Пич, — смеясь, возразила Леони, — ты ведь даже не знаешь Гарри Лаунсетона! Я уверена, что он — привлекательный, как ты говоришь, и могу предположить, что очень талантливый, но, может быть, ты просто немного поражена всем этим. Сочетание славы и красоты может быть суровым испытанием даже для людей много старше, чем ты. В конце, концов, тебе только шестнадцать.

Говоря все это, Леони помнила, что в шестнадцать лет она тоже, как сумасшедшая, была влюблена в Руперта фон Холленсмарка.

— Бабушка, — запротестовала Пич, вскакивая на ноги, — я рассказала тебе о Гарри потому, что была уверена, ты — единственный человек, который не скажет: «… тебе всего шестнадцать лет». Я даже маме не рассказала, потому что она не поймет, хотя сама вышла замуж, когда ей было семнадцать! Конечно, пока я недостаточно взрослая для Гарри — но я вырасту. Каждый год будет приближать нас с Гарри друг к другу. И когда я буду достаточно взрослой — восемнадцати или девятнадцати лет, — тогда Гарри женится на мне.

Не справившись с собой, Леони рассмеялась:

— А Гарри знает об этом?

— Конечно, нет. Но узнает, когда придет время. Леони посмотрела на Пич, и в ее сияющих темно-голубых глазах увидела страстный блеск. Месье. И его одержимость.

— А если Гарри влюбится в кого-то еще за это время? — спросила она. — В конце концов, он даже не знает, оказывается, что ждет тебя?

Пич пожала плечами.

— Не важно, — легко ответила она. — Он влюбится в меня, когда увидит. Я заставлю его полюбить меня.

Леони не знала, плакать ей или смеяться. Если бы это был кто-нибудь другой, а не внучка Месье, она пропустила бы все мимо ушей, как девичий вздор. Но в словах Пич была угроза правды. Она верила в то, что говорила. Помня одержимость Месье и ту тень, которую наложило это на ее собственную жизнь, Леони была взволнована.

— Ведь восемнадцать лет — это вполне достаточно, бабушка?

Пич, покружившись, остановилась перед Леони, и улыбка осветила ее милое личико.

— О, Пич, — печально сказала Леони, — забудь о Гарри Лаунсетоне и наслаждайся настоящей жизнью.

Каро Монталва всегда предпочитала ездить на юг поездом. Ей нравилось располагаться в теле длинного, солидного монстра на парижском вокзале «Гар де Лион» и принимать заботы внимательных стюардов, которые отлично ее знали. Ей нравилось обедать в элегантном вагоне-ресторане с приглушенными розовыми огнями, свежими цветами, сияющим серебром и вкусной едой. И, как дитя, она заворачивалась в чистые, без единого пятнышка, простыни и, засыпая на темном промышленном севере, утром просыпалась от южного солнца в поезде, который шел по побережью вдоль голубых гор и цветущих пушистых желтых мимоз, которые обещали теплую средиземноморскую погоду.

На этот раз Каро путешествовала со спутником. Марок, старейший друг Леони, который появился из своего дворца на склонах Танжера, где коротал в праздности дни, ожидая ежегодного визита в Париж к Леони. Глаза Марока были закрыты. Его лицо было гладким, темные волосы так же густы, с тугими волнами, как и тогда, когда она увидела его впервые. Он работал вместе с Леони в магазине дамского белья мадам Серра на улице Мент-Оливе. Действительно ли это было пятьдесят лет назад? Каро вздрогнула. Они все старели, этого нельзя было отрицать. А она была самой старшей из всех. Ее кости протестующе скрипели, когда она вставала с постели по утрам, а черные волосы стали серебристо-белыми — цвет, который ей никогда не нравился. Почему волосы не становятся, скажем, сапфирово-синими, когда человек стареет? Это пошло бы ей гораздо больше. Но она сохранила прямую спину, все еще прекрасные ноги и одевалась всегда у Диора — хотя и признавала, что время от времени восхищалась моделями Балмена. Сейчас ей было семьдесят четыре года, и это означало, что она должна все планировать заранее, чтобы собраться с силами выполнить задуманное. Визит к Леони потребовал месяц подготовки — две недели, чтобы привыкнуть к мысли, что ей нужно покинуть свой дом и куда-то ехать — ей, которая раньше путешествовала по миру, словно он принадлежал ей! Две недели Каро занималась туалетами, ее секретарь — билетами, и просто жила ожиданием поездки. К Леони должны были приехать сыновья Эдуарда д’Оревилля, Жан-Поль и Винсент; в последний раз она видела их, когда Лоис и Леонора были еще детьми. И, вероятно, девочки тоже не видели их с тех пор, несмотря на то, что они были кузенами. Д’Оревилли жили за многие тысячи миль, в Рио-де-Жанейро.

Поезд замедлил ход, приближаясь к окрестностям Ниццы. — Просыпайся, Марок, — подтолкнула его Каро носком кожаной туфельки, — мы приехали.

Жан-Поль д’Оревилль был точной копией своего отца, и Леони время от времени взглядывала на него во время обеда. У него было такое же крепкое телосложение. Это Эдуарду д’Оревиллю она доверила свою дочь Эмилию, убежденная в том, что Месье готов уничтожить их обеих, и это Эдуард вырастил Эмилию и любил, как родную дочь. Позже Эдуард женился на красивой кубинке, ее звали Хара, и со своими сыновьями-близнецами переехал из Бразилии во Флориду, где построил отель Палаццо д’Оревилль, один из первых и самых шикарных отелей на Майами. Эмилия вышла замуж за их дальнего родственника, Роберто до Сантоса, и когда, будучи совсем молодой, овдовела и осталась с двумя маленькими дочерьми, Лоис и Леонорой, она занялась бизнесом Эдуарда — стала управлять отелем.

Винсент д’Оревилль был очень похож на свою мать, Хару, с огромными карими глазами и смуглой кожей. Он был врачом-педиатром, а Жан-Поль, как и Леонора, был занят в гостинице, управляя известным старым отелем в Копакабане в Рио-де-Жанейро.

— Ты знаешь, что мой отец работает с твоим, — говорил Жан-Поль Леоноре. — Уже много лет он вынашивал идею, и сейчас они строят планы, связанные с новым отелем в Швейцарии. Он всегда интересовался, что ты сумела сделать в вашем отеле. Я думаю, что это имело большое влияние на их новый проект.

— В Швейцарии? — заинтересовалась Леонора. — В Женеве или Цюрихе?

— Нет. В маленьком городке на вершине горы. Это будет зимний курорт, но папа планирует устроить там и летний отдых — площадку для гольфа, а может быть, даже скачки.

— Это похоже на Эдуарда, — улыбаясь, сказала Леонора.

— И на Жерара, — добавила Лоис.

— Они строят, и этим открывают двери в жизнь мечте, — неожиданно вступила в разговор Пич. — На самом деле они хотят сделать людей счастливыми.

Жан-Поль удивленно посмотрел на нее.

— Ты, конечно, права, — сказал он, — только подумай, Пич, — я буду управлять мечтой.

Леонора засмеялась, и неожиданно Леони осознала, что давно не слышала ее смеха. Сегодня Леонора выглядела особенно хорошенькой в хлопчатобумажном платье с бело-голубым рисунком и широким поясом, что подчеркивало ее необыкновенную стройность, а пышная юбка грациозно струилась вокруг прелестных ног. И если она не ошибалась, Жан-Поль все это заметил. Леони с удовольствием смотрела на них, затем ее глаза встретились со взглядом Каро.

— Опять что-то планируешь? — спросила Каро, подняв брови.

— Леони всегда полна планов, — отозвался Марок. — Она переписала сценарии всех наших жизней.

— Конечно, она переписала и мой, — весело вступил в беседу Джим. — Я приехал на машине из Валансьена, чтобы выполнить ее требование и быть сегодня здесь, с вами.

— Но это стоило того, — улыбнулась Леони, когда он наклонился поцеловать ее.

Джим снова был дома, и она чувствовала себя счастливой.