32
Фрида Голдман находилась в состоянии депрессии. Депрессии, расстройства, чуть ли не помешательства.
Сидя в столовой своей хижины, которая походила на охотничий домик какого-нибудь миллионера, она угрюмо взирала на прекрасное послеполуденное солнце, сияющее сквозь ветви сосен, и думала. Снег! Она его ненавидела. Этим утром она пошла погулять, чтобы дать горничным возможность убрать в ее комнате. Вернувшись, она обнаружила, что окна распахнуты настежь. Это ей напомнило Джейка, ее мужа, выходца из восточных штатов, который часто говаривал: «Калифорнийцы! Летом они закрывают окна, а зимой открывают!» Джейк любил снег. Ему должно понравиться в «Стар».
Фриде тоже нравился бы «Стар», если бы ее дело с Сидом Стерном не лопнуло. Как только Банни могла сделать это!
Фрида не могла во всем винить бедную девушку. Впрочем, вовсе не после утраты надежды на получение «Оскара» и последующее ухудшение отношения один кастинг-директор сказал: «Ее последняя картина – это счастливый случай. Теперь ей не видать ролей. Ей лучше поступить в цирк». Но Банни теперь не поступить ни в какой цирк с ее баснословными внешними данными. Фрида знала, что требовалось огромное мужество для того, чтобы решиться на такое полное изменение и претерпеть так много хирургических вмешательств. Одно только отсасывание жира с живота и бедер было болезненной и ослабляющей процедурой. Бедняжка Банни, она пережила месяцы мучений. Ей удалили задние совершенно здоровые зубы, чтобы можно было втянуть щеки. И все для того, чтобы потом обнаружить, что в этом не было никакой необходимости. Все эти страдания и одиночество стоили ей одного из самых заманчивых приглашений в истории кино за последние годы. В довершение всего после того, как Фрида грохнулась в обмороке на пол, увидев эти поражающие изменения, Банни стала грызть себя поедом в страхе перед тем, как отреагирует на все это ее отец – Берни Ковальски, такой крупный, такой важный и такой отвратительный по отношению к своей дочери.
Фрида встала, подошла к бару, налила себе стакан апельсинового сока и щедро плеснула туда водки.
Ну и неудачный выдался день. Началось с того, что она позвонила Сиду и сообщила ему о метаморфозе Банни, а он сказал: «Да, Фрида, это очень интересно, я рад, что она так великолепна, но я не могу использовать ее, извини». Затем она должна была позвонить дилеру Ламборджини и аннулировать свой заказ на «Дьяболо» за двести тысяч долларов. Затем отправиться в «Замок» с намерением вернуть норковую шубу ценой в двенадцать тысяч. В последнем случае у Фриды ничего не вышло, шубу пришлось оставить.
Она также решила продлить свое пребывание в хижине на день или два. Вообще-то сегодня утром она намеревалась выписаться, чтобы вернуться в Лос-Анджелес в свой офис и снова погрузиться в дела. Но после того как она прошлась по величественному холлу, напомнившему ей замок Спящей Красавицы, осмотрела некоторые личные вещи Марион Стар, послушала рождественскую музыку, увидела пламя и ощутила жар огромных каминов, наконец, заметила проходившего мимо хорошенького «смокинга-с-улыбкой», Фрида осознала, что в этом месте есть что-то притягивающее.
Действительно забавно: «Стар» в одно и то же время был и тихим, и шумным. Она вряд ли могла бы вполне обрисовать это; здесь болталась масса гостей, они глазели на выставленные в бутиках предметы, сплетничали о том, кто убил Рэмси, или потягивали горячие напитки возле каминов, но атмосфера оставалась приглушенной, – словом, тихая толкотня и негромкий шум высшего света. Это напомнило Фриде, как однажды они с Джейком останавливались в «Плазе» в Нью-Йорке. Палм-Корт выглядел таким же: многолюдным, деловитым, но удивительно приглушенным. Здесь, в «Стар», в атмосфере тоже было разлито что-то магическое, что-то неуловимо-соблазнительное, так что Фрида не смогла отказать себе в удовольствии продлить пребывание в хижине, хотя и не имела раньше намерения задерживаться еще на день. И вот она сидит здесь – в охотничьем домике в стиле тридцатых годов, с оленьими рогами над камином и бараньими шкурами на полу, с настоящими бревенчатыми стенами, гладко обструганными и зачищенными, в хижине, построенной Марион Стар для ее гостей, где, говорят, однажды останавливался Дуглас Фербенкс, – и пребывает в подавленном настроении.
Банни выглядела так, словно готова была стереть с себя эту новую красоту и вернуть прежнюю непривлекательность. Фрида пыталась утешить ее, но что могла она ей сказать? Что теперь, когда Банни стала похожа на дюжины других молодых женщин, она потеряла для кино свою уникальность? Что теперь-то она испытает настоящие трудности с получением ролей, потому что конкуренция тысячекратно возрастет?
Фрида подошла к окну, снова выглянула наружу и подумала, следует ли навестить Банни. Но добавить к тому, что она уже ей сказала, было нечего. Банни была несчастна, потому что для нее стало неприятным сюрпризом, что у Фриды ничего не выгорело и не состоялось заманчивое начинание с Сидом Стерном. И еще потому, что через два дня должен был приехать отец, чтобы забрать ее домой, и она с ужасом представляла его предстоящую реакцию на ее новую внешность.
– Фрида, – плакалась она, – за всю свою жизнь я никогда не могла угодить ему, он всегда смотрел на меня с таким разочарованием. Я думала, что, если стану красоткой, он наконец оценит меня. Но что, если он посмотрит на меня так же, как ты, и подумает, что я выгляжу точно так, как и все остальные актрисы в Голливуде?
Фрида не знала, что ей ответить. Потому что это была правда: Банни теперь стала голливудским штампом.
Заметив, что тени уходящего дня начали накрывать землю, Фрида обратила свои мысли к предстоящему вечеру. Как быть с ужином? Позвонить в бюро обслуживания? Идея поужинать в одиночестве в этой хижине ее не вдохновила. Она могла бы позвать Банни, но та сказала, что ей хочется побыть одной. Конечно, в «Замке» три ресторана…
«Замок»… Где прекрасные люди, казалось, скользили под светом люстр, а среди них…
Господи! Откуда только взялась эта мысль?
Фрида снова представила его, молодого мужчину с оливковой кожей, в смокинге, и как он улыбнулся ей утром, точно так он улыбался ей и раньше. При воспоминании о его больших карих, словно шоколадных, глазах она ощутила где-то глубоко внутри, как бывало в студенческие времена, щемящий холодок. И рассмеялась. Пятидесятитрехлетние женщины-агенты, упрямые, с впалыми щеками, не должны вводить себя в заблуждение мыслями о том, что у них может произойти нечто с двадцатипятилетними хорошенькими грешниками.
Конечно, если этим молодым мужчинам за это не платят.
Ее сердце дернулось, она занервничала. Потому что внезапно поняла, что собирается делать.
«Не могу в это поверить», – шепнула она про себя, подняв трубку и набирая номер главного ресторана – того, с желто-зеленым ковром, глубокими кабинками и пианистом, игравшим только Шопена и Моцарта. Ресторана, где в меню не были указаны цены.
– Алло? – сказала она. – Это Фрида Голдман, я остановилась в комнате…
– Да, мадам, – ответил приятный мужской голос. – Я знаю номер вашей комнаты. Чем могу служить?
«Как они это делают, что узнают номер звонящего?»
– Вы можете зарезервировать для меня место к ужину, скажем, на восемь часов?
– Разумеется, мадам.
– Но я… хм… У меня небольшая проблема.
Она все еще не могла поверить, что собирается действительно это сделать.
– Я не люблю ужинать в одиночестве. Я думаю, если возможно…
– Конечно, мадам. Я посмотрю, может быть, какой-нибудь другой гость тоже…
– Видите ли… – Она с такой силой сжала трубку, что почувствовала, как пульс отдается в пальцах. Это нелепо. Все относительно сопровождающего. Неправда. – Я не хочу ужинать с другим гостем. – Фрида глубоко вздохнула. – А-а… Не обращайте внимания…
– Я все понимаю, мадам. Отель может предоставить компаньона для вашего ужина, если желаете.
Она перевела дыхание. Боже мой…
– Да, о'кей… хм… Это будет прекрасно.
– Мадам предпочитает джентльмена?
Она насупилась. Кого же еще, жлоба, что ли? Потом сообразила, что ей предлагают выбрать пол компаньона.
– Джентльмен – это хорошо, – сказала она и быстро повесила трубку, подумав: «Фрида Голдман, ты не можешь быть серьезной!»
Джудит Айзекс почувствовала себя вполне непринужденно, когда вошла в тепло холла, где швейцар и девочки из раздевалок приветствовали ее с фамильярностью сослуживцев, хотя это был всего лишь ее третий вечер здесь. Когда она прошла мимо сверкающего щита с объявлением о предстоящем послезавтра рождественском бале (после которого мистер Смит покинет «Стар»), возле одного из огромных каминов она увидела Саймона Джунга, глубоко погруженного в разговор с Робертом де Ниро. Сколько должно пройти времени, подумала Джудит, пока она привыкнет к тому, что на каждом шагу встречает знаменитостей!
Когда она вошла в клинику на втором этаже, сбросила пуховый жакет и отряхнула свои длинные косы, то расслышала, как Зоуи говорит по телефону из перевязочной:
– Да, мисс Ковальски, буду прямо сейчас. Не беспокойтесь.
При виде появившейся в дверях Джудит Зоуи мгновенно стерла улыбку с губ и повесила трубку.
– Кто-нибудь звонил, пока я выходила? – спросила Джудит, чувствуя, как огоньки обиды сверкнули в глазах сестры. Перед этим Джудит спросила Зоуи, известно ли ей что-нибудь об описанной в газетах истории мистера Смита и его операции, сделанной по секрету. «Я знаю, что отделы светской хроники платят кучу денег за сенсационные истории о кинозвездах», – сказала она, наблюдая за реакцией Зоуи.
Сестра заняла оборону:
– А почему вы спрашиваете меня об этом?
– Потому что очень немногим в отеле известно, что он здесь. И никто не знает, для чего он здесь.
– Утечка могла произойти из офиса доктора Ньютона, – сказала Зоуи, отбросив со лба прядь волос.
Но Джудит уже думала об этом и в Палм-Спрингсе взяла доктора Ньютона в оборот. Он впал в ярость, орал на Джудит, что сам только прочитал газету, что ни от него, ни от его команды информация не утекала. За двадцать девять лет, что он опекает знаменитостей, такое случилось в первый раз. «Утечка произошла с вашего конца, доктор», – сказал он, почти намекая на причастность Джудит, хотя в то время, когда газета получила информацию, она еще не работала в «Стар».
Тема была исчерпана, но между Джудит и сестрой пробежал холодок. Они не разговаривали почти до конца дня, даже когда накладывали лубок на сломанное колено и закрепляли его гипсовой повязкой. Потом Зоуи сказала:
– Вам звонили. И ни слова более.
Джудит неожиданно встревожилась. Он снова звонил?
– А кто?
– Он не назвался, – Зоуи пожала плечами, глядя Джудит в лицо.
– Ну, если кому-то нужно, я уверена, позвонят еще, – Джудит постаралась произнести эти слова как можно беспечнее и собралась уходить. Но когда увидела, что Зоуи открыла шкафчик для лекарств и достала оттуда бутылочку с валиумом, остановилась и спросила:
– Что вы собираетесь с этим делать?
– Банни Ковальски звонила. Она очень расстроена чем-то и не может заснуть. Она просила дать ей что-нибудь успокоительное. Я собираюсь дать ей немного…
– Я не припоминаю, чтобы в ее карте был прописан валиум.
– Этого и не было.
– Вы мне не говорили, – медленно произнесла Джудит, – что прописываете лекарства пациентам.
– Черт возьми, – пожала плечами Зоуи, – но это всего лишь валиум.
– С каких это пор у вас есть право выписывать лекарства?
Зоуи перевела взор в потолок, словно имела дело с трехлетним ребенком.
– Доктор Айзекс, – произнесла она с интонацией преувеличенного терпения, – я раздаю лекарства уже два года. Я здесь больше, чем сестра, больше, чем помощник врача. Я имею в виду, что врач не может находиться здесь все время, не так ли? – Она с вызовом взглянула Джудит в лицо.
– Мисс Ларсон, вы распределяете лекарства по указаниям врача. Вам не разрешено законом прописывать их самой.
– Я уже сказала вам, что делаю так уже два года. Доктор Митганг…
– Мне нет дела до доктора Митганга, – отмахнулась Джудит.
Зоуи с размаху шлепнула бутылочку в ладонь Джудит и кинулась к дверям. Когда она на секунду задержалась на пороге, Джудит произнесла:
– Между прочим, адвокат мистера Смита возбуждает дело против газеты. И собирается взыскать крупную сумму за причиненный ущерб. И мне кажется, что они собираются совместно огласить источник информации.
Зоуи выслушала и тут же исчезла.
В то время как Джудит доставала карту Банни и набирала номер телефона, Зоуи, остановившись в коридорчике, ведущем в перевязочную, старалась взять себя а руки.
Как смела эта сука разговаривать с нею в подобном тоне? Это была ее клиника, Зоуи поднимала ее еще до того, как Саймон Джунг нанял врача, и вела ее два года без жалоб с чьей бы то ни было стороны. И никто, даже врач – особенно врач из какого-то городишки в горах, почему-то оттуда сбежавший, – не будет указывать Зоуи, что ей делать. И она еще пожалеет об этом.
Фрида вошла в ресторан, словно на поле боя, оглядываясь, готовая в любой момент увернуться от пули. Ей казалось, что абсолютно все, до единого, находящиеся в зале, знают, что она собирается сделать. К ней подошел метрдотель:
– Могу я быть вам полезен, мадам?
– Фрида Голдман, – представилась она, рассматривая сверкающие люстры и интимные кабины. Ей казалось, что она никогда так не нервничала со времен ее первого бала в школе, когда она ожидала, что Мервин Поморски пригласит ее на танец.
Метрдотель провел Фриду к угловой кабинке, где немедленно вскочил на ноги молодой человек в смокинге.
Она не могла этому поверить. Это был тот самый, которого она приметила в холле.
Они обменялись несколькими словами. Он сказал, что его зовут Рауль. Просто Рауль, без фамилии.
– Вы говорите с акцентом, – сказала Фрида, не зная, куда девать руки. Сколько же лет прошло после ее последнего свидания? В конце концов, это был неделовой обед, не «Давайте встретимся» и не «Давайте позавтракаем вместе». Она была здесь с одной-единственной целью. Он тоже.
– Я с Кубы, – он улыбнулся, обнажив белые зубы, – но я из хороших кубинцев.
Господи, он великолепен!
Фрида начала ощущать что-то, чего она не ощущала уже долгие годы. А еще она подумала, что в ресторане жарче, чем следовало бы. И стало более шумно? Нет, осознала она. Это все в ней самой. Все ее ощущения неимоверно обострились: лампы казались ярче, пианист играл слишком громко, запах пищи…
Посетители в соседней кабине заказали «Шатобриан», который готовили для них тут же на рабочем столике три официанта: один разделывал нежное розовое мясо, другой выкладывал по краю каждой тарелки затейливые колечки картофельного пюре со сливками, третий разогревал над пламенем спиртовки ароматный соус. Официанты священнодействовали, раскладывая тонкие хрустящие сырные хлебцы, расставляя серебряные чаши с овощами в горячем масле так сосредоточенно, словно их движения наполовину определяли вкус кушанья.
Фрида отвлеклась… Пока Рауль излагал ей вкратце историю «Стар» – «Здание, полностью меблированное, пропустовало более пятидесяти лет», – она думала о людях, оставшихся дома: о Сени, ее домоправительнице, жалостливо заботящейся о ее трех суетливых маленьких американо-эскимосских собачках, о своей секретарше Этель, с ее аденоидами, вечно всем недовольной, о своей дочери с ее снобистским окружением, о трехлетней внучке, биологическом феномене для своего возраста.
Неожиданно она представила, что все они стоят в дверях ресторана, уставившись на Рауля и разинув рты в шоке…
– Очень сожалею, – внезапно оборвала она его и взяла свою сумочку. – Я только что сообразила, что вовсе не голодна. Я не знаю, что мне здесь делать.
– Что-нибудь не так?
– Я… я получила очень неприятные известия сегодня и по правде сказать, не знаю, почему задержалась в «Стар». Я должна рассчитаться и уехать домой. Очень сожалею, что заняла ваше время, но я сейчас не хочу… Это нехорошо. – Она встала. – Я должна вернуться в свою хижину, если вы не возражаете…
– Понимаю, – сказал он, тоже вставая. – Может быть, вы позволите мне проводить вас? Дорожка могла покрыться льдом к ночи, очень скользко…
Она смотрела на него. Он неправильно истолковал ее сигналы.
Ее изумление возросло. Нет, он их правильно истолковал. Она до сих пор не понимала, что посылала их.
– Спасибо, – ответила она, – я оценила ваше предложение.
Рауль позаботился обо всем: объяснил метрдотелю, почему они изменили свои намерения, получил ее норковую шубу и помог одеться, поддерживал под руку, пока они шли по скользкой тропинке. Фрида давно забыла подобное мужское внимание, такую заботу, отвыкла ощущать свою женственность.
На Рауле было длинное черное пальто, в котором он выглядел столь элегантным, что на него заглядывались все женщины, и это порождало у Фриды самодовольство. Ей так и хотелось заявить: «Он мой».
Они в молчании шли по вечернему морозцу.
Им встретился по пути Лэрри Вольф, который, направляясь к себе, их не узнал. Рауль сказал:
– Это знаменитый сценарист. Я читал где-то, что он собирается ставить фильм о Марион Стар. Это, должно быть, потрясающе.
Фрида невнятно пробормотала:
– Да-а…
Менее всего ей был интересен этот Вольф-Стар проект.
Когда они подошли к ее хижине, Рауль вежливо отступил в сторону, пока она разыскивала в сумочке ключ.
– Спасибо, что проводили меня, – сказала она, – я уверена, что одна заблудилась бы.
– Я подожду, пока вы окажетесь внутри, в безопасности.
– Господи, я замерзла, – сказала она, сама изумившись, почему это сказала, и тут же точно поняв почему.
– В этих хижинах есть камины, – откликнулся Рауль на эту реплику. – Хороший огонь как раз то, что нужно в такую ночь.
– Да, – сказала она, доставая ключ, глядя на него и сознавая, что происходит. – При условии, что кто-то умеет разжигать огонь. Я не умею.
– Буду рад это сделать для вас, если желаете.
– Благодарю вас, – ответила Фрида, чувствуя, что тонет в его огромных темных глазах. И подумала: «А почему бы и нет?» Она отдала ему ключ, чтобы он мог открыть дверь.
Оказавшись внутри, она сбросила шубу и стала наблюдать, как он разжигает камин. Рауль так и не снял свое длинное черное пальто, словно намереваясь сразу, как только займется пламя, уйти. Работая, он отпустил какую-то шутку.
Фрида налила джину и помолчала.
Когда над дровами забушевал огонь, Рауль встал, вытер руки и произнес:
– Ну вот, теперь вам будет тепло всю ночь. Фрида подумала: «Кто написал этот диалог?»
– Это хороший, жаркий огонь, – сказал он двусмысленно. – Он будет гореть для вас и не погаснет всю ночь.
Всю ночь… Где она слышала это раньше?
– Благодарю вас.
Однако вместо того чтобы направиться к двери и сказать «Спокойной ночи», как она ожидала, он просто стоял на месте, улыбаясь и глядя на нее своими большими сексуальными кубинскими глазами.
И тогда Фрида поняла: сейчас должен быть ее ход.
Несколько мыслей мелькнули в ее голове. Она подумала о Джейке, который умер шестнадцать лет назад от рака простаты. «Выходи снова замуж, Фрида, – сказал он ей, когда был в «Седарс-Синай». – Или, по крайней мере, пользуйся жизнью, когда я умру». Она подумала о своей дочери, которая, похоже, разделяла чужие мысли о том, что вдовы или женщины старше пятидесяти должны находиться в домах призрения. Она тут же подумала о Банни, выглядевшей такой жалкой, павшей духом, когда она услышала о том, как отреагировал Сид Стерн на ее множественные операции.
– Хотите выпить? – тихо, более страшась его отказа, чем согласия, предложила она.
– Очень любезно с вашей стороны, благодарю, – ответил он и снял пальто.
Они уселись на софе против огня, на некотором, не слишком большом расстоянии друг от друга.
– Вы очень приятная леди, – сказал Рауль. Лицо его освещали всплески огня.
– Почему вы это сказали? – спросила Фрида.
– Большинство людей, когда узнают, что я кубинец, думают, что я коммунист. А вы всего лишь заметили, что я говорю с акцентом. Я ценю это.
– Расскажите мне о Кубе, – попросила она, и он стал рассказывать.
Пока он говорил, Фрида расслабилась. Она смотрела на огонь, слушала его и неожиданно почувствовала радость от того, что заказала этот ужин.
Когда его рука слегка коснулась ее плеча, она не напряглась, даже не подумала ни о чем. Она просто повернулась к нему и улыбнулась. Он был так молод и так прекрасен.
А когда потом он поцеловал ее, в нем было столько нежности, что Фрида поразилась. Она ожидала грубого натиска.
Он отобрал у нее стакан и притянул к себе. Сначала она отпрянула, отвыкнув за столько лет от мужской близости. Но инстинкты вернулись к ней вместе с невероятным приливом желания. Рауль целовал так сладко, не грубо или агрессивно, но осторожно, почти любовно. Он не торопился, словно не стремился немедленно продемонстрировать свои мужские достоинства. Как если бы в самом деле понимал ее страхи и неуверенность, чувствовал, что любое дерзкое или слишком поспешное прикосновение к ее телу породит в ней тревогу. Лишь спустя некоторое время его пальцы скользнули по ее волосам, потом стали ласкать щеки, шею, затем спустились к вороту блузки.
Когда он расстегнул первую пуговицу, у нее перехватило дыхание. Его рука остановилась, но он продолжал целовать ее, и Фрида расслабилась. Потом он расстегнул остальные, и Фрида почувствовала, как его рука, сильная и мягкая одновременно, обхватила ее грудь.
Мягкая нежность сменилась настойчивостью, и тогда она осмелилась на ответное движение рукой и почувствовала очень сильную грудь, очень сильный живот и очень сильную… эрекцию.
Нашептывая что-то по-испански, Рауль снял с ее плеч блузку и расстегнул бюстгальтер. Потом его рука скользнула ей под юбку, и он начал целовать такие места, какие ей никто не целовал много лет.
И ей было так хорошо!
Потом он встал, улыбаясь, и начал раздеваться. Фрида опередила его. Она сама сняла с него смокинг, стянула рубашку с его оливкового торса, потом спустила брюки.
Он наклонился и помог ей встать на ноги. Потом они, обнаженные, долго целовались стоя, и она ощущала его твердое касание к своим бедрам.
– Ну, давай же! – шепнула она наконец.
Он снова улыбнулся, подвел ее к бараньей шкуре возле очага и возложил на нее. Нежно целуя, прошептал:
– Насладимся же…
Потом он вошел в нее, напряженный, могучий, юный. Фрида задохнулась. Было ли это с нею? О, да, да, да, да…
Он брал ее беспрестанно. Когда она полагала, что они вот-вот кончат, он неожиданно замедлял движения, а потом снова мягко убыстрял их, пока она вновь не начинала ощущать близость взрыва. А он снова замедлял…
Последней ясной мыслью, мелькнувшей в ее голове, было: «Конечно, он не может так беспрерывно. Ни один мужчина не может».
Но он мог… Пока, наконец, она не впилась ногтями в его спину и не прошептала:
– Ну же!..
Когда Фрида ощутила дрожь, пробежавшую от пальцев по ногам, она крепко зажмурила глаза и успела лишь подумать: «О Господи!»
Штормовой волной обрушился на нее образ – образ Лэрри Вольфа.
– О Господи! – вскричала она.
Задыхаясь, она лежала, распластанная, на спине. Он не двигался, лежал сверху, хотел быть уверен. Потом, когда она начала смеяться, а затем произнесла: «О мой Бог!» – бросил лукавый взгляд.
– Рауль, – произнесла Фрида, – о-хо-хо.
Она поспешно высвободилась из-под него и подошла к телефону возле софы, торопливо набрала номер и после паузы произнесла в трубку:
– Лиза, дорогая! Да, это Фрида. Первоочередное дело. Приезжай завтра утром в «Стар», да, «Стар», в Палм-Спрингсе. Отбытие в час одиннадцать, как раз перед тем, как ты уходишь в «Ракуе-клуб». Лиза, привези все, что достала.
Она нажала на рычаг и набрала свой номер:
– Сэм, это Фрида. Мне нужно, чтобы ты немедленно приехал в «Стар». Это на утро твое первое дело. Выезжай еще до рассвета. Что? Меня это не касается. Отмени. Ты мой должник, Сэм, не забыл? Да, «Стар». Скажу тебе, когда приедешь. Ах, да, Сэм, обязательно привези Джанину.
Пока Фрида названивала, неистово набирая номера, отдавая распоряжения абонентам на другом конце линии, Рауль наблюдал за ней в замешательстве. Когда она приступила к пятому звонку, он протянул руку к рубашке чтобы начать одеваться, но Она коснулась его твердого потного плеча и шепнула:
– Ты можешь остаться?
– Столь долго, как ты хочешь, – ответил он удивленно. Она подмигнула и набрала очередной номер.
– Банни? Это снова Фрида. Ты говоришь так, словно плачешь. Слушай… Что? Доктор Айзекс принесла тебе немного валиума? Не принимай его. Я хочу, чтобы ты оставалась бодрой. Слушай, я хочу тебя спросить: кто-нибудь видел твою новую внешность? Я имею в виду, кому известно, что ты сделала пластическую операцию? Только врачи? Превосходно! А теперь оставь валиум и застегни свой ремень безопасности, чтобы не свалиться.
Фрида говорила возбужденно, улыбаясь в то же время Раулю.
– А теперь слушай, какая идея осенила меня!
И, объясняя Банни план, который пришел ей в голову, но опуская, как он пришел, Фрида не отрывала глаз от Рауля, который лежал на бараньей шкуре, обнаженный, прекрасный и сильный, – распростертая готическая статуя.
И внезапно до нее дошло, почему она должна была остаться в «Стар».