Глава 2
Денвер, штат Колорадо, 10 января 1885 года
По мнению Сьюзан, школа св. Франциска для девочек становилась совершенно безжизненной, едва воспитанницы ложились спать. Сьюзан скучала по живому движению, приглушенному смеху. Ей не хватало иногда веявшего на нее слабого запаха туалетной воды, пользоваться которой ученицам запрещалось. Но больше всего ей недоставало дружеской компании.
Как новую послушницу, Сьюзан нагружали работой, которая не заканчивалась даже с заходом солнца. Большая часть поручений требовала одиночества и давала девушке время и возможность привыкнуть к мысли о приближающемся вступлении в орден. И все равно иногда одиночество становилось невыносимым.
Согнувшись, чтобы дать облегчение уставшим мышцам шеи, Сьюзан пошла по темным коридорам в свою комнату. Ее шаги отдавались эхом под сводчатыми потолками. От промерзших каменных стен веяло холодом, который забирался под юбки.
Почти тридцать лет монастырь св. Франциска был обителью сестер-урсулинок, которые открыли школу. За время своего пребывания в этом заведении Сьюзан не уставала восхищаться самоотверженностью трудившихся здесь женщин. Поэтому-то она изо всех сил и старалась походить на них. Ей хотелось делать что-то важное. Она хотела — страстно желала — быть там, где она нужна. Однако сомнения не исчезали. В сердце Сьюзан образовалась пустота, увеличивающаяся день ото дня.
Скорей всего, она нуждалась в отдыхе. Нужно было закончить множество дел, прежде чем Сьюзан могла уехать на несколько коротких недель на встречу с бывшими обитателями сиротского приюта «Бентон-хаус мемориал». Она работала с утра до вечера, готовя для своей заместительницы планы занятий, конспекты и памятные записки. Спину ломило, в голове гудело. Но девушка не могла позволить себе роскоши как-то облегчить себе жизнь. Так было до нынешнего вечера, когда обнаружилось, что все мыслимые и немыслимые дела переделаны и остался длинный, ничем не занятый вечер перед отъездом в Эштон на следующее утро. Одинокий, бесконечный вечер.
Сьюзан повернула за угол и нахмурилась. Из-под двери ее комнаты пробивался в коридор лучик света. Девушка двинулась дальше уже не так уверенно.
Сьюзан была помощницей сестры Мэри Маргарет, директрисы школы св. Франциска, и потому пользовалась необычной привилегией — ей выделили отдельную комнату. В столе Сьюзан хранились важные записи и счета, поэтому дверь в эту комнату всегда запиралась. И никто не мог войти туда без разрешения. Никто, кроме матушки-настоятельницы или кого-то из сестер, если они сопровождали Макса, их работника, когда он приносил Сьюзан цветы или охапку дров.
Подкравшись, девушка взялась за ручку двери. Она не повернулась. Кто бы ни находился внутри, он запер дверь. Ни матушка-настоятельница, ни Макс так не сделали бы.
Сьюзан порылась в глубоком кармане юбки и извлекла потертый медный ключ. Как можно бесшумнее она вставила его в замочную скважину и повернула, потом осторожно открыла дверь.
Стеклянная лампа в дальнем конце комнаты рассеивала темноту, но огонь в ней едва горел. Света оказалось достаточно, чтобы убедиться, что кровать не тронута, подушка взбита. Единственный стул с прямой спинкой свободен. Чемоданы стоят на месте. В комнате никого не было.
Собрав все свое мужество, Сьюзан сделала шаг вперед. Едва она перешагнула порог, как дверь позади нее захлопнулась. Чья-то рука обхватила ее за шею, а вторая зажала рот. Сьюзан инстинктивно начала вырываться, пытаясь набрать в легкие воздуху, чтобы закричать.
— Тихо. Это я.
Страх Сьюзан тут же пропал. Она отпустила руку, в которую до этого вцепилась. Она узнала этот голос — хрипловатый, низкого тембра — и знакомую интонацию.
Едва он отпустил Сьюзан, как она повернулась к нему лицом.
— Дэниел!
Ей хватило нескольких секунд, чтобы охватить взглядом стройную крепкую фигуру. То, что она увидела, заставило Сьюзан вздрогнуть. Когда же она видела его в последний раз? По крайней мере десять лет назад. Как он изменился! Волнистые пепельные волосы свисали до плеч. Набрал двадцать фунтов мускулатуры, тело его закалилось в испытаниях временем и трудной жизнью. Широкое кожаное пальто не могло скрыть крепкого торса и длинных ног.
— Привет, Сьюзан.
— Что ты придумал? — спросила она. — Решил напугать меня до смерти?
Дэниел пожал плечами и снял палец с курка. Сьюзан и не знала, что у него был револьвер.
— Я оставил свет гореть. Хотел прийти раньше. Но я не из тех, кому добрые сестры открыли бы ворота, не говоря уже о том, чтобы позволили навестить одну из своих овечек.
Резко сказано, но Дэниел был прав. Большинство сестер обители не одобрили бы знакомство с Дэниелом Крекером. Благородная женщина, а в особенности послушница, не станет знаться с таким человеком. Он сквернословит, он пьет. Он убивал людей. Но самой красноречивой характеристикой были его глаза. Злые. Холодные. Они давно стали такими, и никакие женские уловки не растопят этот лед. Сьюзан не помнила, когда произошла эта перемена, но Дэниелу было не так уж много лет. В этот вечер его глаза казались еще холоднее.
— Ты выглядишь ужасно, Дэниел.
Свет лампы безжалостно подчеркивал ввалившиеся щеки и резко очерченный подбородок.
— Я тоже рад видеть тебя.
Сьюзан хотелось погладить его, убрать морщину, пролегшую между бровями. Но по напряженной позе Крекера девушка поняла, что вряд ли он обрадуется такому проявлению ее чувств. Дэниел никогда не принимал никаких утешений. Даже от нее.
— По тебе не скажешь, что ты ведешь спокойный образ жизни.
— Я был занят.
— Слишком занят, чтобы поспать? — Она обратила внимание на глубокие складки, протянувшиеся от носа к уголкам рта. Кожа была какого-то серого цвета.
— Я прекрасно себя чувствую.
Сьюзан была другого мнения, но знала, что спорить бесполезно.
— Зачем ты здесь?
Он никогда не навещал ее в день ее рождения, или на праздники, или во время каникул — ни разу за десять лет. Она знала, что он помнит о ней. Их возникшая в детстве привязанность не ослабла со временем. И сейчас Сьюзан каким-то образом поняла, что Дэниел узнал, что нужен ей. Доверенное лицо ее детских лет. Ее защитник. Единственное лицо мужского пола, которому она доверяла.
Дэниел подошел ближе, внимательно глядя на Сьюзан.
— До меня дошли тревожные новости. Она нервно кашлянула.
— Новости?
— Почему ты не написала, не сказала мне? Девушка отступила.
— Не сказала тебе?
— Проклятье! Я с тобой не в игрушки играю. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Монашка.
Он произнес это слово, как грязное ругательство. Значит, ему известна правда.
— Как ты узнал?
— Это имеет значение?
— Думаю, да.
— Скажем, в ночи ко мне прилетел ангелок, сел на плечо и нашептал на ухо о твоих намерениях. Тысяча чертей, Сьюзан, ты что, сошла с ума?
Защищаясь, она вздернула подбородок.
— Это почетное призвание.
— Для кого-нибудь другого, но не для тебя.
— Мне кажется, из меня получится хорошая монахиня.
— Что ж, ты не хочешь рисковать.
Он подошел к маленькому деревянному чемодану, которым ее снабдили в дорогу.
— Что это ты делаешь?
— Складываю твои вещи. Я забираю тебя отсюда. — Он откинул крышку.
— Не заберешь.
В полумраке комнаты глаза Дэниела сверкнули, как две льдинки.
— Посмотрим.
— Я закричу.
— Давай.
Он начал вытаскивать ее нижние юбки и белье. На полу стоял пустой ковровый саквояж, который Сьюзан одолжила для путешествия в Эштон. Дэниел поставил его на кровать и принялся заталкивать туда одежду.
— Прекрати!
Щеки ее вспыхнули злым румянцем. Когда он вернулся к чемодану с намерением продолжить, Сьюзан оттолкнула его руки и захлопнула крышку.
— Что это на тебя нашло?
Крокер наклонился к ней, почти коснувшись носом кончика носа Сьюзан.
— Делаю то, что должен был сделать много лет назад. Забираю тебя отсюда.
— И куда ты собираешься направиться?
— В приют. Ты сможешь жить там.
— В приют! Я не нуждаюсь в благотворительности. Я больше не ребенок.
— А ведешь себя, как маленькая.
— Почему? Потому что нашла для себя способ существования? Потому что мне удается иметь крышу над головой и пропитание независимо от доброты посторонних людей?
— Нет. Потому что ты не смотришь правде в глаза — ты бежишь от нее. Я знал, что ты все еще боишься мужчин, но не думал, что дойдешь до такого.
У Сьюзан перехватило дыхание, как если бы он ударил ее.
— Великолепно, не правда ли? Вокруг ни одного мужчины, кроме Макса, который с таким же успехом мог быть ребенком. Ты проведешь остаток жизни, заперевшись в своих драгоценных каменных стенах. И тебе даже не с кем будет поговорить, кроме этого стада гусынь.
Она со всего маху закатила Крокеру пощечину. Звук прокатился по комнате.
Голова Дэниела откинулась от сильного удара. Посмотрев на Сьюзан, он понял, что зашел слишком далеко. Вся дрожа, девушка стояла перед ним с побелевшим лицом, темно-зеленые глаза ее расширились.
Проклятье. Как же он так забылся? Нарушил все негласные границы, которые были очерчены с того дня, когда он впервые увидел насмерть перепуганную рыжую девочку. Из-за того, что Сьюзан так боялась мужчин, соседи сделали вывод, что она видела нападение на ферму и насилие над своей матерью, но сама Сьюзан никогда не вспоминала об этом. Она отказывалась говорить о том дне, хотя он до сих пор довлел над ее жизнью.
— Прости меня.
Девушка не ответила. Она сделалась такой неподвижной и отстраненной, что казалась статуэткой из слоновой кости.
Дэниел боялся этого ее вида. В такие минуты он чувствовал себя беспомощным. И злым. Его ненавидели многие. Он привык к брани в свой адрес и к предательству, и его это не задевало. Но когда Сьюзан смотрела на него с болью или неодобрением, для него это было невыносимо.
Собственные страхи Дэниела сделали его безрассудным. И обычно он умел обуздывать свои эмоции. Но сейчас, видя Сьюзан бледной и несчастной, он почувствовал знакомую потребность защитить ее, прогнать страх, излечить боль. Он должен заставить Сьюзан понять, что решение стать монахиней проистекает не из потребности души, а от отчаяния. Он должен удержать ее от ошибки, о которой она будет сожалеть всю жизнь.
— Сьюзан?
В голосе Дэниела прозвучала непривычная нежность. Он с раннего возраста вынужден был заботиться о себе сам и научился не проявлять своих чувств ради своего же блага. Несмотря на несколько счастливых лет, проведенных в приюте, Крокер скоро ожесточился и стал циничным. Он давно уже не чувствовал ничего, кроме злости, и забыл, что такое нежность. Оставив Сьюзан на попечение монахинь и поступив в кавалерию, он загнал способность к состраданию в самый дальний уголок души. Он очутился в мире, которому принадлежал всегда. В мире, где гордость и непреодолимая сила воли воспитали поколение похожих на него мужчин — мужчин, рожденных, чтобы впитать в себя ярость мира. А потом вернуть ее полной мерой.
Дэниел протянул руку, чтобы успокоить Сьюзан, но она дернулась.
— Не прикасайся ко мне.
— Прости меня. Я не должен был говорить…
— Думаю, тебе лучше уйти.
— Черт возьми, Сьюзан, ты не годишься для этой жизни!
— Уходи отсюда.
— Ты красивая, добрая, любящая. Не уходи из мира.
— Убирайся!
Он понял, что должен повиноваться. Кто он такой, чтобы указывать другим, как вести себя? Сам-то он нисколько не преуспел в жизни. Но при одной мысли о Сьюзан, его маленькой Сьюзан, уходящей в монастырь…
В ту минуту, когда она примет постриг, он потеряет ее навсегда. Но может, он ошибается. Ведь он не искал с ней встречи больше десяти лет. Но он хотел. И всегда знал, что это возможно. Следил за ее успехами, думал о ней каждый день. Но все откладывал встречу на будущее, когда он сам преуспеет и станет лучше. Но становился только более жестоким и циничным.
И вот теперь со всей очевидностью Дэниел понял, что, став монахиней, она никогда и никак не будет принадлежать ему.
Нет. Он не допустит, чтобы это произошло. Он не может. Он так долго был защитником Сьюзан, сам или с помощью друзей. Он уже не может остановиться, даже если это означает спасти Сьюзан от нее самой.
Дэниел приблизился к ней.
— Уйдем со мной. Брось монастырь. Это не твой мир.
Слова источали мед, но не смягчили девушку.
— Ты же сам привел меня сюда! Почему же теперь ты так сопротивляешься?
Дэниела прорвало.
— Я привел тебя сюда, потому что тебе нужно было выучиться. Ты отказалась пойти в школу вместе с другими детьми «Бентон-хауса». Ты каждый день пряталась у ручья, потому что учитель был мужчиной.
— И ты увез меня за сотню миль от дома и бросил.
— Бросил? Бросил! Я оставил тебя у добрых женщин, которые могли дать тебе знания. Я больше ничем не мог помочь тебе, Сьюзан. Господи Боже, я хотел, но я сам был всего лишь мальчишкой. Я знал, что сестры смогут направить тебя, придать уверенности в своих силах. Я оставил тебя здесь, желая тебе добра.
— И никогда не приехал проведать меня.
— Дьявол, ведь это женский монастырь! Меня здесь не жалуют.
— Ты мог бы приехать, если бы захотел. Ты можешь просочиться сквозь самую неприметную щелку, как сегодня. Ты не должен был оставлять меня здесь, заставив думать, что забыл обо мне.
— Забыл тебя? — Он повторил эти слова так, словно эта мысль показалась ему невероятной. — Да как ты могла такое подумать? Я писал тебе.
— Да. За четырнадцать лет, что я живу здесь, ты прислал мне два письма. И в каждом не более трех строк. А я писала тебе каждый месяц и даже чаще. Если бы не письма от Эстер Рид и других приютских ребят, я бы даже не знала, жив ли ты.
— Я каждый день думал о тебе.
— Неужели? Сомневаюсь. Но это не имеет особого значения. У меня теперь своя жизнь. И для тебя там места нет. Мой дом отныне с Богом и сестрами-монахинями.
Круг замкнулся, и ему не удалось сдвинуть ее ни на йоту.
— Почему ты так стремишься сделать это?
— Тебя это не касается.
— Касается. — Дэниел схватил девушку за локоть и постарался не обращать внимания, как она передернулась при его прикосновении. — Скажи мне. Объясни, почему ты решила стать одной из них?
— Я не обязана ничего тебе объяснять.
В этом она была вольна. Он потерял всякие права на доверие Сьюзан, когда оставил ее один на один с жизнью.
— Все равно скажи.
Дэниел смотрел, как она складывает руки на груди, чтобы защититься от него, но не стал показывать, какие это вызвало в нем чувства. И не отпустил ее локтя. Даже тогда, когда она задрожала, как пойманный воробышек.
— Сестры были очень добры ко мне. Сьюзан замолчала, и он подбодрил ее:
— И?
— И мне нравится работать с детьми.
— С девочками.
И снова он сказал не то Она вырвалась и отошла за изголовье кровати, воздвигнув между собой и Дэниелом надежную преграду.
— Мой выбор хорош, как и любой другой, Дэниел. Я буду старательно и честно трудиться. И содержать себя, не завися от милости других людей.
Дэниел понял, что желание Сьюзан стать монахиней вполне логично. Оно было обдуманным и сознательным. Она была права. Ее работа вместе с сестрами будет плодотворной.
Но эта мысль была ему нестерпима. Если Сьюзан примет тяжелый устав ордена, грубая, бесформенная одежда и монашеское покрывало вытравят из девушки остатки непосредственности и пылкости, еще сохранившиеся в ее душе, с той же неотвратимостью, с какой уничтожат ее мирской вид. Дэниел готов был убить себя за то, что не осознавал, что происходит, за то, что доверил Сьюзан заботам других вместо того, чтобы самому стоять на страже ее счастья. Она и так была лишена стольких радостей. Так почему же теперь хочет расстаться с теми, что еще суждены, и вести жизнь, полную ограничений?
Дэниел знал женщин, которые действительно находили утешение в религии, но Сьюзан это не подойдет. Он был убежден в этом. Этой девушке нужна другая жизнь. Ей необходимы веселье, смех и чувства. У нее должны быть дети — не ученицы, которые меняются каждый год, а свои собственные. Дэниел настолько отдался своей работе, своей адской жизни, что оказался слеп во всем, что касалось Сьюзан.
— Я хорошо справляюсь о своими обязанностями, Дэниел.
— Я знаю.
— Мне одной из первых послушниц доверили такую ответственную работу.
— Ты всегда была прекрасной учительницей. — И с нажимом добавил: — Но тебе нет нужды оставаться в ордене! Ты можешь поехать куда захочешь.
— Ты не понимаешь, — с горечью ответила девушка. — Ты не хочешь понять.
— Я пытаюсь! Черт побери, я и правда пытаюсь.
Дэниел коснулся щеки, шеи Сьюзан, желая ее успокоить, и ощутил хрупкость стоявшего перед ним создания. Ему захотелось сбросить с ее головы покрывало, чтобы узнать, сохранили или нет ее волосы тот огненный цвет. Но не смог. Иначе напугал бы ее окончательно. Безвольно опустил руки. Потом приложил ладонь к ноющему боку — боль не прекращалась весь день.
— Ты считаешь, что у меня не хватит сил для такого служения, да, Дэниел?
— Я думаю, что ты способна сделать больше, чем тебе может предложить монастырь.
— Я буду трудиться для Бога и его детей. Что может быть больше?
Дэниел двинулся к кровати.
— Ты не узнаешь целого моря чувств.
— С мужчинами?
— Да, с мужчинами!
— То, что я видела, — Сьюзан бросила на Крокера значительный взгляд, — заставляет меня думать, что я не много теряю. — Она отступала, пока не уперлась в стену. — Я много думала об этом. И все решила. Я поступаю осознанно.
— И у тебя нет никаких сомнений?
Она открыла рот, чтобы дать утвердительный ответ. Но слова не шли с языка. Разве она может солгать Дэниелу? Разве может солгать себе?
— Ты совершаешь ошибку.
— Это твое мнение.
— Я не позволю тебе сделать это.
— Почему? — Сьюзан оттолкнулась от шершавой каменной стены и, обойдя Дэниела, отошла в сторону, чтобы не чувствовать себя загнанной в угол. И не бояться. — Почему ты не можешь благословить меня?
Дэниел сделал глубокий вдох, взял себя в руки и посмотрел на Сьюзан.
— Там столько всего ждет тебя, Сьюзан. И ты знаешь это. Но вместо того чтобы взглянуть своим страхам в лицо, ты загоняешь их глубоко внутрь и запираешься в своего рода башне из слоновой кости, где люди не смогут напугать, обеспокоить или дотронуться до тебя.
— А ты главный знаток того, как следует жить?
Слова ужалили его. Больше, чем можно было предположить. Он опустил руку, которой держался за больной бок, и гордо выпрямился.
— Дэниел, прости меня. Я не хотела.
— Хотела. И ты права. — Он подошел к двери и взялся за ручку. — Вероятно, я пытался удержать тебя от ошибок, которые совершил сам.
— Не уходи!
Дэниел помедлил, прислонясь к косяку.
— Прощай, Сьюзан.
— Когда ты снова придешь?
Он встретил встревоженный взгляд, но его собственные глаза, скрытые тенью, остались непроницаемыми.
— Дэниел, между нами все должно остаться как прежде. Ты мой друг. И мне будет приятно видеть тебя, беседовать с тобой. Когда я приму постриг, тебе не придется пробираться сюда тайком.
Он покорно вздохнул:
— Думаю, что когда ты станешь монахиней, то не захочешь видеть такого человека, как я.
— Я всегда буду рада тебе, Дэниел.
— Возможно. Но я не смогу навещать тебя. Мне нестерпимо будет видеть тебя такой… — Тряхнув головой, Дэниел произнес: — Ничего. — Провел пальцем по ее щеке, оставив красную полоску. — Уже поздно. Тебе надо отдохнуть. — Он посмотрел на Сьюзан долгим, тяжелым взглядом, скрывая за ним разрывающее сердце сожаление, и собрался открыть дверь.
— Нет, Дэниел. Не уходи!
Она протянула руку, чтобы удержать его.
Ладонь коснулась крепкого тела.
Мужского тела.
Вздрогнув, Сьюзан отдернула руку. У нее словно открылись глаза, и она увидела, что Дэниел больше не мальчик, которого она обожала, а мужчина. Мужчина.
Она часто задышала, по спине пробежал холодок. Когда это случилось? Когда исчезли последние детские черты? Когда Дэниел стал мужчиной?
— Сьюзан?
Дэниел шагнул вперед, испуганный белыми пятнами, проступившими на ее щеках. Его досада готова была прорваться наружу. Про себя он всегда с улыбкой думал о том, что она стала послушницей. Он знал, что у св. Франциска ей будет хорошо, она окрепнет душой, познает себя. Но сто чертей! Он и подумать не мог, что она решит здесь остаться.
Досада переросла в злость, злость — в негодование, негодование — в ненависть. В ненависть к тем мужчинам, которые нанесли Сьюзан такие душевные раны. И к Сьюзан. За то, что она подчинена своим воспоминаниям. Но больше всего — к себе самому. Потому что не понял, как нуждается в нем Сьюзан.
Нет!
Он схватил ее лицо в ладони, просунув пальцы под покрывало и запустив их в ее волосы.
— Не делай этого. Пожалуйста, не делай. Из горла Сьюзан вырвался сдавленный всхлип, но Дэниел его даже не услышал. Он видел, как в глубине ее темных влажных глаз собирается страх, и в какой-то момент понял, что неспособен справиться с ее ужасом. Он хотел пробудить ее для настоящей жизни. Он хотел, чтобы она познала наслаждение и боль, радость и страх.
Сьюзан отступила к стене, и Дэниел невольно навалился на девушку.
— Почувствуй что-нибудь, черт тебя побери. Перестань, как мышь, забиваться в безопасную темную норку. Посмотри на меня, разгляди меня. Дотронься до меня. Возненавидь. Закричи. Что угодно, только не сдавайся. Не уничтожай себя, не умирай душой. Жизнь так богата. Да, иногда она ранит. Я знаю, что тебя ранило слишком сильно! Но это не значит, что так будет всегда.
Сьюзан вцепилась в запястья Дэниела, но не оттолкнула его руки. Она прижалась к нему, словно он был ее спасением посреди неистовой бури. На глазах девушки выступили слезы и повисли на кончиках ресниц, будто пойманные в ловушку.
— Я хочу… — Она моргнула, несмотря на угрожавшие пролиться слезы. — Я не могу…
— Можешь.
— Как… холодно.
Дэниел увидел, как сосредоточился ее взгляд — не на нем, на прошлом. Сьюзан содрогнулась — от холода или от воспоминаний, он не знал.
— Расскажи мне. — Он встряхнул ее. Целая гамма чувств промелькнула на лице Сьюзан, и Дэниел понял, что она отогнала болезненные воспоминания, но не заговорила. — Расскажи… мне, — настойчиво повторил он.
— Нет, не могу.
— Пожалуйста.
— Нет, не заставляй меня, Дэниел. Прошу, не заставляй. — Она обвила его шею руками и прижалась так крепко, словно хотела раствориться в нем.
Дэниел растерялся. Он разрывался между чисто мужским изумлением и сожалением, что заставил ее вспомнить прошлое. Прижавшееся к нему тело было мягким и гибким. Он почувствовал ее груди, прижавшиеся к его груди. Дэниел машинально поднял руки и погладил нежные плечи, затылок, провел ладонью по спине. Сквозь юбки угадывалась тонкая талия, округлые бедра. Внезапно возникло чувство, которое он никак не ожидал испытать в объятиях Сьюзан. Желание.
Потрясенный, Дэниел застыл, не двигаясь, не имея сил оторвать ее от себя и боясь прижать крепче. Когда она вышла из детского возраста? Когда сделалась такой трепетной, красивой девушкой? Нет, женщиной. Она каким-то образом сразу стала взрослой. Прекрасной и женственной. Она должна возбуждать в мужчинах стремление добиваться ее руки, разбивать сердца и разрушать надежды.
Сьюзан, должно быть, почувствовала замешательство Дэниела, потому что тихонько отстранилась и отошла. Но прежде чем она успела отойти на расстояние вытянутой руки, он остановил ее.
— Сьюзан?
Он произнес ее имя с ноткой растерянности и восхищения. Сьюзан вздрогнула, когда Дэниел взял ее за руку, и он отметил, что это взволновало его, даже напугало немного. Ее глаза встретились с его взглядом, и в них был голод женщины, которая ждет поцелуя. И да помогут ему небеса, он удовлетворит эту жажду. И не только поцелуями, но так, как мужчина может удовлетворить женщину.
Нет! Он не должен так думать. Не так. Она не принадлежит ему. Она заслуживает большего, чем он может ей дать.
Но глаза ее расширились и потемнели, влажные губы приоткрылись. Желание Дэниела нарастало, заполняя его нестерпимым жаром.
— Не смотри на меня так.
Глаза Сьюзан выражали отчаянную мольбу. Дэниел засомневался, знает ли она, чего хочет от него. Но, несмотря на это, сопротивляться не мог. Он знал, что напугает ее. Возможно, она возненавидит его. Но отказаться он не мог.
Гладя лицо Сьюзан, он наклонил ее голову в сторону. Дыхание девушки стало резким и быстрым, словно она пробежала несколько миль, а не находилась рядом с ним, защищенная его силой.
Он наклонился к самым ее губам. Глаза Сьюзан еще округлились. Поглаживая большими пальцами ее щеки, Дэниел успокаивал Сьюзан.
Давая ей время привыкнуть к нему, Дэниел вдохнул ее сладкий женский запах. Раз, другой, его нос коснулся ее кожи.
— Пожалуйста! — взмолилась она, скорее вопрошая, чем требуя.
— Ш-ш-ш.
Сьюзан всхлипнула. Каждая черточка ее образа запечатлелась в его памяти: неуверенность темных глаз, бледность кожи, бархат губ. Как он мог так долго находиться вдали от нее? Если бы он хоть раз за последние годы увидел ее такими глазами, он ни за что не разлучался бы с ней.
Дэниел коснулся губами ее губ. Сьюзан дернулась, будто обожглась, но не отстранилась. Осмелев, Дэниел поцеловал ее крепче. Он ощутил на своих губах вкус невинности и весны, женственности и запретных удовольствий. Искушение повело его дальше Ему хотелось прижать ее к себе, потонуть в ее сладостных объятиях. Его тело требовало насыщения. Поцелуй Дэниела стал требовательным и нетерпеливым.
Слишком поздно он понял, что действовал чересчур грубо, прижав Сьюзан к стене. Прежде чем он успел обуздать себя, девушка вывернулась и отбежала в дальний угол комнаты.
— Сьюзан…
Она сжала кулачки.
— Уходи.
Чувство вины быстро погасило пылавший внутри Дэниела огонь.
— Я не..
— Уходи! Это место не для тебя. Оно для меня. Это мой выбор, моя жизнь, и никакие твои слова или действия не изменят моего решения!
Дэниела охватило сожаление с привкусом горечи. Он испытывал его так много раз, что должен бы привыкнуть. Но никогда оно не горчило, как сейчас.
Сьюзан забилась в угол. Обвинение и смущение исходили от нее, заставляя его чувствовать себя жалким червем. Как он мог так грубо обойтись с нею? Она больше никогда не посмотрит в его сторону.
Дэниел вздохнул:
— Я пойду. — Боль в боку была ничем по сравнению с печалью, которая окутала его мрачной тучей. — Думаю, мы видимся с тобой в последний раз.
Сьюзан не смогла заставить себя посмотреть Дэниелу в глаза. Он всегда был ее опорой, ее надеждой. Но теперь он совершил самое последнее предательство: вырос и стал мужчиной. С ним больше не было безопасно, и это пугало ее.
— Так будет лучше.
Ее слова повисли между ними, создав бездну, которой никогда раньше не было, даже когда их разделяли время и расстояния.
Дэниел хотел было подойти и погладить Сьюзан по щеке, но она отпрянула, и он смирился, пошел из комнаты, покачивая своими широкими плечами. Дверь уже почти закрылась, когда она услышала:
— Приятных сновидений, малышка.
Много лет она не слышала этих его слов. С тех самых пор, когда она была ребенком, а он обнимал ее и прогонял прочь жуткие видения.
