Поездка по магистрали 1—95 из Нью-Йорка в Род-Айленд показалась Катринке скучной и монотонной. Даже когда они свернули с магистрали на двухрядное шоссе, которое вело в Ньюпорт, ландшафт, на ее взгляд, почти не изменился. Небольшие скопления деревьев чередовались с полями жнивья, с очаровательными старинными магазинчиками, унылыми бензоколонками и домами с потемневшими от времени рамами. Все это не шло ни в какое сравнение с Чехословакией, с ее густыми лесами и лужайками, поросшими цветами, с ее крохотными городками, где крыши домов были покрыты красной черепицей, с ее холмами, на которых виднелись стройные шпили церквей.

Верх машины был опущен, и Катринка покрыла голову шарфом, чтобы ветер не растрепал волосы. Из магнитофона звучал голос Барбары Стрейзанд, и Катринка покачивалась в такт музыке и подпевала по-чешски. Время от времени Адам бросал на нее взгляд и улыбался. Она была целиком поглощена музыкой и, наверное, забыла о нем. Сам же он размышлял над противоречиями той системы, с которой была связана ее жизнь. Хотя западные газеты и журналы были недоступны в Чехословакии, как рассказывала ему Катринка, но американская и английская поп-музыка в исполнении отечественных групп частенько звучала по радио. Существовали многолетние очереди на квартиру, разведенные супруги продолжали, не имея других возможностей, жить вместе. Правда, средняя семья могла позволить себе маленький летний домик в горах. Государство контролировало производство и распределение, частные предприятия были запрещены, тем, кто не являлся членом коммунистической партии, было трудно рассчитывать на продвижение по службе. Энергичные люди работали на двух-трех работах и могли позволить себе приобрести машину, старики вполне сносно жили на пенсию, правительство заботилось о больных, а в магазинах было много продуктов.

Рассказы Катринки о своем детстве и юности не соответствовали прежним представлениям Адама о самоизоляции этой коммунистической страны. Он осознал, сколь узкое, неполное представление сложилось у него о мире, о жизни в других странах. Он понял, что его надо преодолевать, если он хочет осуществить свои дерзкие планы о мировой финансовой империи. Катринка заставила его задуматься, и для него это было непривычно в отношениях с женщинами.

Адам не жаждал встречи с родителями, зная, что, по крайней мере, в первое время будет очень трудно. Но он ни на минуту не сомневался в том, что Катринка быстро завоюет их сердца. Неужели они не заметят, какая это счастливая находка? И как ему повезло, что он ее встретил? Неужели они не будут так же, как он, очарованы ее необычностью, ее акцентом, ее странной манерой строить предложения, редким сочетанием красоты с умом и мужеством, женственности с уверенностью в себе и чувством собственного достоинства. Когда он вспоминал о том, как близок он был к тому, чтобы сразу вернуться в Нью-Йорк, а не заезжать в Кицбюэль в тот уик-энд, он испытывал чувство огромной благодарности Создателю, своей счастливой звезде, всему, что помогло ему ощущать себя сейчас любимцем фортуны. Он придвинулся к ней и положил руку на ее бедро. Она сразу же открыла глаза и подарила ему взгляд, в котором было столько любви и доверия, что он внезапно ощутил некоторую тревогу. Как ему избежать того, чтобы она в нем не разочаровалась? Или он в ней? Эта непрошеная мысль встревожила его еще больше.

– Ну, вот мы и приехали. Ньюпорт, – сказал он, загоняя неприятные размышления в отдаленный уголок своего «я», где он держал под жестким контролем все свои тревоги.

Катринка рассматривала симпатичный городок, его дома из красного и белого кирпича в колониальном стиле, башню с часами и главную площадь. Он, конечно, не мог сравниться по красоте даже с Кицбюэлем, не говоря уже о Праге, но в нем было какое-то очарование простоты, чувствовалась связь с прошлым, с движением истории, то, чего не хватало самым старым зданиям Нью-Йорка.

– Он мне нравится, – сказала Катринка. – Очень милый. Действительно очень милый.

– Я здесь вырос, – сказал он, направляя машину к Бельвю-авеню и проезжая мимо больших особняков, чьи каменные фасады виднелись за высокими металлическими оградами. Адам показывал Катринке, где жили Асторы, где Уитни, где Морганы, поясняя, какие из этих домов оставались еще в частном владении, а какие приобретены Историческим обществом и открыты для посещения туристов.

– Твоя семья живет в одном из таких домов? – спросила Катринка, которая, хоть и знала о том, что Грэхемы богаты, все же не ожидала такого великолепия.

– О, нет, – сказал Адам. – Мама любит уединение. А здесь его не так-то много.

Чтобы показать Катринке некоторые достопримечательности, он провез ее по городу, но сейчас приближалось время ленча и их уже ждали, поэтому Адам направил свою машину к тому, что до сих пор он иногда воспринимал как дом.

– Он называется «Тополя», – сказал Адам, когда машина свернула на покрытую гравием дорогу с высокими, изящными деревьями по бокам, расположенными на абсолютно одинаковом расстоянии друг от друга.

Они въехали через боковые ворота, так как главные открывались только тогда, когда в семье были какие-то официальные приемы, поэтому дорожка к дому оказалась не такой впечатляющей, как центральная, по которой они могли бы въехать. Когда деревья кончились и они въехали во внутренний двор, Катринка, бросив первый взгляд на дом, воскликнула:

– Господи, какой огромный.

Дом, построенный по проекту Гораса Трумбауэра – архитектора, проектировавшего многие особняки в Ньюпорте, – был длинным прямоугольным строением из серого камня с крутой, крытой шифером крышей, с башенками, фронтонами и застекленными створчатыми дверьми, выходящими на каменные террасы по бокам и позади дома. Вокруг дома раскинулся на двадцати пяти акрах парк, разбитый по проекту того самого Фредерика Лоу Олмстеда, который проектировал Центральный парк в Нью-Йорке. Из любой комнаты дома открывался вид либо на океан, либо на парк, либо на то и другое одновременно.

– Я даже точно не знаю, сколько в нем комнат, – произнес Адам. – Мы с сестрой когда-то пытались их сосчитать, но всегда либо одну забывали, либо считали одну и ту же комнату дважды. По крайней мере, больше двадцати. Здесь есть еще постройки для экипажей, вон там, за той кущей деревьев, которую мы использовали как кабинку для переодевания, когда купались в бассейне. Во времена моего детства у нас обычно были грандиозные приемы. – Он вышел из машины и обошел ее, чтобы открыть дверь Катринке. – Пойдем. Нет смысла откладывать неизбежное.

– Я чувствую себя как после аварии.

– Ты великолепно выглядишь. Прекрасно. Не волнуйся. Все будут так же без ума от тебя, как и я.

Адам успокаивающе обнял ее и повел по широким каменным ступеням к массивной двери парадного входа, по бокам которого располагались увитые плющом вазы. Он позвонил в колокольчик, и через мгновение пожилой дворецкий в черных брюках и белом жилете широко распахнул перед ними дверь.

– Пожалуйте, мистер Адам, – пригласил он, улыбаясь.

– Здравствуй, Эдвард. Рад тебя видеть. Это моя жена, Катринка. Милая, это Эдвард, наш дворецкий. – Здесь было несколько слуг, предупредил ее Адам: дворецкий, лакей, повар, служанка на кухне, прачка, две горничные и шофер. При необходимости использовались люди и помощь со стороны.

Когда Катринка, пробормотав несколько приветственных слов, протянула Эдварду руку, ей показалось, что на его лице промелькнуло выражение озабоченности, прежде чем он приятно улыбнулся и сказал, что рад познакомиться с нею и что мистер и миссис Грэхем ждут их в садовой комнате.

Они прошли через большой холл, обшитый панелями и с картинами по стенам, затем через большую гостиную, в которой висели написанные маслом пейзажи и стояла, сверкая шелком и позолотой, мебель в стиле Людовика XVII, попали в большую комнату с каменными стенами и полом, плетеной мебелью и полотном Гюнеманса над камином. Застекленные створчатые двери вели на вымощенную плитами террасу. От нее начинался безупречно возделанный газон, который тянулся до городской набережной и океана.

Но Катринка не заметила ни террасы, ни открывавшегося с нее вида, так как глаза ее были неотрывно прикованы к родителям Адама. Его отец, Кеннет Грэхем, казался более старой и бледной копией Адама, с тем же продолговатым узким лицом, крупным носом и близко посаженными глазами; в нем уже не было той живости и сексапильности, а следовательно, и связанной с ними привлекательности, которая была у его сына. Он сидел в плетеном кресле, изучая какой-то рисунок, а рядом с ним на столе стоял стакан, в котором, по-видимому, был джин с тоником.

Нина Грэхем сидела на плетеном диване, держа в одной руке изящными розовыми пальцами джин с тоником, а другой рассеянно листая страницы «Таун энд кантри». Ей было немногим более шестидесяти, она была красива, стройна, небольшого роста, с безупречно вылепленными чертами лица – чувственный рот, холодные серые глаза и тщательно уложенные, подкрашенные в светлый цвет волосы. На ней было простое, облегающее фигуру платье от Хэлстона, жемчужное ожерелье и серьги, что заставило Катринку почувствовать себя аляповатой и вырядившейся: платок из набивной ткани поверх блузки от Келвина Клайна и юбка.

– Привет, – сказал Адам, все еще обнимая Катринку. Он был готов, если понадобится, подтолкнуть ее в глубь комнаты. – Знакомьтесь, Катринка.

По если Катринка и чувствовала себя так, будто она входит в логово льва, она не подала виду. Она казалась совершенно раскованной, уверенной, даже царственной, но ее открытая добрая улыбка не давала заподозрить ее в высокомерии. Я так хочу, чтобы вы меня полюбили, всем своим видом говорила она, что готова для этого даже пожертвовать некоторыми из своих привычек, но если не захотите, то я прекрасно могу обойтись и без вас.

Услышав голос Адама, родители подняли глаза. Отец улыбнулся, тут же встал, бросился к Адаму и пожал ему руку, потом поцеловал в щеку Катринку.

– Ну и ну, – сказал он, – уж такой сюрприз вы нам приготовили.

– Для нас все это тоже было в какой-то мере сюрпризом, – сказала Катринка. – Надеюсь, вы нас простите.

– Вам не стоит себя ни в чем винить. Ни в чем. Главное, чтобы вы были счастливы.

– О, дорогой, – сказала Нина Грэхем, поднимаясь и обнимая Адама, который наклонился, чтобы поцеловать ее. – Я никогда в жизни не была еще так потрясена. – Ее глаза наполнились слезами.

Адам, которого, казалось, ничуть не тревожили ее чувства, тем не менее ответил с умело пущенным в ход обаянием.

– Мне очень жаль. Но я был так увлечен, что не подумал об этом. И ты можешь понять почему. – Теперь он обнял мать и подтолкнул ее к Катринке, которая стояла, ожидая и все еще сохраняя на лице улыбку.

– Да, я могу понять. Вы прелестны, – сказала Нина, пожимая Катринке руку. – Добро пожаловать в «Тополя», дорогая. Я так рада, что вы, наконец, смогли выбрать время, чтобы приехать. Мне очень хотелось познакомиться с вами. С женой моего сына. Я все еще не могу в это поверить.

– Я тоже, – сказала Катринка. – Все произошло очень неожиданно.

– Очень, – сухо подтвердила ее свекровь.

– Ты просто не можешь оправиться от изумления, что я все-таки однажды последовал твоему совету, – сказал Адам шутливым тоном, хотя все понимали, что он говорит вполне серьезно – Он повернулся к Катринке – Долгие годы она уговаривала меня жениться. И как только я встретил подходящую девушку, я этот совет исполнил.

– Но я не имела в виду тайное венчание.

– Вряд ли можно говорить о тайном венчании, – сказал Адам. – Просто была скромная свадьба.

– Что будете пить? – спросил Кеннет Грэхем. Он выслушал пожелания каждого, подошел к заставленному бутылками столику на колесиках, наполнил бокал жене, налил «Чинзано» для Катринки и джин с тоником для Адама.

– Сядьте рядом со мной, дорогая, – сказала Нина, опускаясь на диван и кладя ногу на ногу. На ней были изящные синие с белым туфли.

Она напоминает Дэйзи Эллиот, подумала Катринка. Хотя Нина Грэхем была гораздо старше, все же она, хотя бы внешне, принадлежала к тому же типу, что и Дэйзи. Они обе были небольшого роста, элегантны, аристократичны и красивы. И обе они были полны энергии, очевидно, решимости настаивать на своем. Но если Дэйзи отличали юмор и доброжелательность и она легко вызывала симпатии у окружающих, то Нина была сдержанной, замкнутой и в ней всегда ощущалось какое-то недовольство.

– Мне жаль, если это вас опечалило, – сказала Катринка, с обычной своей прямотой выражая самую суть дела. – Но мы оба хотели, чтобы не было пышной свадьбы.

– Вы тоже хотели? А ваша семья это одобрила?

– У меня осталось мало родственников, – ответила Катринка. – Мои родители давно умерли.

– Да, – сказала Нина без малейшего намека на сочувствие в голосе, – в таком случае я могу понять, что для вас это не имело значения, хотя я всегда считала, что все женщины мечтают о торжественных свадьбах. Во всяком случае, так было со мной. И с моей дочерью. Но, возможно, в коммунистических странах просто нет такого обычая, – добавила она с легким, но заметным нажимом.

– Насколько я помню, Клементина была в слезах перед своей свадьбой, – сказал Адам, вмешавшись в разговор прежде, чем Катринка успела ответить, и желая переключить внимание матери с жены на сестру.

– О, Клементина, – отпарировала мать. – Клементина всегда делает так, как ей говорят.

– Как и должен поступать хороший ребенок, ты всегда мне говорила что-то в этом роде, – сказала Клементина, входя в комнату. Со сдержанной улыбкой на лице она подошла к ним, следом за ней шел ее муж Уилсон Беннинг. Как Адам и предполагал, от нее потребовали приехать, чтобы познакомиться с новобрачной. – В самом деле, Адам, – сказала она, – неужели ты хоть когда-нибудь не можешь поступить так, как от тебя ожидают? – Она довольно неохотно поцеловала его в щеку, потом повернулась к Катринке, вежливо протягивая ей руку. – Вы, должно быть, Катринка. Здравствуйте.

Смущенный холодностью своей жены, Уилсон слегка покраснел, пожимая руку Адаму, а затем Катринке и бормоча ничего не значащие вежливые фразы. Кеннет Грэхем вновь предложил напитки, что, как уже заметила Катринка, было для него привычным способом выхода из неловких ситуаций.

Клементина, которая внешне была похожа на отца и на брата, на самом деле была настоящей дочерью своей матери: сухая, надменная, постоянно оценивающая других и в тайне их осуждающая. Ее муж Уилсон был чуть ниже шести футов ростом, с поредевшими белокурыми волосами и чуть намечающимся брюшком. Даже в брюках цвета хаки и в спортивном жакете он выглядел, как банкир. Они жили в окрестностях Провиденса, достаточно близко от его банка, чтобы регулярные поездки на работу не казались утомительными. В Хайниспорте на Кейп Коде у них была летняя резиденция. Клементина не работала, предпочитая сидеть дома и воспитывать двоих сыновей, которых бабушка время от времени приказывала привозить к ней вместе с няней на целый день, и заседать в правлениях различных местных обществ. Но по отношению к Катринке она не выказывала милосердных чувств.

Ленч был трудным, но не таким уж и страшным. Из любопытства, а может быть, отдавая лишь дань вежливости, но родственники Адама жаждали узнать не только о том, как и где Адам познакомился с Катринкой и все об их браке, но и о той среде, откуда вышла эта женщина со странным акцентом и королевскими манерами. Для Грэхемов такая ситуация была непривычной. Обычно люди, с которыми они официально знакомились, уже были как-то связаны с их окружением, и о них многое было известно. А с остальными людьми, с которыми они имели дело в повседневной жизни, Грэхемы держали дистанцию, ограничиваясь вежливыми и ничего не значащими разговорами. Но Катринка была для них табула раза, которую они, подобно путешественникам-первооткрывателям, намеревались исследовать, и в том случае, если она окажется подходящей, колонизировать.

Все разместились в столовой за сервированным с подобающей торжественностью столом, на котором были льняные салфетки, столовое серебро, веджвудовский фарфор и венецианское стекло. После того как подали жестких цыплят с пережаренными овощами, Грэхемы засыпали Катринку вопросами. Она рассказала им о своей жизни, о своей нежно любящей семье, о трудном детстве, об упорных занятиях спортом, которые дали свои результаты, о потрясении от смерти родителей и о своем решении покинуть Чехословакию. Адам в это время с гордостью слушал ее, ожидая, что все будут так же поражены ее рассказом, как некогда он сам. Но если на отца этот рассказ явно произвел впечатление, да и на Уилсона тоже, хотя он не осмеливался это показать, то Нине Грэхем и Клементине удалось скрыть свой интерес, временами даже изумление, за привычной для них маской легкого осуждения.

Она могла бы еще понять недостаток интереса, даже скуку, и была бы счастлива замолчать, если бы они только позволили ей это сделать, но осуждение? «За что?» – размышляла Катринка, наблюдая за выражением их лиц. Это ее расстраивало. Вспоминая свою жизнь, она в общем-то гордилась тем, чего достигла. Единственное, о чем она жалела и что всегда вызывало у нее ноющую боль, так это ребенок, но Грэхемы, конечно, об этом ничего не должны были знать. И никогда не узнают, тут же решила она, если каким-нибудь чудом ей удастся найти ребенка.

Когда Катринка закончила, Нина Грэхем посмотрела на нее, слабо улыбнувшись, и сказала:

– Какая удивительная история, – при этом самим тоном давая понять, что она не очень-то ей поверила и что ее сын сглупил, приняв все за чистую монету. Но это недоверие было выражено настолько тонко, что не могло показаться оскорбительным.

На короткое время возникло замешательство, все замолчали, но тут в действие вступил Кеннет Грэхем и сочувственно произнес:

– Когда вы уезжали из Чехословакии, вы покинули все, что там оставалось, навсегда? Как это ужасно для вас.

– Не все, – возразила Катринка. – Я взяла с собой несколько материнских украшений, которые не представляют никакой ценности, но мне они очень дороги. И Адам, – она взглянула на мужа впервые с тех пор, как приехала в «Тополя», и улыбнулась самозабвенно и переполненная любовью к нему, – поехал в Прагу, чтобы привезти оттуда фотографии, старые письма и еще кое-какие мелочи. Он понимал, как много они для меня значат.

– Ну, Адам, – сказала Климентина, не скрывая неподдельного изумления. Вот уж никогда бы не подумала, что ты можешь быть таким чутким.

– О, он всегда чуткий, – сказала Катринка, не зная, следует ли принимать слова Клементины всерьез. – По отношению ко мне он просто замечательный.

Адам засмеялся:

– Вот видите. Как я мог устоять против нее?

– А к чему было и пытаться? – галантно спросил его отец.

– Никто никогда не мог бы назвать тебя совершенно безумцем, – сказал Уилсон, рискуя навлечь на себя гнев Клементины и становясь на этот раз на сторону своего шурина, которого он недолюбливал, и своей ноной невестки, которая была просто красотка.

– Неужели, – сказала Нина Грэхем с каким-то неуловимым раздражением, которое придавало всем ее словам оттенок двусмысленности.

Катринка попросила Кеннета Грэхема рассказать о его работе.

– Это была небольшая семейная верфь, – начал рассказ Кеннет. Глаза его блестели, лицо слегка раскраснелось от выпивки, а в словах зазвучала гордость. – Построена она недалеко отсюда, еще в 1765 году. Мы построили несколько прекрасных яхт.

– Компания проектировала и строила гоночные яхты, которые участвовали в соревнованиях на Кубок Америки, – добавил Адам. – Если ты его уговоришь, отец покажет тебе эти модели.

Катринка уже достаточно много знала о яхтах, чтобы понять, что соревнования на Кубок Америки относились к числу наиболее важных международных морских соревнований. – Я бы очень хотела их увидеть, – сказала Катринка.

– Не все, – сказал Кеннет Грэхем, – но самые лучшие из них иногда выигрывали призы.

– Но уже не в твое время, – сказала его жена. Она улыбалась и, возможно, просто констатировала факт.

Неодобрение Нины Грэхем вовсе не было плодом серьезных размышлений, а недовольство тем чувством, которое проистекает из разочарования. И то, и другое были просто уловками, которыми она бессознательно научилась пользоваться для собственной выгоды еще в очень юном возрасте. Она как-то обнаружила, что ее недовольство побуждает людей изо всех сил стараться угодить ей. Они уделяли ей больше внимания, стремились сделать ее счастливой, а если им это не удавалось – что порой было неизбежно, – то возобновляли свои попытки.

Если бы Нина была менее очаровательным ребенком или менее красивой и привлекательной женщиной, она никогда и ничего бы не выиграла от этих уловок. Ее постоянно недовольный вид привел бы к тому, что все начали бы дружно избегать ее. Они бы принимали ее за нытика, что, конечно, же совершенно не соответствовало истине: нытик был для нее синонимом слабого характера. А поскольку она всегда была мила и умна, достаточно остроумна и обязательна, к тому же могла, приложив некоторые усилия, быть вполне сердечной и производить впечатление человека, стоически переносящего неприятности жизни, то редко испытывала недостаток в обожателях.

Конечно, эта ее тактика имела свои недостатки. Ну взять хотя бы то, что Нина даже однажды не могла позволить себе одобрить что-либо или проявить радость из опасения лишиться хотя бы частички внимания к своей персоне. Это неизбежно, и, чтобы заглушить тоску на сердце, она порой изрядно выпивала. И только в семье, где проявлялось ее чрезмерное недовольство, Кеннет и Клементина все еще не оставляли бесплодных усилий ублажить ее. Адам же давно оставил эти попытки.

И дело было не в том, что Грэхемы больше других чувствовали те силы, которые ими управляли. Они бессознательно долгие годы играли в какую-то игру, не зная толком ее правил.

Сейчас эти правила требовали от Адама дать всем понять, что он рассердился, хотя и притворялся (убеждая в том главным образом себя), что его ничуть не интересует мнение матери о его поступках, но прежде чем решиться жениться на Катринке, а потом обвенчаться с ней в Кап-Ферра, он должен был доказать, самому себе, что ему это вовсе не безразлично. Притворяясь абсолютно равнодушным, он все же бессознательно надеялся уловить ее одобрительный жест, удовлетворенную улыбку или почувствовать спонтанное объятие, которые бы убедили его в том, что ему удалось сделать свою мать счастливой. Конечно, ему хотелось, чтобы она одобрила его выбор, чтобы ей понравилась Катринка и чтобы она даже ее полюбила. И он вспомнил, как однажды в детстве на свои карманные деньги он купил матери брошку – подарок ко дню ее рождения, а в ответ на это услышал от нее лишь сухую благодарность и сентенцию, что никогда не следует дарить женщине дешевые ювелирные изделия, если хочешь продемонстрировать ей свое внимание. С тех пор он никогда больше не дарил ей подарков.

Конечно, Адам в основном разозлился на самого себя за то, что опять дал себя вовлечь в ее игру, но он хотел верить, что его злость направлена только на мать и к нему не имеет никакого отношения: например, за то, что она так искусно сейчас унизила собственного мужа.

Хотя ее презрение к нему наложило отпечаток на его собственное отношение к отцу, он из принципа чувствовал себя обязанным защищать его и даже любить.

– Современные яхты используют стекло, пластик, алюминий, различные легкие сплавы, которые увеличивают их скорость, – торопливо пояснял Адам, боясь, что его раздражение становится заметным, хотя отец, казалось, вовсе не заметил выпада своей жены. – А папа работал исключительно с деревом.

– В наше время приходится в основном переделывать старые яхты, поскольку сейчас мало таких безумцев, которые бы заказывали новые яхты из дерева. Но мне нравится моя работа. И я ее делаю хорошо.

– Достаточно хорошо, чтобы поддерживать семейную крышу над головой, – сказал Адам, указывая на столовую с ее обитыми шелком стенами, бесценными картинами, застекленными шкафами, в которых красовались севрский фарфор, фарфор от Веджвуда, хрусталь баккара и заводов Устерфорда.

– Не будь вульгарным, Адам, – перебила его Клементина, которая решила заговорить, видя нахмуренное лицо матери.

– И все же, по-моему, нет ничего лучше дерева, – сказал Кеннет, как обычно пытаясь предотвратить ссору. Как и все в семье, он знал, что семью поддерживает наследственный капитал, а вовсе не его доход, но относился к этому равнодушно.

– А все эти новые материалы я оставляю своему сыну и благословляю его.

– Да, я намерен использовать самые современные из них, – сказал Адам, поддерживая отца и продолжая эту дискуссию только ради Катринки.

– Я слышал, твоя судоверфь в Бремене получила от Хассана заказ на яхту, – сказал Кеннет.

– Да.

– Хассана? – спросила Клементина.

– От принца Халида ибн Хассана. Из Саудовской Аравии. Нефтедоллары, – уточнил Уилсон.

– О-о.

– Ну, ты растешь. Поздравляю, – сказал Кеннет.

– Да, – согласился Адам. – Это была настоящая удача.

– Ах, не заводите разговоров на профессиональную тему, – перебила Нина. – А то мы действительно замучим Катринку до смерти.

– Нет, нет, – ответила Катринка. – Меня очень интересует бизнес.

– Ах, да, – холодно произнесла Нина. – Эта ваша гостиница. Я чуть не забыла.

И все надежды Катринки, что мать Адама хоть чем-то заменит ей ее собственную, тут же развеялись. В памяти Катринки всплыл образ Илоны Лукански, и она вспомнила то чувство удовлетворения, испытанное в тот день, когда она, наконец, решилась защитить себя и дать ей сдачи. Но, конечно, она не может ударить эту ужасную женщину, которая была матерью Адама, не может победить ее в соревновании, поэтому ей ничего не остается, как только терпеть. Но Катринка поняла, что это будет даваться ей очень нелегко.