Если Катринка не участвовала в соревнованиях, то тренировалась, а между тренировками посещала университет, изучая английский, немецкий и русский языки, историю этих стран, их культуру и искусство. Занятия в университете продолжались по восемь часов в день. Ей предстояло учиться шесть лет, чтобы получить степень магистра, которая даст ей возможность работать преподавателем или журналистом, адаптирующим новости из зарубежной прессы для публикации в Чехословакии. Идея стать переводчиком в дипломатическом ведомстве была особенно ей близка: она могла бы тогда много путешествовать, уйдя из спорта.

Учитывая частые поездки спортсменов на соревнования, по Чехословакии и за рубеж, им, конечно, давали поблажки, но требовали наверстать упущенное в учебе, выполнить всю учебную программу и сдать экзамены. Тех, кто не справлялся, исключали из университета и выгоняли из команд. Они теряли все привилегии, которые полагались спортсменам.

Решал их судьбу, наблюдал за их личной жизнью и учебой всесильный Спорткомитет. Члены Спорткомитета по отдельности были веселыми мужчинами, женщинами, любили выпить кружку пива, повеселиться, они горячо болели за спортсменов на хоккейных матчах или лыжных гонках. Однако их деятельность приводила спортсменов в ужас. Когда чиновники вызывали кого-нибудь из провинившихся на разборку, то комната Спорткомитета, где проходило заседание, превращалась в средневековую камеру пыток. Катринка лично знала двух человек, которых вызывали на такие проработки: одному дали испытательный срок, чтобы ликвидировать неуспеваемость, другую – это была молодая беременная конькобежка – исключили из университета и из команды. Решения комитета невозможно было обжаловать, поэтому избежать такого вызова считалось величайшим благом для спортсмена. Даже желание победить стояло на втором месте.

Катринка знала членов комитета только в лицо, вежливо улыбалась им, когда встречала их на тренировках или соревнованиях, изредка обменивалась дружескими замечаниями и благодаря своему поведению до сих пор смогла избежать их проработок. Поэтому она была очень удивлена, когда в начале февраля у выхода из учебного корпуса ее встретила госпожа Хоч, член Спорткомитета. Катринка встревожилась, но заставила себя улыбнуться.

– Добрый день, – сказала она. – Как вы себя чувствуете, госпожа Хоч?

Госпожа Хоч, статная красивая женщина, которой было далеко за пятьдесят, не то что не улыбнулась, но даже не ответила на приветствие. Вместо этого она сунула Катринке под нос журнал.

– Катринка, это ты?

Катринка взглянула на обложку журнала и увидела свою фотографию.

– Да, – ответила она.

Она впервые видела этот журнал и подумала, что выглядит на фото полноватой.

– Ты работаешь манекенщицей?

Она кивнула.

– Чтобы немного подзаработать, – объяснила она.

– Ты считаешь свою стипендию недостаточной?

– Нет, – ответила Катринка, с каждой минутой нервничая все больше. У госпожи Хоч была вполне заслуженная репутация суровой матроны, особенно по отношению к хорошеньким девушкам. С юношами она держалась более благожелательно, даже позволяла себе пококетничать. – Мне вполне хватает, но… – Она заколебалась.

– Что но? – допытывалась госпожа Хоч, не меняясь в лице.

– Благодаря тому, что я подрабатываю манекенщицей, я могу себе кое-что позволить, – сказала она, указывая на голубой «фиат-600», который был неподалеку припаркован. – Например, машину. Очень удобно иметь машину, – добавила она в поисках лихорадочных доводов для госпожи Хоч. – Тогда после соревнований я могу намного быстрее вернуться в Прагу, чем на поезде, и тем самым меньше пропускаю занятий.

– А не считаешь ли ты, – госпожа Хоч снова помахала журналом, – что это отнимает слишком много времени? Мешает твоим занятиям?

– Нет. Совсем нет.

– Как давно ты занимаешься этим?

– С прошлого октября, – ответила Катринка. Как-то вскоре после приезда в Прагу она познакомилась в «Максимилианке» с молодой актрисой, которая работала моделью, чтобы иметь дополнительный заработок. Соблазненная возможностью сделать то же самое, Катринка попросила Томаша сфотографировать ее и послала фотографии в рекламное агентство. Успешно пройдя собеседование, она участвовала в рекламе обуви. Потом Катринка рекламировала шляпы, перчатки, косметику и одежду. Это была первая обложка с ее фото, но удивительно, что до этого никто из Спорткомитета не дознался о ее работе. Похоже, что они читали только спортивные новости.

– Гм, – лицо госпожи Хоч оставалось серьезным.

– А какие у тебя оценки? – спросила она, хотя отлично это знала.

Катринка ответила, и госпожа Хоч кивнула.

– И ты не пропускаешь тренировок? И этот вопрос был, конечно, излишним.

– Никогда, – твердо сказала Катринка.

– Верю, что никогда, – сказала госпожа Хоч. Она похлопала журналом по ладони. – Надеюсь, что эта ерунда не погубит твою судьбу спортсмена.

– Нет, госпожа Хоч, – уверила ее Катринка, когда та уже повернулась и начала проворно удаляться.

– Завистливая корова, – прошептала Катринка, глубоко вздыхая и стараясь унять неприятное чувство в желудке. Она знала, что не сделала ничего предосудительного и что кое-кто, например родители, считают ее предприимчивой и честолюбивой. Но сейчас Катринка чувствовала, что надвигается беда.

– Это вы?

Два дня спустя Катринка с Томашем и Жужкой обедали со множеством своих друзей в «Максимилианке». Опять она увидела широкое лицо с высокими скулами и голубыми глазами, смотревшими с обложки журнала, который ей протянули. Она подняла голову и посмотрела на человека, который задал ей вопрос. Когда она увидела, кто это, у нее перехватило дыхание, и мгновение она не могла говорить.

– Ведь это вы, не так ли? Катринка кивнула.

– Конечно, – сказал Томаш. – Как можно не узнать эти глаза?

Жужка улыбнулась Томашу и придвинулась к нему поближе, взяв под руку. Она не была ревнива, просто хотела этим показать, кто кому принадлежит.

– В жизни вы даже красивее.

Катринка чувствовала, что краснеет, чего обычно с ней не случалось, и надеялась, что этого никто не заметит.

– Спасибо, господин Бартош, – ответила она.

– Вы знаете, кто я?

Она думала, что давно забыла, как выглядит Мирек Бартош, но сразу же узнала его. Она поняла, что он навсегда остался в ее памяти.

Бартош достал из кармана ручку, листочек бумаги, написал на нем несколько строк и протянул его Катринке.

– Вы мне позвоните? – спросил он.

Его длинные волосы начали седеть, но он по-прежнему выглядел обаятельным и самоуверенным. Катринка колебалась, и он засмеялся.

– Не беспокойтесь. Я старый женатый человек. Речь идет о роли в моем новом фильме.

Мгновение он изучал ее с лукавым прищуром.

– Вы как раз подходите, – в конце концов, сказал он. – Вы когда-нибудь играли?

– Один раз, – улыбаясь, ответила Катринка не в силах сопротивляться его просьбе. – Но это была эпизодическая роль.

Если она когда-нибудь еще увидит его, то напомнит ему, как однажды летом он снимал фильм в Свитове и маленькую девочку – школьницу в фильме, которая произносит одну фразу.

– Позвоните мне, – повторил он и вернулся к группе студентов, которая его сопровождала.

– Кто это? – спросила Жужка.

– Мирек Бартош, – ответил Томаш и, когда увидел, что это имя ей ничего не говорит, добавил: – Знаменитый кинорежиссер. – Легкое ударение на слове «знаменитый» должно было показать его нелюбовь к Бартошу и его группе, которые были, по мнению Томаша, слишком консервативны.

– Старый женатый человек, – повторил он его слова, и эта нелюбовь стала заметнее. – Ты знаешь, кто его жена?

– Конечно, – сказала Катринка. – Власта Мач.

– Она не кинозвезда? – поинтересовалась Жужка. – Я вроде знаю всех кинозвезд.

– Нет, – ответил Томаш, улыбаясь. После их первых дней сексуального восторга он обнаружил, что Жужка прямо-таки невежественна во всем, что не касается спорта, но находил это очаровательным. – Она не кинозвезда.

– Она дочь Феликса Мача.

– Точно, – согласился Томаш удовлетворенно, взял еще одну сигарету из пачки на столе и закурил.

– О, – воскликнула Жужка. Даже она знала это имя. Феликс Мач был высокопоставленным чиновником в тайной полиции Чехословакии.

– Что немало способствует его успеху, – добавил он тихо, чтобы только Жужка, Катринка и Ян, который сидел рядом с ней, могли его слышать.

– Ерунда, он очень талантлив, – возразила Катринка, как всегда бросаясь на защиту Бартоша, когда Томаш подвергал его сомнению.

– Что нужно было Бартошу? – крикнул кто-то с другого конца стола.

– Он хочет сделать Катринку кинозвездой, – весело ответил Томаш.

– А почему бы и нет? – спросила Жужка.

– Действительно, почему бы и нет? – повторил Томаш, поднимая бокал с вином.

– Ты собираешься звонить ему? – ласково и с любопытством спросил Ян, его не удивил интерес Мирека Бартоша к Катринке. Он воспринял это как должное.

Катринка повернулась к Яну, увидела на его лице выражение обожания и пожалела, что не может ответить на его чувство. Он был наверняка хорошим умным человеком и даже привлекательным в своем роде. «Влюблюсь ли я когда-нибудь? – спросила она себя. – Думаю, да».

– Конечно, ты собираешься ему позвонить, – сказал Томаш.

– Вечно ты все знаешь, – раздраженно заметила Катринка, которой надоели поддразнивания Томаша.

– Не всегда, но тут я знаю: ничто тебя не удержит от того, чтобы позвонить ему. – Он повернулся к сидящим за столом. – Они ведь старые друзья, – ехидно добавил он.

– Не преувеличивай, Томаш, – попросила Катринка.

– Что ты имеешь в виду? – поинтересовалась Жужка. – Бартош ведь незнаком с Катринкой.

– Он не узнал ее, потому что она сильно изменилась, – пояснил Томаш и стал рассказывать историю дебюта Катринки в кино, время от времени поворачиваясь к ней и спрашивая: «Правильно? Правильно?» Катринка соглашалась. И когда Томаш стал комично копировать игру Катринки, за столом раздался громкий смех, а все вокруг обернулись посмотреть, что там произошло.

– Ты значительно лучше меня изобразил школьницу, – проговорила Катринка, давясь от смеха, ее обида на Томаша улетучилась. Тут она заметила, что Бартош наблюдает за ней из другого конца кафе. Его взгляд был столь пристальным, что мог вызвать смущение. Он поднял бокал, обращаясь в ее сторону, как это только что сделал Томаш. Катринка признательно кивнула ему, затем ее внимание вновь переключилось на друзей.

– Он узнал тебя? – с сомнением спросила ее мать, когда на следующий день Катринка позвонила домой и рассказала о встрече с Миреком Бартошем. – Но ведь тебе тогда было всего пять лет.

– Я не думаю, что он узнал меня, мама, – сказала Катринка. – Думаю, что у меня просто тот тип внешности, который нужен ему для фильма.

– Он действительно последователен, – заметила Милена. – В прошлый раз было то же самое.

– Ничего не должно помешать твоей учебе, Катринка, – сказал отец, когда взял у Милены трубку. Это была не тревога, а просто чувство ответственности: он считал своей обязанностью давать дочери добрые советы.

Катринка засмеялась:

– Ты говоришь, как госпожа Хоч.

– Кто это?

– Да есть такая в Спорткомитете, – пояснила Катринка и рассказала о своем разговоре с этой женщиной.

– Почему эта Хоч беспокоится? – удивился Иржка, когда Катринка закончила рассказ, и немедленно встал на защиту дочери. – Оценки у тебя хорошие. Весь сезон ты каталась успешно.

– Я сказала ей об этом. Вежливо, конечно.

– Эти люди хотят быть в курсе всей твоей жизни.

Катринка слышала, как мама попросила его не болтать. Осторожность была образом жизни, все боялись, что их частные разговоры по телефону могут подслушать и донести, и тогда это приведет к беде. До ухода на пенсию Дана, бабушка Катринки, долгое время работала телефонисткой, и в семье знали, что такое прослушивание было обычным делом.

– Все в порядке, папа. Не о чем беспокоиться.

– Ты будешь звонить Бартошу? – спросил он.

– Скорее всего, да. Ты ведь хочешь, чтобы твоя дочь стала кинозвездой? – спросила она, дразня его.

– Мне нравится моя дочь такой, какая она есть, – с волнением ответил он слегка сердитым голосом.

Даже по телефону Катринка чувствовала силу его любви, и внезапно ее переполнило желание увидеть его, маму и бабушку с дедушкой, их квартиру в Свитове, всех и все, что давало ей чувство безопасности и покоя.

– Папа, я скучаю по тебе. Когда я тебя увижу? – У Катринки из-за напряженного расписания соревнований этой зимой не было времени, чтобы съездить домой, а Коваши всегда тяжело переживали длительные расставания. Когда Катринка участвовала в соревнованиях в Чехословакии, Иржка вместе с Миленой часто навещали ее; но на соревнования за рубеж разрешалось выехать только одному родителю, и для этого требовалась виза, в которой иногда отказывали. Милена приезжала на соревнования в январе, а отца Катринка не видела уже шесть недель, с Рождества.

– Я надеюсь, что приеду на следующие твои соревнования, – пообещал отец. – В Сан-Мориц. Я попытаюсь получить визу.

– Я позвоню вам через несколько дней, – сказала Катринка. – После того, как увижу Мирека Бартоша.

– Не соглашайся ни на что, – предупредил Иржка, – пока не продумаешь все как следует.

– Не буду, – пообещала Катринка. – Доброй ночи, папа.

– Доброй ночи, дорогая, – попрощался он. Он повесил трубку и повернулся к Милене.

– Не нравится мне все это, – сказала Милена, бросая носок, который она только что закончила штопать, в корзинку около себя. Она достала сигарету, закурила и посмотрела на мужа.

– Учеба, катание на лыжах, работа, теперь это. Она старается сделать слишком много.

– Волнение, волнение, волнение – сказал Иржка, поддразнивая ее.

– Ты тоже беспокоишься о Катринке. Я знаю.

– Это ничего не даст, – сказал он, не желая даже себе признаться, что он в тревоге. Он зажег сигарету и глубоко затянулся. – Она собирается поговорить с Бартошем. Может быть, он попробует ее на какую-нибудь роль. Тысячи молодых девушек пробуются на роли и не получают их.

– Если Катринка захочет, она получит, – вздохнув, заявила Милена. – Ты же знаешь, как она настойчива.

– Ее просто интересует сам процесс съемки фильма, – решил Иржка. – Вот и все.

Он включил телевизор, покрутил ручки настройки, пытаясь добиться четкости изображения. Передавали новости, которым он не очень верил, как и всему, что видел и слышал по государственному телевидению. Но оно, если не считать зарубежных журналов и газет, разрешенных в стране, было единственным источником информации о том, что творилось в мире. Обернувшись к Милене, он увидел, что она молча курит сигарету, глядя невидящими глазами в пространство. Корзинка с рукоделием была забыта. Она выглядела очень озабоченной.

Продолжая сидеть в кресле, он скорее для себя, чем для нее, произнес:

– Бесполезно беспокоиться раньше времени, ведь еще ничего не произошло.

Она посмотрела на него и улыбнулась:

– Ты всегда так говоришь.

Но сейчас Иржка сам не мог последовать своему собственному доброму совету. Его охватило беспокойство, хотя он и не понимал до конца, почему. Он был против того, чтобы Катринка работала с Миреком Бартошем, но запрещать ей он не мог – это противоречило бы его принципам. Отмечая все «за» и «против» какого-либо дела, он по возможности давал ей принять собственное решение. Он верил, что только так можно воспитать характер. И даже если бы он и захотел, сейчас менять свои принципы было уже поздно. Катринке уже восемнадцать лет, она молодая, обеспеченная, независимая девушка.

Маловероятно, что она будет во всем послушна. В любящем отце внезапно проснулись диктаторские замашки. Он пожал плечами.

– Мы всегда доверяли Катринке самой принимать решение, – сказал он. – И она всегда их принимала.

Милена вспомнила все решения Катринки, которые она не поддерживала, начиная с самого первого – с вступления в лыжную секцию. Она вспомнила свои бессонные ночи и ее переломы, растянутые мышцы и сломанные ребра, вспомнила смертельно бледное лицо Катринки после несчастного случая. Милена любила дочь и гордилась ею, но, честно говоря, не верила, что решения Катринки всегда были правильными.

– Да, конечно, – сказала она Иржке, и слова эти вырвались у нее помимо ее воли, – она до сих пор еще не разбилась, если именно это ты имеешь в виду. – Она побледнела при этой мысли, потому что не позволяла себе даже думать, что с Катринкой может случиться такая беда.

Иржка как-то криво улыбнулся.

– Ну, об этом мы можем не беспокоиться в данном случае, – сказал он, – сниматься в кино, по крайней мере, неопасно для жизни.

На этой же неделе Катринка связалась с секретарем Бартоша, и он назначил ей встречу. После занятий она села в «фиат» и проехала пятнадцать километров по шоссе из Праги до студии «Баррандов».

Студия представляла собой обычный комплекс павильонов и административных зданий, помещений для монтажа и озвучивания фильмов. Офис Мирека Бартоша был в конце длинного темного коридора в четырехэтажном здании из стекла и бетона. Приемная, где сидел секретарь, была маленькая и темная, с ветхой мебелью, которая напоминала Катринке офисы в спортивном комплексе Свитова. По сравнению с ней личный кабинет Бартоша был роскошным. Чувствовалось, что это кабинет одного из наиболее удачливых режиссеров в Чехословакии. В нем стоял новенький комплект мягкой мебели, сверкали стекла современных шкафов из светлого дерева, тут же несколько торшеров, большой письменный стол, заваленный сценариями и книгами, и фигурная лампа, в основании которой красовалась отлитая из бронзы обнаженная женщина.

Бартош лежал на диване и делал пометки в сценарии. Когда секретарь провел Катринку в кабинет, он быстро встал, надел очки и, протянув ей руку, тепло поприветствовал.

– Рад видеть вас. Входите, входите. Садитесь. Не хотите ли чаю? Кофе?

Он усадил ее на диван, на котором только что лежал, приготовил кофе и уселся в кресло напротив. Несколько мгновений он молча изучал ее лицо.

– Я знаю вас, – сказал он. – Я уверен, что видел вас где-то раньше.

– На обложке журнала? – спросила она.

Он рассмеялся:

– Да, конечно. И где-то еще, без сомнения. Вы недавно работаете моделью?

Катринка кивнула.

– Но это я так, – продолжал он. – Вы сами знаете, в вашем лице что-то есть.

Он задумался.

– Конечно, вы очень красивы, – продолжал он бесстрастно. – Может быть, это.

Катринка почувствовала, что краснеет, она надеялась, что он не будет говорить об этом.

– Вы помните фильм «Кровь и лилии»? – спросила она.

– Помню ли я? – Он оживился и громко рассмеялся. – Неужели вы думаете, что я могу забыть какой-либо из своих фильмов? Даже если я захочу.

– Я была одной из маленьких девочек с косичками в эпизоде со школой.

– Разве не все маленькие девочки ходят с косичками? – ласково спросил он ее.

– У меня была реплика. – Она повторила ее, не уверенная в том – реплика ли это из фильма или версия Томаша.

Он откинулся в кресле, улыбаясь.

– Кажется, у нас обоих хорошая память, – заметил он.

Секретарь принес кофе. Бартош расспрашивал Катринку, настаивая на подробностях ее рассказа о себе и обо всем, что с ней произошло после съемок. Он хотя и был важным и влиятельным человеком, но обладал простыми манерами, которые буквально очаровали ее. Она готова была рассказать ему все.

– Твое имя должно быть знакомо мне по лыжной команде, – проговорил он, когда она закончила. – Стыдно.

– Нас так много, – сказала Катринка с улыбкой, и слова ее не могли показаться не скромными. – А вы один.

– Слава Богу, – он раскатисто засмеялся.

– А вы занимаетесь спортом?

– У меня нет времени. Немного катаюсь на лыжах. Но… – Он встал, подошел к письменному столу, взял сценарий, который отбросил при ее появлении, и начал просматривать его. Когда он нашел нужную страницу, протянул ее Катринке. Расхаживая по кабинету, он начал медленно пересказывать сюжет фильма. Это был очередной детектив, который назывался «Дом на улице Чоткова», с мрачным и сложным сюжетом.

– Вам понятно? – спрашивал он ее время от времени.

Катринка кивала, и он продолжал, жестикулируя руками и меняя голос, когда читал за разных героев.

Мысль о том, что Мирек Бартош годится ей в отцы, не приходила Катринке в голову. Она наблюдала, как он играл для нее, стараясь заинтересовать и очаровать. Она не сразу поняла, что возникшее в ней чувство к этому человеку является не восхищением, а сексуальным желанием.

Закончив, он спросил:

– Ну, что ты думаешь?

– Это потрясающе. – Это все, что ей сейчас пришло в голову.

– Хорошо, – удовлетворенно сказал Бартош. – Я думаю, что фильм таким и будет. Сейчас я оставлю тебя одну на несколько минут.

Он сел рядом с ней на диван, наклонившись к раскрытому сценарию на ее коленях. Его близость привела ее в смущение; она хотела отодвинуться, но не решилась, боясь, что он неправильно ее поймет.

– Я хочу, чтобы ты несколько минут поизучала вот эту сцену. А когда я вернусь, мы вместе прочитаем ее вслух. – Он улыбнулся. – Хорошо?

Катринка кивнула.

– Хорошо, – согласилась она.

Бартош вышел, а она принялась изучать сценарий. Она была абсолютно спокойна. Может быть, потому, что уверяла себя: ей все равно, чем кончится их встреча. Роль в фильме действительно ничего не значила для нее. Она вспомнила, как было скучно во время съемок фильма «Кровь и лилии». Может, ей следует сказать ему, когда он вернется, что эта роль ей неинтересна? Но это показалось ей невежливым после того, как он проявил к ней столько внимания. Возможно, она и не получит эту роль. Л если и получит, то всегда сможет отказаться.

Наконец Бартош вернулся, держа в руках еще один сценарий. Он снова сел в кресло напротив. Они четырежды прочитали вместе сцену, и каждый раз с изменениями, которые он предлагал. Наконец, он удовлетворенно сказал:

– Достаточно. Тобой приятно руководить. – Это было наивысшей похвалой для нее.

– Я получила роль? – сказала Катринка, удивляясь, что все оказалось так просто.

– Не совсем, – сказал он. – Я хочу снять пробу. То, что ты делала, когда тебе было пять лет, не в счет, – добавил он, улыбаясь. Бартош знал, что камера схватит ее красоту. Это было видно по фото на обложке журнала. Он хотел запечатлеть на пленке живость, внутреннюю энергию, которую излучали ее глаза.

– Пусть надежда не уносит тебя далеко, – предупредил он Катринку. – Камера не всех любит. И это просто маленькая роль.

Маленькая, но решающая, подумал он. Впрочем, все роли решающие.

Катринке хотелось сказать ему, что она в общем-то не заинтересована в ней, но что-то остановило ее: возможно, нежелание огорчить его или стремление проверить себя в новой ситуации, поиски приключений или простое любопытство, много ли можно заработать в кино. В июне и июле, до начала летних тренировок, она подрабатывала в одном из отелей Мюнхена. Это была очень тяжелая работа. Если она сможет заработать больше в кино, почему бы не попробовать? Катринка не была корыстной, но в стране, в которой не все самое необходимое было в достатке и все стоило дорого, она с ранних лет узнала цену деньгам. Ей казалось глупым отказываться от возможности заработать.

Она поблагодарила Бартоша за беседу, договорилась с его секретарем о времени кинопроб, села в свой «фиат» и поехала в «Максимилианку», чтобы рассказать Жужке и Томашу последние новости.

Чтобы отметить это событие, Томаш заказал всем пива.

– Я думала, что ты насмехался тогда надо мной, – сказала она, обрадованная его реакцией.

Он положил ей на плечо руку и пожал его.

– Я горжусь своим успехом, – возвышенно произнес он. – Как всегда.

– Это еще не успех. Не настоящий успех. Но когда-нибудь он придет, – ответила ему Катринка, поднимая бокал с пивом. – И я буду тобой гордиться.

Томаш прижал к себе Катринку и Жужку. В его взгляде читались сила и страсть, которые он не всегда показывал.

– Конечно, будешь, – сказал он. – Я буду лучше, чем Форман, лучше, чем Менцель. Лучше любого из них.

Кинопробы оказались даже более удачными, чем рассчитывал Мирек Бартош. Катринка ожидала, что самым большим препятствием будет расписание съемок, но оказалось, что этой проблемы вообще не существует. Съемки должны были начаться не раньше поздней весны, и Бартош настаивал, чтобы Катринка снялась между концом учебного года и началом летних тренировок. Это сделало невозможным ее отказ – Бартош всегда добивался того, чего хотел. Это могли подтвердить все, кто его знал. А он твердо решил, что Катринка ему действительно нужна.

В начале марта он побывал на соревнованиях, болел за Катринку, а ей хотелось произвести на него впечатление. Она пришла первой, дав Илоне Лукански еще один повод для плохого настроения, в котором она пребывала всегда, когда Катринка побеждала. После этого Бартош заверил Оту Черни, что все съемки будут завершены вовремя, с тем чтобы в августе Катринка смогла присоединиться к команде для тренировок. Ольга Черни, услышав о кино, назвала Катринку бабочкой, не способной заниматься одним делом и добиваться в нем успеха. Этот ее выпад Ота отклонил, потому что она была абсолютно неправа. Родители Катринки, на которых произвело впечатление не столько обаяние Бартоша, сколько его чувство здравого смысла, решили не отговаривать дочь, так как он заверил их, что съемки не будут помехой в жизни Катринки, но помогут ей не только заработать деньги, но и обрести большую свободу и успех в коммунистических странах.

Роль, на которую Бартош взял Катринку, была небольшой, кое-кому могло бы показаться странным, что он так заинтересован именно в ней для этой роли. Но никому это не показалось. То, что он был женат на дочери Феликса Мача, ставило его в глазах окружающих вне подозрений. Кто мог предположить, что, имея такого тестя, Бартош решится на супружескую неверность?