ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
1988

Новенькая «тойота лендкрузер» лихо катила по пыльной улице, тянущейся вдоль канала, распугивая коз и кур и поднимая облако красной пыли. Женщины, отполоскавшие белье, с мокрыми узлами на головах оборачивались на знакомую машину с блестящей дощечкой организации Тревертонского фонда на дверце. «Да он может разбить машину доктора», – думали они, глядя на беспечную улыбку ливийца Насра, сидевшего за рулем «тойоты».

Доктор Деклин Коннор, принимавший больных на веранде небольшого помещения клиники, услышав шум подъезжавшей машины, поднял голову – он как раз кончил бинтовать ногу больного. «Тойота», взревев, остановилась около них, и осыпанный пылью из-под ее колес феллах воскликнул:

– Бог велик! Этот парень, видно, торопится попасть в рай! Отчаянный у вас помощник, уважаемый доктор!

– Самолет сейчас прибудет, саид! – прокричал из машины Наср. Черное, потное лицо его блестело на солнце.

– Тогда давай скорее на взлетную полосу, Наср! Чтобы никто не притронулся к грузу!

Наср нажал на стартер, и «тойота» понеслась по пыльной дороге.

– Ну, все в порядке, Мухаммед, – сказал Коннор больному. – Не занеси грязь под повязку. – Он зашел в дом надеть шляпу, которая висела на гвоздике у календаря, и машинально взглянул на крестик, отмечавший дату его отъезда. Ровно через три месяца он навсегда распрощается с Египтом – и с медициной тоже.

Обойдя дом, он подошел к другому «лендкрузеру» и сел в машину. Феллах, который прихромал вслед за ним, закричал с широкой улыбкой:

– Вы ждете сегодня нового помощника, доктор? Наверное, прилетит медсестра, красивая и толстая.

Коннор засмеялся и покачал головой:

– Нет, хватит с меня медсестер. Слишком они соблазнительны, эти красотки. Я жду помощника-доктора. Свою замену. Он будет здесь работать, когда я уеду.

Джесмайн чувствовала слабость и тошноту после болтанки в самолете, а может быть, это снова был приступ малярии. Врач предупредил ее, что она слишком рано отправляется в путешествие. Но она не хотела упустить случая. Встретиться с доктором Коннором, работать с ним – это давно была ее тайная мечта, с тех самых пор, когда она начала работать при медицинской организации Тревертонского фонда. И вот такой случай выпал – Кон-нору срочно был нужен помощник, и Джесмайн прилетела в Верхний Египет, нарушив данное самой себе обещание– никогда не возвращаться в свою страну.

Так странно было лететь в современном самолете над зелеными полями, где буйволы, с надетыми им заслонками на глазах – чтобы избежать головокружения, – вертели вечные водяные колеса. Над этой древней и вечной страной, над деревенскими домиками, крошечными куполами и минаретами мечетей надо лететь на сказочном ковре-самолете…

Когда самолет из Лондона приземлился в каирском международном аэропорту, Джесмайн думала, что, ступив на землю Египта, она испытает психологический шок, может быть, взрыв гнева или прилип депрессии. И действительно, когда она ступила на дорожку аэродрома и вдохнула первый глоток родного воздуха, все в ней как будто вздрогнуло. Но это был лишь миг, и приобщения к родине не произошло. Спеша в потоке пассажиров получить свой багаж, пройти таможню и успеть на внутренний рейс, она испытывала чувство нереальности окружающего мира, как будто она видит все во сне или стала прозрачной и, стоя перед зеркалом, не видит своего отражения. Это игра воображения, думала она, или эффект недолеченной малярии, повлиявшей на ее мозг… Но так же странно чувствовала себя Джесмайн и в самолете, летевшем в Аль-Тафлу, – когда он поднялся в воздух, она ощутила себя призраком. Внизу зеленые поля сменились красной пустыней; в отдалении исчезал Каир – город, где она родилась, была проклята и умерла… была объявлена мертвой… и вот через двадцать лет, после долгих странствий, она вернулась и, словно призрак, среди птиц, ангелов и событий прошлого летит над своей страной, не ощущая себя ее частичкой.

Джесмайн почувствовала лихорадочный жар и, взяв купленную в каирском аэропорту газету, начала обмахивать разгоревшееся лицо. На первой странице крупными буквами было напечатано: «Буш назначает нового посла США в Египте». Джесмайн немного успокоилась, развернула газету и начала просматривать объявления. Под крылом самолета стелился древний и вечный деревенский Египет, со страниц газеты на Джесмайн повеяло современным Египтом. Сколько брачных объявлений – значит, теперь не всем девушкам Египта жениха выбирают родные? Женщины сообщают необходимые данные – возраст, образование, семья, неизменно добавляя информацию о цвете кожи: «белый», «пшеничный», «оливковый» и далее вплоть до черного. На первой странице статья об убийстве – юноша, окончив учебу в университете, вернулся из Англии. Обнаружив в спальне незамужней сестры флакон с лекарством, – он узнал, что это абортивное средство, – убил молодую женщину. Вскрытие показало, что сестра не была беременна, более того – что она была девственницей, а лекарство купила у какого-то знахаря в связи с неполадками в менструальном цикле. Убийцу оправдали, так как он защищал честь семьи.

Джесмайн отложила газету и снова стала глядеть в окно: внизу простирался необозримый желтый океан Сахары, разделенный надвое зеленой полосой долины Нила. Эта полоса сверху казалась такой узкой, словно на зеленом уместилась бы одна ступня человека, а другую ему пришлось бы поставить на желтое пространство. Джесмайн подумала, что чувствует себя словно этот воображаемый человек: одной ее ногой она ступила в Египет, но половина ее существа противится воссоединению с прошлым. Она так долго отгораживала свою душу от невыносимых воспоминаний! Возвратиться в Египет всей душой – это значит, что откроются старые раны. И отогнав от себя милые образы Амиры и сестры, страшное воспоминание о Хассане эль-Сабире, Джесмайн стала думать о встрече с Деклином Коннором. Пятнадцать лет прошло со времени их совместной работы над переводом на арабский язык медицинского справочника, и вот они снова будут работать вместе.

Машина изменила направление и начала снижаться, и Джесмайн увидела бледно-желтые песчаные дюны с пятнами каменных россыпей, какие-то руины – может быть, кладбище, навес и взлетную дорожку, к которой, поднимая тучи песка, подъезжали две машины. Самолет побежал по дорожке, и она увидела на летном поле будку с радиоустановкой и на ней облупившуюся дощечку с надписью по-арабски и по-английски: Аль-Тафла. Из машины выскочили двое мужчин, оба в хаки – один – чернокожий со сверкающей улыбкой, другой – европеец, темно-загорелый. «Коннор!» – узнала Джесмайн, и сердце ее забилось быстрее.

Самолет остановился, оба мужчины и техник из радиобудки подбежали к нему. Расположившиеся неподалеку со своими верблюдами в тени большой скалы, бедуины спокойно глядели на гигантскую стрекозу, присевшую на песок и суетящихся вокруг нее людей. Наср сразу стал разгружать самолет, укладывая в багажник машины ящики с лекарствами и вакцинами, – их надо было как можно скорее доставить в Аль-Тафлу и поместить в холодильник. Коннор подошел к высунувшемуся из своей кабины пилоту и приветствовал его:

– Аль хамду лиллах! Салаамат!

– Салаамат! – откликнулся тот.

Коннор подошел к дверце пассажирской кабины, надеясь встретить присланного ему заместителя, и нахмурился, увидев женщину в джинсах и легкой блузке, с золотистым «конским хвостом», сияющим на солнце. Потом он узнал ее и с радостным удивлением воскликнул:

– Джесмайн!

– Хелло, доктор Коннор! – ответила она, спрыгивая на дорожку. – До чего ж я рада вас видеть!

– Джесмайн Ван Керк! Каким ветром вас сюда занесло?

– Разве вам не сообщили из лондонского офиса, что они присылают именно меня?

– От них дождешься! Сообщат через месяц после вашего появления! Но это же чудесно – встретить вас! Сколько же лет мы не виделись?

– Шесть с половиной. Мы встретились в Неваде, на атомном полигоне, помните?

– Конечно, помню. – Он не сразу отпустил ее руку. – Ну ладно, поедем в Аль-Тафлу.

Пока он помогал Насру загрузить в багажники «тойот» последние алюминиевые ящики с наклейками «Международная организация здравоохранения», Джесмайн стояла, обернувшись в сторону Нила. Она закрыла глаза, и прохладный ветер обдувал ее лицо. «Пятьсот миль между мною и Каиром, – думала она. – Пятьсот миль отделяют меня от тех, кто может растравить мне сердце. Я буду спокойна здесь».

– Это весь ваш багаж? – спросил Коннор.

– Да, один чемодан.

Коннор забросил легкий чемодан в багажник «тойоты», сел за руль и нажал стартер. Машина запрыгала по неровной дороге; Джесмайн уставилась в ветровое стекло и молчала.

– Значит, вы все-таки решились приехать в Египет, – сказал он. – Я помню, что вы не хотели. Семья вам была рада, наверное.

– Они меня не видели. Я не останавливалась в Каире.

– А! Последний раз, когда мы встретились, вы должны были ехать в Ливан. Как вы там работали?

– Там было ужасно. А потом меня перевели в лагерь беженцев в Газе. Там было еще ужаснее. Мир как будто не хочет знать о бедствиях палестинцев!

– Мир ни о чем не хочет знать!

Джесмайн удивила эта реакция. Она почувствовала в Конноре какую-то перемену. Голос был прежний, он говорил громко, с английским акцентом, но что-то горькое звучало в интонации. Изменилось что-то и во внешности– по-прежнему излучал энергию, но лицо похудело, кожа обтянула скулы, и в глазах метался скрытый гнев, – но он справлялся с собой и снова выглядел таким, как прежде.

– Я чертовски рад, что вы приехали, Джесмайн, – повторил он, улыбаясь. – Мне не везло на помощниц. Присылали незамужних женщин, а наши крестьянки взяли их на зубок. Незамужним женщинам трудно работать на Востоке. Одна морока с ними.

– Ну, а как с мужчинами?

– Да тоже неудачно. Один – медик из Египта, студент, по молодости, наверное, не сладил с моими феллахами и отпросился домой по состоянию здоровья. Другой, американец, вздумал обращать их в христианство, и я его живо выставил. Я особенно и не виню этих парней—с феллахами трудно. Им, как детям, присмотр нужен. Решат, например, что надо сразу принять лекарство, которое дается на неделю, – считают, что одна таблетка хорошо, а семь – в семь раз лучше помогут.

«Тойота» ехала краем поля. Деклин нахмурился и продолжал рассказывать:

– Была здесь эпидемия холеры. Крестьянин посетил Мекку, привез воды из священного колодца и вылил ее в деревне в колодец, чтобы поделиться святыней с односельчанами. Оказалось, что привез он воду с холерными бациллами. Очень трудно с прививками – феллахи боятся их делать. Один случай был трагический: парень не боялся прививок, и за деньги ходил на уколы вместо своих соседей. Пока разобрались – двадцать порций вакцины получил, – умер.

Джесмайн опустила стекло и почувствовала на лице холодный, сухой воздух пустыни. Ее била нервная дрожь, – это было слишком много сразу: снова Египет, снова Коннор.

– Я рада, что буду помогать вам, – сказала она, справившись со своим волнением.

– Вы не только будете мне помогать – вы меня смените, – возразил он.

– Я не знала! Когда же вы уезжаете?

– Значит, они вам не сообщили. Через три месяца. «Королевские фармацевты» Шотландии предложили мне пост директора отделения тропической медицины в своей организации.

– В Шотландии! Вы займетесь научными исследованиями?

– Я буду администратором. Отсиживать за письменным столом от девяти до пяти. И никаких пациентов, никаких переполненных больниц с двумя больными на одной койке. Я признаюсь вам, Джесмайн, – я устал помогать людям, которые сами себе помочь не хотят. И мне тошно от пальм и солнечного света. Люди стремятся отдыхать в тропиках, а я мечтаю жить среди туманов и дождей.

Она посмотрела на него удивленно:

– А ваша жена тоже будет работать в Шотландии? Он судорожно сжал руль, машина запрыгала по неровной дороге.

– Сибил умерла. Три года назад, в Танзании.

– О, простите меня, – Джесмайн снова повернулась к открытому окну, вдыхая запах жирной глины на берегу Нила, запахи травы и реки. «В душе Деклина живет гнев, – думала она. – На кого и на что? Когда и почему он возник?»

Они миновали пустыню и ехали полями, где уже созрели пшеница и люцерна, и немногочисленные феллахи в развевающихся от ветра галабеях мотыжили землю и, подняв головы, весело махали проезжающей машине.

– А как ваш сын Дэвид? – спросила Джесмайн.

– Ему девятнадцать, учится в колледже в Англии. Славный парень. Как только перееду в Европу, заберу его к себе, будем жить вместе. В Шотландии хорошая рыбалка, вместе будем ездить на озера.

– И вы совсем порвете с организацией Тревертонского фонда?

– Решительно. И даже от частной практики откажусь. Пациентов в моей жизни больше не будет.

Теперь дорога вилась между полями высокого сахарного тростника. Навстречу ехал бодрый старик верхом на осле; он поднял приветственно руку и воскликнул:

– У вас новая невеста, ваша честь! А когда свадебная ночь?

– Бокра филь мишмиш, Абу Азиз, – возразил Коннор, и старик засмеялся.

– Бокра филь мишмиш, – промурлыкала Джесмайн, вспоминая, как Захария называл ее «мишмиш» – «абрикосик».

– Абрикосы зацветут завтра, – сам себе перевел Коннор, – то есть «не поспешай».

И снова Джесмайн заметила, как резко обозначается теперь его челюсть, как сурово сжимаются губы. Ей хотелось спросить, как умерла Сибил, но вместо этого она заметила:

– Ваш арабский стал значительно лучше, доктор Коннор.

– Я старался. Помню, как вы смеялись над моим акцентом, когда мы вместе работали над книгой.

– Надеюсь, вы на меня не обижались?

– Что вы, мне нравится ваш смех. – Он взглянул на нее и отвел взгляд. – И мой акцент действительно был ужасен. Теперь я говорю по-арабски неплохо, пишу и читаю хуже. Я легко овладел им, родившись в Кении и с детства зная суахили – он близок арабскому. Ваш язык красив. Вы мне говорили когда-то, что он звучит, словно вода, льющаяся по камням.

– Да, я говорила. Но я просто цитировала кого-то. А вы по-прежнему произносите название мускула носа, когда хотите благословить кого-нибудь?

Он засмеялся. «Совсем, как прежде», – подумала Джесмайн.

– О, так вы это помните?

«Я помню каждый день нашей совместной работы, – хотела бы сказать она, – и последний день, когда мы чуть не поцеловались…»

Они уже доехали до глинобитных домиков деревни. У многих хижин были синие двери или рисунок, исполненный синей краской, на стенах – символ счастья Фатимы, дочери Пророка. На многих домах были нарисованы самолеты, корабли или автомобили – в знак того, что счастливые обитатели этих домов посетили священную Мекку. И на каждом доме было тщательно выведено слово «Аллах» – чтобы отгонять джиннов и обладателей дурного глаза.

Они проезжали мимо женщин, стоящих на пороге, и стариков, мирно сидящих на лавках, и Джесмайн вдыхала знакомые ароматы: жареной фасоли, печеного хлеба, кирпичиков навоза, которые сушатся на крышах, и двадцать лет изгнания отходили все дальше и дальше, как расходятся, лепестки, обнажая благоухающее сердце цветка, и Египет снова, дюйм за дюймом, входил в ее кровь и плоть. «Неужели он снова войдет в мое сердце?»– изумленно думала Джесмайн.

Кивнув Насру, который повел свою «тойоту» в другую сторону, Коннор направил машину на юг деревни по широкой грязной дороге, по которой важно двигались верблюды, нагруженные сахарным тростником, и семенили ослики с корзинами по бокам или запряженные в повозки.

– Сейчас вы увидите здание нашей врачебной миссии при Тревертонском фонде.

Они проехали мимо плаката с надписью: «Каждые двадцать секунд в мире рождается ребенок». Плакат был вывешен Каирской ассоциацией планирования семьи.

– Вот наша самая острая проблема, – сказал Коннор, – перенаселение. Пока в мире будет рождаться столько детей, мы не справимся с нищетой и болезнями.

Это проблема не только стран третьего мира, но всей планеты. Люди относятся к ней безответственно. Сбалансированный рост населения – это два ребенка в семье. Мужчина и женщина, двое, воспроизводят себя. Но люди не думают о будущем планеты, и только в немногих странах нет многодетных семей.

Он обернулся на плакат, мимо которого они проехали:

– Никакого толку от этих призывов. Ни от телевизионных, ни от радиопередач. Особенно здесь, в Верхнем Египте, рождается столько детей, что мы не успеваем делать им прививки. В прошлом году государственные клиники в целях контроля над рождаемостью бесплатно распространили четыре миллиона презервативов. Представьте себе – люди продавали или использовали их для забавы собственных детей, как воздушные шарики, потому что презерватив стоит четыре пиастра, а детский воздушный шар – тридцать пиастров.

Коннор провел машину в переулок такой ширины, что по нему мог пройти ослик с двумя корзинами на боках, и перед Джесмайн открылся вид на Нил, сверкающий в лучах оранжевого заходящего солнца. Остановив «лендкрузер» перед небольшим каменным зданием, обсаженным сикоморами, Коннор сказал:

– В клинику мы пройдем пешком; там на площади ждут жители деревни, чтобы приветствовать вас. Машину оставим здесь. – Доставая чемодан Джесмайн, он посмотрел на нее и сказал: – Я очень рад, что мы будем снова работать вместе, – жаль, что недолго.

Деревенская площадь была окружена не грязными глинобитными, а более веселыми домиками, фасады которых солнце окрашивало в лимонный, охряный и абрикосовый цвета. Клиника находилась между белоснежной маленькой мечетью и цирюльней. Когда они дошли до нее, солнце начало садиться за красные холмы.

На площади было множество мужчин, детей и пожилых женщин; молодым женщинам – Джесмайн это знала– на празднествах присутствовать не дозволялось, и они оставались дома. Из кофейни выставили несколько скамей, над которыми были натянуты флаги, бившиеся на ветру, и яркий транспарант с надписью по-английски и по-арабски: «Приветствуем новую докторшу – Ахлан вас сахлан». На столиках стояли огромные горшки с тушеной фасолью, блюда со свежими фруктами и овощами, пирамидой громоздились большие плоские лепешки, а в больших медных кувшинах был налит солодовый и тамариндовый соус.

Джесмайн и Коннор прошли через толпу вежливо расступающихся женщин в черных мелаях, детей, вьющихся вокруг них, мужчин в галабеях и маленьких прилегающих шапочках, и вдруг Джесмайн почувствовала тот шок, который она не испытала в каирском аэропорту. Она почувствовала себя на родине, она вернулась в счастливое детство, когда она, Закки, Камилия и Тахья в сутолоке прохожих – таких же женщин в мелаях и мужчин в галабеях – шли по улицам старого Каира, радостные и счастливые, не думая о будущем, – миг настоящего был прекрасен и самоценен.

Жители деревни смотрели на Джесмайн приветливо, но немного озадаченно.

Взаимное молчание нарушил смело вышедший вперед, одетый в опрятную синюю галабею крупный мужчина с бычьим затылком, который произнес по-английски, повернувшись к Джесмайн:

– Приветствуем вас в Египте, юная саида, приветствуем вас в нашей скромной деревне, которой вы оказали честь своим приездом. Мир и благословение Божье да пребудут с вами!

Кругом зашептались:

– И эта докторша сменит саида Коннора? Такая молодая! А где ее муж?

Джесмайн громко сказала по-арабски:

– Благодарю вас, я счастлива, что приехала сюда. – Крестьяне молчали, Джесмайн знала, что сотня вопросов вертелась у них на языке, но назойливость в деревне считается проявлением неделикатности. Она попыталась завязать разговор, обратившись к пожилой женщине, стоявшей с грудным ребенком у дверей клиники. – Это ваш внук, умма? – Женщина быстро закрыла лицо ребенка. – Вы правильно поступаете, закрывая его, – бедное дитя некрасиво. – Женщина взглянула на Джесмайн удивленно и одобрительно. Докторша, очевидно, знала обычаи – не обиделась, что бабушка, испугавшись сглаза, закрыла лицо ребенка, и не похвалила красоту ребенка; хвалить своих детей или слушать похвалы посторонних– значит привлечь завистливых джиннов.

– Да, у меня безобразные внуки, саида, – с достоинством произнесла старая женщина. – Что поделаешь, Божья воля.

– Примите мое почтение, умма, – закончила разговор Джесмайн и обратилась к грузному мужчине, который приветствовал ее: – Мистер Халид! Вы назвали меня юной женщиной. Как, по-вашему, сколько мне лет?

– Господи Боже! Вы совсем, совсем молодая, саида. Моложе моей младшей дочери.

– Мистер Халид, когда следующий раз задует хамсин, мне исполнится сорок два года.

По толпе пробежал шепот. Коннор подошел к Джесмайн и сказал, обращаясь к собравшимся:

– Доктор Ван Керк прилетела из Каира. Она устала, я провожу ее в дом отдохнуть на полчаса.

Джесмайн вошла в небольшой холл со свежеокрашенными в белый цвет стенами, со старым холодильником египетского производства времен Насера, когда следовали лозунгу: «Покупай египетские товары», со старой картой Среднего Востока, где через Израиль шла надпись: «Оккупированные палестинские территории», с небольшой медицинской библиотечкой – книга «Когда вы станете врачом» тоже стояла на полке. Высокий ливиец укладывал в холодильник коробки с вакцинами; он обернулся и приветствовал Джесмайн:

– Ахлан вах сахлан!

– Это Наср, – сказал Коннор, – наш водитель и механик. А Халид, который приветствовал вас на улице, тоже член нашей группы. Он кончил школу, говорит по-английски и служит посредником, когда мы ездим по окрестным деревням. Он, так сказать, расчищает почву для нашей деятельности.

Наср поклонился и вышел.

– Ваша квартирка в задней части дома, – сказал Коннор. – Скромная, конечно.

– Думаю, что это дворец по сравнению с…

– С чем? – Но Коннор догадался, что Джесмайн имела в виду лагеря палестинских беженцев. Посмотрев на Джесмайн, он понял, почему она запнулась – она побледнела и оперлась на стул. – Что с вами? Вы больны? – встревоженно спросил Коннор.

– Пустяки, это после малярии. Я заболела в Газе, потом меня лечили в Лондоне.

– Наверное, вы слишком рано вернулись к работе.

– Я хотела скорее увидеть вас, доктор Коннор.

– А не пора ли называть меня Деклин? – улыбнулся он.

Она почувствовала его ладонь на своей руке. Он стоял к ней так близко, что она рассмотрела крошечный шрам над левой бровью, – откуда это?

– Не беспокойтесь, я в порядке… Деклин, – сказала она, как бы пробуя его имя на вкус.

Мгновение они глядели друг другу в глаза, потом он обернулся к двери, выглянул на улицу и сказал:

– Они ждут вас к угощению, Джесмайн.

– Скажите им, что я буду через пять минут.

Он закрыл за собой дверь, оставив ее в грустном раздумье. Он переменился – но почему? Как это случилось? Последнее письмо она получила от него четыре года назад, и в этом письме он был прежний Деклин: насмешник, честолюбец, современный крестоносец Великого дела медицины для третьего мира. С ним что-то случилось. Теперь в его речи была горечь, во взгляде – затаенная печаль. Никогда бы она не поверила, что Деклин Коннор станет пессимистом. Это случилось после смерти жены, думала она, но только ли в этом причина…

Она оглядела маленькую клинику, уже строя планы – достать ширму, принести цветущие растения. Вдруг она вспомнила маленькую приемную отца, которому она ассистировала, его вечерние приемы, здание кинотеатра «Рокси», видное из окна. Во время своих странствий по Среднему Востоку она не вспоминала о своей совместной работе с отцом. А сейчас вдруг ей захотелось, чтобы отец посоветовал ей, как начать работу в этой крошечной клинике.

«Почему я вспомнила об отце? – подумала она и ответила сама себе: – Потому что я в Египте. Дома».

Она вошла в спальню и раскрыла чемодан. Наверху лежали два письма, на которые она собиралась ответить. Одно – от Грега, он уехал в Австралию, чтобы жить с недавно овдовевшей матерью. Другое – от Рашели; в конверт была вложена фотография, на которой подруга Джесмайн была снята с двумя ее дочками.

Окно спальни было открыто, и Джесмайн услышала, как крестьяне убеждают Коннора:

– Мы хотели бы уважать новую докторшу, саид, но что это за женщина? Ей за сорок, ни мужа, ни детей… Не поймешь, чего от нее ждать. Что-то с ней не так…

Потом она узнала голос Халида:

– Ходит в джинсах, Боже ты мой! Все парни в деревне на работу не пойдут, станут на нее глазеть… Не дело это, саид… – Халид и некоторые другие жители деревни, обладатели телевизоров, были убеждены, что все американки (за исключением героинь сериала «Маленький дом в прерии») – женщины легких нравов или просто шлюхи.

Когда Джесмайн вышла из дома, жители деревни, видевшие ее полчаса назад совсем в ином облике, остолбенели.

На ней был халат, светлые волосы она скрыла под косынкой, в руках Джесмайн держала фотографию и Коран. Она обратилась к крестьянам, собравшимся перед клиникой, по-арабски:

– Я имела честь быть избранной для того, чтобы жить здесь и лечить вас. Я молю Бога Единого, – сказала она, положив руку на Коран, – зрители широко раскрыли глаза, – чтобы он даровал нам здоровье и благополучие. Мое имя – Ясмина Рашид, мой отец – паша. Но я могу называть себя ум Мухаммед. – Она подняла фотографию. – Вот мой сын.

Послышались восклицания: «Бисмиллах! – Боже ты мой!»

Глаза восторженно заблестели.

– Дочь паши!! И взрослый сын-красавец! – переговаривались женщины.

Пожилая женщина в белых одеждах – паломница, посетившая Мекку, – выступила вперед и спросила:

– Со всем уважением, ум Мухаммед, скажите, ваш муж в Каире?

– У меня было два мужа. Второй развелся со мной, когда я родила мертвого ребенка. Я мать одного сына, а двое детей не выжили.

– Аллах, Аллах, – женщины зашептались, сочувственно цокая языками. Новая докторша, которая пережила трагедию и горе, известные многим из них, сразу стала близка и понятна. Они взяли ее под руки, отвели к столу и усадили на почетное место, потчевали и поили, и музыканты играли на деревянных дудочках. Мужчины, на другой стороне, посасывали свои чубуки и переговаривались, а женщины, столпившись вокруг докторши, обсуждали ее беды, сочувствовали ей и пришли к выводу, что все мужчины – собаки, особенно те, которые бросают женщину из-за неудачных родов.

Деклин разглядывал фотографию, на которой был изображен сын Джесмайн. Он увидел красивого юношу-араба, чем-то озабоченного, с горькой складочкой у рта, грустными глазами, явно несчастливого. Он был очень похож на Джесмайн.

Халид, сидевший рядом с Коннором, шепнул ему:

– Боже ты мой, саид, новая докторша – женщина с сюрпризами!

– Это уж точно, – отозвался Деклин, глядя на Джесмайн, которая улыбалась окружавшим ее женщинам, на щеках ее выступили ямочки, запомнившиеся ему пятнадцать лет назад.

Она никогда ничего не говорила Коннору про сына; юный араб на фотографии был для него сюрпризом. Видно, будут и еще сюрпризы.