Ибрахим, задыхаясь, вбежал в гостиную.

– Я их нашел! Нашел сестру и дочь! – вскричал он.

– Хвала Богу милосердному! – отозвалась Амира, и все Рашиды, собравшиеся в гостиной, сидящие на всех диванах и даже на полу, радостно вздохнули: – Йа, Алла! Йа, Алла!

Ибрахим бросился в кресло и вытер мокрый лоб – сентябрьская жара накалила Каир. Ибрахим был обессилен розысками Дахибы и Камилии. Прошедшие три недели воскресили в его памяти кошмары его собственного ареста и тюремного заключения тридцать лет назад.

Узнав об аресте Дахибы и Камилии, в Каир ринулись родственники из Ассана и Порт-Саида; дом был переполнен, очаги в кухне горели день и ночь. И каирская родня, и приезжие, используя знакомства и родственные отношения, пытались чем-нибудь помочь. Влиятельные подруги Амиры, муж подруги Сакинны – влиятельный чиновник, тесть Фадиллы – судья пока что не могли даже разузнать, где Дахиба и Камилия находятся в заключении. Платили бакшиш, блуждали в лабиринтах бюрократии, проводили долгие часы в приемных, выслушивали успокоительные ответы: «Бакра. Завтра», и никаких результатов.

Басима протянула Ибрахиму стакан холодного лимонада, и он сказал:

– Один из моих пациентов, мистер Ахмед Камал, видный чиновник министерства юстиции, представил меня своему деверю, брат жены которого работает в Главном тюремном управлении. – Ибрахим отпил глоток лимонада. – И тот узнал, что Дахиба и Камилия находятся в женской тюрьме Эль-Канатир.

– Аллах, – вскричала Амира. Все знали это огромное желтое строение на окраине Каира, как будто мрачно насмехающееся над окрестными цветущими садами и зелеными полями. Там творились ужасные дела.

Амира тоже слышала, что женщин годами держали в этой тюрьме без суда и приговора как «политических заключенных». Это же угрожало Камилии и Дахибе.

Надо было немедленно организовать усилия всей семьи, решила Амира. Женщины должны заложить свои драгоценности– придется всюду давать бакшиш. Они будут собирать продукты и белье для передач в тюрьму. Получив известие, что ее дочь и внучка находятся в этом ужасном месте, Амира не упала духом, а собрала все силы и проявила неистовую энергию. Ее приказы приводили в движение всю рать Рашидов. Когда она собрала своих племянников и двоюродных братьев, которые должны были писать протест президенту Саадату, Ибрахим отвел ее в сторону и сказал:

– Мать, я должен сказать тебе кое-что. Ты не знаешь… ведь Камилия при аресте была с мужчиной…

Нарисованные брови Амиры взлетели:

– С каким мужчиной?

– Издателем газеты. Небольшое радикальное издание. Он печатал статьи Дахибы и Камилии.

– Статьи? Какие статьи?

– Эссе, стихи. Так что причины для ареста были – к этим статьям можно применить новый закон об оскорблении национальных святынь.

– Камилия была арестована в офисе этого человека?

– Нет, – Ибрахим прикусил губу, – в своей квартире. После полуночи. Она была вдвоем с ним.

– Мы обсудим это позже. Больше никому не говори! – твердо сказала Амира.

В эту минуту вбежал Омар:

– Хвала и благословение Богу! Не бойтесь, умма, мы все сделаем. – Сорокалетний Омар, привыкший громко распоряжаться на нефтяных промыслах, где он работал, наполнил громовым голосом всю гостиную. – Где этот раззява, мой сын? Когда он нужен, так его и нет. Я пойду с ним в офис Шамира Шукри, известного законника…

Появился восемнадцатилетний Мухаммед в белой галабее и белой прилегающей шапочке – одежде членов «Мусульманского братства». Эта организация только что была запрещена президентом Саадатом.

– Ты с ума сошел? – загремел Омар, ударяя сына кулаком в грудь. – Хочешь, чтобы нас всех арестовали? Что ты за дурак, или твоя мать спала, когда ты был зачат? Сейчас же сними эти нечестивые одежды!

Мухаммед без единого слова протеста пошел переодеваться. Никто из родных не вступился за него, – отец должен показать свою власть сыну, иначе как он добьется уважения? Ибрахим помнил, что его отец Али часто давал ему пощечины и ругал последними словами.

Когда все разъехались: Омар и Мухаммед – к адвокату Шукри, другие – в министерство юстиции и тюремное управление, остальные – в тюрьму Эль-Канатир, – Амира позвала Ибрахима в маленькую гостиную и сказала ему:

– Достань мне эти писания, за которые арестовали Камилию и Дахибу. И раздобудь сведения о человеке, с которым арестовали Камилию. Подумай, что можно сделать, чтобы никто не узнал об обстоятельствах ее ареста.

Камилию и Дахибу поместили в камеру, где, кроме них, находились еще шесть женщин, – а камера была рассчитана на четверых. Кроме них, в камере не было политзаключенных; женщины, брошенные мужьями, оставшись без средств к существованию, попадали в тюрьму за воровство или проституцию. Одна из них, восемнадцатилетняя Рухья, была присуждена к смертной казни за убийство любовника, но по ходатайству психиатра президент заменил смертную казнь пожизненным заключением.

Дахиба и Хаким были арестованы в ночь массовых политических арестов; к счастью, они успели отправить Зейнаб в сопровождении Радвана на улицу Райских Дев. Дахиба последний раз видела мужа в полицейском участке, где у них обоих взяли отпечатки пальцев и потом разлучили. Дахибу привезли в тюрьму Эль-Канатир, заставили раздеться и выдали грубое дерюжное платье и тощее одеяло. Потом ее поместили в переполненную камеру и двадцать дней она не получала ни записки, ни передачи, не имела возможности поговорить с адвокатом или с кем-нибудь из тюремного начальства.

Камилия, которая была арестована позже Дахибы, благодаря счастливой случайности попала в ту же камеру. Ее тоже разлучили в полицейском участке с ее спутником, и она беспокоилась о судьбе Якуба Мансура – бросили ли его в тюрьму без суда, как ее и Дахибу, или, может быть, судили по новым суровым законам, согласно которым могли приговорить даже к пожизненному заключению. Вместе с Дахибой она переживала за дядю Хакима – как немолодой уже, некрепкого здоровья человек перенесет тюремное заключение? Женщины подбадривали и утешали друг друга и надеялись, что семья разыскивает их и сможет помочь.

Но проходили дни, а положение не изменялось. В камере теперь была еще одна политзаключенная – она находилась в тюрьме уже целый год, без предъявленного обвинения, и ей до сих пор не удалось установить связь с волей.

Камилия и Дахиба не имели в камере никаких привилегий. Рухья удивлялась этому: ведь они настоящие госпожи, не то что мы, говорила она. Но злобная надзирательница считала, что привилегии можно получать только за деньги, а у обеих женщин отобрали сумочки и драгоценности после ареста, и даже платья из мешковины были точно такие, как на воровках и проститутках. Камилия, как ни странно это было в ее положении, жалела, что лишилась белой галабеи с воротником и рукавами, вышитыми золотом, – ей так хотелось сохранить ее в память первой ночи любви в своей жизни!

Темными сентябрьскими ночами, когда выключали свет, а тоска и страх гнали сон, женщины рассказывали друг другу свои истории.

Камилия и Дахиба узнали, как живут деклассированные женщины Каира, как суров к ним закон, который всегда обрекает на смертную казнь женщину, убившую мужчину, – даже если это была самозащита, – и может оправдать мужчину, убившего женщину, поскольку он защищал свою честь.

Закон преследует проститутку, но не наказывает сутенера. Закон не осуждает мужчину, бросающего на произвол судьбы жену и детей, но карает покинутую им женщину, вынужденную воровать, чтобы прокормить детей. Закон строг к жене, оставляющей мужа, но снисходителен к мужу, который может без предупреждения оставить жену.

Девочки с девяти лет и мальчики с семи полностью принадлежат отцу; разведясь с женой, он может оставить детей у себя и навсегда запретить матери видеться с ними.

Закон разрешает мужу избивать жену и применять другие средства подчинения женщины.

Из шести соседок Камилии и Дахибы по камере пятеро были неграмотны; ни одна не слышала о феминизме и не могла понять, почему оказались в тюрьме две знаменитые киноартистки.

«Мужчины надменно утверждают свое превосходство над нами, – читал Ибрахим, – их самоуверенность проистекает из их невежества, по невежеству они ведут себя как дикари, как дети, которые, рассердившись, колотят кого попало, кто подвернется под руку и не может дать сдачи. Так и мужчины. Вот пример: муж бьет жену, потому что она рожает ему только девочек, а ему нужны сыновья. По невежеству он не знает, что пол ребенка заложен не в яйцеклетке женщины, а в сперме мужчины; следовательно, в том, что не рождаются мальчики, виноват мужчина. Но разве он признает свою вину? Он обрушивается на невинную жертву – свою жену».

Ибрахим положил газету. Амира вздохнула и сказала удивленно:

– Моя внучка смелая женщина. Ведь это все – правда. Почему же я раньше этого не знала?

Они сидели вдвоем в решетчатой беседке – все остальные Рашиды уехали в тюрьму или к судебным чиновникам добиваться освобождения Камилии и Дахибы. Высокие зеленые деревья, которые уже были старыми, когда Амира вошла в этот дом шестьдесят пять лет назад, дарили прохладу и тень, из сада лился сладкий аромат цветов.

– Мама, – сказал Ибрахим, садясь рядом с ней на скамейку, – моя дочь принадлежит к новому поколению женщин. Я их не понимаю, но слышу, что они обрели свой голос.

– Сын мой, почему ты боялся рассказать мне о ее статьях? Я – из поколения бессловесных женщин, меня считали вещью, и я горжусь смелостью моей дочери и внучки. Узнал ты о том человеке, которого арестовали вместе с Камилией?

– Нет еще, мама.

– Найди его. Надо узнать, что с ним.

Дахибу и Камилию пробудило от дневного сна в жаркое время сиесты звяканье ключей в коридоре и звук шагов у дверей камеры. Обитательницы камеры встревоженно зашевелились: когда камеру открывали не в положенный час еды или прогулки, это сулило недоброе. Одну из заключенных могли увести неизвестно куда, и она исчезала бесследно. Дверь открылась, и надзирательница в форменной одежде, грузная женщина, похожая на пожилую крестьянку, выкрикнула, обращаясь к Камилии и Дахибе:

– Вы две! На выход!

Дахиба взяла Камилию за руку, они вышли из камеры и пошли вслед за надзирательницей в конец коридора, где она открыла ключом дверь и ввела их в камеру на четверых человек, где стояли только две опрятно постеленные кровати, столик и стулья.

– Теперь вы будете здесь, – сказала надзирательница.

– Камилия, наша семья нашла нас! – воскликнула Дахиба. Через пять минут в камеру внесли корзины с провизией и бельем; там были еще письменные принадлежности, бумага и Коран. В Коран было вложено письмо от Ибрахима и конверт, наполненный банкнотами в десять и пятьдесят пиастров. Дахиба вынула из корзины с едой большую плоскую лепешку, кусок сыра, жареного цыпленка и немного фруктов и, сунув надзирательнице бумажку в пятьдесят пиастров, попросила ее:

– Отнесите, пожалуйста, корзину в нашу прежнюю камеру – пусть наши соседки все это съедят. И передайте нашей семье, что мы здоровы.

Потом они читали письмо Ибрахима, который сообщал, что Хаким в тюрьме чувствует себя хорошо и что адвокат Шукри хлопочет о его освобождении.

О Якубе Мансуре известий не было.

Все родные дежурили у тюрьмы, каждый день просиживая у ворот до захода солнца, но Камилию и Дахибу не выпускали, и не было надежды даже на свидания. Ибрахиму и Амире каким-то чудом удалось добиться встречи с представителем тюремной администрации, но дело ограничилось вежливой беседой и любезными извинениями:

– Свидания с политическими заключенными запрещены.

Записки от Камилии и Дахибы и для них передавались, также каждый день передавалась свежая еда, – это стоило немалых денег – надо было вручать бакшиш десяткам людей.

Ибрахим и Омар продолжали хлопоты, обходя правительственные офисы, встречаясь с влиятельными людьми в кофейнях и у них дома. Затруднение состояло в том, что Камилия и Дахиба были не уголовными, а политическими заключенными, а в таком случае ходатайства были небезопасны. Один адвокат, хлопотавший за политзаключенного, сам попал в тюрьму. Так что знакомые, которые могли бы помочь, стесняясь отказать Ибрахиму, говорили ему: «Бокра – завтра увидим», «Ма'алеша – все уладится» или фаталистически возглашали: «Иншалла – Все в Божьей воле».

Даже Набиль эль-Фахед, богатый антиквар с влиятельными знакомствами, предпочел скрыться из виду.

Амира призвала женщин к молитве. Расстелив молитвенные коврики на мостовой перед стенами тюрьмы, двадцать шесть женщин рода Рашидов, встав на колени, простирались ниц и повторяли слова Корана. Двадцать шесть женщин в возрасте от двенадцати до восьмидесяти лет, одетые в исламскую одежду, мелаи, платья или юбки с блузами, одна – старшая дочь Омара от Налы – в джинсах. Окончив молитву, они раскрыли зонтики – защита от жестокого солнца октября – и вернулись в машины, припаркованные у тюремной стоянки, к рукоделию или книгам, – так семья Рашидов проводила целые дни. Амира сидела в привезенном для нее складном кресле, когда к тюрьме подъехал Ибрахим. Выйдя из машины, он подошел к матери:

– Мать, я только что узнал, где находится Якуб Мансур, – сказал он тихим голосом, чтобы остальные не могли услышать. – Это старая тюрьма за пределами города, та, где меня держали в 1952-м.

Амира встала и подала руку сыну.

– Поедем к нему, – сказала она.

Камилия заболела. Она лежала на кровати, выдерживая приступы неукротимой рвоты. Обе женщины с ужасом думали о холере.

– Но почему заболела я одна? Так при холере не бывает.

– Ты могла съесть что-то, чего не ела я, – возразила Дахиба.

– Но ведь нам посылают свежую еду!

– А у надзирательницы грязные руки. Или ты съела что-то слишком острое.

Настроение было безотрадное. Камилия снова согнулась в приступе рвоты.

– Придется позвать врача, – в отчаянии воскликнула Дахиба и застучала в окошечко, вызывая надзирательницу. Та теперь являлась к богатым арестанткам незамедлительно, рассчитывая на хороший бакшиш. Узнав, в чем дело, она покачала головой и сказала:

– Доктор важный человек, он не ходит по камерам. Но я могу отвести ее к больницу.

Она взяла Камилию за руку и вывела за дверь, оттолкнув Дахибу:

– А вам нельзя.

«В особых случаях» начальник мужской тюрьмы на улице Исмаилия иногда разрешал свидания политическим заключенным, и за весьма щедрую мзду он разрешил Ибрахиму и Амире свидание с Якубом Мансуром.

Амира сказала сыну, что хочет увидеться с этим человеком наедине, и Ибрахим остался в кабинете администратора. Амира вошла в другую комнату, где были столы и стулья и арабские надписи на стенах, которые она не могла прочитать.

Ввели бледного человека в рваной одежде, сильно прихрамывающего. У Амиры замерло сердце. Возлюбленный ее любимой внучки!

Лицо Мансура было покрыто ссадинами, некоторые уже загноились. Когда он заговорил, она увидела, что у него выбиты два зуба.

– Саида Амира, – сказал он хриплым голосом, – благословение Божье да сопутствует вам. Ваш приход – большая честь для меня.

– Вы знаете меня? – спросила она.

– Да, я знаю вас, саида. Камилия говорила мне о вас. И она похожа на вас – такой же властный, прямой взгляд. – Он понял, что смотрит на нее прищурившись, и извинился: – Простите меня за неучтивость, саида. Они разбили мои очки.

– Как ужасно они с вами обошлись!

– Простите меня, а как Камилия? Что вы знаете о ней? Освободят ее?

– Моя внучка – в тюрьме Эль-Канатир. Мы добиваемся ее освобождения.

– Как они с ней обращаются?

– Она пишет, что хорошо.

В голосе Якуба Мансура Амира услышала искреннее беспокойство за Камилию, его мягкие манеры и душевное спокойствие импонировали ей, в глазах этого человека, подвергшегося пыткам, светилась доброта. Она увидела воспаленный кружок на его запястье… наверное, прижигали зажженной сигаретой – Амира слышала о таких пытках. Вокруг багрового пятна виднелись следы татуировки.

– Ваша внучка – смелая и умная женщина, саида, – сказал Якуб Мансур. – Она хочет уничтожить несправедливость, царящую в мире. Она не могла молчать, хотя знала, что подвергает себя опасности. Я люблю вашу внучку, саида. Мы с Камилией хотим пожениться. Как только…

– Вы хотите предложить моей внучке жизнь, полную опасностей, постоянного страха, беспокойства? К тому же вы ведь – христианин, мистер Мансур, а моя внучка – мусульманка.

– Я знаю, что ваш сын женился на христианке.

– Да, это так.

Он поднял голову и посмотрел на нее грустными, близорукими глазами.

– Ваш Пророк Мухаммед, саида, говорит об Иисусе Христе в Коране. Он рассказывает о непорочном зачатии Девы Марии, Богоматери. Если вы верите своей Священной книге, Корану, то вы должна знать, что Мухаммед верил в пришествие Мессии – Христа.

Она помолчала, прислушиваясь к звукам, наполняющим тюрьму, – звон ключей, шаги, отдаленный крик. Потом Амира посмотрела в глаза Мансура и сказала:

– Вы правы, мистер Мансур.

Взволнованная Дахиба мерила шагами маленькую камеру– Камилия еще не вернулась.

За дверью раздался звон ключей, и вошла надзирательница, но не та, что повела в больницу Камилию, а другая.

– Что с моей племянницей? – нетерпеливо воскликнула Дахиба.

– Собирайте вещи, – флегматично ответила женщина в форменной одежде.

– Куда меня переводят?

– Никуда не переводят. Вас освобождают.

– Как? Я арестована по приказу президента Саадата! Женщина воззрилась на нее удивленно.

– Да вы ничего не знаете! Президент Саадат убит пять дней назад. Вас освобождают по приказу президента Мубарака. Он объявил амнистию всем политическим заключенным.

Дахиба поспешно собрала вещи – ведь настроения президентов быстро меняются – и столкнулась в дверях с Камилией.

– Тебя отпустили из больницы? Слава Аллаху. Что сказал доктор?

Камилия уставилась на узел в руках Дахибы.

– Зачем это, тетя?

– Нас выпускают! Идем скорее, а то еще окажется, что это ошибка!

Вся семья ждала у ворот тюрьмы. Апофеоз трехнедельного ежедневного ожидания разрешился восторженными криками, слезами и объятиями.

– Хаким! – вскричала Дахиба с радостными слезами на глазах.

Амира обняла Камилию, шепча: «Хвала милосердному Аллаху». Потом к матери кинулась Зейнаб, но Дахиба остановила ее:

– Постой! Не подходи пока к маме! Она больна, ее сначала надо показать доктору!

– Нет, я здорова! – восторженно воскликнула Камилия. – Я беременна! Умма, врачи ошиблись – у меня будет ребенок!

Толпа женщин оцепенела, все глаза устремились на Амиру. Она подошла к Камилии, обняла ее и прошептала:

– Да будет воля Бога, внучка моего сердца! Он каждому назначает судьбу, да будет так!

– Умма, ты знаешь, Якуб Мансур…

К тюрьме подъехала машина Ибрахима, и вслед за ним из машины вышел похудевший, с отросшей бородой Якуб Мансур, и Камилия кинулась к нему, смеясь и плача:

– Ты здесь! Какое счастье!

– Если бы твой отец не вызволил меня из тюрьмы, я бы погиб…

– Мы поженимся, умма! Мы поженимся! – закричала Камилия.

Все начали поздравлять ее и Мансура, а Амира, снова нежно обняв Камилию, думала о второй своей внучке Ясмине и желала ей тоже обрести счастье и любовь.