2 часть

Вернемся к далекому 1945 году, конец августа. Неожиданно для этого времени на Финском заливе разыгралась буря. И недавно открытый яхт-клуб понес ощутимые потери, несколько яхт потрепало обезумевшее море. Буря началась внезапно днем, так что Лисий нос ожидал новых утопленников. Их сбором занимались определенные люди. Это были штатные работники спасательной станции, два матроса-спасателя — Коля и Толя и ночной сторож дядя Ефрем.

Коля и Толя — здоровые парни, спортивной выправки, а дядя Ефрем пожилой невысокий, демобилизованный год назад по ранению, солдат. Жители поселка называли эту троицу «зондер-команда». А работала эта команда так. По утрам делали обход прибрежной территории. Если на утопленнике было что-нибудь интересное — часики там золотые, колечко или денежки, все переходило в собственность «зондер-команды», только после этого вызывался сотрудник милиции, для составления акта, а потом труп увозили в морг, в общем как говорится, таким макаром концы прятались в воду. Вот и сейчас вышла «зондер-команда» на ловлю золотой рыбки.

Дядя Ефрем первым увидел на отмели полупогруженное в воду тело. Он подтянул голенища резиновых сапог вверх и зашагал к трупу. Через некоторое время пробасил:

— Орелики, а утопленник-то жив!

На мокром песке, раскинув руки, лежал мужчина в тельняшке и брюках клеш, правая рука сжимала обломок широкой доски, которая, очевидно, и спасла ему жизнь. Спина конвульсивно вздымалась и опускалась.

— Ефрем Григорьевич, взгляни, чем он набит.

Ефрем Григорьевич профессионально общупал карманы, пробасил с тоской:

— Он пуст, как барабан.

Тогда пусть рыб кормит, решили парни. Вдруг утопленник поднял голову и слабым голосом прокричал.

— Вперед, за Родину! За Сталина!

Этот крик отрезвил горячие головы «зондер-команды»,

— Нет, ребята,—сказал Ефрем Григорьевич,— защитника Родины надо уважать. Пусть живет!

— Ну, бери все на себя,— сказал Толя.

— Вызывай милицию или скорую, пусть везут в больницу или в госпиталь, не было печали да черти накачали.

Дядя Ефрем пошел звонить по телефону.

XI—XII век — век крестовых грабительских походов. Людовик IX (Святой), под таким именем он вошел в историю, был королем неудачником, хотя и много сделал для своей Франции. Провел большую судебную реформу, ввел Верховный суд, суд сенаторов, а вот с походами ему не везло. В 1148 году возглавил крестовый поход, который закончился полным крахом, а сам он попал в плен. Султану очень хотелось расправиться с христианским королем, но так как в те времена существовал своеобразный хозрасчет, ему пришлось воздержаться от применения казни с целью получения выкупа. Цена была объявлена большая, и рыцари не спешили спасти своего короля. Султану надоело ждать, и он передал через толмача, что если через два тня не получит золота, то король будет казней. Султан был крут и слов на ветер не бросал. До казни осталось несколько часов, когда появилось посольство, возглавляемое вестфальским дворянином Альбрехтом Корфом с требуемой суммой.

Король Людовик IX снял с пальца перстень с крупным рубином и подарил Корфу, а позднее в благодарность за оказанную услугу, разрешил дворянину Корфу иметь свой герб, три лилии на красном щите.

Королю не везло до конца жизни: во время очередного похода он умер от чумы. Перстень — подарок короля — стал драгоценной семейной реликвией рода дворян Корфов. На рубиновой поверхности перстня по заказу Альбрехта Корфа придворный ювелир выгравировал три лилии, фамильный герб рода. Перстень дожил до наших дней, о его судьбе мы узнаем позже.

Просыпался он обычно в 6 утра. Окна выходили на балкон, зимой и летом они были открыты. В недавно полученной квартире было еще две комнаты, там проживали его жена и сын-студент. Жена была недовольна, что муж спит отдельно. Но Андрей Васильевич был непреклонен: для работы и здоровья муж должен спать отдельно,— говорил ей.

Из окна ему был виден весь район Гавани Васильевского острова и дальше просторы Финского залива, а в ясные дни даже собор Иоанна Кронштадтского. Вдыхая полной грудью свежий морской воздух, он выполнил комплекс вольных упражнений по системе йогов, принял холодный душ, слегка позавтракал и, не разбудив жену и сына, вышел на улицу. Пройдя мимо армянской церкви, на Камскую улицу, где в доме № 9, на территории бывшей Свято Воскресенской церкви, возле склада РЖУ, был собран металлический гараж для его машины. Место для гаража он пробил через друга детства, ответственного работника. Камская улица — место оживленное, но по ночам близость кладбища делала этот район безлюдным и мрачным. Гаражу был нужен сторож. Его он нашел быстро, еще при строительстве гаража он возле склада РЖУ встречал пожилого мужчину, чуть выше среднего роста, сухощавого, с лицом как печеное яблоко, с черными цыганскими глазами, кисть левой руки отсутствовала, вместо нее он носил кожаный футляр-перчатку.

Андрей Васильевич поинтересовался у своего приятеля, что это за человек. Оказывается дядя Гриша появился в послевоенные годы из госпиталя, инвалид. Требовался сторож в РЖУ на склад и дядю Гришу взяли, дали ему каморку в здании бывшей богодельни, и он здесь прижился, потом появилась баба Махоня, сожительница его. У дяди Гриши есть хобби, собирает пустые бутылки на кладбище, а бабка ему помогает. Старичок он тихий, непьющий. Разузнав все это, Андрей Васильевич решил, что он ему подойдет. Так дядя Гриша стал сторожем его гаража. Деньги он получал в конторе Андрея Васильевича, куда была и оформлена бабка Махоня уборщицей.

В городе часто совершались кражи машин, и Андрей Васильевич, имея личного сторожа, изобрел охранное устройство.

К дверям гаража провел электричество. В определенное время в своей комнате дядя Гриша включал рубильник. Кто пытался проникнуть в гараж — рисковал жизнью. Дверь гаража была видна из комнаты дяди Гриши. Все это успокаивающе действовало на Андрея Васильевича и вселяло надежду, что его машину никто не угонит.

Однажды утром, проведя небольшой техосмотр своей машины, Андрей Васильевич выехал на работу. Обычно свою машину оставлял недалеко от помещения, где находилась его контора, и без пяти девять входил в кабинет.

Ровно в девять садился за стол и открывал бутылку нарзана. Первый посетитель — начальник отдела кадров майор-отставник с плутоватыми глазами, докладывал о состоянии штата: кого приняли, кого уволили, какие поступили заявления.

— Кадры решают все! — любил повторять сталинское изречение, Александр Ерофеевич.

Вот и сейчас он доложил о том, что уже несколько дней на должность директора вагона-ресторана просится Бломов Феликс Иванович.

— А кто он, еврей? — поинтересовался Андрей Васильевич, недолюбливал он эту нацию.

— Нет, по паспорту русский, приехал из Бердичева, там работал на турбазе. В Ленинграде прописан у жены. Образование высшее, закончил Смоленский педагогический институт. Ну, вроде, мужик деловой, он мне нравится. Что будем делать? — Александр Ерофеевич вопросительно взглянул на Андрея Васильевича.

— Ну, а как с отстежкой,— спросил Андрей Васильевич скороговоркой.

— Пусть погуляет. Может сам догадается.

В коридоре, возле двери отдела кадров, толкалось много людей, среди них выделялся мужчина лет сорока, в коричневом кримпленовом костюме. Лицо смуглое, загорелое. Это и был Бломов Феликс Иванович. Он задержал выходящего из кабинета Александра Ерофеевича:

— Как мои дела?

— Шеф сказал, надо ждать,— сказал Александр Ерофеевич и быстро удалился.

Феликс Иванович задумался. К нему подошел пьяный официант в джинсовом костюме.

— Что будущий директор? Ведь ясно сказал Ерофеевич. Надо ждать, значит надо дать. На должность идешь крутую, так что и дать надо круто. Штуки две, а то и больше.

Через полчаса после планерки Бломов зашел в кабинет Андрея Васильевича и сказал, что ждать больше не может. Он приблизился к столу и положил на него карманные золотые часы с серебряной цепочкой.

— Это осталось от отца.

Андрей Васильевич приоткрыл ящик стола и быстро сунул их туда.

— Это что, взятка? — спросил он мрачно.

— Нет, подарок.

Бломов ушел с верой, что вопрос для него решен.

Андрей Васильевич закрыл за ним дверь на замок и стал рассматривать часы. На крышке прочитал надпись: «Барону Модесту Андреевичу Корфу от сослуживцев. Декабрь 1830 г.»

Андрей Васильевич с Феликсом Ивановичем подружились.

Закончив курсы директоров вагона-ресторана, стал штатным работником.

Так скромный еврейский мальчик, Феликс Израйлович Бломберг после окончания института и удачной женитьбы на III курсе, превратился в Бломова Феликса Ивановича.

— Бригада — ваша опора,— сказал Андрей Васильевич. В этом я вам помогу. Надо подобрать надежных верных работников.

Перед первым рейсом, зайдя к Андрею Васильевичу, Феликс Иванович получил следующий совет: «И так, вы теперь настоящий хозяин вагона-ресторана. Вам и карты в руки. Все ваши операции-комбинации останутся строго в секрете, если вы сами о них не разболтаете. Держите язык в трезвом состоянии, помните, за пределами железной дороги моя компетенция кончается. Надеюсь вы не будете забывать меня.»

Выйдя в рейс Бломов в курс дела вошел быстро, в этом ему помогли два опытных официанта и один повар. Деньги пошли и не плохие. Рейс повторялся за рейсом, и Бломов чувствовал себя все увереннее. После каждого рейса Андрею Васильевичу выделялась определенная сумма.

В одной из поездок на юг, Бломов заимел знакомство с экспедитором мясокомбината, тот стал поставлять дешевые мясные обрезки в брикетах, из них готовились шашлыки и продавались по ресторанной цене. Правда, длилось недолго, он был задержан городским ОБХСС прямо на территории мясокомбината. Ниточка потянулась в вагон-ресторан. Кроме того в вагоне кое-что нашли. Пришлось кое-что рассказать. Его отпустили.

Андрей Васильевич, узнав о происшествии решил от Бломова скорей избавиться. Но как? Находясь в дружеских отношениях с Андреем Васильевичем, Бломов иногда брал его машину для своих нужд. Андрей Васильевич решил с помощью взрывного устройства уничтожить Бломова (черт с ней, с машиной). Для этого приготовил два резиновых шарика, которые при взаимодействии с бензином растворялись, через определенное время следовал взрыв бензобака. Шарики Андрей Васильевич отдал дяде Грише, чтоб он эти «нипеля» положил в бензобак перед выездом Феликса из гаража. Но один из «нипелей» дядя Гриша потерял и его подобрала баба Махоня. А Бломов все же погиб вместе с машиной. И на какое-то время Андрей Васильевич успокоился.

Андрей Васильевич после олимпиады отдыхал в пансионате Восток-6, недалеко от Ленинграда. Здесь и произошла интересная встреча. Наш старый знакомый Евгений Викторович Сорокин, лейтенант в 1945 году, а теперь уже полковник, решил свой отпуск провести на Карельском перешейке и взял путевку в пансионат. Здесь он назвался работником ГАИ. Соседом по номеру оказался Андрей Васильевич, и Андрею Васильевичу Евгений Викторович очень даже понравился: еще бы: знаток машин, смелый человек, хороший теннисист. Несмотря на возраст, Сорокин был подвижен, с быстрой реакцией. Однажды после игры в спортивном зале Андрей Васильевич взглянул на свои карманные часы. Сорокин заинтересовался часами, попросил посмотреть, прочитал надпись и, возвращая часы, сказал:

— Хорошие часики, Андрей Васильевич,— помолчал и вдруг спросил.— Как они к вам попали?

— Подарок родственника,— ответил Андрей Васильевич.

— Отличная ювелирная работа, только жаль, цепочка серебряная. Но вещь все равно очень ценная.

— Будем играть еще? — спросил Андрей Васильевич.

— Конечно, будем,— весело ответил Сорокин.— Наша игра еще впереди!

Полковник Сорокин, вернувшись в Ленинград, поделился своими впечатлениями о соседе по пансионату, о его красивых часах и сделал запрос: не сохранилось ли в архиве уголовное дело 1945 года об ограблении гражданина Бломберга. Оказалось, есть... Полковник прочитал его в один присест. Те дни далекой молодости как бы вернулись к нему. Он пошел к своему приятелю в следственный отдел, поделился с ним своими соображениями о часах, о перстне. Майор ввел его в курс событий: оказывается, Андрей Васильевич уже давно под колпаком. Осталось только потянуть ниточку. Андрей Васильевич живет на Васильевском острове, где-то в районе Смоленского кладбища,— сказал майор.— Не один он в поле стервятник, надо немного подождать...

Андрей Васильевич: первый вызов в прокуратуру!— спрашивали сначала о пустяках, а потом пошли более серьезные вопросы. Об обслуживании олимпийских игр, о питании туристов и многое другое. Беседа продолжалась 2 часа. Через неделю вызов повторился: на этот раз интересовались его отношением с начальником ОБХСС, с директорами вагонов-ресторанов, распределением рейсов.

Вечером Андрей Васильевич зашел в каморку к дяде Грише (он терпеть не мог эту вонючую берлогу своего сторожа), но его дома не застал. За столом сидела пьяная Махоня, подперев рукой голову, и пела старинную блатную песню.

— Мария Ивановна!— обратился он к ней.

Махоня подняла голову, единственный уцелевший золотой зуб сверкнул в гнилом рту.

— Скурвился мой Гришка,— сказала она, мотнув сальными лохмами и поведала такую историю:

Дядя Гриша приобрел где-то быстроходный катер, назвал его красивым именем «Альбатрос». Причаливал к берегу Смоленки, а в свободное время совершал прогулки по Финскому заливу, особенно часто заезжал в Лисий Нос, где оказалось, по его словам, жила бывшая санитарка Анюта, с которой Гриша познакомился, когда лежал в госпитале. У нее от инвалида Гришки — сын, которого зовут тоже Григорий.

Махоня заплакала пьяными слезами:

— Я отдала ему все лучшее и осталась одна. Махоня икнула и уронила голову на стол. Вдруг появился дядя Гриша, возбужденный, взъерошенный, сквозь рваную робу проглядывала тельняшка, на голове старая мичманка.

— Вы что же, Григорий Александрович, свою подругу забываете? — кивнул на спящую Махоню, Андрей Васильевич.

— Шалава, кляча старая, подзаборница, пьяница. Да у меня другая есть, фронтовая подруга, мать моего ребенка.

— Это та, которая в Лисьем Носу? — уточнил Андрей Васильевич.

— Махоня доложила? Я свою Анюту ни на кого не променяю,— достал из-за пазухи медальон с фотографией.

— Вот он сыночек мой, Гришаня! Будет нам опорой на всю оставшуюся жизнь. Я за него кому угодно горло перегрызу. А с Махоней развод. Пошла она к чертям, кобыла старая...

Андрей Васильевич усмехнулся:

— Дядя Гриша, это ваши семейные дела. А вот как поживает мой чемоданчик, что я оставил у тебя на хранение?

— С чемоданчиком все в порядке, у моего Гришани зарыт в надежном месте. .Никому до него не добраться. Я вашим доверием дорожу. А заслужил дядя Гриша такое доверие после одного случая.

Ранней весной, после приобретения Андреем Васильевичем «Москвича», дядя Гриша проснулся заполночь, выглянул в окно. Из окна его каморки хорошо просматривается гараж, он увидел у дверей две фигуры. Дядя Гриша нажал ручку секретного рубильника. Короткий вскрик и обе фигуры упали. Дядя Гриша отключил рубильник, подошел к гаражу. «Трупы» еще дышали. Дядя Гриша коротким ударом своей культи по головам «трупов» продолжил их беспамятство, отволок к берегу реки Смоленки и бросил в темные воды.

Махоня все это видела из окна. Когда он вернулся, она сказала:

— Что же ты Гриша, наделал. Таких молоденьких сразу на тот свет.

— Наркоманы они и бандиты,— ответил он и показал шприц и набор ампул, которые извлек из карманов мертвых молодчиков.— Так что сотворил я Богу угодное дело, избавил землю от этой скверны.

Утром он доложил о случившемся Андрею Васильевичу. Тот проникся еще большим доверием к Култыну.

Дальше события разворачивались так: Андрея Васильевича арестовали не так, как описывается в детективных романах. Его вызвали в прокуратуру и домой он больше не вернулся.

Пришли домой с обыском, чтобы описать имущество, но оказалось, почти все в квартире принадлежит жене Андрея Васильевича, а она уже с ним год в разводе.

Дядя Гриша не знал об этих событиях, верно нес службу по охране гаража. Стерег новенький «Москвич», который купил для сына Андрей Васильевич и по-прежнему ездил в Лисий Нос к своей фронтовой подруге.

В тот вечер, последний вечер для дяди Гриши, он подрулил к берегу Смоленки. На

берегу его ждала пьяная Махоня, она закатила ему пьяную истерику, забыв предупредить, что возле гаража весь день крутились какие-то люди. Дяде Грише надоел лай Махони, он спрыгнул с катера и довольно крепко приложился кулаком к Махоне. Она упала в грязь. А он преспокойно пошел по направлению к церкви Святого Воскресенья. Махоня приподняла голову, что-то прокричала вслед. Потом встала на четвереньки, залезла на катер, бормоча проклятие. Она открыла крышку бензобака, бросила туда резиновый шарик-ниппель, подарок Андрея Васильевича. Потом, сойдя на берег, качаясь зашагала в сторону церкви.

— Будь ты проклят, Гриша, и дети твои! — сказала она.— Господи, покарай ты его нехристя и убийцу.

Вдруг разверзлись вечерние облака и в радужном сиянии появился Христос и сказал:

— Молись, раба божья Мария!

Она встала на колени, хотела перекреститься, да сердце ее остановилось. Она упала на землю, на этот раз навсегда...

А с Григорием вот что было. Много лет назад, шатаясь по полуразрушенной церкви Святого Воскресенья, дядя Гриша обнаружил в углу иод мусором засыпанный лаз, раскопал его. Это был тайный ход, который куда-то вел. Дядя Гриша обследовал его дотошно и обнаружил, что подземный ход ведет очень далеко, достигает бывшего здания богодельни, где помещался склад РЖУ. И вот теперь дядя Гриша попал в свою каморку именно через этот лаз.

Приполз в комнату, зажег свет. Это увидел стоявший на улице полковник Сорокин с двумя парнями из группы захвата. Побежали к дверям, стукнули еще раз. Дверь не открывалась.

— Выходи, Григорий, по-хорошему!

Свет в комнате погас, раздался выстрел, пуля пробила дверь, и тишина.

— Ломаем дверь, ребята,— приказал полковник Сорокин.

Оперативники поднапряглись, дверь не выдержала. Комната была пуста. В углу виднелся открытый люк: Култын ушел.

— Быстро на берег реки,— скомандовал Сорокин,— он ушел в ту сторону.

Култын прополз лаз, таща за собой спортивную сумку, добежал до катера, вскочил в него. Мотор не заводился.

— Вылезай, Култын, приехали! — раздался голос Сорокина.

Култын сделал последнюю попытку завести мотор. И вдруг над притихшей вечерней рекой прогремел взрыв. Сработал ниппель, брошенный в бензобак Махоней. «Альбатрос» развалился на куски. По кустам кладбища зашуршали обломки катера. К ногам полковника Сорокина упала полуобгоревшая человеческая рука. На безымянном пальце сверкнуло, кровавой каплей, кольцо с рубином, семейная реликвия барона Корфа. Полковник нагнулся, достал из кармана полиэтиленовый пакет, положил в него обгоревший ошметок и рубин сверкающий кровавым отблеском, и три лилии на нем напомнили о событиях, происшедших с перстнем барона Корфа.