Рано утром Светлана наскоро привела в порядок волосы, нарядилась в строгое до пояса и села к терминалу. Связалась с Городком и попросила молодых коллег вместо нее присмотреть за детками на автодроме: ей надо подготовиться к митингу — там ее вопрос. Молодые коллеги, еще лохматые со сна, поблагодарили за побудку и радостно приняли просьбу: они и сами не прочь порулить на новой технике.

— Тебе не нагорит? — спросил Скидан, когда она вернулась в постель.

— Да что ты! Повозиться с малышами всегда полно желающих. У нас это приветствуется: чем больше разнообразия, тем полезнее.

— Все у ВАС — только о пользе…

— Не ворчи! Я вот без тебя полнеть начинаю, а это вредно… Вас-с-ся…

Эта стерва змеей вилась вокруг него, она вся горела, глаза ее меняли цвет, ее ногти прикалывали ему кожу на лопатках, ее безупречные зубы причиняли ему боль — и все это называлось подготовкой к митингу…

— О-о-о, Васенька… Есть хочешь?

— Да уже не осталось, поди, ничего.

— Е-е-есть… Там, в другом холодильнике… Хочешь музычку?

Включила, ушла на кухню, погремела, вернулась с подносом, разбудила, накормила.

— Вас-с-ся… Сколько там еще до митинга?.. 0, еще целая вечность…

Подготовку к митингу прервал будильник.

— Ну, все, уже пять часов. Вася, встаем!.. Ой, совсем от любви голос пропал.

— М-м, пять? — Скидан, не открывая глаз, вычислял вслух. — Это по-нашему шесть, то есть восемнадцать… Шесть вечера… Нам же к семи, то есть… по-ихнему… Зачем разбудила?

— Ну Вася… Ну научись ты их часам..

— Да катись они…

— Ну Вася, нам осталось чуть больше двадцати минут.

— М-м-м… Это по ихним. А наших — целый час. Дай поспать.

Она знала, что он собирается мгновенно, поэтому больше будить не стала. Но и болтовню свою не прекратила.

— Ты знаешь, Вася, мне сегодня ни-че-го не снилось. Как мертвая.

Скидан посапывал.

— А вообще мне здесь часто снятся сны. Знаешь, какие?

Скидан спал.

— Самые разные. Просто удивительно. ТАМ я не видела снов. Заботой засыпала, заботой просыпалась. И во сне — забота.

Вот понимаешь, не какая-то определенная забота, а забота ВООБЩЕ. И людей тамошних вспоминаю — у всех забота на лице. А здесь — ты обратил, какие лица?

Скидан спал.

— Ты знаешь, ТАМ я эту заботу не замечала, только теперь и вспоминается, в сравнении, потому что здесь лица другие.

Она ушла в ванную и появилась с мокрым лицом, но вытираться не стала.

— Смотри: если умываться холодной водой и не вытираться, то никаких кремов не надо. Насчет этого ТАМ были идеальные условия…

Скидан спал, приоткрыв рот и уронив руку на пол.

— Так вот, о лицах. Я бы не сказала, что они Тут вообще беззаботные, но… Работа ума не та, понимаешь? ТАМ была забота — что найти, чего не упустить, а ТУТ — мысль… Нет, не формулируется. Ты сам не обращал внимания?

Скидан всхрапнул и повернулся набок.

— Да, ты ведь в основном на Острове был, там другое, наверно. Но ты присмотрись… А вот сны у меня тут просто удивительные… Я их записываю. Только зря стараюсь. Все равно художественные книжки здесь не издают. А получилась бы настоящая художественная книга. С разными главами. Про ту нашу жизнь. Только фантастическая… И тот разведчик мне снился, которого Кешка поймал. Он за мной гонялся с ножом и требовал, чтобы выдала тебя. А я не выдала, слышишь?

Скидан сел на постели.

— С каким ножом!? Нарисуй.

— А-а, испугался, аж проснулся! Я все придумала.

— Врешь! Нарисуй-ка нож!

— Ишь, даже в рифму заговорил…

Налетела, повалила, потискала, вскочила, схватила бумагу и стило, стала быстро рисовать. Скидан поднялся, заглянул через плечо — она рисовала человеческую фигуру. Он отправился в ванную — умыться и подравнять бороду. А когда вернулся, на бумаге был очень похожий портрет ТОГО САМОГО Краснова, которого Скидан видел только вчера. В той самой одежде и с тем самым ножом.

— Вась, а зачем тебе про нож?

— Ты здорово рисуешь. Я и не знал.

— Вась, я очень талантливая, — она серьезно улыбнулась. — У нас будут дети, умные и красивые, как я. И мужественные, как ты… Скажи про нож.

— Что сказать?

— Не хочешь… Ну, как хочешь. Одевайся, нам пора.

Она обиделась. Он не хотел, чтоб это было. И сказал первое, что пришло:

— Я еще сам не понял. Подумаю, после митинга скажу. Ладно?

Обнял сзади. Она прижалась к нему спиной, откинула голову на плечо, прошептала:

— Я — тебя — люблю. Можешь ничего не говорить, — И вдруг, страшным шепотом: — Я во сне про тебя все сама увижу!

… До площади Пятак было пять минут машиной, но машин — редкий случай! — у дома не оказалось.

— Ясно! — Светлана засмеялась. — Все футурографы уже там! Ничего, мы пешком. Я знаю дорожку напрямик. Побежали!

Они бежали и разговаривали. Точнее, разговаривала Светлана, а Скидан — дышал.

— Какая разница между митингом и демонстрацией, если все — в одном месте? — Светлана рассуждала над вопросом Скидана. — Действительно, по-нашему это нелепость. Но все же некоторый смысл есть. Сначала все поднимают свои лозунги, чтобы отсняли на диск. Это и есть демонстрация. А потом лозунги прячут, чтобы не мешали, и начинается митинг.

— Выступать будешь?

— Обязательно! Библиотека сказок нужна независимо от староверства. История сама по себе, сказки — отдельно. Чем больше сказок…

Скидан слушал ее ученую речь и дивился: всего за полгода! Из затюканной ссыльной, жены охотника. Из какой-то потаскушки!..

— Ты же от любви голос потеряла. Тебя не услышат.

— Ничего, Васенька. Любовь творит чудеса. Она взяла, она и отдаст. Да там особо напрягаться и не нужно, там репродукторы.

Когда Скидан совсем задохнулся и готов был перейти на шаг, дорожка распахнулась в площадь, напоминающую автодром, но обнесенную не барьером, а кустами. Со всех сторон сюда сходились тропы, и виднелся знакомый стеклянный цилиндр, всевозможно освещенный изнутри — кафе, где они вдвоем отмечали его возвращение с Острова Скорби.

— "Централ", что ли?

— Молодчик! — Светлана остановилась. — Ты хорошо ориентируешься. Зайдем туда после?

Скидан кивнул и осмотрелся. Народу толпилось немало. С высоких столбов, окружающих площадь, светили внутрь мощные прожекторы, что живо напомнило Скидану его бывшее заведение с колючим забором и часовыми на вышках. На каждом столбе готовно потрескивал решетчатый ящик — громкоговоритель.

— Слушай, — Скидан повернулся к Светлане, — а почему Пятак? У них же нет и понятия о деньгах.

— А почему Магадан, почему "Централ"? — Светлана схватила его за руку и повела сквозь толпу к трибуне. — Васенька, мне надо подготовиться к выступлению.

Скидан усмехнулся, хотел съязвить, но передумал. Издали уже махали им Такэси, Ганс и Иван. Они стояли у трибуны, которая пока что была занята дискографами.

Не скрываясь, староверы пожали друг другу руки. Сверху один из дискографов следил за этим в видоискатель.

— Все, ребята! — Скидан кивнул на трибуну. — Отсняли нас, теперь посадят.

— Что ты, — начал было Иван, но Такэси остановил: — Он знает, он шутит.

— А-а-а, — сказал Иван.

Скидан оглянулся на лозунги. Белым по красному и по синему, синим и черным по белому: "Прошлое — окно в завтра!", "Хочу назад!", "Кто твои предки, хозяин?", "Не хочу быть забытым!" и просто "Оглянись!" Вдали качался, закрытый другими, край самого большого лозунга.

— "гательство!" — прочел Скидан. — Ваня, что там написано?

— "История — не ругательство!" — Иван засмеялся и посмотрел с выражением на Светлану.

— Твоя идея? — догадался Скидан.

Она кивнула.

— Между прочим, Васенька, посмотри, как нравится киношникам. Все туда целятся.

Но дискографы уже сходили с трибуны. А им навстречу поднимался — Скидан даже не поверил — доктор Краснова, Виктор Первый!

— О, какой мужчина! — Светлана подергала Скидана за рукав. — Вас-ся, какой мужчина!

Скидан тут же возненавидел симпатичного доктора. Светлана заглянула ему в глаза и немедленно добавила:

— Почти такой же, как ты. Только похлипче.

— Хозяева! — Виктор начал говорить, еще не дойдя до микрофонов. — Обратите внимание на парадокс: мы заводим на больного "историю болезни, и это никто не считает неприличным…

Смех площади покрыл его слова.

— Едва же доходит до общества, — продолжал Виктор, — понятие "история" приобретает какую-то неприличную окраску, и уже по одному этому поводу наше общество заслужило того, чтобы и на него завести "историю болезни"!

Общий свист был ему ответом. Свистела Светлана, свистели Такэси и Ганс с Иваном.

— Аплодисменты "руки в брюки", — сказал Скидан на ухо Светлане.

— Ах, Вася, вот чего мне здесь по-настоящему не хватает, так это обыкновенных человеческих аплодисментов! Как вспомню: "освистать"… Не привыкается.

— А всего остального — хватает?

Она кивнула и яростно засвистела.

— Ты похлопай, — в Скидане возникло желание побрюзжать.

— Не поймут, — она отдышалась, — подумают, что я против.

— Боишься?

— Глупенький.

А у Скидана в голове завертелись какие-то забытые стихи. Он мог смотреть на это буйство страстей только со стороны. Не те заботы.

Виктор убедительно доказал, что нынешнее общество Лабирии тяжело больно социальным беспамятством, и эту болезнь необходимо победить сейчас, пока она еще излечима. Необходимо по крохам собирать все, что может быть полезно потомкам, и так далее.

Светлана побежала на трибуну еще до окончания речи, чтобы разминуться с этим типом на узких ступеньках, стерва. Говорила она, правда, тоже толково и убедительно доказала, что воспитание детей без исторической основы приводит и большим пробелам в их первичном образовании, которое является основой общего развития, в свою очередь влияющего и так далее.

На смену ей вышел оппонент. Это был тоже симпатичный молодой человек, он тоже не представился и как раз с этого и начал:

— Друзья мои! Староверство наступает, и я прошу вас: одумайтесь, пока не поздно. Если наше общество и больно, то имя болезни — староверство. Ведь никто же не пытается посягать на сохранность законов природы. Никто не станет заново изобретать колесо или открывать электричество, хотя и ничего дурного в этом нет. Общество уже склоняется даже к тому, чтобы осторожно ввести элементы так называемой истории в работу с детьми. Я подчеркиваю — "в работу", ибо понятие "воспитания" несет в себе элемент насильственности, что противоречит Закону о праве выбора и, частично, Закону о детском труде. Но это лишь предисловие. Начать я хочу с интересного наблюдения. Никто из выступавших передо мной, как и я, не назвал своего имени. И никому это не показалось странным, правда?

Неопределенный гомон был ответом.

— А почему? — продолжал оратор. — Ведь не потому, что кто-то чего-то боится!?

На Пятаке дружно засмеялись.

— Тогда ответ один, хозяева! Никого не заботит известность! И это нормально. Наши изобретения безымянны, наша музыка не имеет авторов, и это тоже нормально. А теперь, если позволите, я проанализирую одно староверское словечко, чтобы мы поняли, куда нас зовут. СЛАВА! Кто знает, что такое "слава"? А? Вижу, почти никто. Объясняю. Слава — это преувеличенная известность кого-то или чего-то, подогреваемая им самим и его славителями в обществе. Что? Трудно понимается? Приведу пример. Представьте, что лекарь Виктор Первый, который выступал сегодня первым (Оживление на площади), вылечил множество людей, и они решили его отблагодарить. Стекольщики изогнули трубки, газовики наполнили их нейтральным газом, электрики подали энергию, и над пирамидой лекарей огромными красными буквами засветился такой текст: "Слава Виктору Первому!" С восклицательным знаком. (Голоса: "Зачем? Что за ерунда?") А теперь представьте, что я влюбился в выступавшую только что прекрасную Светлану Корко. (Смех, свист). Но чтобы поухаживать за ней тонко, я всюду начну писать и выкрикивать: "Да здравствуют футурографы!" (Голоса: "А что это значит?") Это то же самое, что и "Слава футурографам!" Что подумают обо мне люди? (Голоса: "В лечебню попадешь! На Остров Скорби!") Вот видите! А ведь это лишь малая толика староверских штучек…

Сердитые голоса стали требовать, чтобы оратор извинился за неуместную мистификацию или предъявил доказательства, что такое когда-либо было возможно. Оратор сказал, что доказательства у него есть, но он не имеет права их разглашать. Это вызвало взрыв возмущения, громко поминали Закон и личном достоинстве…

— Идемте отсюда, — сказал Такэси. — Мы сегодня проиграли.

Митинг продолжал бушевать, но изменить общее настроение надежды уже не было. Они выбрались с Пятака.

— Пошли в "Централ", — предложил Ганс.

— Все совпало, — Светлана вздрогнула. — Мы туда и собирались.

Скидан шел за ними машинально. Хорошо забытые, но весьма знаменитые, весьма важные стихи не давали ему чувствовать себя так же легко, как эти проигравшие староверы. Они поднялись на относительно пустой этаж, выбрали стол поближе к буферу, заказали ужин на пятерых и переключили терминал на программу № 7 — "Общественная жизнь".

Обычно главное место на этом канале занимала реклама по всем направлениям: новые товары, новые блюда, новые адреса общественных служб; можно было дать объявление о чьей-то смерти и позвать желающих на кремацию… Ну и — полезные зрелища. Сию минуту, разумеется, шла прямая трансляция с Пятака. Митинг там не иссякал, появились новые лозунги, написанные вкривь — вероятно, там же, на месте: "История — ругательство!", "Слава староверству, хе-хе!", "Не остановите!", "Пожалеете, да поздно бу…" и так далее. На трибуне опять появились дискографы, снимали в упор выступающих, а тех было уже двое, они кричали друг на друга в микрофоны и подкрепляли свой крик недвусмысленными жестами: старовер патетически простирал свободную руку вперёд, а его визави небрежно тыкал большим пальцем за спину. Видно было, как парень из "Скорой помощи", весь в белом, с красными повязками на обеих руках, подошёл к тем, что подняли лозунг "Пнём!", и они послушно смотали свою тряпицу.

— Ишь! — сказала в их адрес Светлана.

"Нарушили закон об этике, — угрюмо подумал Скидан. — И тут же испугались. Рабы! Живут в "свободной" стране, а где же свобода слова?"

Он сказал об этом вслух. Не согласились.

— От угрозы до исполнения — невелика дистанция, — сказал Иван.

— Свобода без культуры, — Ганс щелкнул пальцами в воздухе и пояснил — п-ш-ш-ш…

— Много вы так добьетесь, — буркнул Скидан.

И вдруг его Светка заявила резко:

— Пойди, Вася, туда, откуда мы пришли, и там добейся.

Скидан вскочил. И эта стала… разумной!.. И Скидан вспомнил, наконец, те настойчивые стихи из детства, что донимали его еще на Пятаке. Они были, кажется, из разных стихотворений, но об одном. "Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах… Только гордый буревестник реет смело и свободно…" И еще: "Безумство храбрых — вот мудрость жизни!.. Безумству храбрых поем мы славу!.." Безумство храбрых невозможно, не нужно без славы, но славу здесь отрицают и те, и эти… Он думал, что хоть эти трое здесь — борцы. Увы, та же протоплазма, по Энгельсу. Но ведь они и Энгельса не знают, и теорий не признают. Так, сами по себе. Больше всего боятся сойти с ума от безделья в одиночке. Вас бы на прииск "Ударный", под охрану автоматчиков с овчарками… Сознание раздваивалось и разрывалось, как в 36-м году, когда просился, рвался в Испанию, убить хоть одного фашиста, а ему сказали: "Лейтенант, тебе что, дома подвигов мало?" И он сражался дома со всей этой антисоветской сволочью: с троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами — со всеми этими внутренними социал-фашистами, заговорщиками, поголовно, массово связанными с иностранными разведками. Но стрельбы и подвигов не было. Были испуганные обыватели в штатской или военной форме одежды. Они все поголовно врали о преданности советской власти. Они врали так убедительно, так человечно, что он им верил, и его сознание раздваивалось, а жить сразу в двух верах человеку не дано, и его нервы слабели, и он докатился до лагеря, где все просто: вот — мы, а вот — враги, и можно не вступать в губительные для сознания контакты, а просто исполнять ДОЛГ ВЕРЫ… Что же с ним теперь? Вера здесь у них или полное безверие? Или безверие — это тоже разновидность веры и тоже требует усилий?.. За что ему ненавидеть их, самых близких? Или себя, единственного?

— Овощное рагу перчить будем? — это включился терминал буфета.

— Да иди ты к е… — Скидан бросился из кафе. — Гады сытые, — бормотал он на ходу, — вас бы к нам, в "Ближний"… Вас бы — к моему патефончику…

Он вбежал в парк и сел на первую скамейку. В голове стучало: "Безумство храбрых — вот мудрость жизни". Из парка, со стороны Пятака неслось многоголосо: "Хороши мы будем, если позволим себе и дальше не помнить родства… Ах, вот как? Тогда вечуем: кто за разнузданность предков? Прекрасный пример…" А сквозь все это плыла из нейтрального "Централа" задумчивая музыка — чье-то безымянное сочинение, не выстраданное над нотным станом, а просто пришедшее во сне какому-нибудь металлисту и на время ставшее популярным. Музыка без автора, с одним только абстрактным для местного жителя названием — "Последний караван".

Скидана трясло. Он не мог думать ни о чем определенном. Толпились какие-то образы, подобные призракам в гроте у Такэси. Дрожали, проявлялись, уходили в пространство… И успокаивали.

Да не во сне ли он живет? Уже не в первый раз пришла эта мысль. Он уснул в кладовке у Кешки Коеркова и скоро проснется, сидя у стены, руки на автомате. И надо будет идти к себе в лагерь, будь он проклят… И бегать иногда к Светке… И мечтать о том, чтобы пришить Кешку и уйти со Светкой на край света… Но край света близко, найдут и — под трибунал… Нет, нет, проверено много раз. Если это и сон, то все тут снятся сами себе, и в этом реальность их существования. "Чем ты помог Слиянию?" Единственная наглядная агитация. Но зато наглядная… Они наперебой стараются слиться с природой, только и слышишь: это природосообразно и, значит, хорошо, полезно, а вот это — супротив природы и потому вредно. А покорение природы? А "мы не можем ждать милостей от природы…"? Рабы! Рабы природы, рабы своих этических предрассудков!..

Чёртова жизнь, подумал Скидан. Пока был простым начальником лагеря, ни сном, ни духом не ведал, что есть даже такое понятие — этические предрассудки. До чего просто и хорошо жилось!.. А между тем только что, капитан, ты назвал свой лагерь проклятым… Нет, голубь, жизнь всегда была сложна. Это ты был прост. И простота твоя…

Светкина фигура возникла на дорожке, уверенно пошла в сторону его скамейки. То ли подглядывала, то ли чуяла, где он… Села рядом. Все молча.

— Ну и что? — спросил Скидан.

— Ты отошел? — Светлана спрашивала не тем бабьим тоном, каким из груди откуда-то стонала всегда: "Вас-ся". Она как бы договаривала то, что он прервал своим уходом: "Иди туда, откуда пришел…" Еще таких командиров тут не хватало. Скидан внутренне ощетинился и не ответил.

— Вася, я спрашиваю: ты успокоился? С тобой можно разговаривать?

— Смотря о чем.

— О деле.

Таким тоном она говорила, помнится, с Кешкой. Докатился, капитан…

— О каком? — Скидан сделал все, чтобы она не услышала нервов.

"А вот о каком", — ожидал он услышать. Но она холодно сказала:

— Нет, ты еще не успокоился. Пойдем-ка домой.

Последние слова прозвучали мягко, будто она что-то в себе переключила. Подсела вплотную, прижалась, горячая:

— Вас-ся… Хватит на сегодня… Веди меня домой.

Он хотел встать, но она тяжело и сильно взялась двумя руками за локоть.

— Погоди. Сначала совсем перестань злиться… Вас-ся, нас ведь только двое здесь… Никто не знает того, что мы знаем, правда?… Нам с тобой надо быть… одной душой, правда… Везде вместе, везде заодно…

— Так что ж ты…

— Я сгоряча… Не сердись…

— Ладно, — он снова попытался встать, — пошли.

Теперь она встала вместе с ним, не выпуская локтя. И повела, то есть, он повел ее домой.

Он всю дорогу ругал этот митинг, этих болтунов и это государство, а она — молчала. И чай грела молча. И когда ужинали, молчала. Только поглядывала с непонятным выражением. Виновато? Обиженно? Печально? С жалостью? Если с жалостью, то к кому?

Когда поели, взгляд ее стал обычным, и она сказала:

— Вас-ся… Побеседуй со мной… Нет, отнеси меня…

Он спросил потом:

— Что там за дело было?

— А, это насчет ваших призраков. Такэси водил к себе в грот того парня, после которого мы ушли с митинга.

— Ерунду болтал, — перебил Скидан. — Где они увидели поражение?

— Ты не все знаешь. Тот парень был старовером. Он был таким надежным, что Такэси оставил его в гроте одного…

— Ну?

— Он там увидел что-то такое, что ушел от староверов. И стал их противником.

— Чего же он молчит?

— Ну, Вася, ему нельзя. Он же обещал молчать.

— Кому?

— Ты как маленький. Он обещал Кампаю. Партийная тайна…

— Так староверы — это партия?

— Нет. Они и слова такого не знают. Да называй хоть и партией. Он им обещал молчать. И будет молчать. Просто дал им понять, что и они знают не все.

— Почему же он им не рассказал, что видел?

— Да кто ж его знает? Кампай говорит: вышел из грота сам не свой и молча ушел. Разговоров избегает.

— Давно?

— За день до того, как они нас нашли в тоннеле. Но это неважно. Кампай говорит, что хотел просить тебя…

— Встретиться с этим?…

— Да. Он работает в "Скорой помощи". Макс Нарук.

— Хорошо, попробую. Но не завтра.

— Конечно. Когда сможешь. И еще. Вася…

Скидан следил за ее тоном. Она была все же другая. Где-то внутри что-то притаилось. Он злился на нее за это. И не понимал, что ЭТО такое.

— Ну?

— Вась, Такэси просит тебя не сердиться и ждет тебя завтра прямо в мастерской. Если не придешь, сообщи ему.

— Приду.

— Ва-ась…

— Ну?

— А мне с тобой можно?

— А ты не была?

— Нет. Я хотела с тобой.

— Ну пошли.

— Только послезавтра, ладно? У меня завтра важное занятие с детками.

— А Такэси?

— Он сейчас каждое утро будет там. Он хочет понять Макса… Ва-ась!

— Ну?

— Я ему сказала, что твоя командировка откладывается. И надолго.

— А он?

— Ничего. Говорит: все, что угодно.

— Конечно, я для него экспонат.

— Мы оба тогда.

— Ну нет. Ты у них прижилась. А я — ни там, ни тут.

— Вась, не прибедняйся.

— Я чувствую, ты еще о чем-то молчишь.

— Да, — Скидан почувствовал, что она подвела к самому главному. — После твоего ухода разговор был…

— Ну?

— Вась… У меня тогда сорвалось, а ребята приняли… слишком близко…

— Ты о чем?

— Только не обижайся, это слишком серьезно… Я сказала… Я предложила тебе… вернуться… Помнишь?

— Да помню! Ну и что?

— Они сказали всерьез, что пойдут с тобой.

— А с чего они взяли, что я ТУДА вернусь?

— Вась… Я им сказала точно так же, этими же словами. А они ответили, что справятся и без тебя: они уже все и так знают. Знают, где там что и что надо делать.

Скидан выругался сквозь зубы.

— А что Такэси?

— Он промолчал. Он нехорошо промолчал. За них.

Вот это был подарочек! Идиотка! Не язык, а помело! Раздразнила пацанов… Что они ТАМ смогут? Заурядная бандгруппа. Две роты автоматчиков на проческу района и — самое верное — клич среди местных жителей. Даже не успеют увидеть, откуда стреляли…

— Ах, ты, Светка, — он в горе сгреб ее и прижал к себе. — Что ж ты натворила…

— Ва-а-ася…

— Все, молчи. Спать будем. Завтра…

Немного погодя он глухо позвал:

— Светк…

— Я не сплю, — ясный голос.

— А ты… вернулась бы ТУДА?

— Нет, Вася, — она не медлила ни секунды, — ни за что.