Глава тридцать восьмая

Томми Фальк везет нас в дом Грэттонов, который находится где-то недалеко от Хастуэя, хотя насколько недалеко, я не могу понять, потому что все вокруг выглядит одинаковым в непрекращающемся дожде и узких лучах желтого света фар. Нас встречает Бич, он горбится, сопротивляясь ветру, и показывает мне, где можно оставить Дав. Он водит лучом фонаря, освещая маленькую конюшню на четыре стойла, с низким потолком и без электрической лампочки. Одно из стойл занято мокрыми козами, другое — курами, а из одного, с ничем не загороженным водом, выглядывает серый мерин. Дав, входя в конюшню, прижимает уши, как бы не слишком вежливо приветствуя мерина, но я все равно завожу ее в соседнее стойло. Мне хочется побыть с ней подольше, но поскольку неподалеку стоит Бич со своим фонарем, я не могу себе этого позволить, это было бы просто нахальством. Поэтому я похлопываю Дав по шее и благодарю Бича. Он что-то хмыкает и лучом света показывает на дорожку к дому.

В доме Гэйб болтает о чем-то с Пег Грэттон, а Томми Фальк заглядывает под крышку кастрюли, стоящей на плите. Но я не вижу Финна.

Эта кухня напоминает мне лавку мясника, если бы такую лавку кто-нибудь устроил прямо в доме. Несмотря на темноту снаружи, в кухне очень светло, в ней яркие белые стены, на которых развешаны ножи и кастрюли с длинными ручками. И это впечатление сияющей белизны ничуть не нарушается тем, что пол покрыт грязными следами. На полудюжине полок стоят разные безделушки, но они ничуть не похожи на те, что имеются в нашей кухне: я вижу примитивные деревянные фигурки, которые могут изображать хоть лошадь, хоть оленя; пучок травы, обвязанный красной лентой; обломок известняка с надписью «ПЕГ». И никаких расписных стеклянных статуэток или очаровательных пейзажей с овцами и веселыми селянками, которые так любила мама. В кухне тесновато, но при этом никакого беспорядка. И вдобавок то, что готовится на плите, пахнет так пряно и вкусно!

— Они устроятся в твоей комнате, — говорит Пег Бичу, как только тот входит.

Теперь, в ярком свете, я вижу, как Бич вытянулся и стал похож на отца. Он выглядит так, словно сделан из дерева, а поскольку дерево — материал негибкий, Бичу требуется некоторое время, чтобы изменить выражение лица. И когда ему это удается, становится ясно, что он недоволен.

— Еще чего, — отвечает он.

— Да? В таком случае где нам их разместить, как ты думаешь? — спрашивает Пег Грэттон.

Мне странно видеть ее в таком окружении, а не в лавке мясника, — это не та женщина, которая способна вырезать любое сердце, и не та, что приезжала к нам, чтобы уговорить меня отказаться от участия в бегах, и не та странная особа в необычном головном уборе, которая надрезала мой палец. Здесь она как будто стала меньше, аккуратнее, хотя ее рыжеватые кудри растрепаны, как всегда. Я слегка озадачена тем, как легко и беспечно Пег, Бич и Гэйб снова и снова спорят о том, где именно мы будем спать, — но потом понимаю, что Гэйб, должно быть, проводит здесь какое-то время… может быть, очень много времени. И тогда уже до меня доходит, почему Гэйб привез нас именно сюда: в этом доме он чувствует себя в безопасности. Меня охватывает странная грусть, как будто Гэйб заменил нас с Финном другой семьей.

— Где Финн? — спрашиваю я.

— Моет руки, конечно, — отвечает Гэйб. — Лет через десять закончит.

И это тоже кажется мне странным — то, что Гэйб так спокойно и свободно говорит о слабостях Финна, мне ведь всегда казалось, что это очень личное, то, о чем знают только Конноли. Гэйб произносит это без насмешки в голосе, но мне все равно чудится, будто он насмехается над младшим братом.

— А где здесь туалет?

Томми, а не Пег и не Бич показывает мне на лестницу в другой стороне кухни. Как будто это общий дом, а не дом Грэттонов. Хмурясь, я ухожу из кухни. Поднявшись по лестнице, я попадаю в крошечный темный коридорчик с тремя дверями, но только из-под одной сочится свет. Я стучу. Никакого ответа до тех пор, пока я не окликаю Финна по имени, — тогда после небольшой паузы дверь наконец открывается. За ней — маленькое помещение, в котором хватает места только для ванны и унитаза, и еще раковины, и все это расположено так близко друг к другу, словно здесь устроилась компания близких друзей, которые ничего не имеют против того, чтобы толкаться плечами. Финн сидит на унитазе, опустив крышку. На кафельной плитке пола — следы больших, мужских ног.

Я закрываю за собой дверь и, проверив, сухо ли в ванне, забираюсь в нее и сажусь на дно.

— Он все время сюда приходит, — говорит мне Финн.

— Знаю, — отвечаю я. — Уже догадалась.

Это здесь он пропадает.

Ощущение предательства тяжело повисает в воздухе между нами. Мне хочется сказать что-нибудь такое, способное утешить Финна, он ведь обожествляет Гэйба, готов все сделать ради старшего брата, — но я не в силах ничего придумать.

— Как ты думаешь, Паффин умерла? — задает Финн следующий вопрос.

— Нет, она убежала, — говорю я.

Финн внимательно рассматривает свои руки. Суставы на них немного шершавые от бесконечного мытья.

— Ну да, и я тоже так думаю.

Я отвожу взгляд и смотрю на сверкающие краны ванны, сияющие так, что напоминают решетку автомобиля отца Мунихэма.

— Ну, это ведь на один день? — предполагаю я.

Финн серьезно кивает.

— На один день. Хуже всего будет завтра, рано утром. Мне так кажется.

— Конечно, само собой. А откуда ты знаешь?

В глазах Финна мелькает нетерпение.

— Да от верблюда! Если бы люди как следует пользовались своими глазами, они бы и сами все знали.

Дверь вдруг распахивается без стука, в проеме появляется Гэйб. У него явно настроение куда лучше, чем все последнее время.

— Вы тут что, вечеринку устроили?

— Да, — соглашаюсь я. — Она началась в ванне, а теперь продолжится в унитазе. Если хочешь присоединиться, тебе остается только раковина.

— Ну а там все гадают, куда вы подевались. Рагу из барашка почти готово, можно садиться за стол, но только если вы освободите ванную комнату.

Мы с Финном переглядываемся. Я гадаю, думаем ли мы об одном и том же. Мне кажется, что Гэйб делает вид, будто ничего плохого не происходит, будто он не бросал нас и вот-вот все станет таким же, как прежде. Мне раньше казалось, что достаточно было бы услышать от Гэйба доброе слово, но теперь я знаю: он должен завоевать мою благосклонность. Если я не получу нижайших извинений, то мне и вовсе ничего от него не нужно.

Когда мы спускаемся по лестнице, Гэйб говорит:

— Боюсь, Финн, тебе придется спать на кушетке, потому что ты самый короткий.

— Смотря по чьим меркам! — огрызаюсь я.

Гэйб пожимает плечами.

— Ну, строго говоря, ниже всех ростом, конечно, ты, но Пег думает, что ты должна спать в комнате с дверью. А мы — в комнате Бича.

— А Бич где?

— Они с Томми устроятся на матрасах в гостиной. Пег говорит, это в самый раз.

Мы возвращаемся в кухню, где громко спорят парни. Бич и Томми что-то держат, стараясь не отдать это друг другу, потом откуда-то появляется шотландская овчарка и тоже претендует на этот предмет. У Пег в одной руке ложка, другой она держит за шкирку кошку. И отчаянно ругает спорщиков.

— Выкинь ее на улицу, — велит Пег Гэйбу, он забирает у нее кошку и выставляет за дверь.

Пег хмуро смотрит ей вслед.

— А где Том? — спрашивает Гэйб.

Я не сразу соображаю, что он имеет в виду Томаса Грэттона. Я никогда не думала о том, что дома Томаса Грэттона могут называть Томом.

— Он пошел проверить, все ли Макки делает как надо. Бич, убирайся отсюда! И все вы тоже. Отправляйтесь в гостиную, пока я тут не закончу. Вон отсюда!

Бич и Томми повинуются и уходят, унося с собой шум, и Финн тащится следом за ними, его заинтересовало присутствие собаки.

Я поворачиваюсь, чтобы выйти из кухни, но в дверях задерживаюсь и оглядываюсь через плечо. Пег Грэттон уже отвернулась к большой черной плите и помешивает в кастрюле, а Гэйб стоит рядом с ней, очень близко, и что-то говорит ей на ухо. Я улавливаю только два слова: «Достаточно силы», и тут…

— Пак, лови! — кричит Томми.

Я поворачиваю голову к гостиной — как раз вовремя, чтобы поймать набитый бобами носок, летящий прямо мне в лицо.

Бич гогочет, но у Томми вид огорченный и виноватый. Собака уже тычется мне в ноги с самым добродушным видом, ей очень хочется заполучить носок, и только теперь я догадываюсь, что именно этим предметом забавлялись Бич и Томми в кухне.

— Ты пожалеешь, — строго говорю я Томми, все так же стоящему с побитым видом по другую сторону потрепанной зеленой кушетки, которой предстоит служить ложем для Финна.

А потом швыряю носок в него.

Довольный тем, что его так легко простили, Томми ухмыляется и мгновенно бросает носок в Бича, но тот не успевает его поймать, и носок достается собаке. Томми не желает выглядеть дураком и бросается к собаке, а та с радостным видом удирает от него, и даже Финн смеется при виде этого. Я пытаюсь понять, что заставляет Томми стремиться к бегству с острова; он совсем не такой задумчивый, как Гэйб, и не угрюмый, как Бич. Я никогда не видела его недовольным хоть чем-нибудь, он словно самая безупречная часть нашей островной жизни.

Томми наконец добывает носок, тот опять перелетает из рук в руки, и даже собаке достается еще разок, пока наконец Финн не спрашивает:

— А где Гэйб?

И только тогда мы замечаем, что он так и не вышел из кухни.

Я делаю шаг в сторону двери, но Томми хватает меня за руку.

— Я сам.

Томми просовывает голову в кухню, и мне не слышно, что он говорит. Потом снова оборачивается к нам, улыбаясь.

— Хорошие новости. Ужин готов.

Рядом с ним в дверях появляется Гэйб, и они обмениваются взглядом, который бесит меня, потому что это еще один тайный язык мужчин.

Наконец и Пег выходит и обращается ко всем нам:

— Если хотите есть, придется самим о себе позаботиться и все разложить по тарелкам.

Пока едим, мы не слишком много разговариваем — может быть, все остальные, как и я, вспоминают события этого вечера. Но тишина никого не угнетает. Шторм еще не разыгрался настолько, чтобы постоянно напоминать о себе, и можно без труда вообразить, что мы просто пришли сюда в гости. Пег Грэттон обращается ко мне только один раз — чтобы сказать, что я могу пойти и дать Дав еще сена, если ей это нужно, пока не наступила ночь и пока шторм не усилился.

Насчет шторма она права. К тому времени, когда мы отправляемся спать, порывы ветра становятся чаще и яростнее, от них вздрагивают оконные стекла. Мне постелили чистые простыни, но в комнате все равно царит запах Бича, а от него пахнет соленым окороком. Пока еще не погашен свет, я успеваю заметить, что в этой комнате нет никаких личных вещей, ничего, однозначно указывающего на ее хозяина. Здесь только кровать и классического вида письменный стол, на котором стоит пустая ваза и лежат несколько монет; еще имеется узкий комод с основательно потертыми углами. Я гадаю, не было ли здесь прежде гораздо больше признаков Бича — он ведь мог уже собрать все, готовясь отправиться на материк.

Об этом я думаю, пытаясь заснуть. Я лежу на одном краю кровати, а Гэйб — на другом, но кровать не рассчитана на двоих, две ее стороны все равно что одна, и локоть Гэйба то и дело упирается в мои ребра, а его плечо задевает мое. Здесь гораздо теплее, чем в нашем доме, а от того, что Гэйб рядом, температура еще больше повышается, и я просто не представляю, как тут спать. Впрочем, Гэйб дышит так, что вряд ли и его можно принять за спящего. Довольно долго мы лежим вот так в темноте, прислушиваясь к стуку дождевых капель по крыше, и я думаю о сломанной изгороди у нашего дома, о том, как кричала Паффин, о длинной, длинной черной морде, заглядывающей в сарай с односкатной крышей…

Из-за усталости я не думаю о каких-то там правилах вежливости, о том, чтобы проявлять тактичность, и просто спрашиваю Гэйба:

— Почему ты за нами вернулся?

Хотя я говорю шепотом, мой голос кажется очень громким в маленькой спаленке.

Ответ Гэйба с другой стороны кровати звучит так, как будто брату хочется сжечь меня живьем:

— А ты сама как думаешь, Пак?

— Да тебе-то какое дело?

Теперь Гэйб негодует:

— Это что за вопрос такой?

— А почему ты всегда на мои вопросы отвечаешь вопросами?

Гэйб пытается увеличить расстояние между нами, но двигаться ему некуда. Кровать стонет и трещит, как корабль в бурном море, только море — это голый пол комнаты Бича, пропахшей окороком.

— Я не понимаю, что ты хочешь от меня услышать.

Мне не хочется, чтобы меня обвинили в истеричности, поэтому я говорю осторожно и медленно, взвешивая слова:

— Я хотела бы понять, почему ты заботишься о нас сейчас, хотя в следующем году тебя здесь не будет и нас обоих могут сожрать в октябре, а ты на материке и не узнаешь об этом.

Я слышу, как Гэйб тяжело вздыхает в темноте.

— Как будто мне хочется оставить вас здесь…

Я ненавижу себя за ту слабую надежду, которая тут же вспыхивает во мне при этих словах. Но это ведь действительно так: я сразу воображаю, как Гэйб, широко раскинув руки, сообщает, что передумал, и обнимает всех сразу — меня, Финна и Дав.

— Так оставайся, — говорю я.

— Не могу.

— Почему не можешь?

— Просто не могу.

Мы уже говорим больше чем на протяжении целой недели, и я прикидываю, не следует ли на этом и закончить. Я представляю, как Гэйб вскакивает, отшвыривает одеяло и уносится из комнаты, чтобы избежать дальнейших вопросов. Вот только если ему захотелось бы удрать, так пришлось бы перепрыгивать через Томми Фалька и Бича Грэттона, лежащих на полу гостиной на матрасах, да еще и умудриться не налететь на кушетку с Финном, и только тогда он смог бы устроиться в одиночестве в темной кухне… Ну, не думаю, что он на все это решится.

Поэтому я говорю:

— Это никак не назовешь настоящей причиной.

Гэйб довольно долго не отвечает, и я слышу, как он вдыхает и выдыхает, вдыхает и выдыхает. А потом говорит странным, слишком высоким голосом:

— Я просто не могу больше это выносить.

Меня трогает его откровенность, и мне хотелось бы показать ему это. Я пытаюсь изобрести какой-нибудь умный вопрос, который заставит Гэйба говорить еще. Как будто правда — это некая птичка и я ужасно боюсь ее спугнуть. В конце концов я просто бормочу:

— Чего ты не можешь выносить?

— Да этот остров, — говорит Гэйб. Продолжая, он делает длинные паузы между словами. — Этот дом, где остаетесь вы с Финном. Людскую болтовню. Рыбу… чертову рыбу, от меня будет ею вонять всю оставшуюся жизнь! Водяных лошадей. Вообще все. Я не могу больше всем этим заниматься.

В голосе Гэйба звучит отчаяние, но раньше, когда мы все сидели в кухне, когда ужинали в гостиной, он ведь не выглядел отчаявшимся. Я не знаю, что ему сказать. Все, перечисленное им, — это как раз то, что я люблю на этом острове, кроме разве запаха рыбы, который, пожалуй, может погубить все остальное. Но я сомневаюсь, достаточный ли это повод для того, чтобы все бросить и начать сначала.

Гэйб как будто признается, что умирает от болезни, о которой я никогда не слышала и симптомов которой совершенно не вижу. Ужасная неправильность всего этого, то, что я никак не могу уложить все в голове, снова и снова озадачивает меня… как будто я впервые обо всем узнала и ничего, совсем ничего не понимаю.

Понятно мне лишь то, что моего брата увлекает с Тисби нечто неведомое и непостижимое, но при этом обладающее невероятной мощью. И как бы мы с Финном ни тянули его обратно, сила неведомого больше.

— Пак? — вопросительно произносит Гэйб, и я вздрагиваю, потому что его голос сейчас похож на голос Финна.

— Да?

— Я бы поспал.

Но он не спит. Он поворачивается на бок, его дыхание становится тихим и осторожным. Я не знаю, долго ли он лежит вот так, потому что засыпаю раньше, чем он.