Глава тридцать третья

На следующее утро на острове царит пугающая тишина. Хотя после безумия прошедшей ночи, казалось бы, сегодня должны были начаться усиленные тренировки, в конюшне нет суеты, на дорогах никого. Я только рад этому; мне нужно слишком много сделать в следующие двадцать четыре часа. Я поглядываю на небо; солнце скрыто за бугристым одеялом туч, а под этим сплошным покровом бегут маленькие облачка, спеша куда-то по своим делам. Нужно взглянуть на океан, чтобы определить, сколько у меня времени до начала шторма.

В зловещей тишине этого утра я вывожу самых молодых жеребят для небольшой разминки и для того, чтобы они успели пощипать травы, пока погода не испортилась, а потом собираюсь для выхода на берег: беру два ведра и набиваю карманы спасительными магическими артефактами.

Я уже собираюсь отправиться, когда слышу голос:

— Значит, ты не любитель сидеть в церкви?

— Доброе утро, мистер Холли, — отвечаю я.

Одежда его кажется мне традиционным американским воскресным нарядом: это белый джемпер с треугольным вырезом и светлая куртка, свободные брюки цвета хаки. Холли выглядит так, как будто собрался позировать для фотографии в материковом глянцевом журнале.

— Доброе утро, — повторяет Холли.

Он заглядывает в мои ведра — и тут же отшатывается, поморщившись. Ведра до краев наполнены навозом Корра, и даже мне нелегко выносить этот запах.

— Ох, дева Мария и святая кока-кола! Ну и ну! — Видя, что я пытаюсь открыть ворота, не ставя ведра на землю, он распахивает створки передо мной, а потом любезно закрывает, держась позади меня. — Значит, вы не из верующих?

— Я верю в то же самое, что и все остальные, — отвечаю я, кивком указывая на город, на церковь Святого Колумбы. — Просто я не думаю, что это можно найти в каком-нибудь здании.

Земля под ногами мягкая, она слегка пахнет конским навозом; я шагаю по дороге к береговой линии, граничащей с большей частью пастбищ Малверна. Они находятся на противоположной от песчаного пляжа стороне острова; утесы здесь заметно ниже и более разнообразные, а берег неровный и есть множество таких местечек, где могут укрыться разные существа, живущие возле океана.

Холли догоняет меня и забирает одно из ведер. Он что-то ворчит, ощутив вес, но больше ничего не говорит.

— А вы чем занимаетесь? — спрашиваю я.

— Ищу бога, — отвечает Холли, стараясь попасть в ногу со мной. — Если ты полагаешь, что он где-то здесь, мне бы хотелось на него глянуть.

Я не уверен, что он найдет подходящего ему бога, присоединившись к моей работе, но не возражаю. До утесов довольно далеко, и идти в компании приятнее. Когда мы отходим от зданий конюшни, прикрывавших нас, ветер становится более резким, ему здесь ничто не мешает носиться над полями. Единственным признаком цивилизации остаются каменные стены, ограждающие пастбища Малверна. Эти стены намного старше, чем стада Малверна; это одна из давно забытых частей истории Тисби.

К чести Холли надо заметить, что он достаточно долго идет молча и только через несколько минут спрашивает:

— Но если всерьез, чем мы займемся?

— Шторм близится, — отвечаю я. — В открытом море он будет очень сильным и может пригнать лошадей.

— Пригонит… то есть ты хочешь сказать… — Он снова некоторое время молчит и лишь затем осторожно высказывает предположение: — Кабилл-ушти?

Я киваю.

— И куда именно он их пригонит? Ух ты!

Последнее восклицание относится к картине, открывшейся перед нами, потому что мы как раз добрались до высшей точки и нам теперь виден океан и все пространство вокруг нас. Местность здесь гибельная — низкие, покрытые зеленью утесы со множеством расщелин: пастбище — потом вдруг пустое воздушное пространство, потом снова пастбище. Внизу и вдали — вода, покрытая белыми барашками пены, и черные скалы, подобные зубам. Хлопотливое море… Завтра наверняка здесь будет настоящий ад, думаю я. Я даю Холли несколько мгновений, чтобы насладиться зрелищем, и только потом отвечаю на его вопрос.

— Пригонит к берегу, выбросит их на сушу. Если они окажутся в мелководье у самого острова, то, скорее всего, запутаются в камнях и течениях и окажутся на берегу. А кабилл-ушти, впервые очутившиеся на суше, — зрелище не из приятных.

— Потому что они голодны?

Я слегка наклоняю ведро и чуть-чуть встряхиваю, чтобы несколько крошек вонючего содержимого высыпалось на тропу, и иду дальше, продолжая эту же процедуру.

— Да, потому что они голодны. Но они к тому же и сбиты с толку, а от этого еще опаснее.

— Так вот это дерьмо в ведрах…

— Чтобы пометить территорию. Если они выйдут на берег именно здесь, я хочу, чтобы им показалось, будто перед ними вот-вот появится Корр.

— А не породистые кобылы Бенджамина Малверна, — заканчивает мысль Холли.

Мы молча продолжаем работу, помечая те места, где можно с достаточной легкостью выбраться на остров, — сначала самые высокие точки, потом понемногу спускаемся вниз. И наконец остается только каменистый пляж.

— Вам, пожалуй, лучше остаться здесь, — предлагаю я.

Я не могу гарантировать безопасность Холли, очутись он рядом с водой. Море уже опасно бурлит, и нельзя с уверенностью утверждать, что возле самого берега еще нет кабилл-ушти. Малверну не понравится, если я потеряю одного из его покупателей через два дня после того, как точно так же потерял одну из лошадей.

Холли кивает, как будто все понял, но когда я начинаю спускаться по последнему отрезку тропы, он идет за мной. Это своего рода храбрость, и я уважаю Холли за это. Я меняю опустевшее ведро на то, что у него в руках, и он начинает растирать ладонь в том месте, где в нее врезалась ручка ведра.

Здесь, у конца тропы, самая «гладкая» часть берега состоит из камней размером с мой кулак, а остальное — это валуны и острые обломки утесов, упавшие возле самой воды. Океан, раскинувшийся передо мной, жадно тянется к моим ногам. От него воняет дохлятиной.

— Если бы мне нужно было поймать еще одну лошадь, — говорю я, — сейчас самое подходящее время.

Прибой бросает волну в мелкую заводь у наших ног, и Джордж Холли непонятно зачем опускает в воду пальцы. В воде полным-полно ядовитых актиний, которые тянут к нему свои щупальца, и морских ежей, способных распороть ногу, если наступишь на них, и крабов, слишком мелких для того, чтобы использовать их в пищу.

— Вода теплее, чем я думал, — замечает Холли. — А почему в таком случае ты не пытаешься поймать еще одну лошадь? Ты ведь потерял одну на днях?

Но дело в том, что еще одного кабилл-ушти ловить просто незачем. Даже Эдана, если говорить всерьез, не слишком нужна.

— Мне не нужна еще одна лошадь. У меня есть Корр.

Холли тычет камешком в морского ежа.

— Но откуда тебе знать, не попадется ли тебе лошадь более быстрая, чем Корр? Может, она только и ждет, что бы ее поймали?

Я думаю о пегой кобыле и о ее чудовищной скорости.

— Может, и так. Мне незачем это знать. Я такими мыслями не соблазняюсь, — отвечаю я.

Конечно же, дело не только в том, чтобы победить на бегах. Я не знаю, как объяснить это Холли, но Корра я знаю лучше, чем кого бы то ни было, я понимаю его, и он — мой.

— Мне просто не нужна еще одна лошадь. Я…

Я закрываю рот и направляюсь к следующему месту, где в принципе можно выбраться на этот берег, недоступный в большинстве других мест. Достав из кармана горсть соли, я плюю на нее, прежде чем рассыпать у начала другой тропы. Потом бросаю немножко помета Корра. А потом шагаю наверх, не сказав больше ни слова.

Холли идет за мной, и хотя я не оборачиваюсь, но отчетливо слышу его голос.

— Дело в том, что он не твой.

Мне не слишком хочется поддерживать этот разговор. Все-таки я отвечаю.

— Дело не в том, что он не мой. А в том, что он — Бенджамина Малверна.

— Какая-то бессмыслица.

— На нашем острове как раз весь смысл в этом, — вздыхаю я.

Весь Тисби делится на то, что принадлежит Малверну, и на то, что ему не принадлежит.

— То есть звучит примерно так: я принадлежу Малверну. А вы — нет.

— То есть дело в свободе… — задумчиво изрекает Холли.

Я останавливаюсь, оборачиваюсь и внимательно смотрю на него. Холли стоит на тропе чуть ниже меня и выглядит невероятно ухоженным домоседом в своем чистеньком джемпере и просторных брюках. Но на его лице можно прочесть что угодно, кроме домоседской умиротворенности. Я по-прежнему не считаю, что ни от кого не зависящий Джордж Холли, американский конезаводчик, может быть для меня кем-то кроме американского конезаводчика, но впервые это перестает иметь значение. Мне кажется, он все равно меня понимает.

— Так почему ты не выкупишь у него Корра?

Я чуть заметно улыбаюсь.

Холли изучает мое лицо.

— Дело в деньгах? А, он не хочет продавать… А как-то нажать на него ты не можешь? Наверняка ему от тебя нужно больше, чем простая победа на бегах. Ох, извини. Я увлекся. Это не мое дело. Идем. Давай забудем, что я говорил.

Но он уже кое-что сказал, и этих слов уже не забыть. А правда вот в чем: одиннадцать месяцев в году я приношу пользу Малверну и обхожусь ему довольно дорого, но потом на месяц становлюсь просто бесценным. Захочет ли он отдать мне этот месяц, чтобы сохранить за собой остальные одиннадцать? Хочу ли я сам так рискнуть?

Мы уже поднялись наверх; Холли весь белый на фоне зелени, а я — весь черный. Я пинаю ведро, радуясь тому, что его содержимое осталось внизу, а Холли молча наблюдает за тем, как я набираю в ладони чистую землю у начала одной из троп и кое-что шепчу в нее, а потом снова высыпаю.

— Магия, — без вопросительной интонации произносит Холли.

— Держать лошадь в узде — это магия? — спрашиваю я.

— Я знаю только одно: когда я начинаю разговаривать с землей, мои слова вряд ли могут иметь смысл.

Он смотрит, как я проделываю то же самое у двух других тропинок, ведущих вниз с утесов. Он не спрашивает, зачем все это, а я ему не объясняю; и только потом, когда мы уже готовы спуститься обратно, а молчание кажется слишком долгим для Холли, я говорю ему:

— Можете сказать, о чем думаете.

— Нет, не могу, — мгновенно откликается Джордж Холли, явно радуясь приглашению к разговору. — Потому что это уж и вовсе не мое дело. А поскольку я уже успел сунуть нос куда не надо, мне не хочется это повторять.

Я приподнимаю брови.

Холли трет ладони, как будто совал руки не в воду заводи, а во что-то грязное, и кивает.

— Ну ладно. Что происходит между тобой и той девушкой? Кэт Конноли, правильно?

Я резко выдыхаю, подхватываю свои ведра и поворачиваю на тропу, ведущую ко двору конюшни.

— Если ты считаешь, будто молчанием сможешь меня убедить, что ничего такого нет, ты здорово ошибаешься, — говорит мне в спину Холли.

— Я не потому не отвечаю, — объясняю я, когда он меня догоняет. — И не утверждаю, будто ничего такого нет. Я просто сам не знаю, что это такое.

Я как будто вижу перед собой Кэт, стоящую на скале рядом с Пег Грэттон, лицом к лицу с Итоном и остальными распорядителями бегов. Я не припомню, чтобы сам хоть раз держался с такой же храбростью, и от этого мне стыдно. По правде говоря, эта девушка и зачаровывает меня, и отталкивает. В ней как будто отражаюсь я сам, она и зеркало, и дверь в ту часть острова, к которой я не принадлежу. Словно мне в глаза опять заглядывает богиня-кобыла, и я чувствую в себе нечто такое, чего я и сам не понимаю.

— Я бы сказал тебе, что это такое в понимании американца, — говорит Джордж Холли. — Но ты, может быть, и не захочешь этого услышать.

Я бросаю на него испепеляющий взгляд, и он добродушно смеется.

— Да, это стоит того, чтобы уехать на какое-то время из дома, — добавляет он. — Пожалуй, мне следует поставить на нее.

— Лучше сберегите денежки и купите сена, — зло ворчу я. — Зима будет долгой.

— Нет, — возражает Холли. — В Калифорнии — нет.

Он опять смеется, и по тому, как затихает его смех, я понимаю, что он остановился. Я оборачиваюсь.

— Думаю, ты прав, мистер Кендрик, — говорит Джордж Холли, прикрыв глаза.

Он подставляет лицо ветру и слегка наклоняется вперед, чтобы его не опрокинуло сильным порывом. Его штаны уже не выглядят девственно чистыми; спереди они испачканы землей и навозом. Нелепая красная шапка болтается на завязках у него за спиной, но Холли как будто и не замечает этого. Ветер вцепился в его волосы, океан поет для него… Остров сразу тебя захватывает, стоит только ему позволить.

Я спрашиваю:

— В чем это я прав?

— Я действительно ощущаю здесь бога.

Я вытираю ладони о штаны.

— Повторите это через две недели, — говорю я, — когда увидите мертвые тела на песчаном берегу.

Холли не открывает глаз.

— Никто не посмеет утверждать, что Шон Кендрик не оптимист. — И после небольшой паузы он добавляет: — Я чувствую, как ты улыбаешься, и не вздумай отрицать.

Он прав, и я не отрицаю.

— Ты собираешься все-таки поговорить с Бенджамином Малверном насчет той лошади или как? — спрашивает Холли.

Я думаю о Кэт Конноли, стоящей перед Итоном, о бесстрашии, написанном на ее лице, о том, что она как будто приносила себя в жертву на том старом камне для убийства. Я чувствую, как гнедая кобыла дышит мне в лицо, и в ее дыхании — запах грозы.

— Да, — отвечаю я.