Песнь вторая
Тот, кто в жизни натерпелся,
пусть не плачется при мне:
может, я хлебнул вдвойне.
Пусть удачник не гордится,
что сегодня на коне,-
ведь недолго и свалиться.
Ежели ты мыкал горе,
ежели ты слезы лил,
ты и мудрость накопил;
в жизни слезы да мученья
лучше всякого ученья -
в эту школу я ходил.
Мы приходим в мир слепыми,
и надежду мы берем
в дальний путь поводырем;
шаг - и мы в глубокой яме.
Жизнь не нянчится, брат, с нами,
учит нас всему битьем.
Гаучо еще недавно
вольным был в родном краю;
прокормить он мог семью
сам, не кланяясь, не клянча,
скот был у него и ранчо.
Жили что в твоем раю!
До свету - уж я на кухне
жар вздуваю под золой...
Это час любимый мой -
час, когда горластый кочет
близкую зарю пророчит,
тихий час предзаревой.
Завернувшись в пончо, спят
сладким сном жена, ребята.
Я потягиваю мате ,
глядь - и, словно невзначай,
солнце в дымке розоватой
кажет свой багряный край.
Все под солнечным лучом
заиграло, заблестело...
Птаха ранняя запела,
вывел кочет-горлодер
курочек своих во двор...
День настал. Пора за дело.
Тот прилаживает шпоры,
этот выбирает хлыст...
Говор, пенье, смех и свист.
Ржут у коновязей кони,
а быки мычат в загоне,-
утром всякий голосист.
К необъезженным коням
гаучо в корраль вошел;
жеребец и дик и зол,
ржет, храпит,- поди-ка, в щепки
разнести он может крепкий
высоченный частокол.
Гаучо к нему без страха:
раз - и взнуздан жеребец;
миг один - и удалец
на коня взлетает ловко...
Да, не скажешь, что сноровкой
обделил его творец.
Конь то вздыбится, то мчится,
силясь сбросить смельчака,
гаучо ему в бока
острые вонзает шпоры...
Буен жеребец, но скоро
станет он смирней телка.
Ну, игра!.. А если навзничь
грянется на всем скаку -
на погибель седоку -
конь, лукавое отродье,
гаучо (он начеку)
спрыгнет, удержав поводья.
У других работа в пампе,
тяжкий труд, не пустяки:
то поразбрелись быки,-
надобно собрать их в стадо,-
то табун кобылий надо
поделить на косяки.
Вечер настает - и снова
после трудового дня
собирается родня;
все, поужинав, любили
старые послушать были
у семейного огня.
Сытые, наговорившись,
дети, и отец, и мать,
все укладывались спать
в мирной тишине домашней;
день же завтрашний опять
был похож на день вчерашний.
Гаучо не ведал горя,
крепко он сидел в седле,
жил привольно на земле,
почитая труд за благо.
А теперь он, бедолага,
в нищете и в кабале.
Даже самый распоследний
гаучо, бедняк-горюн,
он и то имел табун,
да подобранный по масти.
Мчит тебя лихой скакун,
степь да небо... То-то счастье!
А как съедутся, бывало,
на клеймение скота!
Тут соперников с полста
соревнуются в уменье
спутать лошадь для клейменья, -
ловкость, сила, быстрота!
То-то праздник был народу
на десятки лиг вокруг!
Если ты при этом, друг,
отличался в силе, в сметке,
получал ты чарку водки
прямо из хозяйских рук.
Под повозками всегда
мы от солнца и от пыли
фляги с водкою хранили:
как работа позади,
присосешься ты к бутыли,
словно сирота к груди.
До веселых этих сборищ
каждый был из нас охоч:
этот норовил помочь
больше по обжорной части
(люди-то есть всякой масти),
тот и подсобить не прочь.
Женщинам хлопот по горло:
жарить, да варить, да печь;
тут уж надо приналечь,
наготовить горы снеди,
чтоб запомнили соседи
дни веселых этих встреч.
Подавались прямо в шкуре
запеченные быки ,
карбонада, пирожки,
масаморра... Посередке -
фляга тростниковой водки...
Эх! Минули те деньки!
Гаучо жил беспечально,
вольно на земле своей.
Ну а нынче? Как зверей,
ловят нас. Лишенным крова,
нет нам выхода иного,
как скрываться от властей.
Сунешься семью проведать,
выследит алькальд-стервец,
и тогда уж ты, беглец,
на спасенье не надейся...
Как веревочка ни вейся,
все равно придет конец.
Коль попался ты им в лапы,
то считай - тебе каюк.
Если не прихлопнут вдруг,
изобьют до полусмерти.
И они ж клянут нас, черти,-
мол, отбились мы от рук.
Спину всю исполосуют,
все печенки отобьют;
а водою отольют
после этой обработки -
и забьют тебя в колодки.
Вот каков их правый суд.
Это все еще полгоря,
горе будет впереди.
Милости от них не жди:
с волюшкой велят проститься,
и другого нет пути,
как в отряд и - на границу.
Этот путь и я прошел,
как и многие другие;
вам спою про дни лихие.
Коли побывать в аду
писано вам на роду,
не спасут и все святые.
