Песнь тринадцатая
Второй сын Мартина Фьерро
О себе вам расскажу я
все по правде, напрямик,
врать я людям не привык,
и хотя стыжусь иного,
выкинуть из песни слова
не посмеет мой язык.
Сиротами мы остались
и скитались десять лет;
почитай весь белый свет
исходили как бродяги,
были голодны и наги,
натерпелись многих бед.
Нет отца - семья пропала,
жизнь пошла и вкривь и вкось.
Ведь сиротский пай небось
лишь объедки да ошметки.
Ежели разрезать четки,
то известно - бусы врозь!
Только вдруг (уж я тогда
горя вытерпел немало)
тетка матери прознала
о лихой моей судьбе
и взяла меня к себе.
Перемена мне настала.
Было все теперь в достатке:
и одежда и еда.
Я, отвыкнув от труда,
жил привольно и беспечно.
Но ведь счастье никогда
не бывает долговечно.
Бабка впрямь меня любила,
избавляла от забот:
пусть, мол, парень отдохнет,
настрадался с малолетства.
Говорила, что в наследство
мне оставит дом и скот.
Умерла. Судья приехал.
"У тебя, мол, сирота,
будет, как войдешь в лета,
кроме этой вот хибары,
стадо крупного скота
и овечьих две отары.
После совершеннолетья
все получишь ты сполна,
что оставила она,-
ты небось не будешь нищим.
А покуда мы приищем
для тебя опекуна".
Видно было, что знаток
всех законов он и правил:
опись он стадам составил,
управляющего взял
и, поскольку был я мал,
он меня ни с чем оставил.
Под гору тут покатилось
славное житье-бытье.
Пончо новое мое
вскоре стало, словно сито;
платье бабкой было сшито,-
износилось все в тряпье.
Долго жил я так, а сколько
и сказать вам не могу.
Но судья все ни гугу.
К ласке бабушкой приучен
и к родному очагу,
вновь нуждой я был замучен.
Шла неделя за неделей,
месяцы все шли и шли...
Словно рыба на мели,
сохнул я в тоске-печали.
Наконец за мной прислали:
мол, опекуна нашли.
