Песнь тринадцатая
Мартин Фьерро
Вижу, мы с тобой, приятель,
щепки с одного бревна,
и дорога нам одна:
наш родимый край покинуть,
от своих к индейцам двинуть.
Вместе уж хлебнем до дна.
Пусть господь меня простит:
ежели уж так мне круто,
что искать себе приюта
я у нехристей пошел,
буду я со злыми - зол,
мстить врагам я стану люто.
Бог, создав цветы земные,
одарил их красотой,
их веселой пестротой
расцветил он чисто поле;
человеку ж дал поболе:
наделил его душой.
Землю населив зверями,
дал творец живую плоть
всем - от ягуара вплоть
до ничтожнейших козявок;
человеку же вдобавок
разум подарил господь.
Возлюбил создатель птиц,
дал он им способность к пенью,
в радужное оперенье
пожелал он их облечь;
человеку ж во владенье
дал он дар ценнейший - речь.
Зверю бог дал лютость, чтобы
враг не мог его известь,
но у человека есть
дар надежный, дар давнишний:
человеку дал всевышний
для его защиты - честь.
Коли наделил господь
столькими людей дарами -
может статься, квит он с нами?
Верно, он смекает так:
сколько зол вам - столько благ,
дальше уж справляйтесь сами.
Больше я терпеть не стану.
Наша жизнь - кромешный ад,
так бояться ли нам, брат,
скудной простоты индейской?
Там зато уж полицейский
нас не сцапает отряд!
Слышно, ихние вожди
наших беглых привечают,
братьями их величают.
Отряхнем-ка здешний прах.
Надоел мне вечный страх:
сыщут, окружат, поймают...
Трудный это путь, опасный,
да меня не испугать:
мне путей не выбирать,
подчиняюсь я судьбине.
А заблудимся в пустыне -
двум смертям ведь не бывать.
У индейцев, может статься,
живы будем, здесь - навряд.
Надо ехать на закат,
напрямик, не размышляя;
вольного достигнем края,
там и поразмыслим, брат.
Гаучо хоть пусть ослепнет,
а до цели добредет,
не впрямую, так в обход.
Травы он рукою тронет -
на закат их ветер клонит -
и дорогу вмиг поймет.
Впереди - пустыня, край
вроде богом позабытый,
но небось мы будем сыты:
всякой дичи там найду,-
есть олени, и ньянду,
и матако, и мулиты.
Женщины и то, случалось,
проходили этот путь,
так и мы уж как-нибудь...
Я промыслю нам дичину:
ежели шары я кину,
страусу не улизнуть.
Не погибнем и от жажды:
гаучо терпеть привык.
Я чутьем найду родник,
а не выйдет так напиться,
близко под землей водица
в месте, где растет тростник.
Как пустыню перейдем,
в безопасности мы будем,
горести свои забудем.
Лишь завидим шалаши,
камень свалится с души:
не к зверям пришли, а к людям.
И себе из шкур из конских,
по обычаям степным,
шалаши мы смастерим -
кухня с горницею вместе;
ну, а там и по невесте
для себя мы приглядим.
Труд там дело не мужское,
будем жить как господа.
Разве только иногда
вдруг в набег умчится племя;
нет войны - лежи тогда,
коротай в тенечке время.
Тут несчастье по пятам
будет век за нами гнаться;
у индейцев, может статься,
счастье улыбнется нам.
То же солнце светит там,
что ж за землю-то держаться?
Если и шары и лассо
ты пустить умеешь в ход,
если сутки напролет
без седла скакать ты сдюжишь,
у индейцев ты заслужишь
уваженье и почет.
Новые мы сложим песни
в чужедальной стороне
о любви и о войне,
и добычей, взятой с бою,
разживемся мы с тобою;
здесь же все постыло мне.
.....
Смолк певец. Потом из фляги
добрый он глоток отпил
и швырнул что было сил
оземь верную гитару
так, что с одного удара
вдребезги ее разбил.
И сказал: "Тебя, гитара,
не оставлю никому
и с собою не возьму:
вся исплакалась ты, вторя
заунывным песням горя,
вторя плачу моему".
Тут бы и окончить повесть
мне о гаучо моем,
но подумал я о том,
что читатель ненасытный,
как бабенка, любопытный,
спросит: "Ну, а что потом?"
Крус и Фьерро, заарканив
нескольких чужих коней,
двинулись в простор степей,
к рубежу родной землицы;
а добравшись до границы,
придержали лошадей.
На дымок они взглянули,
что курчавился вдали,-
теплый дым родной земли.
Чем-то встретит их чужбина?
Тихо по щекам Мартина
две слезинки проползли.
И в пустыню тут друзья
поскакали без оглядки.
То ли их в случайной схватке
смерть настигла, то ли нет,
и отыщется ль их след -
время разрешит загадки.
Вот и все. Не обижайтесь,
что печален мой рассказ:
это - правда без прикрас.
Не приврал ни на полушку:
в горе горьком по макушку
каждый гаучо погряз.
Пусть господь ему поможет.
Я кончаю. Приустал.
Не ища себе похвал,
спел про беды и печали,
о которых все мы знали,
да никто не рассказал.
