ГЛАВА XXII

Весной из Доусона начался массовый отъезд. Одни — те, что сделали заявки, другие — те, что их не сделали, скупили всех пригодных собак и отправились к Дайе по последнему льду. Случайно выяснилось, что Дэйв Харни

— обладатель большинства собак.

— Уезжаете? — спросил его Джекоб Уэлз в один прекрасный день, когда полярное солнце впервые начало пригревать землю.

— Полагаю, что нет. Я зарабатываю по три доллара на каждой паре мокасин, которые я захватил, не говоря уже о сапогах. Знаете, Уэлз, вы здорово провели меня на сахаре, хоть я и не могу сказать, чтобы я был окончательно выбит из седла. Не так ли? Джекоб Уэлз улыбнулся.

— Мне помогла хитрость! Послушайте, у вас есть резиновые сапоги?

— Нет, все проданы еще в начале зимы. Дэйв тихо хихикнул:

— И я та самая компания, которая это сделала. — Нет. Я дал особое предписание приказчикам. Их не продавали оптом.

— Так оно и было. По человеку на пару и по паре на человека, а всего-то их было пар двести. Но ваши приказчики клали в кассу мои деньги, только мои, других там не было. «Не хотите ли выпить чего-нибудь?» — спрашивал я. Они не возражали. Пожалуйста! Но за это я получал то, что мне нужно. Называйте это своего рода уступкой. Мне это было по карману. Так вы говорите — уехать? Нет, в этом году я не уеду.

Стачка на Гендерсон-Крике в середине апреля, обещавшая быть сенсационной, привела Сент-Винсента на реку Стюарт. Немного позже Джекоб Уэлз, заинтересовавшись ущельем Галлахера, а также медными залежами у реки Белой, прибыл в тот же район вместе с Фроной, так как эта поездка была скорее увеселительной, чем деловой. Тем временем Корлисс и Бишоп, объехавшие в течение месяца с лишним районы Мао и Макквестчен, свернули на левый приток Гендерсона, где надо было разобрать множество заявок.

В мае установилась настоящая весна, и путешествовать по речному льду стало опасно. Старатели по остаткам талых льдов пробрались к группе островов ниже устья Стюарт, где одни из них устроили себе временное жилище, а другие воспользовались гостеприимством владельцев хижин. Корлисс и Бишоп поселились на Острове Распутья (получившем свое название из-за того, что партии старателей с материка обыкновенно делились здесь на группы, расходившиеся в разные стороны, где Томми Макферсон уже раньше устроился довольно уютно. Двумя днями позже Джекоб Уэлз и Фрона подъехали сюда после опасного путешествия по реке Белой и расположились на возвышенности в верхнем конце острова. Несколько измученных чечако, первых ласточек золотой лихорадки по этой весне, разбили лагерь на берегу реки. Здесь же были какие-то молчаливые люди, которым преградил путь тающий лед; они выходили на берег и строили плоты, выжидая, когда река станет судоходной, либо скупали лодки у местных жителей. Среди них особенно выделялся барон Курбертен.

— О! Сногсшибательно! Великолепно! Не правда ли?

Фрона первая столкнулась с ним на следующий день. — Что именно? -

спросила она, подавая ему руку — Вы! Вы!.. — Он снял шляпу. — Какая прелесть!

— Я уверена… — начала она.

— Нет! Нет! — тряхнул он кудрявой головой. — Нет, вы посмотрите! — Он повернулся к очень знакомой рыбачьей лодке: только что его надул Макферсон, взяв за перевоз тройную цену. — Вот это каноэ! Прелестное каноэ, ведь, кажется, так говорят янки?

— А! Вы про лодку, — сказала она с легким оттенком грусти.

— Да нет же! Извините… — Он раздраженно топнул ногой. — Дело не в вас и не в лодке. Ага! Дело в вашем обещании. Вы помните, мы как-то разговорились у мадам Шовилл о лодке и о моем неумении с ней обращаться, и вы обещали, вы сказали… — Что я дам вам первый урок?

— Ну разве это не чудесно? Послушайте! Слышите? Журчание! О, журчание, глубоко, в самом сердце реки! Вода скоро сбросит оковы. Вот лодка! Здесь мы встретились! Первый урок! Чудесно? Чудесно!

Ближайший к Распутью остров носил название Острова Рубо и был отделен от первого узким проливом. Сюда, когда от дороги почти ничего уже не осталось и собакам приходилось передвигаться вплавь, прибыл Сент-Винсент, последний, кто осмелился ехать по зимнему пути. Он поселился в хижине Джона Борга, угрюмого, мрачного субъекта, мизантропа. Роковая случайность заставила Сент-Винсента выбрать во время ледохода именно хижину Борга в качестве убежища.

— Ладно, — ответил Борг, когда Сент-Винсент пришел к нему. — Бросьте ваши одеяла в угол. Бэлла уберет свое барахло с койки. Вторично он заговорил только вечером. — Вы можете сами себе стряпать. Когда баба освободит плиту, будет ваш черед.

Его «баба», иначе Бэлла, была молодая, хорошенькая индианка, красивее всех виденных Сент-Винсентом. Она вовсе не была грязновато-смуглой, как многие ее подруги; ее чистая кожа отливала бронзой, и черты ее лица были вовсе не так резко очерчены, как у иных ее соплеменниц.

После ужина Борг положил оба локтя на стол и, поддерживая подбородок и челюсти уродливыми руками, сидел неподвижно, уставившись перед собой, покуривая вонючий сивашский табак. Его взгляд мог бы показаться задумчивым, если бы глаза его щурились или мигали. Но теперь лицо его точно застыло в трансе.

— Вы давно в этой местности? — спросил Сент-Винсент, стараясь завести разговор.

Борг мрачно взглянул на него своими черными глазами, не то видя его насквозь, не то глядя куда-то мимо. Казалось, он забыл о существовании Сент-Винсента. Должно быть, обдумывает какие-то важные проблемы, вероятнее всего, собственные грехи, решил журналист, нервно скручивая себе папиросу. Когда растаяли клубы желтого дыма и Сент-Винсент собирался скрутить себе вторую папиросу, Борг внезапно заговорил.

— Пятнадцать лет, — вымолвил он и снова мрачно задумался.

Словно зачарованный, Сент-Винсент с полчаса изучал его непроницаемую физиономию. Прежде всего бросалась в глаза массивная, неправильной формы голова с сильно развитой верхней частью. Ее поддерживала толстая, бычья шея. Она была вылеплена с расточительностью, свойственной первобытным формам, и все относящееся к ней носило печать той же первобытной асимметричной необработанности. Волосы, растущие целым лесом, густые и лохматые, местами переплетались в причудливые седые пряди, а кое-где, как бы издеваясь над старостью своего обладателя, свивались тусклыми черными кудрями необычайной густоты, похожими на толстые скрюченные пальцы. Жесткая борода местами совершенно вылезла, а местами торчала седоватыми пучками, напоминая кустарник. Она разрослась по всему лицу и спускалась космами на грудь, не закрывая, однако, впалых щек и кривого рта. Его тонкие губы были бесстрастно жестоки. И больше всего обращал на себя внимание его лоб, служивший необходимым дополнением к неправильности всего лица. Это был великолепный лоб, крутой и широкий; в нем было что-то величественное. Он казался вместилищем великого ума; за ним могла скрываться мудрость.

Бэлла, мывшая посуду и расставлявшая ее на полке за спиной Борга, уронила тяжелую оловянную чашку. В хижине было очень тихо, и резкий звон прозвучал неожиданно. В ту же минуту раздался звериный рев, и Борг, опрокинув стул, вскочил со сверкающими глазами и искаженным лицом. Бэлла издала нечленораздельный, животный крик ужаса и припала к его ногам. Сент-Винсент почувствовал, что волосы у него встают дыбом, и жуткий холодок, словно струя ледяного воздуха, пробежал по спине. Вдруг Борг, придвинув стул, опять принял прежнюю позу и, подперев подбородок руками, глубоко о чем-то задумался. Никто не проронил ни слова. Бэлла как ни в чем не бывало продолжала убирать посуду, а Сент-Винсент крутил папиросу дрожащей рукой и спрашивал себя, не было ли все это сном.

Джекоб Уэлз рассмеялся, когда журналист рассказал ему об этой сцене.

— Это его манера вести себя, — сказал Уэлз, — такая же необычная, как вся его внешность. Он антиобщественное животное. Он прожил в этой стране много лет, но знакомых так и не приобрел. По правде говоря, у него вряд ли найдется приятель во всей Аляске, даже среди индейцев, а он не раз жил среди них. «Джонни-ворчун», называют они его, но ему больше подошла бы кличка «Джонни-головорез»: у него вспыльчивый нрав и тяжелая рука. Как-то между ним и агентом из Серкла возникло маленькое недоразумение. Он был прав, ошибался агент, но он немедленно решил, что будет бойкотировать Компанию, и целый год питался одним мясом. Затем я случайно встретился с ним в Танане, и, выслушав мои объяснения, он наконец согласился опять покупать у нас продукты.

— Он добыл эту женщину у истоков реки Белой, — сообщил Сент-Винсенту Билл Браун. — Уэлз считает себя пионером на этом пути, но Борг мог бы дать ему много очков вперед. Он уже бывал там несколько лет тому назад. Да, странный тип этот Борг. Мне бы не хотелось быть его постояльцем.

Но Сент-Винсенту не мешали эксцентричные выходки старика, так как большую часть времени он проводил на Острове Распутья с Фроной и бароном. Впрочем, как-то раз Сент-Винсент невольно вызвал гнев Борга. Два шведа, которые охотились на белок по всему острову, остановились у хижины Борга, чтобы попросить спичек и поболтать под теплыми солнечными лучами на просеке. Сент-Винсент и Борг разговорились с ними, причем последний по большей части задумчиво мычал. За их спиной у дверей хижины Бэлла стирала белье. Чан, громоздкая, домашнего изготовления вещь, до половины наполненный водой, был слишком тяжел для женщины. Журналист заметил, что Бэлле не поднять его, и поспешил на помощь.

Они вместе понесли чан в сторону, чтобы слить воду в канаву. Сент-Винсент поскользнулся на талом снегу, и мыльная вода пролилась. Потом поскользнулась Бэлла, потом оба вместе. Бэлла хихикала и смеялась, а Сент-Винсент вторил ей. Весна трепетала в воздухе и у них в крови, и жизнь казалась прекрасной. Только обледенелое сердце могло не радоваться такому дню. Бэлла снова поскользнулась, постаралась удержать равновесие, поскользнулась другой ногой и внезапно уселась на землю. Они оба весело засмеялись, и журналист взял ее за руки, чтобы помочь ей подняться. Борг, дико рыча, одним прыжком оказался возле них. Он резко разъединил их руки и грубо отшвырнул Сент-Винсента. Тот покачнулся и чуть не упал. Затем повторилась сцена, имевшая место в хижине. Бэлла ползала по земле на коленях, а ее повелитель в гневе стоял над ней.

— Смотрите, вы! — сказал он Сент-Винсенту хриплым, гортанным голосом. — Можете спать в моей хижине и готовить в моей кухне. Но мою бабу оставьте в покое.

После этого все пошло обычным порядком, как будто ничего не случилось. Сент-Винсент держался в стороне от Бэллы и, по-видимому, забыл о ее существовании. Но шведы вернулись на свой конец острова, посмеиваясь над пустячным инцидентом, которому суждено было сыграть в будущем большую роль.