Глава V
Она хочет стать плантатором

Шелдон стал быстро поправляться. Лихорадка скоро прошла, и осталось только набираться сил. Джен завладела кухней, и за обедом в Беранде появились такие вкусные блюда, от которых Шелдон давно уже отвык. Джен сама приготовляла кушанье для выздоравливающего, и благодаря ее заботливому уходу за какие-нибудь двое суток Шелдон окреп настолько, что уже мог понемножку прогуливаться по веранде. Создалось весьма странное положение, которое решительно ставило Шелдона в тупик; но удивительнее всего, что девушка, по-видимому, совершенно не замечала никакой неловкости. Она расположилась здесь, как у себя дома, и вошла в роль домашней хозяйки, как будто гостила у родного отца или брата, или же, как будто сама была тоже мужчиной.

— Какое интересное приключение, говорила она. — Это похоже на страницу романа. Море забрасывает меня в неведомые страны, где я нахожу беспомощного больного окруженного двумя сотнями рабов…

— Наемников, — внес поправку Шелдон, — законтрактованных по договору рабочих. Они закабаляются только на три года и вступают в соглашение добровольно.

— Так, так, — перебила она торопливо, — и где я встречаю полуживого белого человека, окруженного двумястами завербованных людоедов. Ведь они людоеды, не так ли? Или это все только басни?

— Басни, — улыбнулся он. — Хороши басни, нечего сказать. Добрая половина моих батраков — людоеды. Они бы не задумались скушать вас, если бы им представился подходящий для этого случай.

— Что вы говорите?! — обомлела она. — Это только предположение или же вы серьезно в этом убеждены?

— Убежден.

— Почему? На каком основании? Ваши собственные рабочие…

— Да, да, мои собственные рабочие и домашние слуги и даже тот самый поваренок, который благодаря вам научился делать такие вкусные пирожки. Не далее как три месяца тому назад одиннадцать человек из них утащили у меня вельбот и бежали на Малаиту. Девять беглецов добрались до Малаиты. Остальные двое были с Сан-Кристоваля. Что за идиоты эти двое с Сан-Кристоваля! Ведь то же самое произошло бы, если бы двое малаитян доверились девяти туземцам с Сан-Кристоваля и сели с ними в одну лодку!

— Как? — спросила она порывисто. — Что вы хотите этим сказать?

— А то, что девять человек родом с Малаиты съели двух человек родом с Сан-Кристоваля, и съели дочиста, оставив нетронутыми одни только головы, ибо головы у них расцениваются слишком дорого и предназначаются для другого употребления. Они их сунули под палубу, а теперь эти две основательно прокопченные головы вывешены напоказ в какой-нибудь деревушке, расположенной в лесах Ланга-Ланга.

Она всплеснула руками, и глаза ее закрылись.

— Так они в самом деле подлинные людоеды! Каково! В двадцатом столетии! А я-то сокрушалась, что романы и приключения отошли в вечность.

Шелдон высоко поднял брови и покосился на нее с притворным недоумением.

— В чем дело? — задорно спросила она.

— Не взыщите, пожалуйста, только мне кажется, что перспектива быть съеденным кучкой грязных дикарей не отличается особенно заманчивой романтической прелестью.

— Нет, нет! — подхватила она. — Но попасть в их среду, наблюдать за ними, управлять целыми сотнями таких дикарей и избежать той участи, на которую вы намекаете, это если и не романтично, то, во всяком случае, составляет квинтэссенцию приключений. А мир приключений и романтики тесно связаны между собой, как вы знаете.

— Так что, по-вашему, очутиться в брюхе негра, это — квинтэссенция приключений? — улыбнулся он благодушно.

— У вас положительно нет ни капли поэтического чутья! — воскликнула Джен. — Вы так же тупы, угрюмы и скаредны, как все те скучные деловые люди, которые, бывало, приходили к нам в гости. Зачем вы только сюда забрались, не понимаю. Вам бы следовало оставаться дома и мирно прозябать в роли какого-нибудь банковского клерка или… или…

— Или лавочника. Благодарю!

— Да, именно что-нибудь в этом роде. Какими судьбами вас занесло сюда, на край света?

— Я хочу зарабатывать хлеб и пробить себе дорогу.

— «Горек путь младшего сына. Нелегко ему устроить себе очаг и обзавестись седлом» , — продекламировала она нараспев. — Что может быть романтичнее этого положения? Подумайте, сколько этих обездоленных младших сыновей скитается по миру в поисках «очага и седла» и сколько бесчисленных приключений открывается на их горьком пути. И вот мы оба вступили на этот путь и забрели в самую чащу.

— Я… я прошу извинения… — заикнулся он.

— У меня нет ни очага, ни седла, да и вообще ничего и никого не осталось; и я тоже, подобно вам, забралась на край света.

— Готов согласиться, что в вашем положении, действительно, имеется известная доля романтизма, — признался он.

Шелдон невольно подумал о том, как эта девушка проводит ночь на веранде в гамаке, под пологом от москитов и как ее сторожат эти телохранители — таитяне, прикорнув поодаль в углу.

До сего дня он по болезни не мог воспротивиться этому, но теперь он непременно настоит на том, чтобы она ночевала в доме, а сам перейдет на веранду.

— Знаете, я всю жизнь мечтала о приключениях, но я встречалась с ними только в романах. Мне никогда и в голову не приходило, что я на самом деле буду переживать что-нибудь в этом роде. Все это произошло как-то совершенно неожиданно. Года два тому назад я была вполне уверена, что впереди… — Тут она замялась немного и скривила губки. — Да, мне казалось, что впереди у меня одна только перспектива — замужество.

— И вы предпочли этой перспективе общество каннибалов и «Кольт», — подсказал он с улыбкой.

— О людоедах я не помышляла, но перевязь с патронами… Да, это я люблю.

— Но, наверное, вы не решились бы выстрелить из револьвера даже в случае крайней необходимости. А если бы и спустили курок, — добавил он, — то, наверное, промахнулись бы.

Она вскочила и направилась к дверям. Он догадался, что она пошла за своим револьвером.

— Постойте, куда вы? — остановил он ее. — Вот мой револьвер. Но что вы с ним будете делать?

— Я попаду вон в тот блок на флагштоке.

Он недоверчиво улыбнулся.

— Только вот я незнакома с этой системой, — промолвила она нерешительно, поворачивая во все стороны револьвер хозяина.

— Курок не тугой. Нажимайте слегка!

— Знаю, знаю, — перебила она торопливо. — Автоматический… стоит только нажать. Но система другая. — Она тщательно осмотрела оружие. — Он заряжен. Много ли в нем патронов?

Она выстрелила в цель, но блок не дрогнул.

— Чересчур далеко, — сказал он ей в утешение.

Но Джен закусила губы и выстрелила вторично. Пуля взвизгнула, отлетела рикошетом от цели. Металлический блок закачался во все стороны. Девушка продолжала стрелять, пока не выпустила все восемь зарядов, и шесть раз попала в цель. Блок не сорвался с гафеля, но был приведен в негодность. Шелдон изумился немало. Очевидно, эта барышня стреляет лучше его и даже покойника Хью Друммонда. Женщины, которых он видел до сих пор, когда, бывало, брались за ружье или револьвер, обыкновенно, закрывали глаза, ахали и палили в пространство…

— Замечательное искусство… для женщины, — сказал он. — Вы только два раза промахнулись и притом стреляя из чужого револьвера.

— Не понимаю, как это я могла два раза промазать? — сокрушалась она. — Такой чудесный револьвер. Дайте мне другую обойму, и я не промахнусь больше ни разу в какую хотите цель.

— Верю вам на слово. Надо будет переменить блок. Вайсбери! Поди-ка, фелла, достань новый блок из кладовой.

— Бьюсь об заклад, что вы не попадете подряд восемь раз в любую цель, — задорно проговорила она.

— На этот счет не беспокойтесь, — ответил он. — А кто же вас учил стрелять?

— О, сначала отец, а потом Фон и его ковбой. Папа был замечательный стрелок, но молодчина Фон не уступал ему нисколько.

Шелдон подумал про себя, кем мог быть этот Фон? Уж не тот ли самый молодец, который внушал ей два года назад, что ее участь — замужество?

— Где лежит ваша родина, в какой области Соединенных Штатов? — спросил он. — Чикаго, Чолинг или где-нибудь дальше? Ведь вы мне еще ничего про себя не рассказали. До сих пор я узнал только ваше имя; Джен Лэкленд неизвестно откуда.

— Родина моя лежит гораздо дальше на запад.

— А ну, постойте: Невада?

Она отрицательно покачала головой.

— Калифорния?

— Еще того дальше!

— Дальше идти некуда, или я позабыл географию.

— Не географию, а политические события, — рассмеялась она. — Разве вы не помните про «аннексию»?

— Филиппины , — спохватился он.

— Нет, Гавайские острова. Я родом оттуда. Прекрасная страна. Я все тоскую по ней. Мне пришлось побывать и на чужбине. Я жила в Нью-Йорке, когда случился крах. Но Гавайские острова… По-моему, нет лучше места на свете!

— Но тогда каким-же образом и зачем вас занесло сюда, в эти позабытые Богом края? — удивился он, и добавил с горькой усмешкой: — Сюда приезжают искать счастья одни дураки.

— Но Нильсона, однако же, нельзя было назвать дураком, не так ли? — возразила она. — Насколько мне известно, он составил себе тут состояние в три миллиона.

— Да, это слишком верно, и вот это-то меня и заманило и привело сюда.

— Так же, как и меня, — сказала она. — Папа наслышался про него, когда жил на Маркизских островах , и мы с ним отправились в путь-дорогу. Только бедный папа не доехал до места.

— Он умер, ваш папа? — заикнулся Шелдон.

Джен кивнула в ответ головой и глаза ее затуманились слезами.

— Лучше я вам расскажу все по порядку. — Она встряхнула головой, гордо отгоняя от себя нахлынувшие мрачные мысли, как подобает женщине, вооруженной длинноствольным кольтом и в «Баден-Пауэле» вместо шляпки. — Моя родина — Хило на острове Гаваи, самом большом и самом лучшем из всей группы Сандвичевых островов. Меня воспитали так, как обыкновенно воспитывают девочек в этих местах. Они растут на воле и выучиваются отлично ездить верхом и отлично плавать, не зная еще таблицы умножения. Про себя я не помню, когда мне случилось в первый раз вскарабкаться на лошадь и как я выучилась плавать. Во всяком случае, это было в ту пору, когда я еще не умела читать по складам. Папа владел обширными пастбищами на острове Гаваи и на острове Мауи. В одной Хохуне у него было с лишком двести тысяч акров луговой земли. Эта местность расположена между Маун Коа и Маун Лоа; там-то я научилась стрелять, охотясь за сернами и разной другой дичью. На Молокан водятся тигры. Фон был управляющим в Хохуне. Обе дочери его были моими ровесницами и подругами, и летом я всегда жила вместе с ними и даже один раз прожила у них круглый год. Нас всех трудно было отличить от индианок. Нельзя сказать, чтобы мы стали дикарками, но мы страстно хотели уподобиться настоящим дикаркам. Само собой разумеется, что у нас были и гувернантки, и уроки, и шитье, и что мы занимались домашним хозяйством; но склонить нас ко всем этим скучным занятиям можно было только обещаниями дать лошадей и пустить на охоту.

Фон был когда-то бравый вояка, а папа был старым морским волком, и оба они любили старую дисциплину; но ни у тех двух девочек, ни у меня не было матери, а они оба, бедняги, были вдовцы. Они отчаянно баловали нас. Можете судить, что это было, когда мы кончали уроки. Они забирали нас с собой на охоту и обращались с нами по-товарищески. Всякую домашнюю работу мы должны были научиться делать сами вдвое лучше, чем это делают местные слуги, и таким образом мы готовились с честью занять положение настоящих хозяек. Мы всегда сами приготовляли для них коктейль. Это дело настолько важное, что его никак нельзя было поручать слуге. И вообще, мы должны были выучиться все делать сами так, чтобы в случае надобности могли обойтись без посторонней помощи. Например, лошадей всегда, конечно, ловили и седлали нам ковбои, но мы и сами сумели бы при случае отправиться в загон и управиться с ними.

— Что значит управиться? — спросил Шелдон.

— А поймать коня, накинуть на него аркан, лассо. И папа и Фон показывали нам, как седлать лошадей, и проверяли строжайшим образом наши успехи в этом искусстве. То же самое по части револьверов и ружей. Обыкновенно, чистили и смазывали их наши слуги, но мы следили за тем, чтобы это сделано было основательно и аккуратно. На первых порах нас наказывали не раз то одну, то другую, отнимая на целую неделю ружье, если, бывало, проглядишь на нем какое-нибудь пятнышко неотчищенной ржавчины. Мы должны были уметь развести костер в сырую погоду и даже во время проливного дождя, когда кругом не найти сухой щепки. Кажется, ничего не может быть труднее этой задачи, разве только выучить урок по грамматике. От папы и от Фона мы перенимали гораздо больше, нежели от наших гувернанток. Папа выучил нас говорить по-французски, а Фон — по-немецки. Мы довольно сносно изъяснялись на обоих этих языках, и совершенствовались в них, сидя в седле или болтая во время привалов.

Когда наступал холодный сезон, подруги навещали меня в Хило, где у отца было два своих дома, один из которых стоял на набережной. А то, бывало, отправимся втроем в другое папино имение — Пунта. Там у нас челноки, лодки, рыбная ловля, плавание. Тогда еще папа был членом Королевского Гавайского яхт-клуба и забирал нас с собой на гонки и в плавание. Понимаете, папу все время тянуло к морю. Четырнадцати лет я уже занимала в доме положение полноправной хозяйки и в качестве таковой распоряжалась всем штатом прислуги. Воспоминание об этом периоде жизни наполняет мое сердце гордостью. Когда же мне исполнилось шестнадцать лет, нас всех трех отправили в Калифорнию, в пансион Милля, считавшийся самым аристократическим. Там мы томились ужасно долго. Как мы рвались домой! Мы сторонились товарок, которые дразнили нас людоедками по той причине, что мы приехали с Сандвичевых островов, и язвительно подтрунивали, что будто бы наши предки загрызли капитана Кука, тогда как наши предки вовсе и не жили на этих островах, да и исторически это неверно.

Я провела целых три года в пансионе Милля, разумеется, с перерывами во время каникулярных путешествий на родину. Кроме того, мы были в Нью-Йорке и прожили там два года. Тут разразился крах, сахарная плантация на острове Мади прогорела. Расчеты инженеров оказались неверными. Тогда папа затеял строить железную дорогу, которая получила прозвище «Сумасбродство Лэкленда», хотя в сущности это предприятие могло окупить себя при другой конъюнктуре. Но в то время оно только ускорило развязку. Прорытие канала Пелаулау нанесло окончательный удар нашему состоянию. И все бы это повернулось иначе, если бы только не совпало случайно с разразившейся на Уол-Стрите финансовой катастрофой. Дорогой, милый папочка! Он старался все это скрыть от меня. Но это ему не удалось: я случайно узнала о случившейся с ним беде из газет и поспешила вернуться домой. Перед этим мне жужжали в уши со всех сторон, что единственная карьера, достойная порядочной женщины, это — замужество, и тогда прощай романтизм. Как раз напротив: с тех пор, как отец разорился, передо мной стала раскрываться жизнь, полная романтизма.

— Давно ли это произошло? — спросил Шелдон.

— В прошлом году, во время промышленного кризиса и паники.

— Постойте! — Шелдон принялся загибать пальцы с самым серьезным видом. — Шестнадцать плюс пять, плюс один — двадцать два. Итак, вы родились в 1887 году.

— Да, но нельзя сказать, чтобы вы отличались особенной вежливостью.

— Я, право, не знаю и весьма сожалею, — замялся он, — но вывод напрашивался сам собой.

— Вы всегда так мило ведете себя? Или это английская манера? — В серых глазах ее блеснул огонек, а губки надулись. — Советую вам, мистер Шелдон, прочесть брошюру под заглавием «Американские жены и английские мужья», принадлежащую перу Гертруды Азертон.

— Благодарю вас. У меня имеется эта книжка; она лежит вон там. — При этом он указал на заваленные книгами полки. — Впрочем, если не ошибаюсь, автор судит пристрастно.

— Все, что направлено против англичан, вам будет казаться пристрастным, — возразила она. — Я терпеть не могу англичан. В последнее время у отца служил англичанин-приказчик. Папе пришлось все-таки его рассчитать.

— Люди бывают разные. Нельзя судить по одному.

— Но этот противный англичанин доставил нам массу неприятностей. Да-с. И, пожалуйста, не сбивайте меня с толку вашими неуместными замечаниями. Я не так уж глупа, как вы думаете.

— Я вовсе не думал этого!

— О, на этот счет… — Она вскинула голову и уже раскрыла было рот, собираясь возразить, но передумала. — Буду продолжать свое повествование. Папа лишился всего своего состояния и решил снова пуститься в плавание. Он всегда любил море, и я почти уверена, что он даже был в сущности рад, что обстоятельства сложились именно таким образом. Он положительно помолодел, и с утра до вечера возился с разными планами и приготовлениями. Он засиживался до глубокой ночи, обсуждая вместе со мной всевозможные подробности своего нового предприятия. Это было уже после того, как он убедился окончательно, что я, действительно, решилась не расставаться с ним…

Он, видите ли, занимался когда-то ловлей жемчуга и жемчужных раковин в Южных морях и был совершенно уверен, что так или иначе, но можно будет из этого дела извлечь большую выгоду. Кроме того, папу чрезвычайно занимала мысль о разведении кокосовой плантации, а пока плантация начнет приносить доход, мы бы пробавлялись исканием жемчуга и кое-какими торговыми оборотами. Он променял свою яхту на шхуну, и мы пустились с ним в море. Я берегла его, как умела, и в то же время знакомилась с морским делом. У него не было шкипера, и он сам исправлял эту службу. Помощником его был датчанин, мистер Эриксон, а команда была смешанная; она состояла из японцев и гаваитян. Мы изъездили вдоль и поперек весь Южный архипелаг, и, наконец, папа выбился из сил. Все пошло прахом. Острова в это время переходили из рук в руки путем аннексий и политических разделов, а крупные компании, пользуясь этим обстоятельством, захватывали земли, присваивали себе торговые права, права на рыбную ловлю и всевозможные привилегии.

Наконец, мы попали на Маркизские острова. Места были прекрасные, но туземцев уцелело очень немного. Отца крайне поразило неожиданное известие, что французы обложили пошлиной экспорт копры. Он считал эту меру пережитком средневекового невежества, но само место пришлось ему по душе. Там, в Нука-Хива, расстилалась на протяжении пятнадцати тысяч акров долина, которую омывал чудный, удобный для стоянки залив. Долина ему очень понравилась, и он приобрел ее за тысячу двести английских долларов. Но французская пошлина была весьма тяжела, — вот почему и земля так дешево ценилась, — а хуже всего было то, что ощущался крайний недостаток в рабочих руках. Туземцы — канаки — отказывались работать, а чиновники, казалось, просиживали целые ночи напролет, придумывая, какие бы поставить еще новые препоны на нашем пути.

Положение наше оказалось безнадежным. Не прошло и шести месяцев, как папа окончательно в этом убедился. «Ладно, поедем на Соломоновы острова, — сказал он, — посмотрим, как живется людям под английским протекторатом. Ну, а если и там не посчастливится, тогда отправимся на Бисмарков архипелаг. Готов биться об заклад, что Адмиралтейские острова находятся еще в диком состоянии». Сказано — сделано. Собрались, перенесли все свое имущество на борт корабля и набрали новую команду из таитян и маркизонцев. Мы уже было совсем приготовились двинуться в путь, намереваясь только остановиться на Таити для починки и переоснастки шхуны, как вдруг бедный мой папа слег и вскоре скончался.

— И вы остались совсем одиноки?

Джен печально наклонила голову.

— Совсем, совсем. У меня не было ни братьев, ни сестер, а все папины родные погибли еще до моего рождения, в Канзасе , во время случившегося там наводнения. Мне можно было, конечно, вернуться к дяде Фону. Его дом был всегда открыт для меня. Но к чему мне было туда возвращаться? Притом же папа не довел до конца своего предприятия, и я чувствовала, что он как бы завещал мне его довести до конца. Эта мысль меня увлекла, и я решила привести ее в исполнение. И… и вот я очутилась тут.

Послушайтесь моего совета, — не вздумайте переселяться на Таити. Там восхитительная природа и очень милые туземцы. Но белые! Настоящие разбойники, воры, грабители, мошенники, — вот они кто. Честных людей там — раз-два и обчелся. Так как я женщина, то им обманывать меня было очень легко. Они придирались по всякому поводу, чтобы грабительски меня обсчитать, но врали они уже безо всякого повода или нужды.

Бедного мистера Эриксона они ухитрились подкупить. Он перешел на их сторону и поддерживал все их претензии, хотя бы они доходили до тысячи за сто. Если они надували меня на десять франков, то ему отдавали три. Один уплаченный мною счет в пятнадцать тысяч франков доставил ему ровно пятьсот. Обо всем этом я узнала позднее. Но «Мьеле» была старая шхуна, необходимо требовала ремонта, и с меня драли не втридорога, а в семь раз больше, чем следует.

Я так и не знаю до сих пор, сколько Эриксон заработал на этих операциях. Он жил на берегу в прекрасно обставленном доме. Плоды, овощи, рыба, мясо, лед доставлялись к нему в изобилии на дом совершенно бесплатно. Он получал все эти продукты от благодарных поставщиков. Впрочем, это не мешало ему постоянно горько сетовать на то, что эти подлецы его обижают. Нет, но ведь я же попала не в вертеп разбойников. Я была на острове Таити. Когда же разбойники, наконец, не поладили между собой и перессорились, то у меня открылись глаза. Один ограбленный грабитель зашел ко мне темным вечером и выдал своих товарищей, представив целый ряд фактов и документов. Я знала, что подать в суд равносильно полному разорению. Судьи там такие же взяточники, как и все прочие белые. Но придумала выход. Явившись к Эриксону поздней ночью, я застигла его врасплох. У меня в руках был тот самый револьвер, который вы знаете, и я заставила Эриксона выслушать неприятные вещи, не давая ему даже подняться с постели. Я отобрала у него тысячу девятьсот с лишним франков. Он не осмелился заявить в полицию, и с тех пор уже больше не показывался мне на глаза. Остальные же молодчики только посмеивались надо мной. Там жили два американца, которые сочли нужным предупредить меня, чтобы я ни в коем случае не обращалась в суд, если только не хочу расстаться со шхуной. После того я отправилась в Новую Зеландию и вывезла оттуда нового штурмана — немца. У него был капитанский диплом, и в судовых бумагах он числился у меня в этом чине, но я была лучшим, нежели он, мореплавателем и фактически была сама капитаном. Шхуна погибла, но не по моей вине. Мы дрейфовали целых четыре дня, попав в полосу мертвого штиля. Потом внезапно поднялся северо-западный ветер и погнал нас прямо к берегу. Мы старались взять паруса на гитовы , но тут на деле сказались все мошеннические проделки корабельных мастеров на Таити. Утлегарь и все реи сорвало. Нас могло спасти только одно: лечь на другой галс и попытаться пройти между Флоридой и Изабеллой. Мы благополучно миновали этот пролив, но тут же в сумерках наткнулись на коралловый риф, хотя на морской карте в этом районе значилось двенадцать сажен глубины на самом мелком месте. Бедная старушка «Мьеле» стукнулась всего один только раз и пошла было дальше, но оказалось, что и легкого толчка она не могла перенести безнаказанно, и мы едва успели пересесть в шлюпку, прежде чем она пошла ко дну. Немец-штурман утонул. Всю ночь мы проболтались на водяном якоре, а на рассвете увидели вот эти ваши места.

— Вероятно, теперь вы намерены вернуться к старому Фону? — спросил Шелдон.

— Ни в коем случае. Ведь папа хотел поселиться на Соломоновых островах. Я хочу присмотреть себе тут подходящий кусочек земли и попробую насадить небольшую плантацию. Не можете ли вы указать мне где-нибудь неподалеку отсюда какое-нибудь недурное местечко и не слишком дорогое.

— Клянусь Георгом, вы, янки, удивительные люди, воистину удивительные! — воскликнул Шелдон. — Могло ли мне во сне присниться нечто подобное, столь дерзкая предприимчивость?

— Не предприимчивость, а погоня за приключениями, хотите вы сказать, — поправила она его.

— Да, это так. Это называется любовь к приключениям. Однако, если бы вместо Гвадалканара вас занесло на Малаиту, то уже давно вас превратили бы в жаркое вместе с вашими благородными таитянами и учинили бы над всеми вами «кай-кай».

Джен поморщилась.

— По правде сказать, — призналась она, — мы немножко побаивались приставать к вашему берегу. Я читала в «Морском указателе», что туземцы Гвадалканара отличаются коварством и жестокостью. Когда-нибудь я заберусь на Малаиту. Есть там плантации?

— Никаких плантаций там нет. Туда не решаются заглядывать даже торговцы.

— В таком случае я отправлюсь туда на каком-нибудь судне, производящем вербовку туземцев.

— Немыслимо! — вскричал Шелдон. — Там женщинам не место!

— А я все-таки поеду туда, — упрямо повторила она.

— Ни одна порядочная женщина…

— Осторожнее! — предупредила она. — Когда я уеду, то вы пожалеете, что позволили себе так выразиться по моему адресу.