Глава IV
Джен Лэкленд

Прошло два дня. Северо-западный продолжал свирепствовать. Шелдон впал в полную расслабленность от обуявшей его лихорадки. Хотя это была самая простая, обыкновенная малярия, но она так извела за эти два дня надломленный организм, как будто бы трепала его уже суток десять. Зато Беранда избавилась от дизентерии. Человек двадцать выздоравливающих еще остались в бараке, но быстро поправлялись. За последние дни умер только один больной, тот самый, брат которого так жалобно причитал, пока его кусали мухи.

Утром, на четвертый день болезни, Шелдон лежал на веранде и мрачно глядел на бушующий океан. Ветер затихал понемногу, но гигантские волны все еще грохотали, разбиваясь о песчаную отмель Беранды, и брызги прибоя долетали до холмиков, на которых стояли флагштоки; клубившаяся пена докатывалась почти до самых ворот ограды. Шелдон проглотил тридцать гран хины, от которой в ушах жужжало, как в осиновом гнезде, тряслись колени и закатывались глаза. Опомнившись, он увидел нечто, похожее на сон. Недалеко от берега, на месте бывшей стоянки «Джесси», из гребня высокой волны вдруг выставился нос какого-то вельбота и тут же скользнул вниз и исчез, как полагается исчезать всякому не призрачному, а настоящему вельботу, ныряющему в волнах во время шторма. Шелдон твердо знал, что никакого вельбота там быть не могло; кроме того, был совершенно уверен, что на всем протяжении Соломоновых островов не найдется такого безумца, который решился бы пуститься в море на лодке в такую погоду. Однако, странное видение не исчезало. Он зажмурился, чтобы прогнать его, и посмотрел опять через минуту. На этот раз вельбот, взлетевший на гребень новой волны, показался весь, целиком. Три пары гребцов сидели на веслах, а у кормы, резко выделяясь на белом пенистом фоне, стоял настоящий великан, навалившийся всем своим корпусом на рулевое весло. Все это было ясно видно, как на ладони; да еще на носу сидел восьмой человек, наклонившийся вперед и приглядывавшийся к берегу. Но что больше всего поразило его, так это фигура женщины, сидевший на капитанском месте, между гребцами и штурманом. Да, разумеется, это была женщина. Вот выбилась прядь ее волос и развевается по ветру, а она безуспешно пытается овладеть прядью и запрятать под шляпу, точь в точь похожую на его собственный «Баден-Пауэль».

Лодка нырнула вниз и снова взмыла на новом гребне. Он опять уставился на нее. Люди отличались от туземцев Соломоновых островов большим ростом и бронзовым оттенком кожи; но лицо женщины было положительно белое. Он терялся в догадках: что за человек эта женщина и что ее сюда привело. Его живо заинтересовало это загадочное явление, но он все еще не верил своим глазам и думал, что это мираж. Но он ясно видел, что гребцы старательно налегали на весла, а женщина и штурман зорко следили за выраставшими позади них громадами.

«Отличные моряки», — подумал Шелдон, увидев, как лодка вскочила на гребень колоссальной волны и как быстро заработали весла, удерживая эту скорлупу на вершине двигающегося холма, стремительно гнавшего ее к берегу. Маневр удался как нельзя лучше. Вельбот, уже зачерпнувший немало воды, вынесло на песчаную прибрежную отмель. Гребцы выскочили из него, подтащили его к воротам и поставили носом к столбу. Шелдон тщетно звал своих слуг, которые еще не успели вернуться из барака, где они раздавали лекарства выздоравливающим больным, сам же он был неспособен подняться и пойти навстречу гостям. Ему ничего не оставалось делать, как, лежа, ждать, пока они управятся с лодкой. Время тянулось ужасно медленно. Люди возились около вельбота, а женщина стояла возле них, опершись рукой о забор. По временам вода добиралась до ее ног, обутых в резиновые морские полусапожки. Женщина испытующе поглядывала в сторону дома и при этом косилась на развалившегося в кресле хозяина. Наконец, она подозвала к себе двух проводников и вместе с ними направилась по дорожке к дому.

Шелдон попробовал приподняться немного в кресле, но тотчас же обессиленный упал. Он удивился высокому росту мужчин, сопровождавших девушку. Рядом с нею они казались богатырями. Молодцы были ростом футов по шести и широкоплечие. Он ни разу еще не видел таких крупных островитян. Их нельзя было назвать чернокожими. Цвет их кожи был скорее светло-коричневый; а черты лица, правильные и округленные, отличались своеобразной мужественной красотой.

Женщина, или, вернее, девушка, взошла на веранду, сопровождавшие же ее остановились наверху лестницы и с любопытством разглядывали жилье. Гостья была, очевидно, не в духе. Шелдон заметил, когда она подходила к нему, что серые глаза ее мечут искры, а губы дрожат. Он решил, что девушка с сильным характером. Но глаза у нее удивительные. Сначала ему показалось, что они серые, а потом, что как будто и нет или, по крайней мере, не совсем. Большие и широко расставленные, они сверкали из-под насупленных тонких бровей. Строгий профиль лица напоминал античную камею. Поразили его также и некоторые другие особенности: ковбойская шляпа «Стэтсон», густые, темные косы и длинноствольный револьвер Кольта № 38, висевший на поясе в кобуре.

— Гостеприимный хозяин, нечего сказать, — произнесла она взамен приветствия. — По-видимому, вы совершенно равнодушны к бедным чужеземцам, которые тонут или выбрасываются на берег на ваших глазах.

— Я… я прошу прощения, извините, — пробормотал Шелдон невнятно, привставая с кресла с невероятным трудом.

Ноги его подкосились, дыхание захватило и он почувствовал, что опускается на пол. Но, падая в обморок, он успел подметить выражение испуга в глазах встревоженной незнакомки, и это доставило ему мимолетное утешение. Последней его мыслью было, что первый раз в жизни он теряет сознание.

Удар колокола вывел его из забытья. Придя в сознание, он увидел, что лежит на своей постели в комнате. Часы показывали седьмой час, а по направлению заливавших комнату солнечных лучей он догадался, что было утро. Прежде всего он подумал, что на него было совершено какое-то покушение. Потом он увидел висевшие на стене шляпу «Стэтсон», пояс с патронами и длинноствольный револьвер Кольта № 38.

Изящный ремешок перевязи напомнил ему что-то женственное, и он сразу представил себе всю картину событий вчерашнего дня. В воображении мелькнули: вельбот, серые глаза, сверкавшие задорным огоньком, и насупленные брови. Должно быть, это она и звонила сейчас в колокол. Спешные заботы опять нахлынули на него; он приподнялся на кровати, опираясь о стенку, и кисейный полог от москитов закружился перед его глазами. Он все еще сидел в таком положении, закрыв глаза, чтобы избавиться от головокружения и держась за стену, как вдруг услышал голос самозваной сиделки:

— Извольте снова прилечь, милостивый государь!

Интонация была повелительная, резкая, свидетельствующая о решительном и своенравном характере девушки.

Вместе с тем он почувствовал, что одной рукой его заставляют лечь спиной на подушку, а другой осторожно поддерживают сзади, смягчая падение.

— Вы пролежали без сознания целые сутки, — добавила она, — мне пришлось взять все хозяйство на себя. Вы не встанете с постели, пока я вам этого не разрешу, не раньше. Скажите, какое лекарство вы принимаете? Хинин? Вот порошок в десять гран. Так, хорошо. Вы должны меня слушаться.

— Милая барышня… — запротестовал он.

— Замолчите, вам не позволяется говорить, — перебила она его, — то есть спорить нельзя. Говорить что-нибудь другое вы можете.

— Но плантация…

— Плантация не нуждается в вашей смерти. Не хотите ли узнать что-нибудь обо мне? Ваше молчание обижает меня. Я потерпела кораблекрушение, а вам до меня, как будто, нет никакого дела, и у вас только и разговора, что об этой злосчастной плантации. Разве вы не чувствуете, что я сгораю желанием рассказать кому-нибудь о моем первом кораблекрушении?

Шелдон улыбнулся. Это была первая его улыбка за все эти долгие, мучительные недели. И улыбку эту вызвали не столько сами слова, сколько сопровождавшее их выражение лица этой девушки, веселое, шутливое и лукавое в одно и то же время, ее смеющиеся глаза и уморительные гримасы. Его заинтересовало, сколько ей может быть лет, и он ответил:

— Да, пожалуйста, расскажите!

— Нет, не стану, теперь не стану, — возразила она капризно, тряхнув головкой. — Я найду себе какого-нибудь другого собеседника, которого не придется упрашивать выслушать интересную историю моих приключений. Прежде всего мне нужны ваши указания. Когда надо звонить в колокол на полевые работы, я уже знаю, но этим ограничивается почти все то, что мне удалось выведать до сих пор. Я не понимаю диковинного жаргона ваших людей. Когда им звонить на обед?

— В одиннадцать часов. Во втором часу они снова принимаются за работу.

— Хорошо, благодарю вас. А теперь извольте сказать, где находится ключ от кладовой? Мне нужно накормить своих людей.

— Ваших людей?! — воскликнул он с ужасом. — Консервами? О, нет! Пошлите их в людскую: пусть обедают вместе с рабочими.

Глаза девушки сверкнули так же, как и третьего дня, и брови ее так же точно насупились.

— Этого я не допущу; мои слуги — люди. Я побывала в ваших жалких бараках и видела, чем питаются эти несчастные рабочие, фу, картошкой. Без соли. Без всякой приправы. Одним только картофелем. Может быть, я не разобрала как следует, но они, кажется, уверяли, что никогда ничего другого не видели за столом. Два раза в день, и так всю неделю. Неужели правда? Мои люди ни за что на свете не согласились бы на такой режим. Где ключи?

— Они висят на вешалке над часами.

Он уступил довольно кротко, но когда она отыскала ключи и стала снимать их, то услышала, как он пробормотал:

— Этого еще не хватало, неграм консервы!

Замечание это задело ее за живое. Она рассердилась не на шутку и вся вспыхнула румянцем.

— Мои люди — не негры; чем вы скорее это усвоите, тем будет лучше для наших взаимных отношений. Что же касается консервов, то я за них заплачу. Пожалуйста, не беспокойтесь на этот счет. Вам не следует волноваться, это может вам повредить. А я не засижусь у вас долго: я пробуду здесь до тех пор, пока вы не поправитесь, и уеду с сознанием, что не оставила на произвол судьбы нуждающегося в помощи белого человека.

— Вы — американка, скажите? — спросил он смиренно.

Неожиданный вопрос несколько смутил ее.

— Да, американка, — призналась она, косясь на него вопросительно. — А вам на что это нужно знать?

— Так себе, ни за чем. Я так и думал!

— Продолжайте!

Он покачал головой.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил он.

— О, ничего. Я подумала, что вы собрались отпустить какую-нибудь шутку по этому поводу.

— А меня зовут Шелдон, Давид Шелдон, — сказал он просто, протягивая ей свою исхудалую руку.

Она сначала попятилась, но потом тоже отрекомендовалась:

— Мое имя Лэкленд, Джен Лэкленд. Ну, будем друзьями, — сказала она, пожимая протянутую руку.

— Иначе и быть не могло… — заикнулся он.

— Так что же, могу я кормить своих людей вашими консервами? — повторила она.

— До тех пор, пока не пригонят коров, — пошутил он, подлаживаясь под ее игривое настроение. — В Беранду, хочу я сказать. Вы понимаете, что у нас тут, в Беранде, коров не водится.

Она холодно посмотрела на него.

— Что это, шутка?

— Право не знаю… я… я полагаю, что да… но, впрочем, вы видите — я совсем болен.

— А вы англичанин? Да? — спросила она после некоторой паузы.

— Нет, это уже чересчур даже и для больного человека! — воскликнул он. — Вы и без того знаете, что я англичанин.

— О, — сказала она рассеянно, — я так и знала, что вы англичанин.

Он нахмурился, поджал губы, но потом прыснул со смеху, и они оба весело расхохотались.

— Сам виноват, — признался он. — Не надо было поддразнивать вас. Вперед буду осторожнее.

— Продолжайте в том же духе, а я пойду готовить завтрак. Чего бы вам хотелось съесть?

Он отрицательно покачал головой.

— Вам будет полезно чего-нибудь скушать. Лихорадка у вас прошла, и остается только окрепнуть. Подождите чуть-чуть.

Она выбежала из комнаты, подняв с пола у дверей непомерно большие сандалии, и, сконфузившись, побежала на кухню.

«Клянусь, она унесла мои сандалии, — подумал он про себя. — Бедняжка! У нее нет ничего, кроме резиновых сапог, в которых ее выбросило на берег».