Сюсаку Эндо
Женщина, которую я бросил
Первая запись Ёсиоки Цутому
Без хозяйки дом сирота...
Считают так исстари. А вы, благоразумные читательницы-сестры, заглядывали когда-нибудь в квартиру двух холостяков? Вдыхали спертый воздух их комнаты, видели беспорядок, постоянно царящий в обиталище молодых лентяев?
Если у вас есть братья или любимые - студенты, живущие в другом городе, загляните к ним как-нибудь. Представляю ваше изумление, когда, раздвинув перегородку, вы невольно воскликнете: «Какой ужас!»
Наша повесть начинается в квартире двух молодых людей спустя три года после войны.
(Хочу предупредить читательниц, что, читая эту повесть, им иногда придется краснеть. Заранее прошу прощения и уверяю, что я в этом не повинен.)
В то время Нагасима Сигэо и я, Ёсиока Цутому, были студенты-холостяки.
Из окна крохотной комнатушки, которую мы снимали в местечке Канда, открывался безрадостный вид на здания со следами бомбежек и пожара и безобразные бараки, наскоро выстроенные на месте разрушенных домов. От грязи в нашей комнатке только что не заводились ужи. А летом мы не знали, куда деваться от блох.
Но в те времена даже такую комнату можно было найти лишь с большим трудом.
Мой друг Нагасима Сигэо, хотя и был однофамилец знаменитого бейсболиста, сложение имел отнюдь не атлетическое. Его плоская грудь и выпирающие ребра говорили о плохом и беспорядочном питании. Но по сравнению со мной он выигрывал: невероятно худой, я к тому же хромал на правую ногу после полиомиелита, которым болел в детстве.
Мы оба не часто показывались в университете. В деревнях тогда голодали, и мы не могли рассчитывать на посылки из дома, поэтому, как большинство студентов, вынуждены были искать дополнительного заработка. Но наши заработки мало напоминали легкие заработки современных студентов-ловкачей, которые, играя в джаз-оркестрах, умудряются зашибать по нескольку тысяч; мы работали грузчиками и разносчиками тяжелых электроприборов при торговых лавках, продавали на пляжах фруктовое мороженое и лотерейные билеты - словом, брались за любую работу, которая сейчас покажется зазорной для юноши в четырехугольной студенческой фуражке.
Мы мечтали о девушках, все равно каких, пусть даже уличных красотках - прошу прощения за непристойность, - но в то время мечты эти были для нас заветными. Однако даже уличные девки в послевоенные годы воротили нос от бедных студентов, живущих на случайные заработки.
- Сейчас бы хорошую бабенку, - вздыхали мы, валяясь на грязных тюфяках, когда не удавалось найти работу. Мы закрывали рот и нос марлевыми повязками не потому, что были больны, просто комната не убиралась месяцами и от пыли было нечем дышать, а убирать нам не хотелось.
Однажды осенью, в полдень, когда лучи солнца словно процеживались сквозь жалюзи, а в чистом воздухе отчетливо раздавался далекий голос Касаги Сидзуко, певшей по радио, мы сидели на корточках на наших сальных тюфяках и ели картофельную похлебку, сваренную на электроплитке. Слабый аромат супа мешался с вонью грязной постели, и я почему-то вспомнил запах родительского дома, запах материнских волос и кожи. Равнодушная синева осеннего неба и эти полузабытые запахи навеяли на меня тоску.
- Эй ты, если не будешь есть, отдай мне, - облизывая миску, взятую в закусочной, Нагасима жадно смотрел на меня.
- Ты и так две лишние ложки взял!
- Черт подери, так больше жить нельзя. Не только тело, но и душа увязла в грязи.
Нагасима иногда вдруг становился сентиментальным, пускался в воспоминания и начинал рассказывать о своем детстве, которое прошло в префектуре Яманаси - горном краю, покрытом виноградниками.
- Осень, - вздыхал он. - У нас осенью начинается сбор винограда. Гроздья тяжелые, налитые, на солнце просвечивают, а деревянные подпорки гнутся под ними. Девушки в соломенных шляпах, обернув икры обмотками, собирают виноград в корзины. Когда они, выпрямившись, тянутся за кистями, между подолом и обмотками видна белая полоска кожи. Я тогда мальчишкой был, сорванцом, а уже чувствовал в этом что-то прекрасное.
Работая палочками, Нагасима, казалось, и сейчас видел перед собой соблазнительную картину. А я старался представить задорных деревенских девчонок, озаренных осенним солнцем, их округлые белые коленки. Какое счастье собирать виноград рядом с ними!
- Ну ладно, хватит, - голос Нагасимы вернул меня к невеселой действительности, - пора идти. Сам знаешь: будут деньги - будут и девушки, - Нагасима быстро встал, сбросил с себя засаленный ватный халат и схватил наш единственный чемодан, который стоял в стенном шкафу.
- Все грязное! - крикнул он, выбрасывая из чемодана рубашки и трусы; сейчас он очень напоминал собаку, лапами роющую землю. - Неужели нет ни одной мало-мальски чистой тряпки? Ну и грязища! А все потому, что ты даже в бане не моешься как следует.
Но ведь мы бросали в чемодан грязное белье, и Нагасима прекрасно это знал.
Правда, в начале нашей совместной жизни у каждого из нас было свое белье, но незаметно мои рубашки перешли к Нагасиме, а его трусы - ко мне. К тому же мы, чтобы не утруждать себя стиркой, обычно выбирали более или менее сносное белье из горы давно не стиранных вещей.
(Читательниц прошу не морщиться, я уже предупреждал. Не только я и мой приятель, но и ваши братья и ваши любимые - все мы, холостяки, так живем...)
Простились мы с Нагасимой вечером в тесной толпе у вокзала Очаномидзу. Он отправился в богатый квартал прогуливать собаку одного господина. Это был пойнтер, и в еду ему ежедневно добавляли масло и молоко. Даже в послевоенной Японии находились люди, позволявшие себе подобную роскошь.
Спустившись с горы Сюнгадай, я отправился в контору Всеяпонского общества по оказанию помощи нуждающимся студентам. Хотя это заведение и называлось громко конторой, помещалось оно в комнатушке облезлого барака, куда то и дело входили студенты. В этой крохотной комнатке многим помогли найти дешевое жилье или работу.
Перед конторой, греясь в слабых лучах осеннего солнца, стояли студенты, все такие же худые, как я. И одеты они были неважно: многие в военных гимнастерках, некоторые в поношенных костюмах.
Дождавшись своей очереди, я вошел в контору и стал просматривать объявления о найме, висящие по стенам. Требовались подметальщики в сад императорского дворца - эта работа хорошо оплачивалась, но для меня, переболевшего в детстве полиомиелитом, она была не по силам; продавцы лотерейных билетов - этим приходилось все время быть на ногах, а получали они мало. Репетиторские же места - наиболее для меня подходящие - уже заняли студенты лучших университетов - Токийского и Хитоцубаси.
Я безнадежно вздохнул, когда вдруг увидел в нижнем углу доски серенькое незаметное объявление, еще не перечеркнутое красным карандашом секретаря конторы:«Префектура Тиба. Требуется расклейщик афиш. Дневной заработок - 200 иен. Проезд оплачивается».
Конечно, эта бумажка попадалась на глаза другим студентам, но их, вероятно, не устраивала отдаленность префектуры Тиба: не каждый захочет ехать за тридевять земель, когда живот подводит от голода.
Съездить, что ли?
В задумчивости я вертел сайкоро, лежавший в кармане брюк; я не суеверен, но, когда мне трудно что-либо решить, я вспоминаю об этом волшебном камешке. Как многие студенты послевоенного времени, переживавшие бедность, лишения, разруху и неустроенность, я не полагался на свои силы и, не надеясь на себя, часто доверялся случайным приметам или предзнаменованиям.
Камешек повернулся четным числом кверху. Ехать!
Я сунул голову в окошечко.
- Сделали выбор? - перебирая карточки спросил секретарь, седеющий мужчина средних лет. - Промышленная компания «Белый лебедь», третий квартал, улица Симпо в Канда. Должен предупредить вас, что компания эта пользуется сомнительной репутацией.
- Мне это безразлично.
Секретарь молча дал мне справку, которую я должен был вручить нанимателю.
Улица Симпо... Я знал ее. Туда можно дойти за 15 минут. Кажется, Симпо избежала бомбежки и ее старые дома уцелели.
Я шел вдоль развалившегося забора. Из дворов доносился запах готовящегося ужина, там кололи дрова, разговаривали... Мимо меня на старом велосипеде проехал старик камисибайс поклажей на багажнике велосипеда.
- Скажите, пожалуйста, где находится компания «Белый лебедь»? - спросил я женщину, стоящую у дома с ребенком за плечами.
- «Лебедь»? Неужели в наших краях есть такая компания? Я и не знала. Если дом семнадцать, так это вот за этим зданием.
По неосвещенной улице я пошел следом за стариком камисибайем. Старик повернул налево и остановил велосипед перед грязным домом. Я сразу понял, что там и помещается таинственная компания «Белый лебедь». А я-то представлял себе современное белое здание! Дом не только не напоминал лебедя, он походил скорее на ворону, только что вылезшую из мусорной ямы.
Я вошел и в прихожей увидел стол с телефоном, за которым сидел мужчина с головой, слегка приплюснутой сверху, в очках, в коричневых американских брюках, купленных, вероятно, на барахолке. По виду он был иностранец, недавно обосновавшийся в Токио.
- Ким-сан, товар я оставлю здесь, - обратился к нему старик, ставя ящик, снятый с багажника, в угол прихожей.
- Хорошо, хорошо. Завтра опять придешь.
Кивнув, старик вышел.
Мужчина с приплюснутым черепом, ковыряя в носу, повернулся ко мне.
- А ты откуда взялся?
- Я студент, читал ваше объявление о найме на работу. Вот мой студенческий билет.
- Гм... Ясно... Наверное, тебя послал студенческий комитет?
- Да, Общество по оказанию помощи нуждающимся студентам.
- Так... Нам нужен расклейщик афиш. Согласен заниматься этим?
- Согласен.
- Вот они, - сказал Ким-сан, указывая в угол прихожей пальцем, на котором было золотое кольцо. Там лежали свернутые афиши.
Очевидно, с этими рулонами я должен отправиться завтра в далекую префектуру Тиба, чтобы в деревнях и предместьях расклеивать и раздавать афиши.
Получив деньги на проезд и взяв для себя одну афишу, я покинул «Лебедь». Откуда-то доносилась труба торговца соевым творогом. У меня вдруг засосало под ложечкой. Почему-то вспомнились слова Нагасимм за завтраком: «Не только тело, но и душа уйязла в грязи».
На ходу я развернул афишу, там прыгающими буквами было написано:
«Любимец публики Асакуса. Популярные мелодии в исполнении Энокена. Наконец-то Энокен отправляется на гастроли в Сакурамати!»
Энокена знает даже трехлетний ребенок. Это самый знаменитый исполнитель шуточных песен. Он не только выступает на сцене, но и снимается в кино. Энокену всегда предоставляются лучшие концертные залы в шести крупнейших городах страны, и непонятно, почему эта знаменитость собралась на гастроли в захудалый провинциальный городок префектуры Тиба. Может быть, с благотворительными целями? Если так, то почему он поручил рекламу никому не известной компании? Здесь что-то не так. Я вспомнил слова секретаря о сомнительной репутации «Белого лебедя».
Но в конце концов, какое мне до этого дело! Если я расклею их афишу в Сакурамати, я заработаю 200 иен с оплатой проезда, а больше мне ничего не надо.
На полученные деньги я заказал в столовой одэнкоторый уже давно не ел, и вернулся домой сытый. Нагасимы не было - вероятно, еще где-то шлялся.
Накрывшись ветхим, провонявшим потом и пылью одеялом, я постарался уснуть, но не мог. Я думал о девушках, собирающих виноград под осенним солнцем. Сердце мое трепетало, когда я представлял себе их белые ножки...
В 10 часов утра, оставив Нагасиму, который, съжившись, спал на тюфяке, я вышел из дому, завернувшись в старый плащ.
- Что это ты такой угрюмый? Работать сможешь? - спросил меня Ким-сан. Он указал на рулоны афиш: - Положи все это в рюкзак и езжай по тем местам, которые указаны в этой бумажке.
Там значились четыре селения, лежащие вдоль дороги. Ничего себе! Разумеется, 200 иен в сутки за такую работу маловато, но отказываться было поздно.
- Хорошо, - согласился я. - А то, что написано в афишах, правда?
- А ты как думаешь? - рассмеявшись, он пристально посмотрел на меня своими узкими глазами.
Больше спрашивать было не о чем.
Я думал, что афиши легкие, все-таки бумага, но, когда ремни рюкзака легли мне на плечи, я понял, что ошибся: груз был тяжелым, тем более для меня, переболевшего в детстве полиомиелитом.
До Тиба я ехал в почти пустой электричке. С рюкзаком за плечами меня можно было принять за горожанина, отправившегося в деревню за картошкой. Тем более что в моем вагоне оказалось несколько человек, действительно едущих с этой целью. На станции Итигава я пересел в автобус и поехал по асфальтированному шоссе. Наш путь лежал мимо знаменитой итигавской сосны, которой очень много лет. Возле нее виднелась огромная афиша с портретом Икэбэ Рё.
Автобус выехал за город. В кленовом лесу пахло солнцем. Каштаны совсем облетели, их листья лежали на дороге, как огромные золотые монеты, а соломенные крыши крестьянских домов казались красными.
Кондукторша, девчонка с ярко накрашенными губами, объявила, что через две остановки - Сакурамати.
Наконец я вышел из автобуса.
Мне уже доводилось расклеивать афиши. В прошлом году, во время всеобщих выборов, я, как и большинство студентов, поддерживал радикальную партию. Но политика политикой, а без заработка не проживешь, поэтому я не очень упрекал себя, если приходилось расклеивать плакаты с фотографией кандидата консервативной партии.
Но сейчас, опуская афиши в почтовые ящики крестьян, я чувствовал что-то вроде угрызений совести.
В деревне никого не было. Вероятно, все в поле. Только куры бродили по пустым дворам и разбегались при моем появлении. В одном дворе я подобрал старый номер журнала «Звезды экрана», в котором обычно помещались фотографии знаменитых артистов и модные песенки. Я сунул журнал в карман, чтобы почитать на обратном пути.
По чистой деревенской улице шли двое мальчишек с ветками, на которых сидели гусеницы.
- Что это у вас?
- Сами не знаем.
- А вы умеете читать? Например, вот эту афишу. - Я сунул им рулон.
- Ура! К нам едет Энокен! - закричали мальчишки.
- А вы его знаете?
- А как же! Я был с папкой в кино и видел Энокена. Только забыл, как кино называется.
- Зато теперь ты увидишь его живым, - сказал я, улыбнувшись. - Можете выполнить мою просьбу?
- Смотря какую, - с важностью заявили ребята.
- Просьба простая: надо расклеить эту афишу на стенах школы и на заборе возле дома старосты. Сделаете?
- Хорошо, - радостно согласились мальчишки.
В следующей деревне я действовал таким же образом. Дети охотно помогали мне. Труднее было в городках, но к этому времени пузатый рюкзак похудел, а в Сакурамати стал вовсе пустым, как и мой многотерпеливый желудок.
Уже затемно я вернулся в Токио. Нужно было съездить в «Лебедь» - вернуть Киму-сан рюкзак и получить деньги. Ким-сан по-прежнему сидел за столом и сосредоточенно ковырял в носу.
- Ну как, все расклеил?
- Все.
- Спасибо.
Вынув из стола туго набитый кожаный кошелек, он отсчитал двадцать десятиенных бумажек и полошил передо мной на столе.
- Зря не трать. Почему ты такой хмурый? Ты, дружок, плохо выглядишь.
- Да?
- Очень плохо. Может, тебя девушка разлюбила?
- У меня нет девушки.
Я удивился своей откровенности, хотя, по правде говоря, чувствовал сейчас к Киму-сан большее расположение, чем утром. Возможно, я просто надеялся в глубине души, что, заручившись дружбой Кима-сан, я всегда смогу найти работу и, может быть, иногда получать от него американские консервы.
Ким-сан, разумеется, не знал потаенных мыслей бедного студента, но мой доверительный тон заставил его улыбнуться.
- Ну и дурачина ты! Неужели не хочешь побаловаться с девчонкой?
- Ну... да... конечно.
- Так в чем же дело?
Тускло светила лампочка над приплюснутой головой Кима-сан. На ломаном японском языке он стал поучать меня, приводя примеры из своей богатой практики; самое важное - сразу произвести на девушку хорошее впечатление. А для этого нужно заставить ее обратить на себя внимание. Но это только полдела. Теперешние девицы любят мужчин если не с толстым кошельком, то хотя бы с сильным характером.
- Нужно действовать. Да, да, действовать, а не трепать языком.
- Вы говорите - действовать, но что я могу сделать?
- Вот дурак! - Он расхохотался.- Например, болтать девушкам всякую чепуху.
- Чепуху?
- Я же говорю, дурак. Для достижения цели все средства хороши. А уж здесь стесняться нечего. Надо набраться нахальства и врать без зазрения совести. Наступай по всему фронту: звони по телефону, назначай свидания и без конца повторяй, что она тебе нравится. И еще хорошо, если она увидит тебя с другой. Это производит впечатление. Нет женщины, которая останется при этом спокойной. На свою беду, они вспыльчивы и самолюбивы.
Вспыльчивы и самолюбивы! На родине Кима-сан все вспыльчивы и самолюбивы. Острая пища горячит кровь. У них там даже капусту маринуют с перцем. К тому же они едят много мяса. Японцу, который умерен в еде, трудно следовать советам корейца. Вот если бы были деньги...
- Прошу прощения, Ким-сан, я еще приду. А сейчас я очень устал.
- Хорошо. Если понадобится заработать, обращайся ко мне.
Распрощавшись с Кимом-сан, уже на пороге я спросил:
- Энокен в самом деле приезжает на гастроли в Сакурамати?
На этот раз Ким-сан сказал правду:
- Где твои глаза? Смотри внимательней, в афише стоит «Энокеи», а не «Энокен».
Действительно, взглянув на афишу, я обнаружил, что надпись сделана с хитрым расчетом.
- И вы не боитесь, что вас за подлог привлекут к ответственности?
Глаза Кима-сан за толстыми стеклами очков усмехнулись. Он покачал головой:
- Никто в деревнях не верит, что к ним может приехать Энокен. Обычно его заменяют артисты помельче, и ничего, скандалов пока не было.
Нервы у Кима-сан были крепкие, не то что у нас, японцев.
***
Весь следующий день беспрерывно моросил дождь. Дощатая крыша дома быстро промокла, и на потолке появились подтеки. Через окошко в комнату проникала холодная сырость.
В полдень на улице заиграл горн, но у горниста, видать, не хватило дыхания, и звуки оборвались, потом с паузами возобновились снова.
Нагасима отправился на заработки. Я же, получив двести иен за расклеивание афиш, решил отдохнуть. Надо было бы наведаться в университет, но тело после работы было как ватное, из дому выходить не хотелось, тем более что на улице шел дождь.
Лежа на тюфяке, я сосредоточенно разглядывал потолок в пятнах. Это было мое любимое занятие. В детстве, когда у меня болел живот, я весь день лежал, глядя на такие же пятна. Они то принимали форму облака, то вдруг превращались в чудовищ, то в фантастический замок.
Время от времени я погружался в сон, потом просыпался и снова дремал. Печальные звуки горна за окном смешивались с шумом падающего дождя.
Карман плаща, висевшего на гвозде, оттопыривался, и я вспомнил, что в нем лежит старый номер «Звезд экрана», который я подобрал вчера во дворе крестьянского дома. На каждой странице - актеры, застывшие в непринужденных позах, отретушированные лица, ослепительные улыбки и ямочки на щеках известных артисток и певиц. Интересно, какова жизнь этих людей?
Ведь, по существу, мы мало отличаемся друг от друга. Я зарабатываю двести йен, расклеивая афиши, а они, белозубо улыбаясь, рассказывают миру о своей жизни.
«Неразлучные друзья,- прочел я под цветной фотографией,- артист Икэбэ Рё и артистка Ямагути Ёсико - идеальная пара». У юноши тонкое нервное лицо с вялой кожей, у девушки - большие накрашенные глаза. Обнявшись, оба улыбаются с фотографии.
Последняя, уже пожелтевшая страница журнала отводилась читателям:
«Поклонники звезд кино из префектуры Сага и Нагано предлагают организовать общество друзей кино».
Гм... Дружба рождается так же легко, как пузыри в лужах во время дождя. И так же легко лопается. Может быть, и любовь тоже...
Зевая от скуки, я терпеливо изучал письма читателей.
«Я большой поклонник таланта балерины Цусима Кэйко. Какое счастье иметь такую сестру! Кобаяси Сетаро. Префектура Хёго, уезд Мукура, село Ёсимото».
«Я простая девушка, мне 19 лет. Очень люблю кино... Если вы тоже поклоняетесь Вакаяма Сэцуко, напишите мне по адресу: Токио, квартал Седатани, ул. Кейдо, дом № 808, Морита Мицу».
Подложив руку под голову, я уставился в потолок. Представляю себе, какова эта девица, если она пишет в такой журнал, сообщая свой адрес. Но попробовать можно. Через два дня она получит мое письмо. Если все сложится удачно, она станет моей.
Так началось наше знакомство. Так я узнал ту, которую потом бросил, как собачонку.
Может показаться, что все происшедшее между нами - случайность, но разве не случайны вообще связи между людьми? Супруги, поклявшиеся всю свою жизнь пройти рука об руку, сначала случайно знакомятся за ресторанным столиком. Их любовь начинается со случайной, может быть даже нелепой, встречи. Однако прошло много времени, прежде чем я понял, что случайность вовсе не нелепость и не бессмыслица. Я атеист, но думаю, что повседневная зависимость человека от случайностей является одной из тропинок, ведущих человека к вере в бога.
Никто не надеется встретить в современном обществе идеальную женщину, и все же я и сейчас мечтаю о ней.
Вторая запись Ёсиоки Цутому
Не скажу, как она выглядела в тот день, когда я увидел ее впервые; если бы я ее любил, мне бы, наверное, навсегда запомнились ее смех, легкие прикосновения ее пальцев и прочие нежности, которыми обмениваются влюбленные. У нас же ничего подобного не было, потому что я хотел лишь удовлетворить желание.
Грубо говоря, мне нужна была женщина на ночь. Я нашел ее, чтобы, использовав, выбросить, как выбрасывают пустую пачку из-под сигарет, сойдя с ночного трамвая.
В ответном письме она назначила мне свидание у вокзала Ситакитадзава, недалеко от которого жила. Она писала, что не хочет встречаться со мной в многолюдных районах Синдзуку или Сибуя, потому что боится заблудиться.
Место нашего свидания я запомнил хорошо. Еще бы! Рядом находилась привокзальная уборная, и от нее так воняло, что не запомнить это было невозможно. Над головой проносились поезда, и с эстакады на мои рваные ботинки падали черные капли.
Это была окраина Токио, еще не оправившаяся от военных ран.
Я нащупал деньги в кармане и с облегчением подумал: «Все-таки хорошо, что она не назначила свидания в кафе». В моем положении глупо тратить тридцать иен на две чашки кофе, когда есть более удобные и, главное, более дешевые места свиданий, известные каждому токийскому студенту.
Итак, я ждал. Часы у входа в кинотеатр показывали половину пятого.
Ее письмо пришло в невзрачном желтеньком конверте. На дешевой почтовой бумаге неровным ученическим почерком Мицу писала, что работает в конторе фармацевтической фабрики и что до конца рабочего дня им уходить не разрешают.
«Неужели в университете тоже есть поклонники Вакаяма Сэцуко? В воскресенье я смотрела «Зеленые горы» с ее участием. Она восхитительна. Я запомнила песню из этого фильма и пою ее во время работы. Кроме Сэцуко, из новых артистов мне нравится Цурута Кодзи».
Многочисленные орфографические ошибки в ее письме заставили смеяться даже Нагасиму.
- Где ты раскопал эту принцессу? - хохотал он. - Вот так «черепаха»!
На тогдашнем студенческом жаргоне «черепахой» назывался непритязательный парень, а «зайчихой» - предмет его ухаживаний; тем самым их любовь уподоблялась погоне черепахи за зайцем.
- Заткнись! - сердито крикнул я. - У тебя и такой нет.
Но, вдоволь нанюхавшись вони из вокзальной уборной, я вспомнил этот разговор с Нагасимой и почувствовал к себе отвращение.
В пять часов кончился рабочий день. Густая толпа повалила с вокзала, растекаясь в разные стороны, но девушки, похожей на Морита Мицу, не было видно.
По другую сторону железнодорожных путей остановился рекламный автобус, и коренастый мужчина стал прокручивать модные песенки.
Я решил отправиться домой, если она не приедет со следующей электричкой.
«Это тебя бог наказал. Так тебе и надо. Нечего лезть в любовники», - издевался я над собой.
В это время две девушки, поглядывая по сторонам, подошли к рекламному фургону и о чем-то спросили мужчину. Когда мужчина показал в мою сторону, я понял, что одна из них - та, которую я жду. Может быть, это она спряталась за спину подруги. Обе они стеснялись - это было видно по их лицам и по тому, как они нерешительно подталкивали друг дружку.
- Спроси его, - шепнула та, у которой, как у деревенской школьницы, на плечах лежали две косы. Она была низкорослая и широкая в плечах.
- Сама спрашивай.
Обе они были одеты, как одеваются девушки рабочих окраин Токио: в одинаковые оранжевые кофточки и черные юбки. Обычно эти девушки любят ходить в бильярдные и тиры. В кино они бывают по воскресеньям, когда билеты стоят дешевле, и по окончании сеанса, аккуратно сложив, уносят с собой программку, пахнущую типографской краской.
«Как я пал!» - вскричал я мысленно.
Но если уж так получилось, я постараюсь не остаться в накладе и выберу ту, которая лучше.
Пожалуй, девушка повыше была стройнее, у нее был милый носик, и вообще она казалась привлекательней.
- Кто из вас Морита Мицу-сан? Ты?
Я ошибся. Морита Мицу оказалась та, у которой были косы.
- А почему ты пришла не одна?
- Она просила меня прийти вместе с ней. Но я говорила, что мне не надо ходить, - с обидой сказала Другая.
Конечно, я с самого начала понимал, что иду на свидание не с прекрасной феей, а с девушкой, которую вполне справедливо высмеял Нагасима. Но теперь, встретившись с ней, я почувствовал себя таким жалким... Будто не нашел своей фамилии в списке поступивших в университет, хотя в глубине души понимал, что меня не примут.
- Мит-тян, я пошла домой.
- Что ты! Оставайся с нами, - Мицу растерянно тронула подругу за плечо.
Та отстранилась и, недоброжелательно поглядев на меня, побежала по каменным ступенькам на вокзал.
Над нашими головами с грохотом пронеслась электричка. Пыль, поднятая ею, покрыла короткие ноги Мицу, выглядывающие из-под старомодной юбки. Вид ее бежевых, плохо натянутых чулок вызывал у меня брезгливое чувство.
- Что мне делать? Ёко-сан меня покинула, - невнятно пробормотала она, ковыряя землю носком ботинка.
- О чем ты беспокоишься? Разве ты никогда не встречалась с мужчиной?
- Что вы! Что вы! Я...
- А в кино ты ходишь одна?
- Нет, с Ёко-сан, - Она улыбнулась доброй и в то же время глуповатой улыбкой. - Выходные дни мы проводим вместе.
Я больше не мог стоять рядом с уборной и пошел от вокзала. Девушка, как послушная собачонка, следовала за мной.
- Куда мы пойдем?
- Сейчас узнаешь. Только не удивляйся, - сказал я, вспомнив советы Кима-сан: «Говори всякую чепуху, все сойдет».
Всякую чепуху! Мне было жалко себя, жалко времени, потраченного на ожидание этой уродины с тупым лицом.
Но и уйти от нее я тоже почему-то не мог.
Стемнело. Окончив рабочий день, угрюмые люди, толкая друг друга, спешили домой.
Морита Мицу изо всех сил старалась не отставать от меня. Короткая и широкоплечая, она пыталась попасть в ногу и, делая непривычно широкие шаги, некрасиво, совсем не по-женски раскачивалась.
Мы вышли на широкую площадь; повсюду гуляли парочки. Было прохладно, а на носу Мицу выступили капельки пота.
- Я никогда не бывала в таких многолюдных местах. А вы?
- Приходилось. Я здесь лотерейные билеты продавал. Ведь если я не заработаю, я не смогу ходить в университет.
Я не постеснялся сказать о своей бедности, понимая, с кем имею дело. Было бы смешно искать расположения этой кретинки.
- Вам приходится подрабатывать?
- Да. И на еду и на учебу нужны деньги.
Я и сейчас помню, с каким состраданием она посмотрела на меня и как, остановившись, сунула свою маленькую руку в карман дешевой кофточки.
- В чем дело?
- Вы платили за меня в трамвае. Я должна отдать.
- Какие глупости!
В светофоре на перекрестке зажегся зеленый свет, и люди торопливо потекли через улицу в сторону кинотеатра. Ничуть не стесняясь окружающих, Мицу громко говорила:
- Вы не тратьте деньги зря. Я за себя заплачу. Заплачу. Мы с Ёко-сан каждая за себя платим, когда ходим в кино.
- У тебя при себе много денег?
- Четыреста иен.
Четыреста иен... В два раза больше, чем у меня. Я взял сто иен у Нагасимы, и сто было у меня, но тратить их не хотелось.
- Хотя ты и девчонка, но денежки у тебя водятся. Сколько получаешь в месяц?
Ее месячный оклад около трех тысяч иен, похвасталась Мицу, но иногда получается больше, так как, если не хватает рабочих рук, она помогает фасовщикам и за это получает отдельно. Живет она в одной комнате с Ёко.
- А родом ты откуда?
- Кавакоси. Слыхали?
- Нет. Домой часто ездишь?
Скорчив печальную гримаску, Мицу отрицательно покачала головой. Наверное, дома у нее что-то неладно.
В те годы мы часто ходили в кабачок «Поющие голоса». Сейчас он начал хиреть, а тогда был ничего. Днем он казался невзрачным, но вечером, когда в зале зажигались свечи и светильники, на длинных шнурах свисающие с потолка, а на стенах плясали неясные тени, жизнь в нем бурлила. Отделанный снаружи деревом, кабачок напоминал горную хижину. Мужчина в русской рубахе, обслуживающий клиентов, в свободные минуты пел русские песни, аккомпанируя себе на гармони. Этот кабачок, а также «На дне» в Синдзуку и «Подземные обитатели» у Сибуя были излюбленными местами студентов.
Очевидно, Мицу впервые попала даже в такое отнюдь не шикарное заведение, если, едва ступив на порог, попятилась назад, как ассенизатор, оказавшийся в императорском дворце.
- Здесь, наверное, очень дорого, - Она подергала меня за плащ.
- Гм... Конечно! Но ведь у тебя четыреста иен!
- Этого хватит? Тогда оставьте только на электричку.
Я знал, что и ста иен будет достаточно, но промолчал.
- Это всё студенты?
Она застенчиво смотрела на молодых людей в черных блузах и девушек в беретах, с сигаретами в зубах. Это была литературная и театральная молодежь, любящая пофилософствовать. Я их терпеть не мог. Они без конца разглагольствовали о высоких материях, экзистенциализме и нигилизме, и у всех у них под модными блузами было грязное белье, а на ногах - вонючие дырявые носки.
- Они все тоже студенты? Да?
«Ох и дура же набитая», - подумал я.
Один из этих мерзавцев уселся на деревянной лестнице, ведущей на второй этаж, и заиграл на гармони. Кто-то запел, другие подхватили. Каждый старался выглядеть бесшабашным гулякой; всем своим видом студенты словно хотели доказать, что имеют право веселиться, как им нравится, и что это и есть настоящая жизнь. И все же что-то равнодушное таилось в их лицах.
- Знаешь эту песню?
- Нет.
- Это «Тройка». Русская песня.
- Никогда не слыхала, - виновато покачала головой Мицу, - я ведь окончила только гимназию...
- А-а. Ну тогда попроси, чтобы тебе сыграли «Зеленые горы», - съязвил я.
Мицу опустила глаза и сморщилась:
- Что с тобой?
- М... м... м... Здесь есть уборная?
- Туалет?
- Да, - С глубоким вздохом Мицу вытащила из кармана кофточки туалетную бумагу.
Свидание наше началось около уборной, и теперь, не успели мы сесть за стол, она напомнила об этом. «Вонючая парочка», - промелькнуло у меня в голове.
Мицу ушла. Я вытащил сигареты и закурил. И тут почувствовал, что кто-то похлопывает меня по плечу. Я обернулся и увидел парня в кепке, измазанной вазелином, как это было принято у снобов.
Это был Идогава, студент нашего университета. Бледный, в очках без оправы, он принадлежал к людям, которые всегда находятся в приятном расположении духа.
- Попался, приятель.
- В чем дело?
- Знаю, ты с ней того... - он погрозил пальцем.
- Что за глупые шутки! Буду я возиться с такой, - ответил я, пожав плечами.
- А зачем возиться? - Идогава говорил в нос. - Предложи ей стаканчик коктейля, и дело в шляпе.
В этом кабачке за восемьдесят иен в бутылке из-под лимонада подавали коктейль из водки и газированной воды. Он легко пился, и неопытные девицы попадались на эту удочку: выпив стакан, они быстро пьянели и теряли над собой контроль.
- Я закажу, - подмигнул Идогава и, щелкнув пальцами, подозвал официанта.
Когда Мицу вернулась, на столе уже стояли два стакана с прозрачной жидкостью. Сейчас я понимаю, что должен был сказать ей: «Не пей», но Идогава посматривал в нашу сторону и посмеивался, а я боялся этого циника. Он решит, что я даже перед такой девушкой робею, и растреплется об этом всему свету. Признаться, где-то глубоко во мне раздался слабый голос совести, но его заглушил другой: «Да что ты в самом деле? Не детей же тебе с ней крестить! Один раз можно побаловаться».
- Что это? - доверчиво улыбаясь, спросила Мицу. Я молча наблюдал, как она пьет коктейль. Она выпила его, будто стакан чаю.
- Никогда не пробовала такого вина! Это импортное? Наверное, дорого стоит?
- Конечно, дорого, но ты не беспокойся.
Она покраснела, и толстые губы ее глупо приоткрылись.
- Здесь очень приятно. Если бы и Ёко-сан была с нами, она бы пришла в восторг.
Мицу уже едва ворочала языком. Из своего угла Идогава снова подмигнул мне. Заиграли на гармони. Пожилой усатый мужчина в берете с поклонами ходил от стола к столу.
- Хорошо бы исполнили «Зеленые горы».
- Еще что! - буркнул я.
Мужчина подошел к нашему столу и, взяв Мицу за руку, что-то шепнул ей.
- Оставьте ее в покое, - крикнул я. - Вас только тут не хватало!
- Пусть говорит! Пожалуйста, дедушка, я заплачу.
Этот тип занимался гаданием, преимущественно хиромантией, в кабачках Сибуя и «Поющих голосах». Он говорил все, что ему приходило в голову, но одно из его предсказаний я запомнил хорошо. Он сказал, что Мицу будет несчастной оттого, что жалеет других.
- Ты слишком добра, девочка, слишком добра. А за это всегда приходится платить. Будь осторожна, иначе мужчины используют твою доброту тебе во вред.
- Какая чепуха! - засмеялся я. И Мицу тоже громко захохотала.
- Через несколько лет тебя постигнет несчастье, которое сейчас ты даже не можешь себе вообразить.
Но что это будет, старик так и не сказал. Получив двадцатииенную бумажку из красного кошелька Мицу, он, поклонившись, отошел.
Мицу едва держалась на ногах. По-идиотски полуоткрыв рот и опираясь на мое плечо, она кое-как спустилась по лестнице.
Внизу стоял Идогава.
- Приятной ночи!
- Пошел к черту!
Но я уже наметил, куда ее вести.
Когда-то я здесь подрабатывал и знал, что недалеко отсюда, на склоне горы, возле депо метропоездов, есть гостиница, в которой можно, если верить рекламе, висящей над входом, переночевать за сто иен.
Кончали торговать магазины. Продавец с напомаженными волосами, насвистывая, закрывал ставни. В плохо освещенном углу улицы еще продавались книги и журналы. На обложке одного из журналов была изображена молодая обнаженная женщина, закинувшая руки за голову. Несколько мужчин с лихорадочным блеском в глазах просматривали журналы.
Впереди нас стоял человек с рекламными щитами на спине и груди. Реклама призывала посещать бар, в который мужчин и женщин пускали только парочками. Человек-реклама улыбнулся нам и, когда мы проходили мимо, что-то пробормотал.
С грохотом проехал фургон, торгующий сладким картофелем, который жарили тут же, на глазах покупателя. «Энокен...»
Я вдруг с тоской вспомнил, как расклеивал афиши Кима-сан. Кажется, меня возмутила наглая подделка, но ведь я же раздавал эту афишку крестьянам. Там не испугались вместо «Энокен» написать «Энокеи», а я боюсь обмануть эту девчонку. Показался далекий, тусклый свет Сибуя... «В конце концов, - думал я, - все обманывают друг друга и даже не желают разобраться, где истина, а где ложь».
- Ты мне нравишься, - пристально глядя на огоньки Сибуя, сказал я так, словно произнес хорошо заученную математическую формулу.
Мы приблизились к маленькой гостинице, обнесенной бамбуковым забором.
- Куда мы пришли? - сказала Мицу, словно не слышала моих слов. - Это вокзал Сибуя?
- Нет, но нам нужно сюда зайти.
- Мне пора домой, хозяйка не пустит меня так поздно.
- О чем ты беспокоишься? Еще совсем рано.
- Вы за меня платили в кабачке, а я здесь заплачу половину. Ведь...
- Что ведь?..
- Ведь вы так много истратили. Может быть, у вас не осталось на завтра.
Она сунула руку в карман и молча подала мне потрепанную стойенную бумажку.
- Не надо.
- Нет, нет. Возьмите. У меня есть деньги. Я могу еще заработать. Останусь дежурить на ночь, помогу фасовщикам - вот и получу за пять дней пятьсот иен. Не беспокойтесь, я...
В ее голосе звучала едва ли не материнская забота. Так в детстве разговаривала со мной мать.
Во время войны - я тогда ходил в гимназию - было трудно с едой, и за обедом мать, отрывая от себя последнее, перекладывала в наши чашки свою долю. Когда я отказывался, мать ласково уговаривала меня, и иногда ее настойчивость становилась неприятной.
Но и вспомнив это, я не постеснялся положить в карман деньги Мицу.
Железнодорожник с синим фонарем в руках переходил линию. Порывистый ветер доносил пьяную ругань из китайского ресторанчика под горой.
На улице Ямата - улице гостиниц и отелей - царила тишина. Немного позже здесь появятся пьяные и подвыпившие мужчины и женщины, но сейчас здесь почти никого не было.
Я комкал в руке стоиенную бумажку, которой, я знал, хватит, чтобы получить часа на два комнатушку в гостинице.
- Зайдем?
Во дворике перед гостиницей росло несколько бамбуков, кое-где в зеленой траве лежали валуны. Через приоткрытую дверь было видно, что в прихожей парами стоит мужская и женская обувь.
- О-о-о! - Удивленная Мицу сделала шаг назад.
- Ты что? - Я взял Мицу за руку и притянул к себе, - Я люблю тебя.
- Нет... нет... Я боюсь...
- Чего? Я же сказал, что люблю тебя. Ты мне нравишься. Поэтому я и в кабачок с тобой ходил и сейчас не смогу от тебя уйти, пока...
- Мне, страшно.
Я попытался обнять Мицу и коснулся ее маленьких грудей. Девушка неожиданно сильно оттолкнула меня. Но я снова прижал ее к себе, так что уткнулся лицом в ее волосы, и торопливо зашептал слова, которые скопились во мне, как рудничный газ в забое. Чужие слова, грязные и похотливые.
- Ты мне нравишься. Я тебя люблю... Я хочу любить тебя всю... Все твое тело... Ничего страшного... Ничего страшного не будет. Ты мне веришь? Нет? Почему же тогда ты пришла на свидание? Почему? Может быть, я вызываю у тебя отвращение? Тебе не нравится, что я тебя обнимаю? - Я говорил все, что говорят мужчины, обольщая женщину, которую не любят. - Ну!.. Значит, я тебе противен?
- Нет... Вы мне нравитесь... Я...
- А чем ты это докажешь? Нам, студентам, слов недостаточно, мы и так слышим их без конца. А любовь? Один философ, например, говорит, что только эгоист не отдается любви без остатка.
Последнее я придумал экспромтом. Если б этот философ мог услышать мою болтовню!
- Во-первых, боязнь потерять девственность объясняется устаревшими взглядами на жизнь. Сегодня студентки добровольно идут на это. А остальные женщины от них отстали, потому что не могут освободиться от косных предрассудков. Неужели вам в гимназии ничего не говорили об этом?
- Нет. Это так трудно понять.
- Конечно. В гимназиях еще рано говорить о таких вещах. Но в университете... Ты что-нибудь слыхала об эмансипации женщин? Так вот. Чтобы мужчина и женщина были равны, необходимо отбросить всякий стыд, если между ними возникает любовь. Так нас учат. Понимаешь, о чем я говорю?
Тупо глядя на меня, Мицу удрученно кивнула головой.
- Я говорю, что нужно вести себя иначе. Отбрось ложные предрассудки. Войдем в этот дом. Может быть, вначале тебе будет немного страшно. Но ведь сказал же кто-то, что прогресс невозможен без риска.
Бедные философы! Однако нужно как-нибудь использовать знания, которые мы получаем от профессоров. В конце концов, не даром же я плачу деньги, бегая на заработки! Увы, «цитаты» из научных трудов не произвели желаемого впечатления на фабричную девчонку.
- Ну, идешь? - Я взял Мицу за руку, но она, как львенок, отпрянула назад.
- Нет, пойдемте домой, прошу вас, пойдемте.
- Домой? - закричал я. - Да что ж это такое? Сама назначила мне свидание, я пришел, а она домой. Вот тебе на... Ей дело говоришь, а она упрямится, будто ишак... Ладно. Пусть будет по-твоему. Я пошел.
И широкими шагами я стал спускаться вниз по улице. Я был вне себя оттого, что столько времени потратил попусту. И с кем? Хотя бы девчонка стоящая была. Но зол я был не только на Мицу, но и на философов и на профессоров, уроки которых оказались бесполезными.
Вдруг резкая боль пронзила мое правое плечо и спину. Кажется, начинается нервный приступ, не раз повторявшийся после полиомиелита. Когда я сильно устаю или волнуюсь, всегда возникает эта колющая боль.
Мыча от боли и чувствуя, что Мицу бежит за мной, я, не оглядываясь, продолжал идти. Она догнала меня и задыхаясь спросила:
- Вы обиделись?
- Конечно.
- И больше не придете?
- А что мне еще остается? Ты сама дала мне понять, что я тебе не нужен...
- ...
- Но если тебе неприятно быть со мной, я не стану навязываться.
- Вы... я... Но мне не хочется заходить туда...
- Тогда прощай...
Мы спустились с горы. На веранде китайского ресторана двое мужчин с красными от вина лицами жадно что-то ели.
- Вы не хотите больше встречаться со мной?
- Нет.
Боль, ставшая еще острее, снова пронзила мою спину. Я невольно вскрикнул и схватился за правое плечо.
- Что с вами? - Удивленная и испуганная Мицу заглянула мне в глаза.
- Ничего. В детстве я болел полиомиелитом. Видишь, правое плечо у меня опущено. К тому же я хромаю. Поэтому и девушки меня не любят. Кому я нужен, калека? Еще ни одна меня не любила... М-м-м... И ты оказалась, как все...
- Вы хромаете?
Качающийся свет фонаря упал на лицо Мицу: она с состраданием смотрела на меня. Бедняга, она и в самом деле верит каждому моему слову.
- Да. Я хромой. Я калека. Поэтому меня не любят девушки. И поэтому ты отвернулась от меня, я знаю...
Вдруг своими маленькими ладонями она стиснула мои пальцы.
- Как мне вас жалко!
- Не стоит меня жалеть.
- Значит, вы здесь никогда раньше не бывали?
- Конечно. Кто сюда пойдет с нищим калекой? Вот и сегодня... Думал, что ты... Дурак набитый...
Я просто был зол и на самом деле ни о чем таком не думал. Но именно эти лживые слова не годящиеся даже для плохого фильма, подействовали на Мицу сильнее всего.
- Ну... если так... если так, то... то пойдемте...
Третья запись Ёсиоки Цутому
- Ну... если так... если так, то... то пойдемте...
Скрежетали поезда, по запасным путям уходящие в депо. Пьяницы, сидевшие на террасе закусочной, прищурившись, разглядывали нас.
Мицу робко ступала за мной, опустив голову, и в лице ее было что-то детское, беззащитное.
Странно, но желание у меня исчезло.
Вместо него появилась несвойственная мне жалость и что-то вроде раскаяния.
Как низко я пал! Использовать добрые чувства этого бесхитростного существа для удовлетворения своей похоти может только подонок.
- Гм... Не слишком ли поздно ты одумалась? - я продолжал разыгрывать прежнюю роль.
- Вы сердитесь? Простите меня.
- Хватит. Ты мне надоела. Я уже не хочу идти туда.
Сказав это, я быстро зашагал по узкой пешеходной дорожке в сторону вокзала. Мицу, как собачонка, поплелась за мной. Пьяный мужчина, столкнувшись с ней, громко ее обругал.
- Подождите! Я задыхаюсь.
- Что?
- Вы шагаете, как солдат.
На привокзальной площади я замедлил шаг. Мицу тяжело дышала, лицо ее посинело, на кончике носа выступил пот.
- У тебя что, сердце не в порядке?
- Нет, я всегда так потею.
- Гм...
- Простите меня. Я виновата, но я не хотела вас огорчить.
На площади было ветрено. Девушки из ночного кабачка, окончив работу, быстро, так что грязь не успевала отлипать от их туфель, бежали по склону холма вниз, к вокзалу. Если бы я понимал, почему они так спешат домой, я бы, наверно, понял и Мицу, стоящую передо мной: каждую из них дома ожидали муж, дети, любовь, тихое семейное счастье... А Мицу...
- Что же мне делать?
Огни на привокзальной площади уже были потушены. Светились только окна двух-трех магазинчиков; возле одного из них стоял старик, похожий на пугало в своей потрепанной голубой форме Армии спасения. В руках он держал ящик для пожертвований.
Мицу подошла к нему.
- Оставь, ведь он же ничего не продает. Просит пожертвований, а на самом деле все, что ни дадут, присваивает себе.
Но Мицу уже открыла свой красный кошелек и, выбрав десятииенную монетку, сунула ее в ящик. Из бокового кармана брюк старик вытащил маленькую черную коробочку.
- Смотрите! - Мицу держала дешевый металлический крестик и глуповато улыбалась, думая, что я тоже обрадуюсь ее покупке. - Дайте еще два, - она бросила в ящик две десятииенные монеты, и старик невозмутимо протянул ей две черные коробочки.
- Зачем ты покушаешь это барахло?
- Я потеряла свой талисман. А один крестик я вам подарю.
- Нужен он мне, этот крестик!
- Возьмите. Он обязательно принесет вам счастье, - она насильно вложила мне в руку коробочку и засмеялась, широко раскрывая рот.
- Ну хватит, - сморщился я. - Пойдем домой.
- А вы на меня не сердитесь больше? В самом деле не сердитесь? Хотите, встретимся в следующее воскресенье? Я могу приехать к вам домой.
При последних словах я скорчил такую рожу, что она поняла - этого делать не стоит. Представляю, как будет смеяться Нагасима, да и другие жильцы, если ко мне припрется эта деревенщина.
Она уже порядочно мне надоела, и, сказав, что сам назначу следующее свидание, я, не попрощавшись, бесцеремонно подтолкнул ее в сторону вокзала. Подымаясь по лестнице, девушка поглядывала в мою сторону, и, когда она скрылась совсем, я почувствовал облегчение.
Боль в плече все еще не успокоилась. Сунув руку за сигаретами, я обнаружил в кармане коробку: Мицу все-таки умудрилась подсунуть ее. С досады прищелкнув языком, я выбросил в канавку сначала крестик, а потом коробку. Крестик прошел сквозь мусор, плывущий по воде, и погрузился на дно, а коробка поплыла, окруженная пачками из-под сигарет.
Усталый и злой, я едва добрел до дому. Нагасима лежал с марлевой повязкой на лице, натянув одеяло до подбородка.
- Ну как?
- Что как? - буркнул я, сбрасывая брюки, и быстро нырнул под сырое одеяло. Нагасима хотел еще что-то сказать, но я закутался с головой, и он не решился больше ко мне приставать.
Через два дня я снова поехал к Киму-сан. Я был уверен, что завоевал его доверие, и надеялся получить какую-нибудь работу.
Ким-сан сидел на том же месте, где я увидел его в первый раз. Положив ноги на стол, он с увлечением ковырял в носу.
- А, это ты! - хитровато улыбаясь, он уставился на меня. - Что-то у тебя снова унылая рожа. Наверное, с девчонкой поссорился?
- Мне нужна работа, сейчас не до девчонок.
- Работа? Гм... Что ж, работу можно найти, - сказал он, жуя резинку.
- Я согласен на любую, если подойду, вы знаете.
- У меня для тебя есть особая работа. Если выполнишь, заплачу хорошо. Как-то ты говорил, что можешь водить машину.
- Говорил.
- Прекрасно.
Я сразу сообразил, что дело непростое, раз Ким-сан счел нужным меня предупредить. Может быть, контрабанда - в последнее время газеты часто писали об иностранцах, доставляющих контрабандные товары через Гонконг.
- Займешься посредничеством.
- Посредничеством? А тяжестей носить не придется?
- Ну и дурак!
Ким-сан захохотал так, что сдунул пыль со стола, потом поднял трубку телефона и затараторил по-корейски, а под конец сказал по-японски:
- Все будет в порядке, - и, положив трубку, выплюнул на пол резинку. - Пошли, студент.
Мы вышли на улицу, щедро усыпанную золотом осенних листьев. Мимо нас пробежали, о чем-то болтая, гимназистки в коротких юбочках, с портфелями в руках.
- Если тебе не нравится эта работа, могу предложить другую.
- Какую?
- Физическую, - Ким-сан оглядел меня с головы до ног. - Но по-моему, тебе эта работа не подойдет. Там нужна силенка и еще кое-что.
- А что я должен делать?
- Займешься американками. Среди них много потаскух, и я познакомлю тебя с такой...
Сейчас ни к чему пересказывать все, о чем шептал мне тогда Ким-сан. От меня требовалось войти в близкие отношения с одной из белых женщин, которые жили в гостиницах Кандьг и служили в оккупационных войсках санитарками и медсестрами.
Войти в близкие отношения с женщиной? Разве не этого я вчера добивался от Мицу!
Ким-сан оценивающе оглядел меня, как оглядывает крестьянин корову, которую собирается покупать.
- Нет, эта работа не для тебя, - с сожалением сказал он. - Тебе все же лучше заняться сводничеством.
Разумеется, я был огорчен еще больше Кима-сан. До чего же я докатился! Он оценивал мое тело! И уверенно, не помышляя об отказе, предлагал такую работу. Впрочем, иным Ким-сан не знал меня.
Сводничество - такая же благородная профессия, как проституция. На свете много мужчин, которые сами не могут завоевать сердце женщины. Вот сводник и помогает этим жалким трусам.
Чего только не было в послевоенном Токио!
Ночью в парке Уэно шатались мужчины, напялившие на себя юбки и размалеванные как потаскухи. Повсюду рыскали сводники в поисках клиентов.
Сводники... Раньше я и не слыхал, что существует такое ремесло. Но, шагая за Кимом-сан, я понял: мне на собственном опыте придется убедиться в том, что это - увы! - не выдумка.
Мы шли по бывшему плацу. До войны здесь находились казармы гвардейской дивизии. Теперь окопы поросли травой, обвалились, наполнились грязной водой, в которой плавали щепки. По плацу гулял ветер, поднимая густую пыль. В те времена на окраинах Токио было множество таких пришедших в запустение мест.
Там и устраивали свои дела сводники, благодаря которым процветали проституция и гомосексуализм. Война опустошила не только землю, но и души людей.
- Куда мы идем?
- Уже пришли, - Ким-сан кивнул в сторону казармы, напоминающей конюшню.
Там возле обшарпанного автомобиля марки «даттосан» стоял мужчина в черной кожаной куртке.
- Студент. Хочет подработать. Я его знаю. На него можно положиться, - Ким-сан похлопал меня по плечу.
На правой щеке у мужчины был шрам. Мужчина пристально посмотрел на меня.
- Машину водить умеешь?
- Умею.
- Отлично.
Водить машину я научился, когда работал в американском военном городке.
- А такую водил?
- Водил.
- Ну что ж. Тогда до вечера я оставлю машину здесь. В кузове новый костюм. Переоденешься и часам к десяти будешь у эстрадного театра «Хигасимиякодза» в Сундзуку. Там перед входом увидишь мужчину лет пятидесяти с усиками. Это твой клиент. Зовут его Камэта-сан. Он начальник отдела какого-то завода, впрочем, тебе это все равно. Сейчас он влюблен в одну танцовщицу. Твоя роль в этом спектакле такова: ты должен создать у танцовщицы впечатление, будто этот мужчина - управляющий крупным заводом.
- Но я !..
- Знаю, знаю. Ты должен притвориться шофером господина управляющего. Хорошенько притвориться. Ясно?
- Ясно.
- Завтра утром приедешь на машине сюда и оставишь костюм. Пока я тебе даю триста иен. В дальнейшем твой заработок будет зависеть от тебя самого.
Попрощавшись с Кимом-сан и мужчиной в кожаной куртке, я отправился домой. Перешагивая через окоп, я сплюнул в мутную воду.
«Сейчас бы хорошенькую бабенку», - вспомнил я слова, которые мы с Нагасимой часто повторяли, лежа на тюфяках и глядя в потолок.
Но оказывается, такое желание посещает не только бедных студентов. Неужели и я на старости лет через сводников стану домогаться молодой танцовщицы? А впрочем, какое мне до этого дело. Мне нужно заработать, и нечего тут рассуждать.
Около 10 часов вечера я сел в обшарпанный «даттосан», выехал с плаца и, как мне было велено, направился к «Хигасимиякодза» - театру, известному тем, что на его подмостках сразу после войны показывали голых танцовщиц и стриптиз.
Мужчина с усиками, прохаживаясь взад-вперед, ожидал в условленном месте; он делал вид, будто читает газету, однако внимательно посматривал по сторонам. Его вид вызвал во мне и жалость и грусть одновременно.
- Вы Камэта-сан?
- Да. Вы оттуда?
- Оттуда.
- Ну, как говорится, ни пуха ни пера, - шепнул он сконфуженно. Потом вытащил из кармана безукоризненно чистый платок и высморкался.
«Аккуратный человек, - подумал я. - Аккуратный и трусливый». Наверное, ни одного дня не пропустил на работе. К тому же порядочный отец порядочного семейства. По воскресеньям в кругу родных, лежа на диване, слушает радио, читает детям нотации, вечером выпивает бутылку хорошего вина.
Но этот аккуратный трусливый человек однажды в компании молодых работников своего отдела оказался в театре и... Танцовщица не станет возиться с пятидесятилетним мужчиной, если тот не управляющий и не директор. Представляю, с какой завистью он смотрит на своего управляющего...
После университета я тоже стану начальником отдела какой-нибудь фабрики или завода. Жизнь мне представилась никчемной и гадкой.
- Вызвать ее?
- Да, прошу вас.
- Как ее имя?
- Инэта-сан.
На лестнице и в коридоре никого не было. Сверху слышались звуки трубы. Перед дверью с табличкой: «Посторонним вход воспрещен» - юноша в желтой рубахе листал ноты.
- Простите, можно позвать Инэта-сан?
- Зачем она вам понадобилась?
Я дал ему пять американских сигарет, которые получил от Ким-сана, и юноша, кивнув, отворил дверь.
- Инэта-сан, к вам гость!
В глубине зала двигалось множество голых тел: несколько танцовщиц, стоя у стола, ели лапшу; другие, в красных прозрачных юбках, курили, разговаривая между собой. Одна из женщин отделилась от тех, что были в красных юбках, и, почесывая белый зад, направилась ко мне.
- Слушаю вас.
- Господин управляющий... - начал я.
- Управляющий?
- Да, управляющий господин Камэта-сан приглашает вас отобедать. Он ждет вас внизу.
Перестав чесать зад, девица широко раскрыла накрашенные глаза.
- Дедушка управляющий... - глядя на ее свинячье, ничего не выражающее лицо, я вспомнил улыбку Мицу. - Он в самом деле управляющий?
- Да, он мой начальник.
- Я сейчас выйду.
Подмигнув самому себе, я с довольной улыбкой спустился по лестнице.
Господин Камэта нетерпеливо топтался у входа, будто у него замерзли ноги.
- Ну как?
- Все в порядке. Только не забывайте, что вы управляющий.
Я вывел из-за угла машину, посадил в нее Камэту-сан, смешавшегося при появлении Инэта, которая успела накинуть дешевый зеленый плащ. Жуя резинку, девушка что-то мурлыкала себе под нос.
- Куда прикажете ехать, господин управляющий? - спросил я.
- М-м-м... - промычал Камэта-сан, словно страдал запором. Больше он ничего не смог из себя выдавить. Кажется, придется мне брать это дело в свои руки.
- В гостиницах «Синкё» и «Цукидзи» сейчас полно народу. К тому же вас могут там увидеть. Я думаю, это не подойдет.
- М-м-м...
- Вот если в «Синдзуку»... - Я обернулся к девушке. - Господину управляющему часто приходится бывать в «Синкё» и «Цукидзи» - деловые свидания и прочее, а в «Синдзуку» он бывает редко. Там его никто не знает.
- Но «Синдзуку»... это...
- Конечно, это не очень шикарная гостиница. Но господин управляющий нас учит бережливости и сам придерживается этого правила.
- Вы шофер господина Камэты?
- Да, и одновременно секретарь.
Я настолько вошел в роль, что и сам уже верил в свою ложь. Но, увидев в зеркале лицо господина Камэты, неловко сидящего возле танцовщицы, я вернулся к действительности: «Ему нужно выпить, может, осмелеет».
Я остановил машину возле павильона «Мусасино».
Отсюда к вокзалу тянулись, тесно прижавшись друг к другу, закусочные, похожие на спичечные коробки. По улице разносился запах масла, жареной дичи; официантки громко зазывали посетителей.
- Здесь тоже можно неплохо провести время, господин управляющий.
Когда Камэта вышел из машины, я слегка подтолкнул его: мол, давай, не теряйся, но он пошатнулся и чуть не упал.
- Стоит ли тратиться в таком месте? - озабоченно шепнул он.
- Что вы! Да здесь и ста пятидесяти иен хватит.
Сам я пошел в другую закусочную и заказал жареного китового мяса. Потом уселся в машине и, позевывая, стал посматривать по сторонам, ожидая своих уважаемых клиентов. Вскоре прибежала Инэта.
- Беда! Ваш начальник совсем окосел!
- Это плохо, черт подери.
Такой оборот дела меня не устраивал. Я должен был во что бы то ни стало выполнить задание человека в кожаной куртке. Когда мне еще подвезет, как сегодня?
- Вот что, дорогая, я хочу с вами поговорить. Мой начальник потерял голову из-за вас. Будьте с ним поласковей...
- Поласковей?
Девушка вскинула на меня искусно удлиненные ресницы и захохотала. На щеках у нее появились ямочки.
- Так вы ничего не знаете, молодой человек?
- А что я должен знать?
- Вот глупый! Разве Ким-сан ничего вам не говорил?
- Ким-сан? При чем тут Ким-сан?
Девушка снова рассмеялась.
То, что она мне рассказала, по правде говоря, не было для меня неожиданностью; я догадывался, что между Кимом-сан, человеком в кожаной куртке и этой девицей есть какая-то связь, но не думал, что дело у них поставлено так солидно. Самим девушкам и неудобно, и трудно искать клиентов. Но если такому простофиле, как господин Камэта, подкинуть сводника, он перестает бояться обмана и выложит денежки.
- Господин Камэта идет! - воскликнула танцовщица.
Камэта был навеселе, а усики его были мокры от саке.
Танцовщица искоса взглянула на меня.
- Ну, пора ехать, пока господин управляющий не очухался.
- Правильно, - бодро сказал Камэта-сан. - Давай жми, шофер, не то, черт подери, я завтра выгоню тебя с работы.
Нажимая на педали, я снова попытался представить себе Камэту в семейном кругу. Вот он в конце недели возвращается с фабрики домой. (Скорее всего, он живет за городом.) На веранде сохнут детские трусики и майки. Камэта-сан помогает жене убирать квартиру и в воскресенье весь день лежит на диване, слушая радио. А в понедельник утром, как всегда аккуратный и сдержанный, Камэта-сан является в свой отдел.
В квартале Тидагэдани, в квартале гостиниц и отелей, по которому мы сейчас ехали, было совсем тихо. Крысы, ослепленные светом автомобильных фар, быстро улепетывали за мусорные ящики и некрашеные заборы. Танцовщица, с задумчивым видом прислонившись к окну, пела:
Женщина, которую я бросил, Где она,
С кем она сейчас?
Все никак не позабуду глаз
Женщины, которую я бросил.
До сих пор тревожит сны мои
Взгляд их, неподвижный взгляд змеи.
- Что это за песня?
- Как, вы не знаете? Это же песенка Минэ.
- М-м-м...
Так переговаривались у меня за спиной Камэта-сан и танцовщица.
Десять минут спустя через ворота, на которых еще не были зажжены фонарики, они вошли в полутемный двор гостиницы...
***
Через ворота, на которых еще не были зажжены фонарики, мы вошли в полутемный двор гостиницы. Я тихо открыл дверь и пропустил Мицу вперед. В прихожей стояли две пары ботинок: давно не чищенные, на толстой подошве - мужские и чистые, со сбитыми каблуками - женские. Появилась горничная, неприветливая, с худым лицом. Она спросила, нужна ли нам комната на время или на ночь. Получив ответ, женщина знаком пригласила следовать за собой. Мы поднялись на второй этаж. В комнате сильно пахло уборной, которая, очевидно, находилась за стеной.
Горничная ушла, оставив нас наедине.
На низеньком столике стоял остывший чайник и блюдца с чашками. Мицу сидела неподвижно, положив руки на колени и опустив глаза. Я, чтобы рассеять неловкость, громко зевнул, разглядывая обертку из-под шоколада, лежавшую на блюдце. На обертке было написано: «„Монако" особенно вкусен, когда его едят вдвоем».
На серой стене кто-то раздавил комара, оставив засохшие крылышки, отпечатки пальцев.
Окошко было заколочено досками, чтобы не подглядывали с улицы. В углу лежало одеяло и стоял кувшин.
Через щель между досками я посмотрел на улицу. Там моросил дождь. Низенькая женщина с зонтиком в руке тяжело поднималась вверх по улице, в том самом месте, где мы с Мицу поссорились неделю назад. По мокрому запасному пути медленно тянулся состав, направлявшийся в депо, и железнодорожник в плаще махал фонарем - наверное, сигналил машинисту.
- Иди ко мне, - я хотел сказать это непринужденно, а получилось слишком громко, к тому же голос почему-то сорвался. - Ну иди. Разве ты не видишь, как мне тоскливо? - я знал, чем на нее подействовать. Старый хиромант тогда в кабачке, наговорив много чепухи, все-таки сказал правду: Мицу была слишком жалостлива и доверчива - благодаря тому, что долго жила в деревне среди простых людей, либо потому, что смотрела фильмы и читала журнал «Звезды экрана». Так или иначе, но сегодня, прикинувшись расстроенным, больным и несчастным, я без особого труда притащил ее в эту гостиницу.
- Зачем ты заставляешь меня страдать? - уткнувшись в подушку, я едва сдерживал смех.
Взяв Мицу за руку, я с силой потянул ее к себе и, обнимая, стал расстегивать на ее груди дешевую кофточку. Мицу обеими ладонями закрыла лицо.
И тут на запястье ее правой руки я увидел темно-красное пятно величиной с мелкую монету. Нет, это была не родинка, приносящая счастье; это было странное пятно, которое вызывало неприятное чувство.
- Что это у тебя на запястье?
- Не знаю. Появилось полгода назад.
- А врачам ты показывала?
- Нет. Зачем? Ведь оно не болит и даже не чешется.
Под кофточкой у нее была старенькая мужская рубашка, а под ней - неоформившиеся груди с маленькими сосками.
- Не смотрите так, мне стыдно...
- Ну и дурочка. А ты действительно надела эту железку, - сняв с Мицу рубашку, я увидел между ее грудей тот самый крестик, который она купила у старика в прошлое воскресенье. Только вместо цепочки был шелковый шнурок. - Выкинь ты эту дрянь,- я разорвал шнурок и бросил его в сторону вместе с крестиком.
Когда я стал ее целовать, на переносице у Мицу появилась морщинка.
- Ой! Больно!..
- Не крутись и не кричи! Расслабься, дурочка.
...Кончилось это неожиданно быстро. К горлу подступила тошнота, и все вокруг стало отвратительным и грязным: серая стена со следами раздавленного комара и пальцев... толстое шерстяное одеяло... кувшин в углу... и она... жирная, ленивая корова... грязные груди, которые я только что целовал, приплюснутый нос, волосы, прилипшие к потному лбу. Темно-красное пятно на запястье... У, неряха!.. Сигарета была горькой и невкусной. За окном по-прежнему моросил дождь, небо было серым, как грязная вата, а под ним лежали серые дома. Где-то там, за этими мокрыми крышами, контора Кима-сан. Он сейчас, наверное, сидит в прихожей, задрав ноги на стол, а где-то в другом конце Токио по грязному тротуару с зонтиком в руке спешит домой аккуратный Камэта-сан... О, как все гадко. Как гадко!
- Ёсиока-сан!
- Ну!
- Значит, вы в первый раз?
- Заткнись!
- Теперь вам не тоскливо, теперь вы...
- Ты можешь помолчать?..
Я медленно натянул затвердевшие от пота и грязи носки, надел пиджак.
По пути к станции я молчал, а Мицу, как послушная собачонка, плелась за мной и все пыталась заговорить. Я едва сдерживался, чтобы не обругать ее, - так невыносимо противна она мне была.
На станции железнодорожник в мегафон просил пассажиров отойти от края платформы. Не оглядываясь на Мицу, я врезался в толпу пассажиров и кинулся к двери остановившегося поезда.
- А где мы встретимся в следующий раз?.. - раздалось у меня за спиной, но дверь захлопнулась, и я не услышал, что она еще говорила.
«Кто с тобой станет встречаться? Видеть тебя больше не хочу! Дура! Кретинка! Ты мне нужна не больше, чем эти люди, которым я сейчас наступаю на ноги, которых расталкиваю локтями и плечами. И любой из них мне безразличен, так же как ты», - так я думал, может быть желая оправдаться перед собой.
Электричка тронулась. Мицу с напряженным лицом пошла рядом с дверью, а потом побежала. Я отвернулся.
Колеса стучали на стыках. Я вспомнил песню танцовщицы:
Женщина, которую я бросил, Где она,
С кем она сейчас?
Пятна на запястье (1)
Стенные часы в цехе фасовки показали семь.
- Ох, устала, - Ёкояма Ёсико, потягиваясь и прикрывая ладонью зевок, встала из-за стола. - Хватит работать.
Цех фасовки помещался в небольшом дощатом сарае. Сбросив в ящик остатки лекарства, Ёко сняла с плитки чайник.
- А ты остаешься?
Мицу кивнула, принимая чашку из рук Ёко.
- Что случилось? Последнее время ты стала часто оставаться на ночь.
- Ничего. Не беспокойся.
- Но если ты придешь поздно, вода в ванной остынет и ты снова не вымоешься. Кстати, сегодня Тагути-сан снова был чем-то недоволен. Жаловался на тебя...
- Что?
- Да ты меня не слушаешь. Я говорю, что вчера ночью ты ушла домой, не прикрыв как следует дверь, и Тагути-сан ругался из-за этого.
Ёко повесила свой измазанный лекарствами передник на стену и, потирая правой рукой плечо, сказала:
- Ну, делай как знаешь... А я пошла домой.
- Я тебя не держу.
- Пока.
- До свидания.
Ёко вышла, и Мицу осталась одна в тишине прохладного цеха. За стеной шуршал ветер, гудели телеграфные провода, глухо шумели деревья. Хотя до Токио было всего двадцать минут езды на электричке, здесь еще сохранились кое-где кленовые леса.
Эти леса и крестьянские дома, крытые камышом, уцелели даже после опустошительной бомбардировки весной 1945 года. От железнодорожной станции в сторону леса тянулась небольшая торговая улочка. На ней, как и до войны, были лавка, где продавались жареные побеги бамбука, парикмахерская, магазин электротоваров, который держал местный помещик. За улицей начинались поля лука. Почва здесь была черноземная, плодородная, и лук давал хорошие урожаи. В середине лукового поля и находилось небольшое четырехугольное здание - фармацевтическая фабрика, на которой работала Мицу. После войны супруги Вакабаяси основали здесь мыловаренное производство, сырьем для которого служил рыбий жир. Мыло это плохо мылилось, противно пахло, но в те времена и такой товар пользовался спросом; фабрика быстро пошла в гору. Супруги наняли нескольких рабочих, затем еще, расширили производство. Издавна это местечко славилось знаменитым лекарством «Акатан» - народным средством против кожных заболеваний. Многие здешние умельцы знали рецепт его приготовления, и предприимчивые супруги Вакабаяси, не преминувшие воспользоваться этим, наряду с мылом стали изготовлять «Акатан».
В цехе фасовки работали четверо мужчин. Мицу и Еко время от времени помогали им расфасовывать и упаковывать товар. Обычно они чистили спиртом банки из-под лекарств и складывали их в ящики. Ночью на фабрике фасовали мыло.
До сих пор Мицу оставалась на ночь, только если ее просили. Обычно же, поужинав в цехе, она скорее бежала домой и, приняв ванну, бродила вместе с Ёко по улицам или же листала модные журналы в книжной лавке.
Но с того дня она уже пятый раз работала ночью. Пять ночей - это лишних пятьсот иен, которые она получит двадцатого числа. Чтобы заработать тысячу иен, нужно отработать еще пять ночей.
Тысяча иен! Это...
Неделю назад, на другой день после второго свидания со студентом, она видела в витрине ателье мод желтый жакет. Не дешевую кофточку, которую она купила в привокзальном киоске, а жакет, в котором ходят звезды Такаминэ Хидэко или Суги Ёко. Легкий, как пух, и словно тающий в руках, этот жакет раньше ей и во сне бы не приснился. Но теперь она решила, что купит его, чего бы ей это ни стоило. Еще она видела мужские носки. Их тоже нужно купить. Ведь у него такие дырявые! В тот день в гостинице, снимая носки, он почесывал ноги и говорил:
- Я к этому привык. Подумаешь, дырки. Спустил носок пониже - и ничего не видно.
Если на следующем свидании подарить ему три пары носков, как он обрадуется! Мицу счастливо рассмеялась.
«На этот раз поеду к нему домой, постираю кое-что, заштопаю носки».
Она представила, как стирает в светлой, залитой солнцем комнатке студента. Совсем как в фильме, который Мицу смотрела месяца три назад. Там девушка тоже стирала студенту рубашки.
«Я буду стирать целыми днями, лишь бы он мог заниматься, ни о чем не заботясь».
Перед ней снова промелькнули сцены из фильма, и Мицу глубоко вздохнула.
- О чем ты там размечталась? Эй, очнись! В окошко стучали.
Это был Тагути, рабочий цеха. Он с семьей жил при фабрике и поэтому по совместительству был сторожем.
- Разве не знаешь, что оставаться на фабрике после восьми запрещено?
Тагути всегда был строг с Мицу и Ёко.
- Но, Тагути-сан...
- Ничего не хочу слышать. Вчера ты ушла, не закрыв цеха, сегодня опять осталась на ночь. Если что-нибудь пропадет, кто будет отвечать? Ты, что ли?
Тагути любил читать длинные нотации. Он мог говорить без конца, словно резину жевал.
«Какой этот Тагути противный».
Ёко, услыхав шаги Мицу в коридоре, отворила дверь. Комната, которую они снимали в доме господина Синто, обучавшего играть на флейте местных школьников, находилась на втором этаже. Раньше в этой комнате была кладовка, поэтому выходила она на север, и даже в ясные дни солнце туда не заглядывало.
Лежа в постели, Ёко жевала засахаренную сою и листала журнал «Звезды экрана». Она была поклонницей Исихамы. Над ее кроватью висело множество фотографий этого актера. Однажды Ёко даже письмо ему написала.
«Исихама-сан, - писала она, слюнявя химический карандаш, - как вы живете? Я живу хорошо и работаю хорошо. Я смотрю все картины, в которых вы играете. Работаю на фармацевтической фабрике... Я...» - и т. д.
Ёко написала правду. Она действительно видела все кинофильмы с участием Исихамы. Иногда для этого ей приходилось ездить в другие районы города. Причем каждый фильм с Исихамой она смотрела два-три раза. Бросив письмо в почтовый ящик напротив фабрики, Ёко долго ждала ответа. Но артист так и не написал ей.
- Ты не забыла запереть дверь? - спросила Ёко, опустив журнал на одеяло.
- Пришел Тагути-сан и опять выругал меня.
- Вот противный. Говорят, он бабник.
Девушки не любили Тагути. Во-первых, он не скрывал своего к ним плохого отношения; во-вторых, был ужасный сплетник и даже про них распускал сплетни среди мужчин. Обычно, оставаясь вдвоем, девушки подолгу обсуждали Тагути, ругали его, возмущались, но сейчас Мицу не слушала подругу, начавшую обычный разговор. Она вспоминала тот день, когда с серого, как грязная вата, неба падал дождь... Мокрую улицу... мокрые окна гостиницы... тусклый, едва сочившийся сквозь пелену дождя свет Сибуя... женщину, с трудом поднимавшуюся по скользкому склону...
День был тоскливый и вообще такой ужасный.
Она не хотела, чтобы это повторилось... Ей было так больно. Если бы Ёсиока-сан любил ее без этого. Но он расстроился, когда Мицу отказала ему, и сказал, что без этого любви не бывает. А Мицу не знала, куда деваться, когда он говорил это. С детства у нее разрывалось сердце при виде несчастного или даже огорченного человека, особенно если причиной огорчения была она. Так было и в ту ночь в гостинице, на мокром от дождя склоне. Ей было больно. Но ради Ёсиоки она это вытерпела.
Никогда между ней и Ёко не было никаких секретов, но сейчас Мицу не решалась открыть подруге свою тайну: ей было стыдно.
- Я хочу спать, Ёко.
- Ну спи.
Мицу хотелось думать о чем-нибудь радостном, светлом, и она стала думать о желтом жакете. Еще пять дней - и она в этом красивом жакете пойдет на свидание. И куда ее ни поведет Ёсиока, теперь она не будет стесняться.
Прошла неделя, а Ёсиока не давал о себе знать. Каждый день она с трепетом ждала письма или открытки, но ничего не было. Возвращаясь с работы, Мицу не могла идти спокойно, она все прибавляла шаг и наконец пускалась бегом. Тяжело дыша, она открывала входную дверь и сразу же смотрела в угол коридора, где на столике хозяин обычно оставлял почту для девушек.
Прошло еще две недели. Но тусклый свет, проникающий через немытое окошко, освещал лишь пыльные ступеньки лестницы.
«Сегодня нет, но завтра будет, обязательно будет... - Мицу прижимала крестик к груди. - Завтра... завтра...»
А назавтра она снова прижимала к груди крестик и надеялась на следующее завтра.
Талисман, который она носила до этого крестика и потеряла, был куплен еще дома, в Кавакоси.
Кавакоси... Родина... С давних пор там была гостиница для проезжих самураев... Шла оживленная торговля... Хорошо там жилось... Там и бомбежек не было в войну...Но Мицу не хотела ехать домой. Без нее и отцу и мачехе лучше.
Мицу была единственным ребенком у отца, когда в дом пришла мачеха с тремя своими детьми. Она была неплохой женщиной, но Мицу сразу поняла, что присутствие падчерицы ей мешает. А Мицу всегда было тяжело, если она кому-нибудь мешала. Поэтому она ушла из дому и теперь жила одна среди чужих людей.
Настало воскресенье. Обычно в этот день Мицу и Ёко после обеда отправлялись в кинотеатр «Минами-кадзэ», который находился за торговыми рядами. В этом единственном на их улице кинотеатре за сорок иен показывали два японских фильма и перед входом давали программки, напечатанные на желтой бумаге синей пачкающей краской. В зале плакали дети, мужчины как ни в чем не бывало курили, а из уборной тянуло вонью. Но девушки ничего этого не замечали. Жуя сушеные щупальца осьминогов, они отыскивали себе место и, усевшись, жадно впивались взглядом в экран, заключенный в позолоченную раму. Содержание фильма они обычно уже знали из журнала «Звезды экрана». Но какое удовольствие, затаив дыхание, увидеть все это воочию!
Однако в то воскресенье девушки не пошли в «Минамикадзэ», они решили съездить в Сэйдзё, где жили знаменитые киноактеры Тадзаки Дюн, Цукиока Тиаки и знаменитые из знаменитых Мифунэ Тосио и Фудзида Сусуму. Там же находилась и крупнейшая киностудия.
От станции Мусасино до Сэйдзё тянулась прямая асфальтированная дорога, с обеих сторон обсаженная вишнями. Проехав десять минут на электричке, они сошли на станции Сэйдзё. Девушкам показалось, что они попали в какую-то неведомую страну. Белоснежные коттеджи, утопающие в изумрудной зелени, чисто выметенные пешеходные дорожки. Как все это не походило на их грязную улочку с облезлыми бараками, крохотной лавочкой, торгующей жареными побегами бамбука, вонючими уборными! Из ворот одного дома, насвистывая, выехал на дорогом велосипеде юноша-европеец.
Да, здесь живут Мифунэ Тосио и Цукиока Тиаки. Девушки переглянулись и глубоко вздохнули.
- Вот это да!
- Здорово!
Гордые тем, что они дышат одним воздухом со знаменитыми артистами, девушки прохаживались по улице.
Они читали таблички на воротах, и очень часто им попадались иностранные имена: Джеймс Дан, Луис Льюис... Из комнат доносился лай овчарок, звуки рояля...
Девушки хотели спросить у прохожих, где дома их любимцев, но прохожие в этом районе были такие важные, что подружки даже подойти к ним не решились.
Солнце уже клонилось к закату, облака на горизонте порозовели, а они все ходили и ходили по чистенькой улице, преисполненные священного трепета.
Вдруг Ёко вскрикнула.
- Что с тобой? Сердце? - бросилась к ней Мицу.
- Нет. Посмотри! Посмотри...
...Да ведь это квартира Такаминэ Хидэко.
Ёко с побледневшим лицом остановилась возле дома. На воротах было написано: «Такаминэ Хидэко», а рядом в скобках стояло: «Хираяма». Такова была настоящая фамилия актрисы. Как постоянные читательницы «Звезд экрана», девушки, впрочем, знали и не такие подробности.
- Неужели это ее дом?
- Конечно. Читай.
Дом не представлял собой ничего особенного; обыкновенный японский дом, правда, перед окнами по золоченой ограде вились вьюнки, а за оградой цвели розы.
В доме было тихо - наверное, там никого не было. Остолбеневшая Ёко осматривала все вокруг и вдруг нерешительно подошла к ящику для продуктов, который висел у ворот, и открыла его.
- Что ты делаешь? - удивилась Мицу.
Но Ёко уже вытащила пустую бутылку из-под молока.
- Ты с ума сошла! Тебя увидят!
- Ничего. Кому нужна пустая бутылка? А ведь, может быть, сегодня утром сама Такаминэ Хидэко пила из нее. Я возьму эту бутылку на память. А ты не хочешь тоже что-нибудь взять? - И Ёко стала собирать камушки в саду - вдруг артистка ступала на них?
Со смешанным чувством неловкости и стыда Мицу смотрела на подругу. Может быть, неделю назад она и сама с радостью бросилась бы собирать камешки у дома Такаминэ Хидэко, но теперь восторженность Ёко показалась Мицу глупой, а влюбленность подруги в Исихаму и Сатоу - детской.
«А я, я была с Ёсиокой-сан и знаю тайну мужчины».
Мицу стало грустно, она снисходительно посмотрела на Ёко.
- Ну хватит, пошли домой.
На обратном пути они увидели дом Кисикавы Акиры, комического актера. Он тоже принадлежал к числу их любимцев. Крупный, сложенный, как борец, и обладающий приятным голосом, Акира часто выступал вместе с Такаминэ Хидэко. У него, как это и подобает такому знаменитому актеру, был великолепный европейский коттедж. Во дворе коттеджа сушилось огромное одеяло.
- Ой-ё-ёй,- засмеялась Ёко, - какое у Кисикавы-сан одеяло! В два раза больше наших.
Мицу молча посмотрела на двухспальное одеяло.
Домой они возвращались в сумерках.
В электричке было полно народу. В основном супружеские пары, многие с детьми, возвращавшиеся с воскресной загородной прогулки. Мицу и Ёко с трудом выбрались на перрон.
- Подождешь меня?
- А куда ты?
- Я сейчас.
Оставив подругу, Мицу побежала в торговые ряды, мутные огни которых слабо светили сквозь серую мглу. Слава богу! В витрине ателье мод, залитой матовым светом люминесцентной лампы, по-прежнему висели кожаная куртка с белым меховым воротником, лыжные перчатки и желтый жакет.
«До двадцатого числа надо заработать пятьсот иен».
Вот и день зарплаты. Мицу пришла на работу раньше других, убрала фасовочный цех, а потом то и дело прибегала туда посмотреть на часы. Обычно время до обеденного перерыва шло быстро, а сегодня стрелки часов еле двигались.
- Что с вами, Мицу-сан? Вы все время бегаете в фасовочный цех, - спросила жена управляющего.
После обеда управляющий сел на велосипед и поехал в банк.
В день зарплаты у всех хорошее настроение. Мужчины, собравшиеся у дверей конторы, не сплетничали, как обычно, а насвистывали модные песенки.
Возвратившись из банка, управляющий сказал:
- Сейчас буду выдавать!
Рабочие вытащили свои печати из кармана спецовок и по очереди стали входить в кабинет управляющего, а выходили оттуда с конвертами в руках. Место каждого в очереди определялось возрастом и стажем, поэтому Мицу с Ёко были последними.
- Последним всегда везет, - смеялась Ёко. - Моя мама так говорила.
В маленьком светлом кабинете управляющего у стола стоял Тагути.
- Нет, нет, - говорил управляющий, отмахиваясь от него. - Фабрика у меня небольшая. Я ко всем и к тебе тоже отношусь, как к родным. Но ты уже четыре раза брал взаймы.
- Это в последний раз. Поверьте моему слову. Больше постараюсь не занимать, - увидев девушек, Тагути смешался.
- А, это вы! - Управляющий с облегчением повернулся к подругам и толстыми пальцами листнул ведомость.
- Ёкояма-сан - две ночные смены. Морита-сан - десять ночных смен. Молодцы! Получайте. Только зря не тратьте.
Вытащив из стола конверты с зарплатой, он положил туда заработок за ночные смены.
Тагути с завистью смотрел на девушек.
Из конторы Мицу и Ёко пошли в фасовочный цех.
- Что за человек этот Тагути-сан? - удивляласьЁко. - По уши в долгах, в дом ничего не приносит и еще занимает, чтобы пропить или проиграть в карты.
В обеденный перерыв они часто видели, как Тагути играл с друзьями, устроившись в углу цеха. Мицу знала о нем еще кое-что, но сейчас ей было не до Тагути.
Кончились бессонные ночи, когда она одна в опустевшем цехе промывала спиртом банки, слушая тоскливое завывание ветра. Все! Теперь она хоть сейчас может пойти и купить желтый жакет. Желтый жакет и носки для Ёсиока-сана.
- Ёко-саи!
- Да?
- Мне нужно отлучиться минут на пятнадцать.
- Зачем?
- Хочу кое-что купить.
Мицу сбросила спецовку, надела гэта и вышла на улицу. Холодный ветер крутил пыль возле фабрики.
У ворот стояли Тагути и женщина с двумя детьми: один был у нее за спиной, другого она держала за руку. Ветер донес до Мицу их разговор.
- Идем домой, - женщина была женой Тагути. - Я не для себя прошу. Детей пожалей.
- А я тебе говорю, что не могу! Не могу, и все, - кричал Тагути, топая ногами.
Мицу не хотела подсматривать чужую ссору и спряталась за приоткрытую дверь.
Вскоре послышался стук гэта и, с остервенением плюясь, мимо нее прошел Тагути.
- У, надоела, - прошипел он.
Жена Тагути осталась понуро стоять у дороги на самом ветру.
- Добрый день, - поздоровалась с ней Мицу
- Ах, это вы! День добрый. Далеко?
- В торговые ряды. Хочу кое-что купить.
- Купить? А мы о покупках и не мечтаем, - она покачала ребенка за спиной. - Наш папа опять ничего не принес...
Она рассказала, что Тагути ползарплаты тратит на карты и водку, вот и сейчас пошел куда-то, а завтра обязательно нужно уплатить за школьные завтраки сына - уже три месяца не платили, но Тагути до семьи нет никакого дела, он даже ранец не может купить мальчишке.
- Хорошо, что я немного подрабатываю. Вот он и надеется на меня, прямо хоть работу бросай. Но ведь без моих денег нам не прожить...
Она долго жаловалась на свою горькую судьбу. Когда ребенок на спине начинал плакать, женщина шевелила плечами, мальчик успокаивался и, приоткрыв рот, внимательно глядел на Мицу. У него было бледненькое личико, а у губок маленькие прыщики.
- Да, вам не позавидуешь. Но что делать? - Улучив удобную минуту, Мицу попрощалась и ушла.
К ателье можно было пройти напрямик, через пустырь, и Мицу, которой не терпелось купить жакет, едва не бежала по ухабам и впадинам.
- Пошли домой, мама, - жалобным голоском тянул мальчишка. Ветер донес его плач. - Идем скорей.
- Ох и надоели вы мне, - сказала женщина.
Пыль, поднятая ветром, слепила глаза Мицу, а голоса, которые он доносил, разрывали ей сердце.
Плач малыша... жалобы старшего... горестный голос матери... старик в форме Армии спасения, похожий на пугало... женщина, тяжело поднимающаяся по склону... нудный дождь... мокрые окна гостиницы... сырая постель... И еще... Еще голос... Чей-то усталый голос...
«Ты должна вернуться к этой женщине, твои деньги спасут ее и ее детей».
«Но ведь я ночами недосыпала, работала без отдыха», - старалась Мицу возразить этому голосу.
«Знаю, все знаю. И то, что тебе хочется купить желтый жакет, и то, что ты работала ради этого одна, когда все спали. Знаю. Но именно поэтому я прошу тебя отдать тысячу иен мальчишкам и их матери».
«Нет-нет. Почему я? Я здесь ни при чем. Это Тагути-сан виноват, он отвечает за семью».
«Да, но не только он. Все люди отвечают. Надо уметь откликаться на чужое горе, чужое несчастье, принимать их, как свои собственные... У тебя на груди крестик...»
Мицу скорее чувствовала, чем понимала смысл Этих фраз. Перед ней появилось бледное лицо ребенка, его внимательные глаза, розовые прыщики по краям губ. Сердце Мицу заныло. Эти прыщики она была не в силах видеть, но они стояли у нее перед глазами, и это было непереносимо.
Порыв ветра снова запорошил пылью глаза Мицу. Она уже была далеко, но ей по-прежнему слышался жалобный голос мальчика.
Протирая глаза, Мицу возвратилась к женщине.
- Тетя! - женщина и дети повернулись к ней. - Сколько вам нужно денег? Я одолжу.
Мицу протянула руку, сжимая в кулаке тысячеиенный билет. Она попыталась улыбнуться, но вместо улыбки получилась жалкая гримаса.
- Только не говорите об этом Тагути-сан.
И тут Мицу внезапно почувствовала боль в запястье.
Эти темно-красные пятна величиной с мелкую монету появились полгода назад. Они не болели и не чесались, но однажды, когда ее обнимал Ёсиока, запястье пронзила острая боль...
Прошло еще полмесяца. Ёсиока по-прежнему не давал о себе знать. Что с ним? Может быть, забыл? Или болен? Да, он, наверное, заболел. Лежит один, и никто за ним не ухаживает. Мицу забеспокоилась. Он, правда, говорил, что приходить к нему ни в коем случае нельзя, но если он действительно болен? Нет, нужно сходить, нужно сходить...
И вот в ясный субботний полдень Мицу надела свою старенькую оранжевую кофточку и вышла из дому.
Проходя мимо ателье мод, она отвела глаза от витрины и ускорила шаг. Она с детства привыкла смирять свои желания.
Где живет Ёсиока, Мицу знала. Получив его первое письмо, она сохранила конверт с обратным адресом. А сегодня достала его и положила в карман кофты. Затем, установив по карте Токио, висевшей в конторе, что квартал Ёсиоки находится недалеко от станции Очаномидзу, она поехала в Синдзуку. Там она пересела на электричку и через двадцать минут сошла. Молодой железнодорожник, которому Мицу показала конверт с адресом, объяснил ей дорогу.
Хотя уже вечерело, на улице было тепло. Студенты в четырехуголках, девушки с портфелями в руках толпились возле книжных лавок и у кафе. Она украдкой рассматривала их, надеясь увидеть Ёсиоку.
Пройдя Сюнгадай, Мицу повернула влево, как велел железнодорожник. Ей пришлось еще два-три раза показать конверт прохожим, пока она добралась до серого одноэтажного дома с разбитой входной перегородкой, оклеенной газетами. Перегородка громко скрипнула, когда Мицу раздвинула ее. В коридоре никого не было. В углу стояли солдатские сапоги и старые туфли.
- Простите! - крикнула Мицу.
- Кто там? - послышался немолодой женский голос, и в коридор вышла полная женщина с полотенцем на голове и совком в руках.- Что вам нужно? - спросила она неприветливо.
- Я... я... пришла к Ёсиоке-сан.
- К Ёсиоке-сан? - Женщина взглядом смерила Мицу с головы до пят. - А ты кто такая?
- Я... я его знакомая. Он дома?
- Нет. И уже давно исчез неизвестно куда. И даже не заплатил ни за квартиру, ни за электричество, а в комнате развел такую грязь, что войти невозможно.
- А куда он мог переехать?
- Куда? Я сама хотела бы это знать. Я не взяла с него задатка, и вот благодарность! Нынешние студенты все такие. Никому нельзя верить.
Едва помня себя, Мицу выбежала из дома. Она быстро поднялась по улице Сюнгадай. Здесь было полно студентов в вымазанных вазелином четырехуголках.
- Сыгранем ночью в шахматы?
- Нет, я пойду в бильярдную.
Бойкие разговоры студентов напомнили ей Ёсиоку. Мицу остановилась возле книжного киоска и заглянула внутрь, надеясь увидеть Ёсиоку. Заглянула она и в чайную, но Ёсиоки нигде не было.
Солнце уже село, окрасив полнеба багряным пламенем. Народ толпился у билетных касс. Мальчишки продавали вечерние газеты.
Мицу, остановившись на площади перед вокзалом Очаномидзу, не торопилась покупать билет.
Прошло несколько электричек, очередь за билетами поредела, а Мицу все стояла, все ждала чего-то, глупая...
Четвертая запись Ёсиоки Цутому
Постепенно я забыл о Морита Мицу и не думал о том, где она, что с ней, будто никогда не было двух наших свиданий.
Как корабль, исчезающий за горизонтом, облик Мицу сначала стирался в моей памяти, потом превратился в неразличимую точку, а потом и вовсе исчез. Я считал, что она для меня не имела и никогда не будет иметь никакого значения.
Но нельзя так просто забыть о человеке, я еще дважды вспомнил о Мицу. Как тень облака мимолетно касается одинокой вершины горы, так эти воспоминания лишь на мгновение касались моей души и исчезали.
В первый раз это случилось весной следующего года; в то время я подрабатывал, запуская рекламные воздушные шары. Это было не очень трудно: развалясь на солнце, я следил с крыши дома, чтобы шары не отнесло ветром. Снизу долетал шум города: шорох шин, фырчание автомобилей, звонки трамваев; а вокруг раскинулись крыши Токио, море крыш: дома, похожие на спичечные коробки, неровными рядами уходили за горизонт. Бесконечное множество домов, а в них бесконечное множество людей... Таких же, как я...
«Как много на свете людей, и все разные, двух одинаковых не найдешь, - думал я, потирая окоченевшие руки. - Живут, радуются, страдают...»
И тут я вспомнил Мицу.
«И она затерялась где-то в этом огромном городе, подернутом мглистой дымкой, - подумал я. -Интересно, что она сейчас делает?»
Эта мысль всплыла в моем мозгу, как щепка на поверхности мутного потока, всплыла на один миг и исчезла, увлеченная в пучину...
Потом как-то, сидя в парикмахерской недалеко от моего дома, я от нечего делать листал лежавшие на столе старые журналы, среди которых был «Звезды экрана». На последней странице, как обычно, публиковались письма читателей.
Какая-то дурочка рассказывала о себе, о своих родных, о своей работе, о своей несчастной любви... Она писала, что от нее ушел парень, студент, с которым она познакомилась, завязав переписку, и которому отдалась на третьем свидании.
Имя девушки было другое, да и вряд ли Мицу решилась бы на такой шаг, и все же письмо было словно про нас написано.
Ниже был помещен ответ редакции. Писала его, видать, культурная бабенка. Она гневно, красивыми словами осуждала парня, его безответственность, заявляла, что такой мужчина не достоин женской любви, и под конец советовала девушке забыть его и начать новую жизнь.
Я поднял голову от журнала. Старик парикмахер щелкал ножницами; мальчик, его помощник, жарил на плите рисовую лепешку.
Прочитав ответ, я почувствовал неприязнь к его автору. Подумаешь! У нее, наверное, рожа как подошва сапога, а она считает себя вправе свысока глядеть на людей? Ее ответ никого не спасет и никого не погубит. Да и разве можно исцелить страдания пошлой нотацией? Если хорошо вдуматься, эта женщина тоже поступила безответственно.
- Так уж в этом мире устроено. Везде одинаково, - сказал парикмахер клиенту.
Я отбросил журнал в сторону и забыл о Мицу.
Прошел еще год. Ким-сан, когда мне было трудно, давал мне подработать, пусть и не совсем честным путем, и благодаря этому я окончил университет.
В тот год началась война в Корее.
Частные вузы страны испытывали финансовые затруднения, поэтому студентов принимали и выпускали без всяких ограничений. Это и помогло мне и моему другу Нагасиме, редко посещавшим лекции и плохо усвоившим курс наук, получить дипломы. Мы оказались на улице...
- Что ж, подонок, прощай. Будь здоров!
- И ты бывай здоров!
На склоне горы Сюнгадай мы пожали друг другу руки.
Мы были настоящими друзьями; ели из одной миски, у нас даже нижнее белье было общим. И вот расстаемся. Каждый делает шаг в океан, имя которому - общество. Что будет с нами? Кто знает! Но я бы хотел, чтобы и рядом со мной и рядом с ним всегда была женщина...
Нашему выпуску повезло. Благодаря корейской войне промышленность процветала, и мы легко нашли работу. Разумеется, мы и не мечтали о том, что нас возьмут крупнейшие банки и фирмы: туда брали только выпускников Токийского университета.
Я устроился в компанию по продаже гвоздей. Компания была не из больших: кроме двух управляющих и директора, в ее штате состояли еще человек двадцать служащих, но компания эта заключала контракты с крупнейшими скобяными фабриками и поэтому была перспективной. Ее дела шли неплохо, и это меня вполне устраивало. Неважно, в конце концов, что она маленькая...
«Лучше быть головой петуха, чем задом коровы», - этим изречением, которое я усвоил в студенческие годы, я закончил письмо домой, где сообщал, что устроился на работу.
Наконец-то после долгих лет мытарств и нужды появился просвет.
Среди служащих компании не было почти никого с высшим образованием; я один был только что со студенческой скамьи, то есть самым молодым и самым образованным, и поэтому с первых же дней не сомневался, что девушки-сотрудницы будут смотреть на меня с обожанием.
Но главное - обязательно стать головой петуха. Это лучше, чем стоять на нижней ступени крупной фирмы, то есть быть задом коровы.
В метро я глядел в темные стекла и, стараясь представить себя через 10-15 лет, радужно улыбался.
Великолепные вращающиеся кресла, обитые шелком, в которых сидели управляющие Катаока-сан и Ёсимура-сан, не были похожи на стулья прочих сотрудников. В сверкающих столах этих господ отражались белые телефоны. Утром все служащие стоя приветствовали Катаоку-сан и Ёсимуру-сан, а Хирояма приносила им чай в кабинет.
Через 15 лет я тоже должен стать таким.
А что для этого нужно?
Возвращаясь с работы, я покупал в букинистических магазинах книги, которые назывались: «Секрет успеха», «Как сделать карьеру», «Как я достиг своей цели». Читать их было трудно, как, впрочем, и понять, о чем там идет речь. Автор одной из этих книг, под названием «Магия веры» (перевод, сделанный с английского), советовал каждый день перед зеркалом говорить вслух, чего ты хочешь добиться. Автор утверждал, что подобное самовнушение, гипнотизируя человека, пробуждает в нем тайные силы, помогающие осуществлять любое желание. И все эти книги в один голос утверждали, что для карьеры все средства хороши...
В обеденный перерыв, когда все выходили на прогулку и в конторе никого не было, я шел в умывальную комнату, становился перед зеркалом и тихо говорил:
- Я сделаю карьеру! Я сделаю карьеру во что бы то ни стало. Я всего достигну.
Мое лицо, отражавшееся в зеркале, было тупым и жалким, его искажали гримасы, словно я страдал запором. И все же я повторял эти слова старательно и серьезно.
И вот однажды, когда все служащие ушли на прогулку, а я, стоя в умывальной, выполнял свой обычный ритуал, я увидел в зеркале рядом со своим лицом лицо молоденькой девушки. Она смутилась первая.
Эта оказалась Миура Марико, племянница директора. Наверное, именно поэтому управляющие, обращаясь к ней, говорили «мисс». В компании она работала второй год.
- Я думала, сюда вор забрался.
- Гм... гм...
- Простите, - сказала она с улыбкой, - но я возвращалась с прогулки и услышала ваш голос, это меня удивило и я даже хотела кого-нибудь позвать, - она набрала в стакан воды и выпила, глядя мне в лицо. - Вы какой-то странный, Ёсиока-сан!
- Почему вы так решили?
- Вы замкнуты, редко с кем разговариваете и вдруг беседуете сам с собой в умывальной.
Я слушал ее, но думал совсем о другом. Какие у нее глаза! Сверкают, как черные алмазы! Губы девушки после питья порозовели, и прозрачные капли стекали по белоснежному подбородку.
Я вспомнил рассказ Нагасимы о девушках, собирающих виноград под осенним солнцем. Как мне хотелось полюбить такую девушку или хотя бы поговорить с ней! И вот передо мной Миура Марико, которая, наверное, краше деревенских девушек.
И тут я вдруг обнаружил, что к моему восхищению красотой Марико примешивается какое-то корыстное чувство. Ведь эта девушка - племянница директора, а значит, близость с ней будет для меня небесполезна.
- Что поделаешь! - вздохнул я. - Ведь я здесь новичок. У меня много забот. Во-первых, нужно научиться работать на счетах. Раньше мне никогда не приходилось этим заниматься. А теперь я каждую ночь вижу счеты на ножках, которые гоняются за мной.
- Бедный! - засмеялась Марико. - Я действительно часто видела, как вы угрюмо щелкаете на счетах. Но вы учились в университете и справитесь с этим!
- Послушай, - сказал я серьезно, - ты можешь меня научить. Ведь ты так хорошо работаешь на счетах.
- Но...
- Что «но»? Тот, кто знает, должен помогать тому, кто не знает, это долг человечности.
Опустив голову, девушка вертела в руках стакан. Потом застенчиво посмотрела на меня. У нее было такое милое, такое прекрасное лицо. Не то что у этой добродушной дурочки Мицу.
Свои занятия мы проводили в чайной неподалеку от конторы. Марико старательно следовала заветам, а я был прилежнейшим из учеников.
Выбрали мы чайную потому, что, во-первых, мне не хотелось, чтобы сотрудники со средним техническим образованием, которые и без этого косились на меня, узнали, что я, дипломированный инженер, не умею работать на счетах, а во-вторых, в чайной проще было завязать дружеские отношения с Марико.
Она все больше и больше занимала мои мысли, а свидания с Морита Мицу казались мне теперь такими далекими, что я уже сомневался, существовала ли вообще когда-нибудь на свете девушка по имени Морита Мицу.
Но поступки наши по отношению к другим не остаются бесследными, они не исчезают, как снег под лучами февральского солнца. Ты можешь уйти навсегда, забыть, но знай, что память другого человека сохранит твои поступки. Однако тогда я об этом не задумывался...
Неужели я был более коварным и бесчестным, чем другие мужчины? Не думаю. По крайней мере половина из нас пережила то, что было у меня с Мицу. А мое стремление понравиться Марико и завоевать расположение директора поймет каждый служащий.
Да, я не был порядочным человеком, но разве я составлял исключение в армии служащих токийских фирм, мечтающих о благополучии и покое?
Да, я решил использовать любовь Марико для своей карьеры, но ведь девушка мне действительно нравилась. Меня очаровывали ее белоснежная шея, мимолетная улыбка, непосредственность.
Месяца через два после моего поступления на работу, в начале июня, компания устроила пикник для служащих. Это была инициатива директора. Пикник имел целью сблизить старых служащих с новичками. Место для пикника выбрали возле одного из озер у подножия Фудзиямы.
В субботу мы поехали поездом до Одембы, потом пересели в автобус. День стоял жаркий, и в автобусе было душно. За окнами мелькали зеленые холмы, но никто не интересовался пейзажем; мы угощали друг друга сластями, пели песни. Саяма-сан, старейший из служащих фирмы, аккомпанировал на губной гармошке.
- Смотрите-ка, Ёсиока и Марико прямо неразлучны, и в поезде и в автобусе вместе. Тут дело нечисто.
Над нами посмеивались, но это были доброжелательные шутки, без ехидства.
- Что вы! Что вы! Мы просто... Ну что здесь особенного? - оправдывалась Марико, застенчиво и радостно улыбаясь.
Я не старался скрыть своих чувств, как в конторе.
- Чем ты занималась до работы в компании? - спросил я развязно Марико, жуя карамельку, которой она меня угостила, и глядя в окно на волнующиеся вершины деревьев. - В деревне, наверное, жила, у бабушки?
- Нет, - мой тон был для нее неожиданным. - Недолго работала в конторе фармацевтической фабрики в Кейдо.
«Фармацевтическая фабрика в Кейдо? Где-то я о ней слыхал».
- Там лекарства изготовляют?
- Да, раньше изготовляли мыло, а теперь лекарства.
«Где-то я об этом слыхал. Ах да, Мицу... Кажется, там работала Мицу».
- Фабрика маленькая, но мне там было хорошо.
- Там случайно не работала Мицу... Морита Мицу?
- Работала. Кажется, она из деревни Кавакоси? Вы ее знаете, Ёсиока-сан?
- Нет, я просто так спросил. Один мой товарищ...
Я замолчал.
Она ничего не заметила, но, если бы и заметила, краску на своем лице я объяснил бы усталостью и жарой в автобусе.
Вскоре показалось голубое озеро. Красные и желтые крыши дач вокруг него утопали в зелени, а сами дачи были похожи на игрушечные домики. Оживленные девушки выпрыгнули из автобуса.
Летний сезон еще не начался, а на берегу озера уже открылись рестораны и магазины сувениров.
Семья американца, скорее всего офицера оккупационных войск, каталась по озеру на моторной лодке.
- Вот здорово! - шепнула Марико, глядя, как лодка, едва касаясь воды, летела, разрезая гладь озера на две части.
Ветер играл платком на ее голове.
- Вы любите спорт, Ёсиока-сан?
- Да.
- Какой?
- Я езжу верхом.
Не знаю, почему я так ответил. Скорее всего, из тщеславия. И вскоре поплатился за это.
- Ездите верхом?
- Иногда.
- Великолепно! Вы покажете нам класс! Где-то здесь дают лошадей.
Отказываться было поздно. За киоском с сувенирами мы увидели четырех крестьян, державших за поводья лошадей. Марико побежала туда, а я поплелся следом. «Будь что будет. Только не трусь! Ведь это не скакуны с токийского ипподрома, а всего-навсего крестьянские клячи!»
Однако я здорово опасался за свою правую руку.
Как я и предполагал, лошади были худыми, глаза их гноились, над лошадьми кружили тучи мух. Вся компания со смехом и шуточками смотрела на нас
Я должен показать себя!
Крестьянин, увидев, что я еле-еле вскарабкался на спину лошади, усмехнулся. Старая кляча беспокойно жмурилась, мотала головой и вскидывала задом, словно хотела избавиться от невесть откуда взявшегося груза.
- Наверное, в первый раз на лошади? - почтительно спросил крестьянин.
- Да вы что?!
- Ну, тогда вам не нужно помогать.
Я чуть было не выругался, да рядом стояла Марико.
Никогда не думал, что лошадь такая огромная. Мне казалось, что ногами я сжимаю необъятную бочку. Крестьянин слегка похлопал лошадь по крупу, и она чинно зашагала.
- Будь осторожен, Ёсиока-сан, смотри не упади! - крикнула Марико.
- Придумал же! - Мужчины с завистью и неодобрением смотрели на меня.
Я медленно проехал мимо них.
«Ничего страшного, - успокаивал я себя. - Такая лошадь никогда не понесет и не встанет на дыбы». Натянув узду, я обернулся назад, победно улыбаясь.
Марико, стоявшая на фоне сверкающего серебром озера, ответила мне белозубой улыбкой. Небо было голубое, июньское.
Вдруг лошадь остановилась и стала щипать траву.
Я натянул поводья и несильно шлепнул ее по боку, но лошадь не обращала на меня ни малейшего внимания и продолжала набивать утробу.
- В чем дело, Ёсиока-сан?
- Почему ты остановился? Давай показывай класс!
Все смотрели на меня, и мне стало не по себе, на лбу выступил пот. Я решительно ударил лошадь по крупу, и она, подняв голову, словно хотела сказать: «Ну что ты привязался ко мне?» - лениво побрела дальше.
Я снова обернулся назад и послал Марико победную улыбку.
Но Марико, стоявшая на фоне сверкающего серебром озера, глядела на меня несколько растерянно. Небо было голубое, июньское...
Лошадь опять остановилась. Теперь она отгоняла мух своим длинным хвостом, и те жужжали у моего потного лица.
- Почему ты не заставишь ее бегать, Ёсиока-сан?
- Э... Лошади умные. Они знают, кто на них сидит. Если новичок, так они и ухом не поведут.
«Ну погоди же, гадина, - подумал я. - Погоди, сейчас ты у меня попляшешь».
Я изо всей силы кулаком ударил лошадь по заду. Это подействовало. Лошадь выпрямилась и побежала по зелени луга.
Я снова оглянулся назад и победно улыбнулся Марико.
А Марико, стоявшая на фоне сверкающего серебром озера, удрученно смотрела на меня.
Лошадь снова остановилась. Послышалось журчание падающей на землю струи. Пять... десять, одиннадцать секунд... Мне казалось, что это никогда не кончится.
- Что за дурацкое представление?
- Смотреть тошно!
- Не хватает еще, чтобы...
Лошадь бесстыдно повернулась своим широким задом к женщинам и подняла хвост. В нос мне ударил запах свежего навоза.
Я почувствовал себя так, будто я сам оправился на глазах почтенной публики. Не в силах больше терпеть позор, я сполз с лошади, и глупое животное, получив свободу, устремилось к хозяину.
Женщины, давясь от смеха, старались на меня не смотреть. А мужчины громко хохотали, хлопая меня по плечу.
Марико у озера не было...
И все же этот постыдный случай пошел мне на пользу. До сих пор сослуживцы сторонились меня, теперь же наши отношения стали более дружескими.
За обедом и в автобусе на обратном пути только и разговору было, что обо мне, но Марико всячески старалась защитить меня, и я часто ловил на себе ее сочувственные взгляды.
Чтобы не ехать дорогой, по которой мы прибыли сюда, мы выбрали другой, хотя и более длинный, путь.
Огромное рыжее солнце, висевшее над горизонтом, щедро заливало своими лучами деревню, поле и лес. Окутанный синей полумглой, высился величественный Фудзияма.
- Ты на меня не сердишься? - прижимаясь ко мне, шептала Марико.
- За что?
- За то, что я заставила тебя ездить верхом.
- Ну что ты! Подумаешь! И обезьяна, бывает, с дерева падает.
Я был счастлив.
Остались позади нищие студенческие годы. Постоянный голод, заработки у Кима-сан, его лживые афишки. Прощай, былое! Я - энергичный мужчина, твердо решивший стать головой петуха! Я сделаю карьеру! Во что бы то ни стало сделаю карьеру!
Уже в сумерках среди леса мы увидели несколько деревянных зданий, напоминавших казармы. Вокруг не было ни единого жилого дома.
- Что это такое? Школа? - спросил я у кондукторши.
- Где?
- Вот эти здания, похожие на казармы.
- А-а. Это лепрозорий, больница для прокаженных.
- Для тех, кого наказало небо?
- Для них.
- Скорей закройте окна, чтобы в автобус не залетели микробы!
Все засмеялись. Но некоторые все же бросились к окнам.
Больница для прокаженных! Она одиноко стояла в лесу. Вокруг не было никакого жилья. Под серым вечерним небом поле и здания выглядели печально, на них словно легла тень невыразимой грусти.
- Прокаженных нужно держать на островах и стерилизовать, чтобы у них не было потомства, - сказал я.
- Ты это серьезно? - устало спросила Марико.
- Да, вполне. А разве я не прав?
- Но это жестоко. Неужели тебе не жалко этих людей?
Мы оба смущенно замолчали. Но вот показалась Одемба, и неловкость рассеялась. Какое нам дело до прокаженных? Знать их не хочу. Глупо даже задумываться над тем, стоит ли им сочувствовать.
Марико снова повеселела. Я рассказывал ей анекдоты, она громко смеялась, прикрывая рот рукой.
В Токио мы попрощались. Семейные пошли по домам, а холостяки не торопились расходиться.
- Сейчас бы ванную! Или баньку!
- Правильно! Поехали в турецкую баню! - предложил кто-то, и все ухватились за эту мысль.
- В турецкую баню!
В последнее время в Токио начали строить турецкие бани. Дневную усталость там как рукой снимало, но главное - и это нас привлекало больше всего - там были полуголые массажистки.
В турецкой бане Мицу снова напомнила о себе.
Пятая запись Ёсиоки Цутому
Баня, в которую мы отправились, находилась на улице Кабуки, где-то в районе Синдзуку. Издали были видны неоновые огни, мерцающие над ее крышей. Сразу от входных дверей круто вверх поднималась высокая лестница, наверху которой двое мужчин в белых костюмах и галстуках-бабочках, со сложенными на груди руками, громко зазывали: «Добро пожаловать, дорогие клиенты!»
Оживленно разговаривая, мы остановились у дверей. Один из мужчин кивком пригласил нас подняться. Всем своим видом он изображал почтительность, однако взгляд его пренебрежительно ощупывал нас.
- Вас четверо? - Он снял телефонную трубку и произнес по-английски: - Фор, плиз. Минуточку, - улыбнулся он нам.
Вошли две девицы в трусиках и белых блузках. Обе были низкого роста, плотно сложены и напоминали крабов. Ярко накрашенные губы, виляющая походка - ну прямо женщины из веселого квартала.
- Очкарик пойдет направо, длинный останется здесь, а ты, мазурик, пойдешь вон туда... - Распределив нас таким образом по кабинам, которые находились по обеим сторонам узкого и длинного коридора, девушки, улыбаясь, стали нас подталкивать.
- Куда мы попали? Здесь клички дают не хуже, чем в веселом квартале.
- Не сердитесь, господа. У нас вам бояться нечего. Останетесь довольны.
Кабина была разделена на две части. В одной находились раздевалка и лавка для массажа, в другой - парилка и белая европейская ванна.
Девушка привычным движением сняла блузку и повесила ее.
Развязывая галстук, я изучал массажистку. На ней остались только узкие, в обтяжку, трусики, шелковый бюстгальтер, а на шее дешевая металлическая цепочка, заправленная за бюстгальтер, поэтому нельзя было увидеть, что висело на ней.
- Не глядите на меня так, - жеманно сказала девица.
Но я продолжал внимательно ее рассматривать. Не потому, что она была красавицей. Просто эти короткие и толстые ноги, ляжки, искусанные клопами, это жирное тело без всякого намека на талию, квадратное, как шахматная доска, я уже где-то видел. И не только видел - целовал. Да, да. Я хорошо помню желание, смешанное с брезгливостью, которое вызывало во мне это тело.
- Не стесняйтесь, входите в парильню.
Я сел в четырехугольный металлический ящик так, что только голова оставалась снаружи, и в ящик пустили горячий пар.
- Много у вас бывает посетителей?
- Порядочно.
- А какие мужчины ходят сюда обычно?
- Разные. Бывают и служащие вроде вас.
- Молодые?
- Да. И старики тоже. Но больше других - мужчины среднего возраста.
- Ну и как? Ты с ними, наверное… - смахивая со лба пот, спросил я. Девушка вытерла мне лицо полотенцем и расхохоталась. В точности как Мицу - идиотским громким смехом.
- А ну вас!
- Нет, ты расскажи, как это у вас получается.
- Нечего мне рассказывать, - она кокетливо улыбнулась. «Такая ломаться не будет», - подумал я.
- А мне можно попробовать? Чем я хуже других?
Она, напевая, снова вытерла мне лицо:
О горы, горы Идзу,
Солнце скрылось за горой...
- Чье это?
- Оки Харюо.
- Глупая песня.
Я перешел в ванную и, ополоснувшись, лег ничком на лавку для массажа. Девушка посыпала белой пудрой сначала мою шею, потом плечи, потом спину.
- Ну рассказывай!
- Что?
- Как что? Забыла? Рассказывай, чем ты здесь занимаешься с мужчинами?
Я погладил ее по плечу.
- Они так начинают?
- Не надо.
- Вот-вот. А ты именно так им отвечаешь.
- Перестаньте, а то я закричу.
- Это ты тоже говоришь каждому.
Мои пальцы скользнули к ее шее и схватили цепочку.
- Что здесь? Медальон с фотографией любовника?
Я дернул цепочку и от неожиданности разинул рот.
На цепочке был не медальон, а маленький почерневший крестик. Знакомый крестик...
Ночь... Сибуя... Мицу плетется за мной, как собачонка. Я вне себя от злости... На вокзальной площади, как пугало на ветру, дрожит старикашка в форме Армии спасения с ящиком для пожертвований в руках. Чтобы угодить мне, Мицу покупает три дешевых крестика. Один она дарит мне. Я его бросаю в канаву, в мусор, в блевотину...
И вот на груди этой девицы, которой касались руки многих мужчин, висит такой же крестик.
- Где ты взяла его? - крикнул я.
- Зачем вы кричите? Я не глухая.
- Я тебя спрашиваю, где ты купила этот крестик?
- Мне его подарили.
- Кто?
- Подруга. Она здесь работала.
- Как ее зовут?
- Мицу. Вы ее знаете?
- Гм... Морита Мицу?
- Вы Ёсиока-сан?
Она перестала массировать и уставилась на меня. С нее мигом слетели и кокетливость и жеманство.
- Да? Мицу много говорила о вас. Все время говорила о вас...
В соседней кабине слышался женский смех, шум воды, бормотание мужчины.
- Она и сейчас здесь?
- Нет, полгода назад ее уволили. Мы работали с ней в одну смену.
- И куда же она уехала, эта... дубина?
- Не знаю. Она послала мне открытку из Кавадзаки, но своего адреса не дала. И в этой открытке она писала о вас.
- Пошла она к черту. Между нами все кончено.
- Не мое это дело, но Мицу вас любила. Она бредила вами.
- На здоровье, а я тут при чем?
- Ее и уволили отсюда за то, что она не подпускала к себе мужчин. Она только о вас и думала. И этот крестик она дала мне в надежде, что вы когда-нибудь забредете сюда и увидите его.
Но зря эта девица старалась меня разжалобить. Чем больше она расписывала мне любовь Мицу, тем больше я злился. Особенно оскорбительным казалось мне то, что Мицу еще надеялась снова сблизиться со мной. Я не питал к ней никаких чувств и если вспоминал ее иногда, то примерно так, как в пасмурный день вспоминают горы, которые сейчас скрыты за пеленой дождя.
Я молча поднялся с лавки, молча оделся. Девушка тоже молчала. В соседней кабине все еще слышался смех.
- Вы черствый и холодный человек! - прошептала девушка, когда я открывал дверь в коридор.- Несчастная Мицу.
Я вышел на улицу. Моросило.
***
Я заметил, что отношение Миура Марико ко мне становится уже не просто дружеским. А случай с Мицу помог мне понять, какой преданной, больше того, жертвенной, может быть любовь женщины.
Однажды утром, придя в контору, я увидел, что мои карандаши и резинки кто-то заменил новыми и вместо старых деревянных счетов на столе матово поблескивали новые, пластмассовые. Кому это понадобилось? Я огляделся. В углу над пишущей машинкой склонилась Марико. Она сидела ко мне спиной, но ее подчеркнуто независимая поза мне все объяснила.
- Это ты поставила мне новые счеты? Благодарю, - шепнул я, встретив ее в умывальной перед обедом.
- Не понимаю, о чем ты говоришь, - поправляя прическу, быстро ответила она.
После этого случая ее поведение резко изменилось. Она будто перестала меня замечать. При встрече проходила мимо, молчала, словно воды в рот набрала, днем сидела, низко склонившись над столом, вечером, кончив работу, быстро закрывала папки и уходила, не взглянув в мою сторону. Я не понимал, что такое поведение - инстинктивная защита девушки против зарождающегося чувства, и ходил как угорелый, меня все больше и больше тянуло к ней, и я уже не думал о том, что она родственница директора.
Я сравнивал Марико с Мицу. Наивная и простодушная, Мицу не могла скрывать свои чувства и, полюбив меня, бегала за мной, как собачонка. Иное дело Марико, современная городская девушка...
Как-то дождливым вечером я пригласил Марико в кино, на английский фильм, который она давно хотела посмотреть. В фильме рассказывалось о любви одного врача к замужней женщине.
Народу в кинотеатре было полно. Все места были заняты, и даже в проходах стояли.
- Ты что-нибудь видишь?
- Нет.
- Я тоже. Что делать?
- Не идти же домой! Зря, что ли, билеты покупали?
Марико огорченно взглянула на меня.
- Мне так хотелось посмотреть этот фильм.
- Через пятнадцать минут у тебя будет место.
- Не может быть!
- А если может? Что я за это получу?
- Все что пожелаешь, - засмеялась она.
Это означало, что она угостит меня чаем с дорогими конфетами.
Я потянул ее за руку, поближе к экрану. Там было меньше народу.
- Отсюда тоже ничего не видно!
- А ты и не смотри! Я пойду искать место, ты следи за мной и, когда я подниму руку, иди.
Наступая на ноги и работая локтями, я пошел по рядам. Мне сразу же повезло. С крайнего места поднялся мужчина, я кинулся туда и успел положить газету на пустое сиденье. Потом дал знак Марико.
- Какой нахал, - услышал я у себя за спиной. Но я успел положить газету, и, значит, место было мое. Ведь и в жизни так: прозевал - пеняй на себя, побеждает более ловкий.
- Вот видишь, не прошло и десяти минут, - шепнул я, когда Марико заняла место.
- Удивительно!
- А ты не забыла о своем обещании? Обещания надо выполнять.
Происходящее на экране меня не интересовало, меня не трогала любовь врача к замужней женщине. Я сидел и думал: «Почему влюбленные европейцы разводят такие церемонии? Приглашают женщину в ресторан, ухаживают за ней, как слуги: помогают снимать и надевать пальто, подносят огонь к сигарете... Разве не может быть любви без всего этого? У нас, японцев, куда проще».
Выйдя из кино на темную улицу, я незамедлительно начал атаку:
- Ты понимаешь, Марико, что место мне удалось найти с большим трудом?
- Иначе говоря, ты рассчитываешь на мою благодарность?
- Да, ведь ты обещала сделать все, что я пожелаю.
- Обещала - значит, выполню. Хочешь шоколадку?
- Зачем она мне? Я хочу тебя поцеловать, - последние слова я отчеканил.
Марико удивленно посмотрела на меня и, переведя взгляд на витрину, прошептала:
- Посмотри, какие туфли!
- Я жду ответа, Марико.
Марико молчала.
Но задуманное я довожу до конца. Мы сели в электричку. Я стал нашептывать в такт стуку колес:
- Жил-был на свете несчастный мужчина... Он влюбился в одну девчонку, для которой в кинотеатре нашел место.
Электричка набирала скорость.
- Но девушка не обращала на него никакого внимания...
Я старался держать такт.
- Он страдал...
Я легонько обнял Марико. Люди в вагоне ехали усталые: кто дремал, кто читал вечерние газеты. На нас никто не обращал внимания.
- Ты бы могла его полюбить?
Марико отвернулась и единым росчерком вывела на потном стекле: «Yes». Так реактивный самолет выводит в небе круги.
Электричка летела над улицей Сибуя. Переливались разноцветные огни кинотеатра, а за кинотеатром царил такой мрак, словно там был конец света. За этим кинотеатром находилась маленькая гостиница, в которой я впервые обладал женщиной. Залитая светом неоновых реклам Сибуя и рядом темный печальный уголок. На мгновение передо мной возникло доброе и глупое лицо Мицу. Странное чувство какой-то потери охватило меня. Что-то подобное я испытал в турецкой бане, когда, счастливый от любви и успехов на службе, вдруг увидел крестик, который Мицу оставила для меня, а сама куда-то исчезла.
Электричка остановилась на станции Сибуя. Несколько человек вышло, несколько вошло; вагон был по-прежнему полон, и у вошедших был такой же усталый и мрачный вид, как и у всех пассажиров. Дверь вагона захлопнулась, и передо мной вновь возникло лицо Мицу, теперь уже растерянное, с каким она бежала за электричкой.
- Ёсиока-сан, - прижавшись ко мне, шептала Марико. - Что ты за человек, Ёсиока-сан? Ни с того ни с сего вдруг стал мрачный. Что с тобой? Почему ты молчишь?
- Так просто.
- Иногда ты бываешь таким грустным.
- Ты шутишь! Терпеть не могу сантиментов.
***
Мы думали, что никто не знает о наших отношениях. Увы! Только директор и управляющий ничего не подозревали. Конечно, первыми обо всем догадались девушки. Теперь я часто ловил на себе иронические и завистливые взгляды. Однажды во время перерыва, проходя мимо оживленно болтавшей группы служащих, я заметил, что при моем приближении разговор смолк. Разумеется, говорили обо мне. И потом в умывальной, в коридоре, под окнами и за дверями конторы я не раз слышал:
- Они уже целовались...
- Конечно...
- Я сама видела, как...
Иногда они перекидывались многозначительными шуточками и в моем присутствии, хихикая и с интересом поглядывая на меня.
«Ну погодите, - думал я. - Если вы так, я заставлю вас заткнуться»
И я принялся демонстрировать, как мы с Марико любим друг друга. Некоторые растерялись, но я заставил их привыкнуть к нашим нежностям. К тому же Марико была родственница директора, и с нами не стоило портить отношения. Так или иначе, сплетни и смешки вскоре прекратились, но служащие по-прежнему не спускали с нас любопытных взглядов.
Если бы они знали, что я еще ни разу не поцеловал Марико!
Может быть, потому что уважал ее? Наверное. А впрочем, не знаю. С Мицу все было куда проще. Я считал, что она ниже меня, и поэтому, соблазняя ее, не чувствовал никаких угрызений совести.
Марико была девушкой из другого мира. От нее зависела моя карьера. И я боялся потерять ее доверие. В сложившейся ситуации это означало стать посмешищем сослуживцев, а значит, впасть в немилость у начальства.
Но ведь я был молод и полон сил. Женщина мне была необходима. Когда я шел рядом с Марико, я еле сдерживал желание прикоснуться к ней или прижаться лицом к ее лицу. Когда в чайной ее колено касалось моего, я чувствовал, как меня охватывает дрожь. В трамвае, когда Марико вдруг прислонялась ко мне, я с трепетом вдыхал запах ее волос, ощущал упругую грудь.
Борьба, которую я теперь постоянно вел с собой, стоила мне огромных усилий.
- Хоть ты и говоришь иногда нехорошие вещи, Ёсиока-сан, на самом деле ты хороший и чистый человек, - сказала однажды в чайной Марико.
- Ты так думаешь?
- Да. Мне нравятся такие люди. С тобой я могу остаться допоздна и быть спокойной.
- Но я же мужчина. Я знаю, что, когда любишь, не нужно переходить границ. Это все говорят. А это для меня закон.
- Какой ты умный! Ты знаешь так много.
- Подумаешь! Я много читал.
Бедная Марико! Если б она знала, что за время нашей любви я два-три раза был у продажных женщин. Борьба с собой изматывала меня, я не выдерживал и шел туда, где мог получить то, чего я не решался просить у Марико.
Я делил женщин на две группы: одни существуют для любви, другие для удовлетворения желания. К первой группе относилась Марико, во вторую я включал уличных проституток и... девушек вроде Морита Мицу.
Иметь любимую девушку, с которой физическая близость пока невозможна, и в то же время ходить к продажным женщинам - я не видел в этом ничего зазорного и, уж конечно, не считал это предательством по отношению к любимой. Ведь молодые девушки вроде Марико не смогут понять физиологической потребности мужчины и сочтут ее грязной, непристойной, безнравственной. Такими доводами я убеждал себя в необходимости компромисса, на который пошел.
Однажды я провожал Марико, и по дороге мы зашли в чайную.
Марико сняла вязаную кофточку. Сквозь нейлоновую блузку просвечивали ее округлые груди, прикрытые маленьким лифчиком.
- Как я сегодня устала, - сказала она, разминая плечо. - Целый день печатала, - и, кокетливо глядя на меня, добавила: - Когда ты женишься, ты будешь гладить жене плечи?
- Не знаю.
- Интересно, какая она будет.
Глаза ее горели, а в голосе было что-то такое, от чего у меня перехватило дыхание. Но может быть, дыхание перехватило оттого, что в чайной был слишком тяжелый воздух.
Я посмотрел на колени Марико, прикрытые юбкой, и мысленно поднял эту юбку, обнажив белые ноги.
Простившись с ней, я никак не мог успокоиться.
«Черт подери! Невозможно соблюдать все наставления». Сойдя с электрички в Синдзуку, я подошел к винной лавке и выпил стакан саке. Но и вино мне не помогло. Тогда я зашел в другую лавку и залпом выпил еще стакан. Однако хмель, ударивший в голову, лишь увеличил мое возбуждение. Хорошо еще что, проходя мимо турецкой бани, я не вспомнил о Морита Мицу. А вот и веселый квартал...
Я шел, покачиваясь и стараясь не слушать женщин, зазывающих гостей.
«Нельзя брать девушку с хриплым голосом: у нее наверняка сифилис. И ни в коем случае ту, у которой забинтована шея».
- Красавчик, ты вылитый Сада Кэйдзи, - девушка с впалыми щеками, перебежав улицу, схватила меня за руку и потащила к открытой двери.
- Что ты делаешь? Дура!
- Успокойся. От меня не уйдешь. А если и вырвешься, у меня останутся рукава от твоего костюма.
С меня сняли ботинки (я уже ничего не соображал) и помогли подняться на второй этаж. В небольшой комнатке, кроме высокого трюмо и вешалки для одежды, ничего не было.
В стеклах окна отражались красные огни турецкой бани, стоящей напротив.
Целуя девушку, я забыл о Марико. Таковы уж мужчины. Их тело и их душа живут в разных странах, поэтому и женщины для них делятся на две категории: одних они любят, с другими удовлетворяют желание.
У проститутки была маленькая грудь, изо рта у нее пахло. А я терпеть не могу женщин, у которых вонючий рот.
Светало. Под окном, напевая, прошел пьяный мужчина.
Девушка спала. У нее было усталое, изможденное лицо.
Сунув в рот сигарету, я открыл окно. Проститутка в доме напротив сушила одеяло. Ее волосы были накручены на бигуди. Увидев меня, она приветливо махнула мне рукой, и ее вставные зубы сверкнули в утреннем солнце.
- Эй ты, я пошел.
- Уже? Но еще рано, - почесывая худые, вялые руки, девушка, надев одну туфлю, проводила меня до двери.
Меня мутило, и все вокруг казалось мне грязным. Я поскорее вышел на улицу и глубоко вдохнул свежий воздух. На работу я успевал.
Вдруг кто-то меня окликнул. Обернувшись, я увидел сослуживца, догоняющего меня.
- Оказывается, Ёсиока-сан, вы тоже посещаете такие места, - он криво улыбался. - И не боитесь Марико?
Я не нашел слов...
