Шестая запись Есиоки Цутому

Дальше: 1

Весь день, сидя за своим столом в конторе, я чувствовал себя как на иголках. Мои отношения с Марико больше не были тайной для сослуживцев. Все считали, что наша свадьба не за горами, а так как Марико была племянницей директора, сослуживцы имели все основания мне завидовать. И вот все рушится: если Оно растреплется о нашей встрече, прощай и карьера и любовь Марико.

Во время обеденного перерыва мне казалось, будто все как-то по-другому глядят на меня. Девушки в коридоре и туалете о чем-то шептались с Марико; до меня доносилось: «Неужели вы ничего не слыхали, Марико-сан?» А мужчины наверняка уже все обсудили.

- Вот каким дураком он оказался...

- Да... Видно, между ними еще ничего не было...

- Конечно, иначе зачем бы ему...

Я опять, уже в который раз, взглянул на Марико. Она как ни в чем не бывало сидела на своем месте, уткнувшись в бумаги, и старательно стучала на машинке. Было жарко, лицо ее блестело от пота. Я перевел взгляд на Оно. Держа во рту карандаш, он деловито постукивал костяшками счетов. Записав что-то в толстую амбарную книгу, он вынул из коробка спичку и стал ковырять в ушах.

«Вот неряха», - подумал я и цокнул языком. Вряд ли он услышал это цоканье, но почему-то повернулся вдруг ко мне. Наши взгляды встретились; на хитром холеном лице Оно играла улыбка. Он многозначительно посмотрел в сторону Марико. Я понял его и, как боксер к ответному удару, стал готовиться к разговору с Оно. Во время перерыва, когда я, помыв руки, выходил в коридор, он обратился ко мне.

- У меня к тебе просьба, Ёсиока-сан.

- Какая? - весь напрягшись, спросил я.

- Я проиграл в карты. Не можешь мне одолжить немного?

- Что ты! Откуда у меня деньги? Тем более перед зарплатой.

- Гм... А на женщин они у тебя находятся? - Он пристально посмотрел мне в глаза. - Может быть, тебе дает Марико-сан? Попробую спросить у нее.

- Сколько тебе? - мой голос дрожал от бессильной злобы и стыда.

- Три тысячи иен. Можно две тысячи.

- Ладно, завтра принесу. Сейчас у меня нет.

- Только не забудь, пожалуйста, - и, напевая что-то себе под нос, Оно с независимым видом вышел в коридор.

Что мне делать? Где взять денег? У меня было около тысячи. Может, в самом деле занять у Марико? Ну нет, на это я не пойду ни в коем случае.

Я едва дождался конца работы. Вернувшись домой, долго стоял у окна, бессмысленно глядя на закат.

Больше я и близко не подойду к веселому кварталу, черт побери! Ладно, на этот раз я одолжу ему, но, если он попробует еще у меня вымогать, я ему покажу, кто такой Ёсиока Цутому. Я себя в обиду не дам. От бешенства я весь дрожал. Но если не ходить в веселый квартал, где я возьму женщину? Ведь я не монах!

Я был словно пьяный. Может быть, рассказать обо всем Марико? Что толку! Она будет лишь презирать меня. И как после этого станут на меня смотреть директор и управляющие?

Тут я вспомнил глуповато-добродушное лицо Мицу. Может, эта кретинка еще не забыла меня? Если так, то вместо веселого квартала я смогу ходить к ней. Правда, у нее слишком короткие ноги, да и талии нет, но женщины из веселого квартала ничем не лучше ее. Настроение у меня немного поднялось.

Переодевшись, я вышел из дому и сел в электричку. Через несколько минут я был на станции Канда. Я шел по грязной улице вдоль нового забора и вспоминал, как два года назад впервые оказался в этом районе. Тогда я был голоден, а из соседнего дома доносился запах еды. Впереди меня на старом велосипеде ехал старик камисибай. Женщина с ребенком на спине показала мне дорогу. И вот я снова перед этим обшарпанным грязным зданием. Старую деревянную дверь сменили на новую, стеклянную, сквозь которую я увидел Кима-сан, одетого в модный костюм. Он разговаривал со своими служащими.

- Разрешите, - приоткрыл я дверь.

- Кого я вижу! - радостно воскликнул Ким-сан. - Давно мы не встречались.

Он оглядел меня с головы до ног.

- На щеках румянец, хороший костюм... По всему видно, дела твои идут неплохо!

- Увы, - покачал я головой, - увы, Ким-сан, дела мои не очень хороши. Я пришел к вам с просьбой.

- Какой?

- Мне нужны деньги...

Не знаю, как к другим, но ко мне Ким-сан всегда относился доброжелательно. На это я и рассчитывал.

- Эх ты! Куда ж ты их тратишь? На женщин небось?

Ким-сан любил отечески пожурить, прочесть нотацию.

- Сколько тебе нужно?

- Две тысячи иен, если можно. Верну со следующей зарплаты.

Ким-сан полез в карман брюк и протянул мне два тысячеиенных билета.

- Приходи в гости. Я купил для «Лебедя» дом в Кавадзаки и скоро туда перееду.

- В Кавадзаки?

- Да. Там живет много корейцев. Некоторые держат бары. Даже турецкая баня там есть. Думаю, дела у меня на новом месте пойдут еще лучше.

...Турецкая баня... Кавадзаки... Да, да. Если та девушка сказала правду, Мицу живет в Кавадзаки,

- У меня к вам еще одна просьба, Ким-сан.

- Что? Двух тысяч мало?

- Нет, совсем другое. Мне нужно найти одну девушку. Ее зовут Морита Мицу.

Ким-сан захохотал, и зрачки его запрыгали за стеклами очков.

- Где она живет?

- Мне сказали, в Кавадзаки.

- А где работает?

- Где-то у ваших друзей - в турецкой бане или в увеселительном заведении.

- Гм... Трудно, но я попробую.

Пока мы говорили, Ким-сан то и дело посматривал на мое запястье, а когда я собрался уходить, взял меня за руку.

- А залог?

- Какой залог?

- Как какой! Вместо денег. Вернешь долг - получишь залог назад.

Он снова посмотрел на мое запястье.

- Неужели вы мне не верите, Ким-сан?

- Почему не верю? Верю. Ты хороший парень, но деньгам я верю больше, чем людям. Я старше тебя и знаю, что говорю.

Часы у меня были отечественные, не очень хорошие и недорогие. Вряд ли они стоили две тысячи иен. Но Ким-сан все же расстегнул ремешок, снял часы и положил их в карман.

***

Озираясь, Оно торопливо сунул в карман деньги и усмехнулся:

- Ты извини меня, Ёсиока-сан!

- Ладно, но больше от меня ничего не жди.

- С меня хватит. Спасибо, Ёсиока-сан!

Освещенное солнцем лицо Оно скривилось в слащавой улыбке. Я вздохнул. Одна беда миновала. Но что еще может выкинуть этот Оно?! Когда я вошел в контору, Марико, на секунду перестав печатать, улыбнулась мне и больше никто не обратил на меня внимания. Я успокоился. Оно действительно не разболтал о нашей встрече. Жалко, конечно, две тысячи иен, но ничего не попишешь, эти деньги помогли мне заткнуть Оно глотку. И пожалуй, не стоит их требовать обратно, пускай мы будем должны друг другу. Недели через две позвонил Ким-сан.

- Я с трудом нашел ее! - сказал он.

- Кого? - удивился я.

- Как кого? Забыл, что ли? Девушку, которую ты...

- А-а-а,- уже тише протянул я и прикрыл трубку рукой.

Ким-сан сказал, что до последнего времени Морита Мицу работала в увеселительном заведении в Кава-коси, которое держит один кореец. Но сейчас ее там уже нет. Выгнали...

- За что?

- Ее поймали на краже.

- Мицу украла деньги?

Я был так удивлен, что крикнул во все горло, забыв о том, что меня могут услышать Марико и сослуживцы.

Мицу - воровка! Неужели эта деревенщина с глуповато-добродушным лицом способна на воровство?

Больше Ким-сан ничего не знал, но он обещал познакомить меня с корейцем, у которого работала Мицу.

- Приходи сегодня вечером.

- Хорошо.

Положив трубку, я вытер пот. Кажется, никто не слыхал моего разговора.

Марико стучала на своей машинке. Оно ковырял в ушах, листая амбарную книгу; остальные тоже не обращали на меня никакого внимания.

...Как же она решилась на такое... Я представил себе неуклюжую и робкую Мицу, тянущую руку к деньгам. Вот дура!

Кончился рабочий день; Марико надела чехол на машинку и, поправляя прическу, улыбнулась мне. Это был наш знак: сегодня вечером побродим по городу. Я покачал головой. Может быть, напрасно? Наверное, если бы в тот день я был с Марико, между нами произошло бы то, что когда-то произошло между мной и Мицу.

На привокзальной площади у станции Кавадзакй было темно. День был хороший, солнечный, а к вечеру все небо затянуло тучами - собирался дождь. Я внимательно смотрел по сторонам, надеясь в толпе увидеть Мицу.

Новое здание «Лебедя» я нашел сразу. Там толпился народ, собравшийся на открытие нового заведения. Среди гостей прохаживался сияющий Ким-сан, на ходу давая указания обслуживающему персоналу. Я услышал знакомую песню:

Женщина, которую я бросил, Где она,

С кем она сейчас?

Заметив меня, Ким-сан приблизился, довольно улыбаясь.

- Ты, наверное, влюблен в эту девушку?

- Ничего подобного.

- Не ври, брат. Иначе ты не прибежал бы сюда. Вот и покраснел, как мальчишка.

- А где заведение этого корейца?

- Совсем рядом. Я ему уже говорил о тебе.

Женщина, которую я бросил, Где она,

С кем она сейчас?

***

В заведении корейца посетителей было меньше, чем у Кима-сан, освещение хуже, а здание совсем ветхое.

За двадцать иен я купил шарик для игры в патинко и без всякого энтузиазма стал метать. Шарик стукнулся о гвоздь, отскочил и упал в яму.

- Здесь вы никогда не выиграете, - услышал я у себя за спиной. Это шепнула высокая девица в очках. - Играйте на соседнем столе.

- И ты не боишься, что тебе попадет от хозяина? Ведь он окажется в убытке.

- Ну и пусть. А мне какое дело?

- Послушай, ты давно здесь? Не знаешь случайно Морита Мицу? Она здесь работала.

Девушка пристально поглядела на меня, совсем как та, из турецкой бани.

- Вы знаете Мицу-сан?

- Я знал ее. Где она сейчас? Говорят, она украла деньги.

- Кто вам это сказал? - возмутилась девушка. - Она спасла Паба-сан.

- А это кто такая?

Девушка подошла ко мне вплотную, и, жуя резинку, сказала:

- Наша работница. У нее на руках больной брат, и ей нужно было платить за лекарства и лечение. А хозяин наш - скупердяй, каких мало, - отказался дать ей аванс. Ну она и взяла деньги из кассы без разрешения. А Мицу - она ведь какая? Жалко ей стало Паба-сан, она и приняла все на себя. Сказала, что это она взяла деньги.

- А хозяин? Отвел ее в полицию?

- Ну что вы! У него самого рыльце в пушку больше нашего.

- Мицу вернула деньги?

- Нет. У нее столько не было. Ее заставили работать официанткой в пивном баре.

- Она приходит к вам иногда?

- Приходила один раз.

На улице был и не дождь, и не туман, а какая-то изморось, от которой лицо и волосы сразу становились влажными.

Я хотел зайти к Киму-сан, но, не увидев его в окнах нижнего этажа, прошел мимо.

Значит, с фармацевтической фабрики Мицу перешла в турецкую баню, оттуда в игорный дом и, наконец, в пивной бар. Мицу падала все ниже, как, стукнувшись о гвоздь, шарик патинко падает в яму.

Женщина, которую я бросил, Где она,

С кем она сейчас?

Эта песня преследовала меня. В самом деле, где она сейчас, эта дурочка?

Впервые я подумал, что Мицу, как и другие люди, тоже страдает и мечтает о счастье. И как другие люди, имеет право на счастье. Почему же ей не везет, как, скажем, мне? Зачем ей понадобилось взять на себя чужую вину, испортить собственную жизнь? Какую пользу принесли ей жалостливость и сострадание?

По обеим сторонам мокрой от дождя улицы стояли пивные, выкрашенные только снаружи. Все они носили названия цветов: «Красный тюльпан», «Астра», «Букет пионов».

В пивных было пусто. У дверей одной из них стояла девушка.

- Заходи к нам, милашка!

Так зазывают клиентов в веселом квартале.

- Посиди у нас. Берем недорого, обслуживаем хорошо.

Из глубины зала раздался хриплый мужской голос:

- Заткнись, свиное рыло, не умеешь гостя привлечь.

Я подошел к бару «Шафран», в котором работала Мицу.

- Заходи, милый, у нас свежее пиво!

- Я ищу Мицу-сан.

- Мицу-сан? Такой у нас нет. Но я могу заменить ее. Не пожалеешь.

- Я серьезно спрашиваю. Ее полное имя Морита Мицу. Не знаешь такую?

- А! Это вы о Сакико. Но она сегодня не работает.

- Почему?

- Пошла в больницу.

- Что с ней?

- Не знаю, кажется, прыщик вскочил.

- Меня зовут Ёсиока. - Я протянул ей листок со своим адресом. - Передай Мицу.

Поняв, что я не останусь в баре, девица грязно выругалась.

Я почувствовал сильную усталость. Не только тело - весь я словно стал ватным. Я едва плелся по сырой улице, где уже начали гаснуть огни. Впереди меня, опустив хвост, брела мокрая собака.

Мицу заболела? Что с ней? Она была такой крепкой на вид. «Если бы она не встретилась с тобой, если бы не было того - помнишь? - второго свидания, может быть, жизнь ее сложилась бы иначе, пусть не совсем счастливо - кто сейчас счастлив? - но и не плохо, то есть лучше, чем теперь.

Но я ни в чем не виноват, - я покачал головой. - Думать обо всех - сил никаких не хватит. Ведь у каждого свое несчастье...»

Да, это так. Но именно поэтому человек не должен забывать, что он на свете не один, что поступки его не остаются бесследными для другого...

Я снова покачал головой и продолжал идти, не замечая дождя, как в ту ночь в Сибуе, когда я, не оглядываясь, уходил от Мицу, а она плелась следом за мной, как собачонка.

Наутро я забыл о тоске, навеянной мыслями о Мицу. Небо после вчерашнего дождя было совершенно чистым. Солнце светило ласковое и нежаркое - таким оно бывает ранним летом.

Настроение у меня было бодрое. «Все ерунда, - думал я. - Надо работать, работать. А Мицу? Просто щепочка, унесенная водоворотом жизни на дно... Стоит ли о ней вспоминать?»

Работа в тот день у меня спорилась. Со всеми, даже с Оно, я весело переговаривался, все были мной довольны. Несколько раз меня вызывали к управляющему. Когда во время обеденного перерыва мы с Марико прогуливались, она спросила:

- Где ты был вчера вечером? Я не знала, куда деваться от скуки.

- Извини, пожалуйста, я не предупредил. У меня было неотложное дело. Нельзя было не пойти.

- А я думала, думала, чем бы заняться, и решила наведаться в Кандо, где я раньше работала.

- В Кандо? А что там?

- Разве я тебе не рассказывала? Фармацевтическая фабрика. Я там работала, просто чтобы получше узнать жизнь. Но там было очень грязно, и я быстро ушла оттуда.

- А-а, - протянул я, притворяясь равнодушным, чтобы скрыть дрожь в голосе.

- Никого из моих знакомых там не осталось.

- Не пойти ли нам в «Серебряный Париж»? - выпалил я, чтобы переменить разговор.

Марико ничего не заметила.

- А кто там сегодня поет?

- Не знаю. Впрочем, извини, я совершенно забыл, что в кармане у меня ни гроша.

- Значит, ты меня обманул, - Марико погрозила мне пальцем.- Наверное, выпивал вчера и все деньги истратил. После свадьбы этого не будет. А сегодня я заплачу.

Мы направились на Гиндза, в кафе «Серебряный Париж», слушать шансонье. Пока мы пили чай, молодые певцы исполняли свои песенки.

Прошло три дня...

В конце недели, возвращаясь домой, я увидел в своем ящике для писем открытку. На ней знакомым детским почерком было написано: «Как вы поживаете? Я узнала, что вы были в нашем баре. Прошу вас больше туда не приходить. У меня плохо со здоровьем...»

Ошибок по-прежнему было много, но теперь они не веселили меня.

На следующий день я позвонил ей после работы. Мы договорились встретиться на станции Кавадзаки. В каком настроении я ехал на станцию? Признаюсь, мне хотелось ее увидеть, но только из любопытства. С особым удовольствием я думал о том, что теперь мне не придется ходить в веселый квартал, у меня будет постоянная женщина. Опять стояла скверная погода, моросило, мои волосы и одежда были влажными.

Покуривая сигарету, я сидел в хорошо освещенном зале привокзального ресторанчика. Кошелек мой был полон: днем я получил жалованье. «Можно дать Мицу на лечение или угостить ее чем-нибудь вкусным», - думал я. Этим я как бы хотел смягчить обман, который снова ей готовил. Прошло двадцать минут, Мицу не появлялась. Когда мы разговаривали по телефону, Мицу грустно повторяла, что прийти не может; я настаивал, и в конце концов она согласилась: уж я-то знал, чем можно на нее воздействовать. Но вот прошло полчаса, а Мицу все не цоявлялась,

Я начал злиться.

Идиотка, дубина, деревенщина. Неужели она кого-нибудь нашла!

«Подожду еще полчаса и уйду», - решил я.

Но тут на зашторенную дверь чайной упала тень. Вошла Мицу. Жалкое платьице, старенький зонтик в руках, на мокрых ногах - гэта, и все те же косички. Она чем-то напоминала бездомную кошку.

- Ну здравствуй!

Она молча глядела на меня.

- Ты уже знаешь, что я приходил в «Шафран». Подошла официантка и, с любопытством оглядев нас, приняла заказ.

Принесли кофе. Мицу сидела, уставившись в стол, и не притрагивалась к чашке.

- Что с тобой? Я по тебе соскучился. Долго тебя искал. Ты не хочешь больше встречаться со мной? Что же ты молчишь? Хочешь, у нас все будет, как раньше? Помнишь тот кабачок?.. Помнишь, как старик гадал тебе? Ну? Я вижу, ты меня больше не любишь.

Мицу наконец подняла лицо и пристально посмотрела на меня.

- Не любишь?

- Нет-нет, - Мицу всхлипнула, - люблю.

- Любишь? А почему не хочешь встречаться со мной?

- Я...я...

- Что ты? Я знаю, ты работаешь в пивном баре. Ну и что? Я в этом не вижу ничего плохого.

- Но я больна.

Только теперь я заметил, какое у нее бледное лицо.

- Что у тебя? Туберкулез? Легкие?

- Нет. Я показала врачу пятна на запястье...

- Ну?

- Он сказал, что нужно тщательное исследование. Поэтому я завтра поеду в Одембу.

- В Одембу?

- Да. Там, - каждое слово Мицу выдавливала из себя с трудом, - там... есть больница.

Я сразу вспомнил наше возвращение с воскресного пикника. Где-то не доезжая Одембы мы видели странный городок в лесу. Вокруг мы не заметили ни одного дома. Кажется, это была больница для прокаженных.

- Неужели... Мицу...

Закрыв лицо руками, Мицу беззвучно плакала.

Пятна на запястье (2)

Вот уже месяц, как темно-красные пятна на запястье Мицу еще больше потемнели и увеличились - теперь они были величиной с десятииенную монету.

- Что это у тебя на руке? Фу, какие неприятные пятна, - сказал один из посетителей, потягивая пиво, и взял Мицу за руку. - Что за прыщики?

Это был хозяин магазина деревянной обуви в Кавакоси. Пьяный он всегда буянил и сквернословил; официантки его не любили, и он отвечал им тем же. Но к Мицу он относился неплохо.

- Лечиться нужно, милая, а то клиентам не очень приятно.

- Я мажу их каждый день, но не помогает.

- Брось ты эти лекарства, - мужчина поднес руку Мицу к лампе и стал внимательно рассматривать. - Что за болезнь? Надо обязательно показаться врачам.

Вошел еще один посетитель. Ота-сан, худой, нескладный человек с бледным лицом. Официантки избегали его: он так надоел им жалобами на свою жену, которая ушла от него два месяца назад, что при его появлении все затыкали уши. Одна Мицу терпеливо выслушивала его.

Он сразу заметил темно-красные пятна на руке Мицу и отпрянул от девушки, будто увидел что-то ужасное.

- Уж не подцепила ли ты то самое?

- Что вы имеете в виду? - недоумевающе спросила Мицу.

- Эту страшную болезнь, которая на «с» начинается.

Девушки у стоек засмеялись. Но Мицу ничего не поняла и ошеломленно смотрела на клиента.

- Сходите к врачу, Мицу-сан, ведь вам уже не раз говорили об этом, - ковыряя в зубах, сказала Ёсиэ.

- Но они не чешутся и не болят.

- Дело не в этом. Ты можешь нас заразить.

Мицу покраснела и опустила голову.

На следующий день она пошла в больницу Сираи, которая находилась в двух шагах от бара, возле ломбарда. Больница помещалась в маленьком старом здании; внутри было множество крохотных кабинетов с табличками на дверях: «Детские болезни», «Ухо, горло, нос», «Невропатолог», «Кожно-венерические заболевания», «Терапевт». Мицу заняла очередь к кожнику. На столе в коридоре лежали журналы и детские книжки с цветными картинками. Мицу оказалась за женщиной с ребенком - мальчиком лет пяти.

- Простите, вы не могли бы посмотреть за ним? - спросила женщина, покашливая, когда подошла ее очередь. Мицу кивнула.

- Как тебя звать? - спросила Мицу.

Бледное лицо мальчика было измазано конфетой.

- Цутому, - ответил мальчик.

Цутому. Какое совпадение! Мицу как раз думала об Ёсиоке. Знает ли он, где она сейчас? Увидеть бы его хоть на минуту.

- Сиди тихо. Мама сейчас придет.

Женщина, продолжая кашлять, вышла в сопровождении врача.

- Нужен рентген. У вас плохие легкие... Следующий...

В кабинете пахло карболкой, спиртом, йодом. В окно заглядывал высокий подсолнух. За дверями плакал мальчик. Врач, грузный мужчина в белом халате, накинутом поверх майки, внимательно осмотрел пятна на запястье Мицу.

- Давно это у вас?

- Года два. Но они не болят и не чешутся, - сказала Мицу, словно пытаясь убедить доктора, что это совсем не опасная болезнь, хотя и чувствовала все возрастающую тревогу.

Врач молча заполнял карту.

- Это можно вылечить, доктор?

Доктор кашлянул. Лицо его покрылось потом.

- Завтра обязательно сходите в клинику, там вам сделают анализ крови.

- Анализ крови?

- Вы не бойтесь. Возьмут какую-то капельку, зато точно определят, что это за болезнь. Я думаю, ничего страшного, однако нужно подтверждение. - Последние слова доктора успокоили Мицу.

Он даже не выписал лекарства.

На обратном пути в аптечном киоске Мицу купила бинт - забинтовала пятна.

На следующий день врач сам позвонил Мицу. Он спросил, была ли она в клинике. Если не была, пусть идет сейчас же, ее будет ждать доктор Тасима. Он предупрежден о ее приходе. Тон у врача был строгий, и Мицу опять охватила тревога.

Город затянула пелена дождя. Сквозь мокрые окна институтской клиники бледные, изможденные больные глядели на улицу.

Много их сидело и на длинных скамейках возле кожного кабинета. У одного мужчины вся голова была забинтована.

Мицу, которая решила, что ошиблась дверью, показала свое направление сестре, разносившей по кабинетам карточки.

- Мне сюда?

Сестра кивнула.

Мицу присела на краешек скамейки.

- Такаги-сан, Тогава-сан, Маруяма-сан... - Медсестра по очереди вызывала больных.

Казалось, этому конца не будет. Терпение Мицу лопнуло.

- Я Морита Мицу.

- И до вас дойдет очередь, - сказала сестра, равнодушно глядя на Мицу сквозь толстые стекла очков. Мицу, сразу сникнув, вернулась на свое место. Больные в очереди засмеялись.

Наконец ее очередь. Мицу вошла в кабинет, через окно бросив взгляд на улицу: по-прежнему моросило, на траве между больничными корпусами неподвижно сидела мокрая кошка.

- Разденьтесь!

Мицу растерянно посмотрела на докторов. Посреди просторного кабинета сидел полный, важный врач в белом халате, а вокруг него, тоже в белых халатах, стояли пятеро молодых людей; от смущения Мицу не могла сделать и шагу.

- Проходите и раздевайтесь, - сердито повторил толстый доктор.

Он взял Мицу за руку и стал внимательно разглядывать запястье...

- Пятна округлой формы, величиной с десятииенную монету. В середине белые точки - вероятно, соль, выделяемая потными железами... Сгустки крови...

Доктора мешали японский язык с иностранным, и Мицу, услышав незнакомое слово, каждый раз вздрагивала, колени ее подгибались.

Молодые люди, низко склонившись над рукой Мицу, глядели на нее так, словно искали потерянные деньги, и внимательно слушали толстого доктора.

- Очень подозрительно... Нет, нужно проверить. Введите вакцину...

Сестра принесла марлю, пахнущую спиртом, и шприц. Один из молодых врачей взял все это.

- Пожалуйста, не напрягайте руку... Так. Не бойтесь... - он ткнул иглой в пятно, и все снова склонились над запястьем Мицу.

- Ну?

- Пока ничего... Наверное...

- Странно... Может быть, это болезнь Гансена. Тогда...

Мицу попросили остаться в коридоре. Очередь уже значительно поредела. Исчез и мужчина с забинтованной головой.

За окном моросил дождь... Тысячи тонких, как спицы, нитей струились на фоне серой стены соседнего корпуса.

Моросил дождь... Моросил дождь...

Моросил дождь... На мокрой траве запущенного садика, между двумя больничными корпусами, неподвижно сидела мокрая кошка.

Моросил дождь...

В тот день, когда в гостинице на Сибуе ее целовал Ёсиока-сан, шел такой же печальный дождь. И небо было серым, как грязная вата... Мицу старалась представить лицо Ёсиоки-сан. Но черты расплывались, и казалось, Ёсиока плачет.

До сих пор тревожит сны мои

Взгляд их, неподвижный взгляд змеи,-

напевала негромко Мицу, чтобы заглушить тревогу. Давным-давно, помогая сестренке собираться на экскурсию, она пела эту песню.

- Морита-сан! - рядом с ней стоял молодой человек, делавший ей укол. Лицо врача было сосредоточенным. - Мне нужно поговорить с вами наедине, - он пошел по коридору, пригласив Мицу следовать за ним. Мицу вобрала голову в плечи.

Они вошли в комнату, на дверях которой висела табличка: «Библиотека кожного отделения».

Врач сел и, вытащив из кармана пачку сигарет, указал Мицу стул напротив. Вертя в руках пачку, он сказал:

- Вы слыхали что-нибудь о болезни Гансена?

Мицу отрицательно покачала головой.

- Мы не уверены, что у вас именно эта болезнь, и хотим проверить вас более тщательно, - он вынул записную книжку. - Недалеко от Одембы - всего час езды на автобусе - есть лечебница. Она называется «Воскресение». Вам нужно съездить туда. О билете не заботьтесь. Мы оплатим дорогу.

- Это очень опасная болезнь?

По лицу врача было видно, что он не знает, как ответить. Он вынул из пачки сигарету, размял ее и снова сунул в пачку.

- Ничего не могу сказать вам.

- Кто такой Гансен?

- Это врач. Датский. Но вы не беспокойтесь. Мы совсем не уверены, что у вас эта болезнь, лишь предполагаем... - молодой человек поспешно поднялся. - Вы обязательно должны съездить в эту лечебницу.

Оставшись одна, Мицу обхватила голову руками. В мозгу отдавалось: «Болезнь Гансена, болезнь Гансена».

Кто-то заглянул в библиотеку и тотчас захлопнул дверь. Болезнь Гансена... Непонятное название пугало Мицу. Но больше всего она боялась, что придется долго лечиться.

Когда она жила в Кавакоси, их сосед Камигава заболел туберкулезом. Он долго лежал в больнице, а жена его работала день и ночь, чтобы платить за лечение. Но у Мицу нет денег и на всем белом свете никого, кто бы помог ей...

Ведь у нее ничего не болит. Пятна даже не чешутся. Подумав об этом, Мицу успокоилась, встала и, взяв зонтик, вышла в опустевший коридор.

Дождь прекратился. Сквозь облака едва светило тусклое солнце. В больничном саду прохаживались больные. Кто-то окликнул Мицу.

- Вы забыли это, - молодая сестра, розовощекая, пухленькая, улыбаясь, подошла к Мицу и отдала ей сверток. У сестры были полные, белые руки. - Как хорошо, наконец-то дождик перестал! - она посмотрела на небо.

- Да... Скажите, пожалуйста, что это такое - болезнь Гансена? - задала Мицу мучивший ее вопрос.

- Болезнь Гансена? - живо переспросила сестра. - Наверное, проказа. А что?

Мицу изменилась в лице. Взглянув на нее, медсестра поняла, что допустила оплошность.

Она вскрикнула и в замешательстве убежала.

Серые стены больничных корпусов с темными окнами поплыли перед глазами Мицу. Она едва устояла на ногах, сделала шаг, второй... «Может быть, я сплю?»

Мимо Мицу, чуть не сбив ее с ног, пронеслась легковая машина.

- Ты что, очумела? Лезешь под колеса! - заорал шофер.

Мицу пошла по черной тропинке, с трудом удерживая в руках сверток.

Еще раз со страхом посмотрела на руку. Проказа! Этой болезнью болеют где-то в другом мире. У нее проказы не может быть, не может. Неужели она, Мицу, Морита Мицу, больна проказой? Нет. Нет и нет...

Она вспомнила все, что слыхала об этой болезни.

Однажды в ясный солнечный день они с матерью пошли в церковь. Возле церкви было много детей с разноцветными шарами в руках, старуха в белом переднике продавала леденцы. Мать купила Мицу леденцов. «Ешь осторожно, - сказала она, - не замажь платье».

По каменной лестнице они стали подниматься в церковь. Мать ругала Мицу, которая глядела по сторонам, но посреди лестницы вдруг прижала ее к себе и испуганно сказала: «Не ходи туда». На лестнице сидел нищий, перед ним стояла пустая тарелка. Он кланялся лысой головой, касаясь земли. Его грязные, цвета глины руки были без пальцев. Мицу стало страшно, захотелось плакать. Ей всегда хотелось плакать, когда она видела несчастных людей. И все же, крепко вцепившись обеими руками в руку матери, она не могла отвести взгляд от нищего...

- Мама!

- Что тебе?

- Отдай ему деньги!

- Не говори глупостей. Пойдем. Не надо смотреть на него.

- Почему?

- Он прокаженный.

- А что это такое?

- Если ты не будешь меня слушать, у тебя тоже отвалятся пальцы.

- А почему у дедушки отвалились?

- Потому что этот дедушка плохой. Он сделал людям много зла. Так бывает со всеми плохими людьми.

Потом на велосипеде приехал полицейский, и нищий исчез.

Слова матери глубоко запали в душу Мицу и теперь отчетливо звучали в ее ушах.

«Но разве я кому-нибудь причинила зло? Может, я не делала людям добра, но и зла я никому не сделала».

Если делать зло - значит воровать и говорить неправду, как Мицу считала с детства, ее никто не мог упрекнуть в этих грехах. Она всегда слушала мать, слушала мачеху и, когда поняла, что мешает мачехе, уехала в Токио. Здесь она старательно работала, а если ее подружка ленилась, работала за двоих.

Тропинка кончилась, Мицу вышла к трамвайной линии.

Она с утра ничего не ела, но ей и не хотелось. Хотелось лечь, закрыться с головой одеялом, забыть обо всем.

«Сон - лучший лекарь, - говорила мать, - потому что во сне человек забывает о своем горе и неприятностях, словно умирает».

Спать...

Мимо Мицу прогрохотал трамвай. Прислонившись к перилам моста, Мицу провожала его глазами. Из окон трамвая выглядывали дети, возвращавшиеся из школы. По мокрому асфальту ехали грузовики, спешили люди.

Токио... Люди торопливо бежали, не глядя на Мицу, и никто, конечно, не подозревал, о чем думает сейчас эта девушка с мрачным бледным лицом, прислонившаяся к перилам моста.

«Прыгнуть - и конец всему».

Но прыгать было страшно, очень страшно.

Она вышла на улицу Синдзуку. Не зная, куда идти дальше, Мицу зашла в столовую. Не потому, что хотела есть, просто так. Она что-то заказала и стала смотреть через большие окна столовой на ряд серых домов, на серое небо над этими домами. Незаметно взглянула на руку. Толстый доктор сказал правду: в середине темно-красного пятна были белые, как туман, точки. Мицу потрогала пятно пальцем.

«Что они понимают, эти доктора? Пятна совсем не болят».

...Когда они с матерью вернулись из церкви, мать рассказала отцу о нищем.

- Проказа? - Красное от водки лицо отца выразило удивление. - Неужели до сих пор болеют этой болезнью? Впрочем, когда я был мальчишкой, прокаженных было много. Кажется, проказа передается по наследству...

В семье Мицу никто не болел проказой. И мать умерла не из-за нее. Так откуда она может взяться у Мицу?

На другом конце стола сидела женщина с девочкой на коленях. Девочка, высвободившись из рук матери, подбежала к Мицу, держа новенькую куклу. Одета она была в голубую матроску. Приоткрыв измазанный киселем рот, девочка посмотрела на Мицу.

- Здравствуй, - впервые за этот день Мицу улыбнулась и протянула девочке руку.

Она всегда любила детей, а когда работала на фабрике, покупала соседским малышам сласти.

- Тетя, дайте еще, - просили дети.

- Хватит. Много нельзя, а то живот заболит, - ей нравилось говорить с детьми материнским тоном. Дети ее тоже любили.

Девочка с куклой, доверчиво улыбаясь, смотрела на Мицу. И вдруг Мицу, вся задрожав, отдернула руку. Потом закрыла лицо ладонями и замерла.

- Что с вами? Вам плохо? - услышала она над собой. Возле стола стоял официант.

- Нет, спасибо. Пройдет.

- Вы уронили сверток.

На Синдзуку было многолюдно. Опять моросил дождь. Нарядно одетые люди в разноцветных плащах прохаживались по мокрым тротуарам. Обнявшись, гуляли влюбленные. Их мокрые лица светились счастьем, белые зубы сверкали в улыбках.

Раньше, наблюдая счастливых людей, Мицу чувствовала себя несчастной, никому не нужной, однако сейчас она не ощущала ни горя, ни зависти. Только усталость... непреодолимую усталость...

Из окна дома слышалась песня:

Женщина, которую я бросил,

Где она...

Вдруг в толпе прохожих мелькнуло знакомое лицо. Это была Миура Марико - девушка, с которой Мицу работала на фабрике. Миура была в красивом, ярком плаще, под мышкой держала большой сверток - она только что вышла из ателье мод.

Хотя Миура была из богатой семьи - это знали все на фабрике,- она была доброй и простой в обхождении. Но, увидев Миуру, Мицу прикрылась зонтом - не потому, что не обрадовалась встрече, просто ей сейчас было не до разговоров...

Женщина, которую я бросил,

Где она...

Как отличается мир Мицу от мира Марико. Марико могла бы жить не работая, но работает, чтобы чем-то заполнить время. А попробовала бы Мицу прожить без работы! «Скоро Марико выйдет замуж за хорошего человека, а меня никто не возьмет. Кому я нужна?»

Марико счастливая, и на запястье у нее нет этих проклятых пятен.

О, как все противно! Противна Миура-сан, противен весь мир. Впервые в сердце Мицу не было ни сострадания, ни жалости. Она с ненавистью смотрела на влюбленных, в обнимку гулявших по улице. Ей было бы легче, если бы ее окружали люди, такие же несчастные, как она. Но почему она одна должна быть несчастной?

С трудом переставляя ноги, Мицу притащилась на станцию Синдзуку.

Мы все постоянно куда-то торопимся, Мицу же некуда было спешить. Оставалось одно: вернуться в Кавадзаки, в свою нору...

Она с ужасом думала о работе, представляя, как ее окружат девушки и с притворным участием станут расспрашивать.

- Надеюсь, Мицу-сан, ничего страшного? Хорошо, что не сифилис... Мы так беспокоились... Ведь тело - наш капитал... Нужно беречь себя... - звенело в ее ушах.

На станции толпились люди в плащах и с зонтами. Откуда-то несло вонью.

Купив билет, Мицу выпила стакан молока. Старик в форме Армии спасения играл на аккордеоне. Не у него ли тогда в Сибуе Мицу купила крестики... За спиной старика висела бумага с иероглифами: «Христос, взлюбивщий нас всех...»

«Бессмысленные, ничего не значащие слова. Если бог существует, почему ему нет дела до моих несчастий?

Почему я не родилась такой, как Миура-сан? Если бы я была немножко красивей, может быть, Ёсиока-сан не ушел бы от меня?

Почему каждую ночь, когда на улице сыро и холодно, я должна, стоя под дождем, заманивать клиентов, которые говорят мне в лицо: «Ну и рожа!»?»

- До Одембы...

Она прислушалась. Неужели пора? Железнодорожный служащий повторил в микрофон:

- Электропоезд до Коханды прибывает на станцию Синдзуку.

Пассажиры собрались на платформе. Нет, послышалось...

И вдруг Мицу почувствовала, как в ее груди поднимается отчаяние, которое она не может преодолеть...

Она показалась себе совершенно одинокой, беспомощной, никому не нужной, больной собачонкой, безжалостно выброшенной на улицу, которая называется жизнью.

Прислонившись к закопченной стене туннеля, Мицу, не стесняясь прохожих, громко заплакала...

Пятна на запястье (3)

В полдень, когда нависший над домами туман поредел, Мицу села в поезд.

На билете, который она судорожно сжимала в правой руке, в графе «Станция назначения» стояло «Одемба», но Мицу казалось, что было бы вернее написать: «Край света». Там живет горстка людей, оторванных от общества и связанных между собой одним несчастьем. Страшная болезнь разрушает их тело, оставляет на коже следы, как от расплавленного воска, но люди - везде люди. Они и там страдают и надеются на что-то, то есть живут.

- Внимание! Поезд до Одембы отправляется через пять минут, - сказал в микрофон чей-то скучный голос.

С крыши платформы скатывались черные капли.

- До отправления поезда в Одембу остается две минуты, - произнес тот же голос.

В вагоне было тесно и душно: запах хлорки, доносившийся из уборной, мешался с запахом сырой одежды, табака, человеческих тел. Мицу с трудом нашла свободное место и села, положив на колени зонтик и поставив у ног старенький чемодан с потертыми краями.

Места напротив нее занимала молодая пара - вероятно, муж и жена, по виду служащие. Они ели. Опустив на минуту палочки, женщина пристально посмотрела сперва на старый чемодан, потом на зонтик, а потом уже и на самое Мицу. Под этим взглядом Мицу опустила плечи и крепко сжала ручку зонтика.

Ударили в колокол, и поезд тронулся. Клочья серого дыма летели за окнами вагона третьего класса, и сквозь них виднелись маленькие и большие здания, груды камней и деревья, медленно поворачивающиеся улицы, заполненные людьми. Повседневный, будничный Токио...

Мицу вспомнилось, как неделю назад она стояла на мосту возле станции Ёцудани, борясь с желанием броситься вниз головой.

Нет, больше она не вернется в Токио, туда, где люди пьют кофе, гуляют с любимыми, ходят в кино и где всем снятся несбыточные сны...

Ее ждет другой мир, окруженный сумрачным лесом. В этом мире всегда темно и только тусклые фонари вокруг серых домов бросают мертвенный свет на людей, ослепших от проказы...

Поезд летел над Синагавой. Приподнявшись, Мицу кинула взгляд на крыши домов и фабрик. Она искала гостиницу на Сибуе.

Мокрая дорога на склоне горы... Женщина, тяжело поднимающаяся вверх... мокрые окна гостиницы... мужчина, которому она отдалась впервые в жизни...

Прощайте!

Это слово поднялось откуда-то из глубины ее существа. Оно уже готово было слететь с губ, но Мицу рукой закрыла рот. Женщина снова бросила на нее пристальный взгляд.

В Иокогаме вошло много народу. Все места были заняты, и люди заполнили проходы.

- Прошу вас, - раздался печальный женский голос у входа. - Здесь старый больной человек. Может быть, кто-нибудь уступит ему место?

Но усталые пассажиры будто ничего не слыхали. Мужчины развернули газеты и стали читать, надвинув на лоб кепки. Женщины закрыли глаза, притворившись, что дремлют.

- Простите, пожалуйста, может быть, кто-нибудь...

Мицу тоже слыхала этот голос. Больной? А что у него за болезнь? Разве есть болезнь страшнее той, которой заболела Мицу? Она тоже прикрыла глаза, стараясь не слышать слабый голосок женщины. Может быть, этому человеку больно, но ему не может быть больнее, чем ей сейчас.

Тот, у кого есть крошка хлеба, не имеет права отбирать последнее у умирающего с голоду, а если голодный откажется дать эту крошку ближнему, разве он совершит преступление?

Ее душа была как безжизненная пустыня.

Снова раздался голос женщины.

- Оставьте меня в покое, - шептала Мицу, крепко сжимая ручку зонта. - Я тоже больна, я изнемогаю от усталости.

Устало не только тело, устала душа...

Капли дождя ударяли в окно вагона, а за окном плескалось море, холодное, свинцовое, неприветливое...

Мицу понадобилось выйти. Она оставила зонтик и чемодан на сиденье и направилась в конец вагона.

У дверей уборной стояло человек пять мужчин, а возле умывальника пожилая женщина смачивала белый платок и вытирала им лицо и шею старого мужчины.

- Послушайте, - обратилась было Мицу к мужчинам. Ее сердце захлестнула жалость, как всегда, когда она видела страдания людей. Но, взглянув на равнодушные лица пассажиров, она прикусила язык. И все же, снова переведя взгляд на больного старика, не выдержала:

- Послушайте! Вон там есть свободное место. Садитесь, пожалуйста, - и сразу подумала: «Какая я дура!»

- Но вы ведь тоже больны, я вижу...

- Ничего. Зато я моложе...

Женщина попробовала улыбнуться, показав золотые зубы, и обратилась к старику:

- Вам уступили место. Пойдемте, дедушка.

Мицу вышла в тамбур и, прислонясь лбом к холодному стеклу, стала глядеть на рельсы соседнего пути, бегущие рядом с вагоном: они то плавно отходили в сторону, то снова приближались. Головки рельсов блестели, а подошва была ржавая. Девочкой, посадив младшего брата на спину, она любила гулять у железнодорожной линии, проходящей неподалеку от Кавакоси. Однажды Мицу положила гвоздь на головку рельса и, спрятавшись в траве, подождала, пока прошел товарный состав. Гвоздь стал похож на новенький ножик...

Головки рельсов блестели, подошва была ржавая...

Над рисовым полем поднимался легкий туман. На поле работали два крестьянина.

Слева между облаками образовался просвет. Закрыв глаза, Мицу пыталась задремать...

«Я еду в Одембу, оттуда, пересев на автобус, поеду в больницу «Воскресение», в больницу для прокаженных.

Для прокаженных! Я, Морита Мицу, - прокаженная? Нет! Нет! Не может быть! Это какое-то недоразумение!»

- Нет, нет, нет, нет. Это неправда... - повторяла Мицу в такт стуку колес.

«Нет... Нет... Я еду в родные края, в Кавакоси. В моем чемодане лежат гостинцы для брата и сестер... Дома я пробуду два дня. Отнесу цветы на могилу матери... побываю в гостях у соседей... Отец, наверное, удивится - ведь мы так давно не виделись. Он станет жаловаться, что жизнь день ото дня дорожает, становится труднее. И еще он спросит, нельзя ли устроить брата работать в Токио».

Открылась дверь, железнодорожник с повязкой контролера на правой руке вошел в тамбур.

- Ваш билет? - Он проколол билет Мицу и сказал, хотя Мицу его об этом не спрашивала: - Через несколько минут будем в Одембе.

***

В Одембе шел дождь.

Зал ожидания был полон юношей и девушек в широкополых шляпах, с альпенштоками в руках.

- Не везет нам, - говорили они, глядя через окно на небо. - Не везет... На вершину по такой погоде не взойти... Вот и встретили рассвет на Фудзи!.. Хотя бы до середины подняться...

Мицу с нескрываемой завистью смотрела, как они вытащили из рюкзаков свертки, фруктовую воду, конфеты и стали все вместе есть. Она тоже захотела есть, в горле пересохло. Но завидовала Мицу не тому, что они ели, а их дружбе: у нее никогда не было друзей, она никогда не ездила с ними в горы.

Одна из девушек в альпинистских, с толстыми подошвами, ботинках, тихо запела:

Вот мчится тройка почтовая...

Где-то Мицу слыхала эту песню.

Ну конечно же! Она вспомнила кабачок, куда ее привел Ёсиока-сан. Там юноши в черных блузах и девушки, курившие сигареты, хором пели эту песню.

...Ямщик, уныло напевая...

Не прерывая песни, девушка взглянула на Мицу и, заметив, с какой завистью та смотрит, засмеялась; на щеках у нее появились ямочки.

- Вы здешняя? - Она кинула взгляд на зонтик и чемодан Мицу.

- Нет. А вы студенты? - нерешительно спросила Мицу, думая об Ёсиоке-сан.

- Рабочие токийской фабрики. Хотели подняться на Фудзияму, да вот не повезло - погода испортилась, - девушка протянула Мицу конфеты: - Угощайтесь.

В это время кто-то крикнул:

- Автобус!

Все вышли на улицу.

В автобусе молодые люди продолжали петь й смеяться. Дождь стучал в крышу и в окна, косыми струями расползаясь по стеклу.

- Вам далеко ехать? - обратилась девушка к Мицу.

- Я еду в Какияму.

- А-а-а! Кажется, там местный праздник, я читала объявление на станции. Значит, вы на праздник и родных, наверное, повидаете?

Мицу не ответила; девушка, приняв это за согласие, опять рассмеялась, и опять на щеках ее появились ямочки.

Проехали деревню, начались поля. Они тянулись до самого Фудзиямы, который царил над ними, закрытый облаками, лишь седая вершина выглядывала из густой пелены. Легкий ветерок колыхал траву у дороги и вершины деревьев стоящего неподалеку леса. За этим лесом находился лепрозорий «Воскресение».

«Ночью здесь ни огонька», - подумала Мицу.

- Действительно не повезло, - жаловалась девушка. - И нет никакой надежды, что погода изменится.

- Ничего, завтра будет лучше, - успокаивая девушку, Мицу старалась не думать о собственном горе.

И вдруг мысль, что эта девушка, может быть, последняя в этом мире, с кем она разговаривает, пронзила ее; Мицу содрогнулась.

- Что с вами? Вам плохо?

Отрицательно покачав головой, Мицу издала легкий стон.

- Мне скоро выходить.

Девушка подержала зонтик, пока Мицу снимала с полки чемодан.

- До свидания. Доброго вам здоровья, - сказала девушка, прощаясь.

Мицу вышла на грязную, покрытую лужами дорогу. Вокруг не было ни души. Захлопнулась дверца, и автобус, плавно тронувшись с места, поехал, разбрызгивая грязь. Снова послышались смех и песни.

Неподвижно стоя, как былинка среди пустого поля, и не чувствуя капель, сбегавших за ворот, Мицу провожала глазами автобус, который, превратившись в точку, исчез за горизонтом. Ветер рвал в клочья облака и гудел в проводах высоковольтной линии.

Мицу охватило отчаяние. Конец, всему конец. Одна.

Ее прежнее одиночество среди людей в огромном городе сравнить было нельзя с тем, которое навалилось на нее сейчас.

- Прощайте, Ёсиока-сан, прощайте...

Губы Мицу дрожали.

Чемодан становился все тяжелее, ладони вспотели. У опушки леса, на невысоком столбике, Мицу заметила таблицу с иероглифами: «Запретная зона. Вход на территорию лечебницы только в воскресные дни».

Между лесом и дорогой протекала речушка, через нее был перекинут легкий деревянный мост - единственный между лепрозорием и остальным миром.

Вода журчала, по реке плыли щепки, солома, клочки газет...

Вернись! Немедленно вернись! Подожди обратного автобуса и уезжай. Все образуется. Жила ведь ты как-то до сих пор и теперь проживешь. Только не надо думать об этих проклятых темно-красных пятнах, будто их совсем нет...

Войдя в каштановый лес, Мицу поставила чемодан на землю и посмотрела на запястье. От холода и дождя пятна потемнели, стали меньше.

...Ведь они даже не болят, эти пятна... и не чешутся... Спрячь их... Никто не заметит... и никому они не помешают... Скрой их... Скрой... Это совсем просто... Поезжай в другое место и...

По лесной дорожке навстречу Мицу шла иностранка в белом халате и с черным зонтом, раскрытым над головой. Увидев ее, Мицу поднялась.

- Добрый день, - ласково сказала иностранка. По многолетнему опыту она поняла, почему эта маленькая японка, сжавшись, сидит в траве. - Не унывайте, - стараясь отчетливо произносить каждый звук, добавила она с легким акцентом и, взяв чемодан Мицу, упругими шагами пошла впереди нее.

Вскоре сквозь лес проступили контуры серых зданий, напоминающих казармы.

Мицу привели в терапевтический кабинет. Здесь ей дали горячего чая, а две японки - сестры милосердия, сев рядом с Мицу, завели разговор, пытаясь приободрить ее.

- Вы, наверное, устали? Если устали, полежите немного в соседней комнате, - приветливо сказала одна из них - та, которая была в очках. - Потом мы сходим в больничный корпус. Здесь все живут одной семьей. Твоя болезнь - большое несчастье, но здесь ты забудешь о ней, как все, кто у нас лечится. Здесь люди живут, как повсюду: радуются, огорчаются, работают. Посмотри на эту муку. Как думаешь, откуда она? Ее смололи наши мужчины.

В первый раз Мицу видела сестер милосердия. В своих широкополых шляпах и белой форменной одежде, с черными четками на боку, они казались Мицу необыкновенными существами. Скованная неловкостью, она не знала, что отвечать.

- А женщины здесь занимаются вышиванием. Свою работу они продают и выручают не только себе на булавки. Вы когда-нибудь пробовали вышивать? - вторая сестра была очень интересной женщиной. Даже форменная одежда не могла скрыть ее принадлежность к тем благородным, хорошо одетым дамам, которых Мицу иногда встречала в фешенебельных кварталах. Что заставило ее приехать сюда?

На душе у Мицу стало легче.

- Ну как, будете отдыхать или сразу пойдете в больничный корпус?

Во дворе уже было темно. Дождь прекратился, но лес тревожно шумел. Деревья, будто вздрагивая, стряхивали капли дождя, и звук этих капель, падавших на землю, был неестественно громким.

- Посмотрите на эти грибки. Их тоже построили больные.

Среди деревьев Мицу вдруг увидела беседку и несколько деревянных грибов с широкими разноцветными шляпками.

- Хотя их руки и ноги болят и плохо двигаются, больные не сдаются.

Лес кончился, показались больничные корпуса. На веревках, протянутых между ними, висело белье. Здания были старыми и мрачными. При их виде Мицу снова охватило отчаяние.

В корпусе, к которому они подошли, было тихо. Вошли в холодный коридор.

- Вот ваша комната.

Комнатка была небольшой, возле окна стоял стол, на нем куколка, рядом висело полотенце. Мицу совсем помрачнела.

- С вами будет жить Кано-сан. Она здесь уже два года. Очень хорошая девушка. Она расскажет вам распорядок дня. Если вам что-нибудь понадобится, не стесняйтесь обращаться ко всем нам, - перебирая четки, говорила сестра. - Да, мы забыли вам представиться! Меня зовут сестра Ямагата, а ее - сестра Инемура.

Когда они вышли, Мицу села на татамии схватилась за голову,

«Значит, я здесь, добралась наконец... Все так странно... Как здесь грустно... и пусто... как на фабрике после смены...»

Теперь у Мицу не оставалось сомнений, что она больна. Она это поняла, когда показала иностранке справку из клиники. Иначе зачем бы ее привели сюда, в больничный корпус?..

В коридоре послышались шаги, и в дверях появилась молодая женщина с красным, как при высокой температуре, лицом, которое неприятно блестело. Они долго разглядывали друг друга: - Мицу - сидя на татами, а женщина - стоя в дверях.

- Вас определили сюда?

- Да.

- Значит, будем вместе жить. Меня зовут Кано Таэко. А вас?

- Морита Мицу.

Женщина подошла к шкафу.

- Моя полка нижняя. А вы можете положить свои вещи на верхнюю. Одеяло получили?

Мицу отрицательно покачала головой.

- Завтра сестра Инемура даст вам одеяло. Вам, наверное, неприятно быть со мной. Видите, какое у меня лицо? Я здесь давно. У меня уже повреждены нервы лица.

- У вас температура?

- Нет, краснота не от этого, она от болезни. Что с вами? Вы расстроились? Простите.

В корпусе напротив включили радио. Передавали концерт по заявкам радиослушателей. Под аккомпанемент аккордеона пел какой-то певец. Только теперь Мицу вспомнила, что сегодня воскресенье. Неделю назад, когда еще никто не обращал внимания на ее пятна, она слышала эту передачу в баре.

- Вы откуда родом?

- Из Кавакоси. Но после гимназии я работала в Токио.

- А я из Киото. Никогда не думала, что попаду сюда, - криво улыбнулась Таэко. - Вы еще не знаете распорядка дня? В шесть утра - подъем. После завтрака до обеда - медосмотр и лечение. После этого легко больные мужчины идут в поле, а женщины вышивают или помогают врачам в лечебных кабинетах. Работаем мы обычно с двух до пяти. Потом свободное время. Раз в месяц нам показывают фильмы.

- Неужели?

- Конечно. Правда, иногда в ненастную погоду машина не приезжает, а если и приезжает, бывает плохо слышно. Но это неважно. В общем, здесь не так уж и плохо, как кажется с первого взгляда.

В коридоре послышались шаги. Таэко подошла к двери:

- Я закрою, хорошо?

Мицу не знала, что Таэко закрыла дверь для того, чтобы уберечь ее от тяжелого с непривычки зрелища. Болезнь так обезобразила некоторых, что на них было страшно смотреть.

- Пообедать можно и здесь, - сказала Таэко. - Вы очень устали, не стоит ходить в столовую.

Еще совсем недавно Мицу хотела есть, но, едва она увидела Таэко, аппетит пропал без следа. Таэко угадала мысли Мицу и, грустно посмотрев на нее, тихонько вышла из комнаты.

Мицу сидела неподвижно, уставившись в одну точку.

Открылась дверь, и в комнату вошла сестра Ямагата.

- Я принесла вам обед, Морита-сан.

На алюминиевом подносе, который сестра Ямагата держала в руках, стояли чашка с рисом и жареной рыбой и глубокая тарелка с супом.

- А где Таэко-сан?

- Она обедает со всеми, а меня попросила отнести еду вам. Ешьте больше, нужно хорошо есть.

Внимательно глядя на Мицу, сестра Ямагата продолжала очень серьезно:

- Здесь каждый борется с самим собой. Вначале трудно даже заставить себя есть, так было и с Таэко два года назад. Но люди борются с собой, а это значит - борются с болезнью. И то, что человек борется не в одиночку, придает ему силы. Вот Таэко... Она жила в большом городе, занималась музыкой, была пианисткой. Да, пианисткой. Она уже выступала в концертах, когда у нее обнаружили болезнь. От нее ушел жених; из-за болезни, атрофировавшей пальцы, она оставила инструмент, но не музыку. Таэко мужественно борется с болезнью... - посмотрев на Мицу, сестра Ямагата повелительно сказала: - Ешь. Ты должна есть. В этом заключается лечение.

Через силу Мицу открыла рот и взяла кусочек рыбы, но от запаха рыбы ее затошнило.

- Больше не хочу. Не могу.

- Ну ладно, все же ты молодец. Завтра утром обязательно поешь.

Сестра вышла, и сразу же в комнату вошла Кано Таэко.

- Извините меня, - положив руки на колени, Мицу опустила голову. Она чувствовала себя виновной перед Таэко.

- Ничего, ничего. Я тоже вначале была такой. Мне тоже было противно, - улыбнулась Таэко. - Я тебя понимаю.

Помолчали.

Мицу открыла свой старенький чемодан и выложила на стол скудные пожитки: белье, кофточку, юбку.

За окном послышалось воркованье.

- Что это?

- Дикие голуби. Они в лесу живут. Но иногда сюда прилетают.

Снова помолчали.

- А что вы делаете по вечерам? - спросила Мицу.

- Ходим друг к другу в гости, болтаем, играем, слушаем радио...

- Простите меня.

- За что?

- Вы, наверное, из-за меня сегодня никуда не пошли?

- Что вы! Что вы! Не беспокойтесь...

При тусклом электрическом свете лицо Таэко казалось не таким красным, зато еще более неприятным стал блеск кожи.

...Наверное, она из богатой семьи, если пианистка. И красивой, наверное, была, как Миура Марико... Жених был... И после всего этого оказаться здесь, где можно услышать лишь воркованье диких голубей...

Чужое горе так тронуло Мицу, что она совершенно забыла о своей болезни, о том, что ее ожидает судьба Кано Таэко. Она думала о ее горе, как о своем, едва удерживая слезы...

- Какая ты странная, - засмеялась Таэко. Только теперь Мицу поняла, что со временем ее лицо распухнет, как лицо Таэко, и пальцы тоже отнимутся. Ее охватил страх. Мицу закрыла лицо руками.

Таэко поняла и это ее движение. Эта девочка с косичками вела себя точно так же, как она два года назад. Только, пожалуй, Таэко было труднее, чем Мицу, потому что она была счастливее.

- Пора спать, - непослушными руками Таэко вынула свое одеяло и, вспомнив, что Мицу одеяла не получила, пошла к сестре Ямагата.

Через полчаса они легли на одной кровати спиной друг к другу. Таэко, зная, как неприятно будет Мицу прикоснуться к ней, немного отодвинулась.

Из соседнего корпуса слышались стоны. В нем помещались тяжелобольные. Лет через пять Мицу тоже переведут туда. Этот путь проделывает каждый больной. А из корпуса...

- Вы плачете? Самое тяжелое не боль. За два года, что я здесь, я поняла: самое ужасное - это то, что тебе не доступно простое человеческое счастье. Твоя любовь никому не нужна, и тебя никто никогда не полюбит. С этим мириться труднее всего.

Мицу не слушала Таэко. Она глядела на темное окно, и перед ней вставали мрачные корпуса лепрозория. Она словно смотрела на них сверху и видела вокруг них тьму, простиравшуюся на многие километры. Мицу вслушивалась в эту тьму, в ее особый голос, от которого все холодело внутри. Это был не шум леса, стряхивающего с себя капли дождя, не воркованье диких голубей, не стоны тяжелобольных и даже не тишина.

Голос тьмы может слышать только сердце, обреченное на вечное одиночество...

Пятна на запястье (4)

Дни шли за днями, похожие один на другой, как стертые монеты.

Первые два дня Мицу никуда не выходила из комнаты. Когда в коридоре раздавался стук или шум шагов, она тревожно вздрагивала и, как загнанный зверек, испуганно смотрела на дверь.

Один раз Кано Таэко предложила ей пойти прогуляться.

- Простите, но я не хочу, - покачала головой Мицу.

- Что ж, - сказала Таэко, грустно улыбнувшись.

Сестры милосердия хорошо знали, какое потрясение переживает человек, попавший в эту больницу, и все же не выказывали ложного сочувствия больным, наоборот, приучали их смотреть правде в глаза. Эта болезнь требует от человека несокрушимой воли к жизни и душевного мужества, способных противостоять губительному отчаянию, но это мужество, эту волю человек должен выработать сам. Поэтому для новичка нет ничего вреднее слов утешения.

Только три раза Таэко и сестра Ямагата принесли Мицу обед, а потом уже не обращали на нее внимания. Больные тоже не проявляли к ней особого сочувствия: то, что происходило с Мицу сейчас, каждый из них когда-то перенес.

Третий день была Мицу здесь, и третий день не переставая лил дождь. Мицу проснулась, когда Таэко, оправив постель и умывшись, уходила в лечебный кабинет; Мицу оставалась одна.

Слушая шум дождя в листве, она снова и снова вспоминала свое первое свидание с Ёсиокой. Уже в который раз Мицу вызывала в памяти улицу, по которой ее вел Ёсиока, маленький кабачок на Сибуе, слова Ёсиоки. Когда-то она даже мечтать не смела о знакомстве со студентом. В журнале «Звезды экрана» она видела однажды фотографию актера Исихамы в студенческой форме. Как он был красив! С тех пор Мицу, напевая модные песенки из кинофильмов, грезила, будто гуляет со студентом вдоль аллеи, обсаженной тополями; и все же студенты казались ей такими же недоступными, как киноактеры.

Прочитав письмо, пришедшее от Ёсиоки, Ёко с завистью сказала:

- Вот дурочка! Он написал, чтобы подшутить над тобой. Разве ты ему пара? - но пойти на вокзал с Мицу согласилась и очень была удивлена, что студент явился на свидание.

Мицу полюбила его с первого взгляда. Когда она шла по улице с Ёсиокой-сан, то чуть не лопалась от гордости и счастья. Еще бы, ведь она шла рядом со студентом! Мицу казалась себе чуть ли не Вакаяма Сэцуко, партнершей Исихамы, как вдруг, взглянув на свою старенькую, застиранную кофточку и сношенные туфли, сразу сникла...

Мицу встала и отворила окно. У корпуса напротив прохаживался больной: левой рукой он опирался на палку, а с правой стороны его поддерживала сестра Ямагата.

Небо покрывала серая вата облаков, дождь лил не переставая.

...Когда разозленный Ёсиока-сан сказал ей, что перенес в детстве полиомиелит, что у него с тех пор постоянно болит плечо и что никто не хочет любить калеку, на его лице было такое отчаяние, что сердце Мицу пронзила нестерпимая жалость. Она стыдилась и не хотела идти в гостиницу, но подумала, что, отказав Ёсиоке, огорчит несчастного и больного человека, то есть сделает зло. В тот день тоже шел дождь.

О том, что Ёсиока-сан ее не любит, а возможно, и не любил никогда, Мицу впервые подумала, побывав в Очаномидзу. Ёсиока уже не жил там. Надежды на встречу не было, но на обратном пути, поднимаясь на гору Сюнгатай, Мицу все же вглядывалась в лица студентов, попадавшихся ей на пути.

Мицу заплакала, всхлипывая, как ребенок. Там, на горе Сюнгатай, ей тоже было жаль себя, но тогда она сдержала слезы.

Дверь открылась, и в комнату вошла Кано Таэко. Она остановилась в замешательстве и, глядя на плачущую Мицу, сказала:

- Небо светлеет, может быть, завтра появится солнце.

Только сейчас, при дневном свете, Мицу заметила, что губы у Кано Таэко были выворочены, рот перекошен. Когда Таэко говорила, рот кривился, а кожа на лице меняла цвет.

- Ну как, оправилась? Со мной было то же самое. Я неделю не выходила из комнаты. Страшно было с кем-нибудь встретиться. Никого не хотела видеть. Целыми днями думала о тех счастливых временах, когда была здоровой. Ты, наверное, тоже думаешь об этом.

Мицу не отвечала, на душе было еще тяжелей оттого, что Таэко догадывалась обо всем, что с ней сейчас происходит.

- Я мечтала стать пианисткой, - продолжала Таэко, присаживаясь возле Мицу и глядя на свои пальцы. - Очень много работала, часами не отходила от фортепьяно, готовясь к первому концерту. Платье, которое я сшила для этого случая, было с короткими рукавами. Тогда-то мать и заметила у меня на руке красноватые пятна. Она забеспокоилась. Мы пошли в клинику, - Таэко улыбнулась, будто рассказывала о чем-то веселом. - И это был конец. Аут.

- Конец? - Мицу широко открыла глаза.

- Да. Конец моей прежней жизни. Мать долго разговаривала с врачом в коридоре. Когда она вернулась, на ней лица не было. Я же как ни в чем не бывало спросила, долго ли продлится лечение.

Тут Мицу вспомнила слова Кано Таэко, сказанные вчера ночью: «Самое тяжелое не боль. За два года, что я здесь, я поняла: самое ужасное - это то, что тебе недоступно простое человеческое счастье. Твоя любовь никому не нужна, и тебя никто никогда не полюбит. С этим мириться труднее всего».

- У вас был возлюбленный? - думая об Ёсиоке-сан, спросила Мицу.

- Был. Но что поделаешь! Кто женится на прокаженной? Я не вправе упрекать или ненавидеть его... Мы, Морита-сан, привыкли к нашему несчастью. Нет, не привыкли, просто человек так устроен, что он везде находит радость. Сейчас я не думаю, что я выброшена из жизни и никому не нужна. Здесь особый мир, он не похож на обычный, потому что в нем нет радостей и счастья, какие есть там. Зато здесь можно найти смысл жизни, и даже легче, чем в том мире, - поглаживая ладонями воспаленные щеки, Таэко говорила не столько для Мицу, сколько для себя. - Недели через две вы привыкнете и поймете, что и здесь можно жить. Только надо быть мужественной...

На четвертый день, озираясь по сторонам, как зверек, только что вылезший из норы, Мицу, держась за руку Таэко, вышла во двор больницы.

Дождь, который лил четыре дня, наконец прекратился, и над мокрым лесом повисли молочные облака.

Во дворе слышался смех больных.

- Где это?

- В курятнике, пойдем посмотрим.

Кур в лепрозории разводили не только для того, чтобы занять больных полезным трудом, но и чтобы улучшить питание. Больных проказой не страховали, а государственной субсидии и пожертвований, которые сестры милосердия получали от богатых филантропов, отнюдь не хватало на содержание лепрозория. Поэтому больные мужчины разводили кур, занимались сельским хозяйством, а женщины вышивали.

Курятник помещался в старом сарае. Сейчас возле него стояло человек десять больных.

- Накано-сан, не сдавайся!

- Он побежал направо! Вот он!

Все шумом и криками подбадривали мужчину лет сорока с таким же, словно обожженным, как у Таэко, лицом. Из курятника выбежало несколько цыплят, и Накано-сан, ответственный за кур, ловил их, напрягая все свои силы. Но пальцы его, вероятно, уже атрофировались, и поэтому цыплята, которых он настигал, без труда ускользали.

- Цып-цып-цып, - звал он цыплят.

- Они у тебя за спиной... Приготовься, Накано-сан! - смеялись больные.

Накано-сан покраснел, на лбу у него выступил пот.

- Ну разве можно так шутить над пожилым человеком? - жаловался он, вытягивая руки и бросаясь то вправо, то влево.

Среди зрителей были мужчины с забинтованными головами и женщина с повязкой на глазах.

Когда Мицу и Таэко подошли к больным, все, смеясь, повернулись в их сторону.

- Дядя Накано показывает номера со своими питомцами.

Таэко засмеялась и представила всем Морита Мицу.

- Это Морита-сан. Она здесь три дня и сегодня уже вышла на улицу.

- Это хорошо, - все радостно улыбались, но смущенная Мицу печально уставилась в землю. - Ведь ты недели две не выходила из комнаты.

- А Имаи-сан - целый месяц.

- Молодец, Морита-сан!

Все стали со смехом рассказывать о своих первых днях в лепрозории, в конце концов и Мицу тоже улыбнулась.

- Смотрите-ка, Морита-сан развеселилась! - воскликнул мужчина с забинтованной головой и вывороченными губами.

Все снова засмеялись.

- Что я вижу! И Мицу-сан здесь! - перебирая четки, откуда-то незаметно появилась сестра Ямагата. - Вот и хорошо. Скоро у тебя будет много друзей. А сейчас пойдем-ка в лечебный кабинет. Нужно сделать анализ.

- Таэко-сан, - шепнула Мицу, - если можно, пойдемте со мной.

- Какая ты избалованная! - шутливо сказала Таэко, но ей было приятно доверие Мицу, и она с радостью взяла девушку за руку.

Лечебный кабинет находился в конце коридора. Напротив него были ванные для лечения атрофированных рук и ног.

В кабинете сидел пожилой врач в очках и что-то писал.

- Морита Мицу, - сестра Ямагата представила девушку доктору.

Доктор кивнул и улыбнулся.

- Ну как, привыкли к больнице? Сейчас мы вас проверим методом Кодда. Посмотрим, как далеко зашла ваша болезнь. Для этого нам нужна капелька вашей крови, но вы не беспокойтесь, это будет совсем не больно.

Доктор взял руку Мицу. Он долго и внимательно рассматривал пятна, потом вздохнул.

В токийской клинике доктора осматривали Мицу так же, как и этот доктор, и точно так же вздыхали, когда кончали осмотр, а затем поворачивались к столу и что-то записывали в карту. Что там писали, Мицу теперь было все равно, и она спокойно села на кушетку. Кровь, взятую у нее, налили в две пробирки, затем послушали сердце и легкие и разрешили выйти из кабинета.

- Ну что? - с тревогой спросила Кано Таэко.

- Не знаю. Доктор что-то шепчет сестре Ямагата.

Через приоткрытую дверь та время от времени бросала на Мицу взгляд.

Еще месяц назад подобные взгляды вызвали бы у Мицу страх, теперь же у нее не осталось сил даже на это. Отчаяние и апатия овладели ею. Она на самом дне. А что может быть страшнее?

***

Через неделю Мицу стала ходить в столовую для легкобольных. Кано Таэко посоветовала ей заняться вышиванием: пальцы Мицу еще не атрофировались, и ей легко будет держать иголку. Ведь вышивали даже те, у кого пальцы плохо двигались, - для них придумали специальные иглы. Работали по своим комнатам, и Мицу, наблюдая за Таэко, тоже взяла кусок материи с рисунком Фудзиямы.

- У тебя хорошо получается, - похвалила сестра Ямагата, которая время от времени заглядывала к ним.

После долгого дождя солнце было особенно ласковым. Поднимая и опуская иглу, Мицу, прищурившись, глядела на солнышко и думала о том, что, кажется, начинает привыкать к здешней жизни.

- Где ты раньше работала, Морита-сан? - спросила Ямагата.

Мицу смутилась и покраснела.

- На фармацевтической фабрике, в увеселительном заведении и даже в пивном баре.

- Да, - сказала сестра, - сюда приходят разные люди. Помните мужчину, который вчера за цыплятами гонялся? Накано-сан его зовут. Он был хозяином ателье мод в Сидзуоке. Женщина с повязкой на глазах - мать двоих детей. У каждого свое прошлое, своя биография. Но сейчас всех объединило общее несчастье. От больных проказой отказываются возлюбленные, мужья, даже дети. Болезнь приносит одиночество. И именно одиночество страшно, а не боль. Победить эту болезнь - значит победить одиночество, то есть принять к сердцу несчастье другого человека, проникнуться к нему состраданием. Здесь у всех одна участь, одно горе, но именно поэтому каждый воспринимает несчастье ближнего, как свое. Ты, наверное, заметила, когда впервые вышла на улицу, как тебя встретили больные. Все они пережили то, что сейчас переживаешь ты, они понимают тебя и искренне желают тебе помочь. Этого ты не найдешь нигде. Если вообще можно быть счастливым, то только здесь.

С Мицу еще никто так не разговаривал, и, хотя ее головка не могла понять всего, что говорила сестра Ямагата, девушка внимательно слушала. Мицу и раньше страдала при виде чужого горя и всегда готова была протянуть руку ближнему. Но еще никогда и никто не ответил ей тем же. И вот здесь, в мире, который издалека казался таким страшным, она встретила теплоту и участие. Та Мицу, которая раньше с брезгливостью и страхом смотрела на этих обезображенных болезнью людей, была сейчас ей отвратительна.

Мицу отложила пяльцы и, забыв, что она сама уже принадлежит к этим людям, спросила сестру Ямагата:

- Здесь все такие хорошие. Но почему они должны страдать?

- Я тоже постоянно думаю об этом, - глядя Мицу в глаза, сказала сестра Ямагата. - Так уж устроен мир: именно с хорошими людьми обычно случается несчастье. Не знаю, почему бог так несправедлив к ним. В нашей больнице много удивительно чистых людей, они никому не сделали никакого зла, и почему-то именно они заболели этой болезнью, почему-то именно они, отвергнутые семьей и друзьями, должны проливать слезы. Я часто думаю об этом и в такие минуты начинаю сомневаться в существовании бога... Но иногда мне кажется, что в несчастьях и слезах, которые выпадают на долю самых добрых и честных, есть какой-то смысл. Обязательно есть.

Глядя через окно на залитый солнцем двор, Мицу глубоко вздохнула.

Закончив вышивание, она пошла показать свою работу Кано Таэко, которая работала в мастерской.

Над дубами и кленами висели белые облака. В гуще леса пели птицы, слышался далекий лай собак. Мицу долго смотрела на облака, ей расхотелось идти в мастерскую. Заметив, что поблизости никого нет, она направилась к лесу. У Мицу не хватало смелости, а может быть, совести, убежать из этой страшной больницы, но в то же время она не могла побороть желание еще раз подышать воздухом мира, в котором она жила десять дней назад, в котором живет сейчас Ёсиока-сан...

Прошла неделя, как прекратились дожди, но в лесу было сыро. Пахло травой, под ногами голубели и желтели цветы. Какие-то птицы с хриплым криком прыгали с ветки на ветку, взмахивая желтыми крыльями. Маленькая мушка неотступно преследовала Мицу, жужжа возле ее лица.

Если бы сквозь деревья не виднелось поле, на котором работали легко больные мужчины, а за полем не стояли серые корпуса, невозможно было бы поверить, что в двух шагах отсюда живут неизлечимо больные люди. По краю поля двое больных гнали корову. Одного из них Мицу знала. Это был Ватанабэ-сан, который старался рассмешить Мицу, когда она смотрела, как Накано-сан гонялся за цыплятами.

Мицу прислонилась к дереву и глубоко вздохнула.

И тут она заметила у себя под ногами два надгробных камня, лежащих рядом, а дальше еще и еще. Среди них были две-три плиты, положенные недавно, остальные уже потемнели от дождя и солнца, поросли зеленым мхом.

- Здесь покоится прах, - читала Мицу надпись на камне у своих ног, - Игути Эйдзи, умер в 1946 году. Августин Тамура, умер в июле 1941 г., Сугимура Ёсика, 1945 г., сентябрь, - прочла она дальше.

Вначале до нее не дошло, что эти скупые, похожие одна на другую надписи говорят о людях, когда-то здесь живших, но, поняв это, Мицу чуть не вскрикнула. Ее поразила мысль, что когда-нибудь и ее закопают в этом мрачном лесу, именно в этом, потому что отсюда ей уже не выбраться. В ужасе она выбежала на опушку. Потом, пройдя еще немного лесом, она вышла на белую автостраду и, тяжело дыша, остановилась. Ей казалось, что она узнала какую-то тайну. Теперь-то она поняла, почему больные не любят ходить сюда и почему ночью так отчетливо слышно, как падают капли с деревьев.

Подняв облако пыли, проехал грузовик. Школьники, громко разговаривая, шли по траве.

Раньше Мицу и внимания бы не обратила на все это, но сейчас она жадно смотрела на грузовик, на пыль, на оживленные лица детей. Да, это другой мир. Здесь нет людей с перекошенными и вывороченными губами, с обезображенными лицами.

Там, где прямая дорога скрывается из глаз, там, за полями,- Токио... В Токио живет Ёсиока-сан... Ёсиока-сан...

Вдруг к ногам Мицу упал лошадиный навоз, возле головы пролетел камень.

- Что вы делаете? - возмутилась Мицу.

- Прокаженная, прокаженная! - закричали мальчишки и снова кинули в нее навозом и камнями. - Прокаженным нельзя выходить на дорогу...

***

- Морита-сан, зайди на минутку в кабинет, - раздался голос сестры Ямагата.

- Снова анализ? - спросила Мицу, которая развешивала белье.

- Нет, - у сестры Ямагата было странное выражение лица. Обычно она улыбалась, а сейчас держалась как-то напряженно. - Не расспрашивай, пожалуйста, а иди скорее. Тебя ждут.

Мицу вытерла руки и пошла следом за сестрой Ямагата. Недобрые предчувствия охватили ее, хотя серьезное лицо сестры ее не испугало. Да и чего можно испугаться в ее положении?

- Далеко, Морита-сан? - увидев Мицу, крикнул знакомый ей больной.

За две недели она познакомилась и даже подружилась со многими, и ей уже не были противны эти вывороченные губы, забинтованные головы, обезображенные лица.

- К доктору вызывают.

- Наверное, назначат уколы.

- Может быть, - ответила Мицу. Таэко раз в три дня ходила на уколы. «И до меня очередь дошла», - подумала Мицу и успокоилась.

Сестра Ямагата пригласила Мицу пройти,

Доктор сидел во вращающемся кресле и, когда Мицу вошла, повернулся к ней.

- А-а, Мицу-сан! Проходи, садись, - взглянув на Мицу сквозь стекла очков добрыми глазами, он показал на кушетку.

- Получен результат анализа, - Мицу напряглась. - Используя метод Кодда, мы хотели установить степень заболевания и наткнулись на неожиданный результат. Это не болезнь Гансена.

- Как?..

- У тебя не проказа. Мы проверяли три раза и каждый раз получали один и тот же результат. Бедняжка! Сколько тебе пришлось перестрадать за это время! - веки доктора вздрагивали. - Клиника ошиблась, и я прошу у тебя прощения... - последних слов Мицу не слыхала. Если бы сестра Ямагата не поддержала ее, она упала бы.

Доктор замолчал. Молчала и сестра Ямагата. Закрыв лицо руками, Мицу плакала, и плечи ее вздрагивали. Она всхлипывала все громче и громче.

- Поплачь, милая, поплачь... - сестра Ямагата обняла девушку.

Пятна на запястье (5)

Опираясь на плечо сестры Ямагата, Мицу вышла из кабинета. Солнечный свет полосами лежал на полу коридора.

- Можешь идти сама?

- Д-да, - неуверенно ответила Мицу.

- Тогда я тебя отпущу.

Когда сестра Ямагата отняла руки, в глазах Мицу снова потемнело. Первое потрясение прошло, и теперь неудержимый поток радости подхватил ее и понес куда-то. На мгновение ей показалось, что все происшедшее с ней минуту назад только сон, но, ощутив спиной холодную стену коридора, она поняла, что не спит, и, поняв это, не знала, что теперь делать.

Мицу в изнеможении вздохнула и, схватившись руками за голову, повернулась к сестре Ямагата.

- Морита-сан! - испуганно сказала та. - Держите себя в руках, Морита-сан.

Но Мицу не удержалась и снова дала волю слезам. Она рыдала так громко, что все, кто был в корпусе, услышали ее.

Вырвавшись из рук сестры Ямагата, она выбежала во двор. Больной на костылях, встретившийся ей, удивленно посмотрел вслед Мицу.

Какое счастье чувствовать себя здоровой! Может быть, впервые в жизни она наслаждалась тем, что в глаза ей брызжет ослепительно яркое солнце, а лицо и грудь овевает свежий утренний ветер.

Она тотчас подумала об Ёсиоке-сан.

Далеко за больничными корпусами, над лесом, плыли молочные облака. «Теперь я могу с ним встретиться».

Сестра Ямагата растерянно глядела на Мицу. До сих пор не было случая, чтобы в лепрозорий прислали здорового человека, и теперь она не знала, что сказать Мицу.

- Ты сейчас будешь собирать вещи? - спросила она нерешительно.

- Что?

- Я говорю, ты можешь упаковывать свои вещи и хоть сейчас ехать домой. Ведь ты здорова!

Мицу кивнула. Ей не терпелось как можно скорей бежать отсюда, где лица у людей обезображены и распухли, где деревья, вздрагивая по ночам, шумно стряхивают с себя росу, и не дают спать стоны тяжелобольных.

«Больше я сюда не вернусь. Ни за что не вернусь!»

Сестра Ямагата печально глядела на Мицу.

- Мне жаль расставаться с вами, - сказала Мицу, - но я сюда никогда не вернусь.

- А писать нам будешь?

- Обязательно.

- Если хочешь успеть на дневной поезд, нужно поспешить.

- Когда он отправляется?

- В два и в три часа, но автобус до Одембы ходит очень редко.

- В Токио... В Токио...

Мицу не задумывалась о том, где она будет жить и где работать; мысль, что она возвращается в Токио, где живет Ёсиока, переполняла ее.

Весть, что Мицу оказалась здоровой и скоро уезжает, быстро распространилась среди больных. Многие высыпали во двор.

Волоча ногу, пришел и дядюшка Накано.

- Морита-сан, говорят, ты от нас уезжаешь. Повезло тебе.

- Да, да, - кивнула сияющая Мицу.

- Что же ты не собираешься? Не стоит здесь задерживаться...

- Прямо не знаю, что мне делать.

- Тебе ли это говорить?! Ведьма, которой тебя пугали в детстве, и та не так страшна, как это место. - Накано посмотрел на свои искривленные пальцы и грустно улыбнулся.

Мицу было больно чувствовать на себе взгляды из окон больничных корпусов. Женщины, которые еще утром относились к ней приветливо и предупредительно, теперь смотрели на Мицу хмуро, завистливо, лишь немногие со смирением, но большинство - отчужденно. Когда Мицу повернулась к ним, женщины поспешили отойти в глубь комнат. Они, конечно, радовались счастью Мицу, но ее отъезд лишний раз напомнил им об их горе.

- Ну что ты мешкаешь? Поторапливайся! - Почувствовав настроение больных, сестра Ямагата решила поскорее увести Мицу.

Кано Таэко вышивала у окна, греясь на солнышке. Увидев вошедшую Мицу, она подняла голову.

- Я рада за тебя. Я так рада, Мицу!

Она через силу улыбнулась, но улыбка не могла скрыть обреченности, которая сквозила в каждом ее движении.

Мицу села на татами и вздохнула.

- А я не очень.

- Что ты говоришь?

- Мне кажется, я готовлюсь совершить что-то нехорошее.

- Ну что ты! - крикнула Кано Таэко. - Надо же такое придумать. Конечно, кое-кто не в силах скрыть зависти и даже враждебности к тебе, но ведь это понятно. Скорей упаковывай вещи и уезжай.

Мицу открыла дверцы стенного шкафа и вытащила свой обшарпанный чемодан.

Осталось положить старую кофту да пару белья - вот и все сборы.

- Морита-сан!

- Да?

- Я хочу тебе подарить вот это, - Кано Таэко вынула из своего ящика серебряное кольцо.

- Мне? Что вы!

- Возьми. Я должна была надеть его на концерт. А теперь оно мне не нужно. Пальцы так скрючило, что кольцо не налезет, - слабо улыбнувшись, Таэко посмотрела на свои руки.

Мицу невольно отвела глаза.

- Или ты... - Мицу поняла, что Кано Таэко хочет сказать «брезгуешь», и поэтому поторопилась перебить ее:

- Нет! Нет! Что вы! Такое прекрасное кольцо. Оно, наверно, дорого стоит.

- Тогда надевай! - и Кано Таэко положила кольцо на крышку чемодана.

Приближалось время обеда.

Скоро с поля и из мастерских вернутся больные - так было вчера и позавчера, так будет завтра и послезавтра, так будет до тех пор, пока всех их не отнесут в лес, на кладбище.

- Попрощаемся?

Девушки встали, глядя друг другу в лицо.

- Я тебя не провожаю. Ты понимаешь почему.

- Да.

Мицу остановилась на пороге и тихо сказала:

- До свидания.

- До свидания. Всего тебе хорошего, Мицу, - Кано Таэко повернулась к окну. Плечи ее вздрагивали.

В тот день, когда Мицу приехала в лепрозорий, шел дождь. А сейчас погода была ясная. Акации по обеим сторонам дороги качались под ветром, их листья отливали серебром.

Возле каштана, под которым три недели назад ее обнаружила сестра милосердия, Мицу остановилась и посмотрела на лепрозорий. Из трубы общежития медперсонала поднимался тонкий дымок.

«Да, теперь я знаю, какие там живут люди... какие у них страшные лица... страшная жизнь... бессонные ночи... Но не нужно больше думать об этом... Что мне до них?.. Чем я могу им помочь?..»

На автобусной остановке Мицу поставила чемодан и повернулась спиной к лепрозорию, приняв равнодушный вид.

Две крестьянки, ожидавшие автобус, смотрели на нее с любопытством.

«Не смотрите так на меня. Я хоть и оттуда, но я не больная. Я не такая, как те, кто живет там. Не верите - пойдите и узнайте».

Но в эту минуту перед ней возникло воспаленное лицо Кано Таэко... глаза женщин, прильнувших к окнам больницы... снова Кано Таэко, отвернувшаяся к окну... Как ласковы были с ней эти люди... учили вышивать...

У Мицу было такое чувство, будто она совершила предательство.

«Какая я дрянь!» - подумала она.

Она опустила голову и стояла так, ковыряя землю носком ботинка, пока не пришел автобус.

В Одембе, выйдя из автобуса, Мицу глубоко вздохнула - теперь она дышала воздухом того мира, в который так жаждала вернуться. Полуденные лучи солнца заливали витрины с сувенирами, многочисленные киоски вокруг привокзальной площади. Продавцы протирали стекла витрин и магазинные полки.

По улице медленно шел серебристый автобус. Провезли рекламу нового фильма. Часы на кинотеатре показывали половину второго.

Куда ей спешить? В Токио, где ни родных, ни друзей? В Кавадзаки, в пивной бар? Нет, нет, только не туда. Да никто и не поверит ей: ни хозяин, ни девушки...

С чемоданом в руке Мицу пошла по незнакомой улице. В витринах была выставлена косметика, а за пыльными стеклами ресторанчика - китайская лапша, сделанная из парафина. Раньше Мицу и внимания не обратила бы на это, но сейчас она жадно рассматривала все, что попадалось ей на пути. После больницы, где пахнет хлоркой и смертью, она радовалась всем сердцем встрече с самыми обычными вещами.

Из магазина пластинок слышалась песня в исполнении Табаси Ёсио - любимого певца Мицу.

Она отправилась смотреть «Мы матросы», хотя уже видела этот фильм. Главную роль в нем исполнял Сата Кэйдзи - актер, которого Мицу не очень любила. Но при виде яркой рекламы она заволновалась и купила билет. В зале, полном знакомых запахов, было малолюдно. Плакали дети; какой-то сорванец, встав перед экраном, поднимал руки. Жуя земляные орехи, Мицу часто вздыхала.

Уже смеркалось, когда она вышла из кинотеатра. Тесную улицу заполнила толпа. В доме напротив кто-то играл на сямисене.

Мицу вернулась на вокзал и, узнав расписание поездов, присела на скамейку в зале ожидания. Альпинисты в широкополых шляпах и с альпенштоками спорили, каким поездом ехать.

Три недели назад здесь, в зале ожидания, тоже сидели альпинисты. Шел дождь, и они сетовали на непогоду. Одна из девушек угостила Мицу карамелью.

...Как тяжело было у нее на душе в тот день!

Мицу поглядела на запястье и вспомнила мокрую кошку во дворе клиники... вспомнила, как шла, еле волоча ноги, от больницы до вокзала Синдзуку.

Зачем, зачем все это было?

Может быть, права сестра Ямагата и во всем этом действительно есть смысл.

Прибыл пассажирский поезд. Постукивая молотком по колесам, вдоль состава прошел железнодорожник.

- Мит-тян! Неужели это ты? - раздался за спиной Мицу удивленный голос. Ее догнала загорелая девушка в белом платье, со спортивной сумкой в руках. - Не узнаешь?

Нет, Мицу не забыла Миура Марико, но продолжала молчать.

- Что с тобой, Мицу?

- Я рада видеть тебя, Миура-сан.

- Наконец-то узнала.

Мицу помнила, как три недели назад она притворилась, будто не видит Марико. Тогда она впервые поняла, какая между ними пропасть.

- Я еду с дядей на пикник на озеро Гако. Случайно увидела тебя из окна машины. Где ты сейчас работаешь? В Токио?

Лицо Марико выражало дружелюбие, она так и сыпала вопросами.

- Нехорошо, Мит-тян. Ты не написала мне ни одного письма. Я уж думала, что ты вышла замуж.

Слабо улыбнувшись, Мицу покачала головой. У нее не хватало сил отвечать.

- А я думала, что вы вышли замуж, - с трудом выдавила она.

- Пока нет, но у меня есть жених...

- Да?

- Мы работаем в одной конторе. Как говорится, производственная любовь.

С вокзальной площади послышался гудок автомобиля.

- Это меня. Ну пока. Будь здорова...

Автомобиль тронулся с места, и Мицу долго смотрела ему вслед. Она не чувствовала ни малейшей зависти к Марико, а лишь печаль оттого, что такие разные судьбы им были уготованы с самого рождения.

На платформе, где уже собралось много народу, Мицу заметила молоденькую девушку с косичками. У ее ног стоял чемодан. Пожилая женщина, вероятно мать девушки, и брат провожали ее.

- Смотри не потеряй билет, - говорила мать.

- Не волнуйся, - ответила девушка.

- Адрес у тебя в кармане, - мать беспокойно заглянула в сверток, который держала девушка. - Не забудь отправить открытку дяде.

- Ладно. Не волнуйся. Все помню, - повторяла девушка, и щеки ее краснели, как яблоки.

Глядя на нее, Мицу вспомнила, как, окончив гимназию, она впервые уезжала в Токио. Провожала ее тетка, которая, как и эта женщина, без устали давала советы, проверяла свертки, боясь, не забыла ли что-нибудь Мицу.

Мицу хорошо представляла, что ожидает эту девушку в Токио. Она будет следить за каждым своим движением, боясь, что в ней узнают деревенщину, работать с утра до вечера шесть дней в неделю, по воскресеньям ходить в кино и ночью глядеть на звездное небо. Она будет вспоминать мать и брата, родную деревню и думать о своем одиночестве.

А что ожидает Мицу?

Мицу вспомнила свою холодную комнатку в Кавадзаки. Голая, тусклая лампа; под окном, в грязном дворе оправляются пьяные, выходящие из бара. Мицу часто ложилась на кровать и, натянув до подбородка одеяло, неподвижно глядела в потолок. На душе было пусто и холодно. Девушку ожидает то же, но ее будут согревать воспоминания о матери и брате. А о ком было вспоминать Мицу, ушедшей из дому, где она всем мешала?

И вдруг Мицу подумала, что ее и теперь ожидает в Токио лишь одиночество. Она вспомнила, как однажды ночью в конце прошлого года она одна, как паршивая кошка, сидела в фасовочном цехе, грея над очагом озябшие руки. Грохотала электричка; дрожали окна, обклеенные газетами.

«Нет, больше я не хочу так жить. Не хочу!»

Если бы рядом с Мицу был человек, который согрел бы ей руки и душу, друг, с которым можно было бы посмеяться и посмотреть фильм с Исикавой!.. Если бы у нее был хоть кто-нибудь, кому она могла бы выложить свои бесхитростные жалобы!

Мицу пробежала взглядом по лицам людей, толпившихся на вокзале. Но никто не обращал внимания на невзрачную девчонку со старым чемоданом в руках. У каждого были свои заботы, свои дела. Все спешили: подходили к кассе, затем почти бежали к платформе.

- Внимание! Прибывает пассажирский поезд на Токио.

Пуская пар, мимо платформы проплыл серый паровоз, тащивший за собой обшарпанные вагоны.

Токио... Но разве что-нибудь хорошее ожидает ее там?..

И чем лепрозорий хуже Токио?.. Везде - в Синдзуку и в Кавадзаки - толпятся люди, как на этом вокзале... мешают друг другу... всем холодно, и никому нет дела до другого...

Поезд остановился, и пассажиры побежали к вагонам, стараясь опередить друг друга, чтобы занять место получше. У дверей вагонов моментально образовалась толпа.

Девушка с косами уже была в вагоне и, высунув голову из окна, разговаривала с братом и матерью. Мать достала из кармана кошелек и отдала дочери деньги.

Ударили в колокол.

«Скорей... Я еще успею».

Опять у нее перед глазами встал лепрозорий: серые, унылые, словно казармы, бараки; шум капель, которые падают по ночам со вздрагивающих деревьев. Сейчас женщины вышивают в мастерской, а Кано Таэко, наверное, сидит одна в своей комнате.

Поезд тронулся. Дым из трубы паровоза пополз по платформе, обволакивая колеса вагонов.

Мицу взяла чемодан, вышла с вокзала и медленно направилась к автобусной станции.

***

- Ты ли это, Морита-сан? - У входа в лечебный корпус Мицу встретила сестру Ямагата. - Опоздала на поезд?

- Да нет, - сказала Мицу, и на лице ее появилась добродушная улыбка, хорошо знакомая сестре Ямагата.

- А почему ты вернулась? - Ямагата взяла из рук Мицу чемодан и пошла в гостиную. В окнах напротив отражался розовый огонь заката. - Ну в чем дело, что случилось? - тревожно спросила Ямагата.

- Ничего. Просто я решила вернуться.

- Вернуться? Почему?

- Почему? - застенчиво пробормотала Мицу, подыскивая слова. - Я... знаете... мне... мне... А куда мне идти? - она водила пальцем по столу. - В Токио у меня никого нет... мне...

- Но ведь здесь больница для прокаженных. Здесь прокаженные.

- Я не боюсь. Сначала мне было неприятно, но теперь я привыкла.

- Что ты говоришь? Ведь ты здорова, совершенно здорова. Здесь, среди больных и страждущих, тебе нечего делать. Зачем ты вернулась?

- А как же вы здесь живете? - это было сказано так простодушно, что сестра Ямагата удивленно подняла брови.

- Мы? Мы... ведь... сестры милосердия... Мы посвятили этому всю жизнь.

- Я тоже хочу посвятить свою.

- Не шути так, Морита-сан, - Ямагата нахмурилась. - Возьми себя в руки. Такими словами нельзя бросаться под влиянием минуты. Сентиментальные гимназистки обращаются к нам с просьбой устроить их в лепрозорий. А когда они видят больных, слышат их стоны, они бледнеют от страха.

- Но ведь я уже слышала эти стоны, - Мицу умоляюще сложила на груди руки.

Она не понимала упорства Ямагата.

- Если мне нельзя здесь оставаться... я... уеду...

- Я еще ничего не сказала тебе. Допустим, ты останешься, но как твои родители отнесутся к этому?

- Папе будет все равно, я уже давно уехала из дому.

- Не знаю, что делать. Сегодня ночью ты спокойно все обдумай и, если поймешь, что это была лишь прихоть, завтра вернешься в Токио.

Мицу с улыбкой кивнула.

«Зачем сестра Ямагата так все осложняет? - подумала она. - Но если она разрешила мне остаться на эту ночь, то разрешит и на другую, и на третью, и на неделю, и на...»

- А где сейчас Кано-сан?

- Кто?

- Кано-сан. Как она себя чувствует?

- А-а-а, - Ямагата открыла окно и, повернувшись к Мицу, сказала: - После твоего отъезда у нее было очень подавленное настроение. Сейчас она в поле.

- Можно к ней сходить?

- Конечно.

Мицу выбежала из гостиной. Прошла между больничными корпусами.

Из-за серых облаков выглядывало солнце, ярко освещавшее лес и поле. На дальнем его конце работали трое больных, которые отсюда казались не больше горошин. Мицу с волнением разглядывала пейзаж, еще неделю назад вызывавший в ней тяжелое чувство. Она словно домой вернулась.

Седьмая запись Ёсиоки Цутому

В конце сентября следующего года, в один из воскресных дней, мы с Миура Марико поехали во дворец Мэйдзи. Погода была ясная, приятная. Проводился детский спортивный праздник: улицы заполняли школьники, повсюду слышался треск бенгальских огней.

Во дворце было многолюдно. Перед входом в церемониальный зал висела табличка с фамилиями десяти брачующихся пар. Среди них были и наши имена: Ёсиока Цутому и Миура Марико.

Мой старший брат и его жена, приехавшие из деревни на нашу свадьбу, помогли мне надеть смокинг, взятый по этому случаю напрокат. Нагасима, в знак старой дружбы принявший на себя обязанность встречать гостей, заглянув в передний зал, воскликнул:

- Ну и ну! Ты только посмотри, тут будто конвейер работает.

И действительно, словно по конвейеру, по коридору, ведущему в церемониальный зал, медленно плыли невесты с белой фатой на голове и женихи в черных смокингах.

- Что поделаешь! - ответил я, одергивая пиджак. - Жизнь каждого из нас тоже одно из звеньев итого конвейера. Ведь что такое личность? Пыль и прах. Даже когда умрешь, тело твое, как по конвейеру, пройдет через руки медиков.

- Что вы говорите? - возмутилась жена брата. - Ведь сегодня такой праздник!

- Да, конечно, - ответил я. - Нагасима, прошу тебя выполнять свои обязанности.

Нагасима поклонился и, посмеиваясь, пошел в передний зал. Глядя ему вслед, я вспомнил наши студенческие годы, крохотную комнату в Канда.

Тогда мы в марлевых повязках спали на грязных тюфяках под вонючими одеялами. Ели картофельную похлебку. Но слава богу, все это позади, и, кажется, мы уже сумели создать себе прочное благополучие, которое, подумал я, нужно во что бы то ни стало сохранить. Сегодня у меня свадьба, завтра я отправляюсь в свадебное путешествие, а потом сниму хорошую квартиру...

Церемония бракосочетания нас немало позабавила. Священник с маленькими усиками на розовом лице помахал над нашими головами предметом, напоминающим опахало, а затем сиплым голосом произнес речь. Марико легонько толкнула меня в бок:

- Как все это глупо!

- Дальше некуда! - шепнул я. Мы едва сдерживали смех.

По обе стороны от нас стояли родственники. Среди них был и директор нашей компании. Он стоял с серьезным видом, скрестив на груди руки.

- Ну вот мы и родственники! - сказал он, похлопав меня по плечу, когда священник закончил свою речь. - Думаю, после свадебного путешествия ты будешь работать еще лучше. Наша фирма, конечно, небольшая, и все-таки не стоит ронять фамильную честь.

Слова директора мне было слушать куда приятнее, чем речь священника. Они гораздо больше убеждали меня в том, что теперь я на самом деле муж Марико.

После церемонии состоялся небольшой банкет. Окружив нас, все трижды прокричали: «Банзай!» - и громче всех, размахивая руками, кричал Нагасима. Сослуживцы тоже махали и кричали, но их взгляды выдавали старательно скрываемую зависть.

Представляю, как, расходясь со свадьбы, они перебрасывались между собой фразами, вроде этих:

- Вот пройдоха! Такой и в воде не утонет.

- Разумеется. Но у него диплом.

Да, плавать я умею. Я женился по расчету, но расчет этот соединялся с искренней любовью к Марико. В конце концов, любовь без эгоизма немыслима. И вообще, на мой взгляд, эгоизм - это то же самое, что жажда счастья, и если я хорошо держусь на воде, так это на пользу не только мне, но и Марико.

Из дворца Мэйдзи мы сразу же поехали на один из токийских вокзалов.

Для свадебного путешествия нам предлагали разные маршруты. Называли Хаконэ и Неккай, но мы выбрали озеро Сандзю.

Как-то незадолго до свадьбы Марико сказала:

- Помнишь нашу поездку на Сандзю?

- Кажется, там я продемонстрировал высший класс верховой езды?

- Я бы назвала это иначе, - засмеялась Марико. - Ты все шутишь!

- А кто выходит замуж за этого шутника?

- Глупый, ведь благодаря той лошади я и полюбила тебя.

Так мы пришли к выводу, что своим счастьем обязаны крестьянской кляче, и посему свадебное путешествие решили совершить на озеро.

До Одембы мы ехали поездом, а там взяли легковую машину. Вскоре между бронзовых гор показалось синее озеро, окруженное золотистым лесом.

- Я буду тебе хорошей женой, - шепнула Марико, когда мы, взявшись за руки, пошли к озеру.

- Прошу тебя быть хорошей во всех отношениях. О, кажется, на этом месте лошадь опозорилась.

- Да перестань ты! - кокетливо возмутилась Марико. - Перестань говорить о таких вещах.

- Почему? Разве мы не обязаны нашим счастьем госпоже кляче?

На озере мы пробыли два дня. На третий погода испортилась и мы решили автобусом вернуться в Одембу.

Началась пора листопада. Желтые листья покрывали дорогу, ложились на крышу автобуса.

- Помнишь, тогда мы тоже возвращались этим путем.

В ее поведении я заметил резкую перемену. Она быстро освоилась с ролью жены, и мне это казалось странным.

- Когда «тогда»?

- Ну в тот раз, когда ты ездил на лошади...

- Может быть.

- Не может быть, а совершенно точно, - продолжала Марико. - Тогда еще Оно-сан спросил, что это за здания.

- Какие?

- Разве ты не видишь? Вон там в лесу. Они похожи на казармы. Кондукторша сказала, что это лепрозорий, больница для прокаженных. И мы бросились закрывать окна. Я тоже перепугалась.

Я прислонился лбом к оконному стеклу. В памяти всплыло грустное лицо Мицу, той Мицу, которую я встретил в Кавадзаки. Она была похожа на мокрую кошку. Подавляя рыдания, она еле слышно прошептала: «Я еду в Одембу. Там есть больница»...

А я? Я знал, что это за больница, и поэтому, глядя на темно-красные пятна на запястье Мицу, не сдержал удивления и страха:

- Неужели это правда, Мицу?

- Да, так сказал доктор.

- Зачем же ты тогда пришла сюда? Неужели ты не понимаешь? Возвращайся домой и ложись.

Сначала я не выбирал слова, говорил отрывисто и грубо, потом смягчился.

- Извини, что я тебя позвал, я не знал, что ты больна. Но ты не расстраивайся. Теперешними лекарствами любую болезнь вылечат.

Мы вышли из бара. Я держался на некотором расстоянии от Мицу. Вскоре я торопливо распрощался с ней и заспешил к вокзалу. У лестницы я оглянулся, но Мицу уже затерялась в толпе.

И вот теперь, прижимаясь лбом к холодному стеклу окна, я ее вспомнил... Она живет где-то в этом лесу.

От моего дыхания стекло запотело.

- О чем ты задумался? - обеспокоенная Марико прислонилась к моему плечу. - У тебя такой несчастный вид.

- Ну что ты! Я сейчас самый счастливый человек на свете.

Я говорил правду. Я действительно думал, что счастье теперь всегда будет со мной. А Мицу?.. Я считал, что страдания этой бедной девушки никак меня не касаются...

***

И все же в конце того года я отправил Мицу новогоднее поздравление.

Прежде я никогда и никому не посылал поздравлений. Но теперь Марико настаивала, чтобы я аккуратно поздравлял со всеми праздниками друзей, сослуживцев и тех, кому я чем-нибудь обязан.

Жили мы в новой квартире в Мэгуро. У нас были и передняя, и гостиная, и спальня, шкафы для одежды, трюмо, разные статуэтки и безделушки. Рядом со мной Марико в кимоно деловито растирала тушь. Словом, уют, который мне и не снился, когда я студентом жил в грязной комнатушке.

Я уже написал поздравления Нагасиме, сослуживцам, не забыл и Кима-сан («Прошу вас как-нибудь заглянуть ко мне»), когда в моей памяти всплыло имя Мицу. Я украдкой взглянул на жену. Марико была поглощена своим письмом. Я взял кисточку и аккуратно вывел: «С Новым годом! Молю бога о твоем выздоровлении». Адреса Мицу я не знал и написал адрес лепрозория, полагая, что в Одембе всего одна лечебница для прокаженных. Письмо я положил в карман.

Почему мне тогда взбрело в голову поздравить Мицу? Не знаю. Может быть, мне стало особенно жаль ее, потому что я сам был счастлив. Я поддался мимолетному, но вполне искреннему чувству.

Ответ от Мицу не пришел, и меня это устраивало.

Миновали праздники. Кончился январь. На токийских улицах снимали новогодние украшения.

Однажды утром, когда я собирался на работу, мне вручили письмо. Увидев обратный адрес: «Лечебница «Воскресение», Одемба», я поспешно спрятал его в карман.

Работы в этот день было много, но я все время помнил о письме. Вечером, забравшись на чердак конторы, я вытащил из кармана измятый конверт. Письмо было не от Морита Мицу. На конверте великолепными иероглифами было выведено: «Ямагата».

Содержание письма было для меня полной неожиданностью. Не стану говорить, как оно меня потрясло. Скажу только, что впервые в жизни я был так взволнован, что понял смысл письма, лишь прочитав его несколько раз.

«Прошу простить меня за то, что ответ на ваше новогоднее поздравление Морита Мицу я пишу с таким опозданием. Я хотела как можно скорее сообщать Вам о Мит-тян (так мы все ее звали), но последнее время я была очень занята, а коротенькое письмо, наверное, Вас не удовлетворило бы.

Из Вашей открытки я поняла, что после того, как Мит-тян пришла к нам в лепрозорий, Вы ничего не знали о ее судьбе. В результате повторного анализа мы выяснили, что Мит-тян здорова. Случаи ошибочного диагноза бывают, но очень редко, может быть один из тысячи; с Мицу произошел именно такой случай. Представляете, какое потрясение она перенесла. Но, съездив в Токио, она в тот же день вернулась назад, в наш страшный, всеми презираемый мир, и попросилась к нам на работу.

Правду сказать, мы, сестры милосердия и врачи, не поверили ей. Мы считали, что желание это продиктовано излишней чувствительностью Мит-тян.

Ведь наша главная заповедь - «Нести людям добро и любовь». А сможет ли Мицу не по обязанности и не из жалости, не насилуя себя, самоотверженно, терпеливо и бескорыстно ухаживать за прокаженными?

Хотя мы и считали, что желание Мицу работать в лепрозории навеяно мимолетным настроением, мы удовлетворили ее просьбу. Лепрозорий постоянно переживает финансовые затруднения. Помощи от государства и пожертвований частных лиц нам едва хватает, поэтому жалованье у нас низкое и обслуживающего персонала недостает.

Правда, уборку помещений у нас делают легкобольные, но работать на кухне, обслуживать больных во время еды, продавать сельскохозяйственные продукты (у нас есть небольшое хозяйство) и вышивки больных женщин приходится нам, медсестрам, поэтому Мицу была для нас существенным подспорьем.

Вы, наверное, знаете, что она любила модные песенки. Я и сейчас вижу, как она, повязав голову белым платком, разносит еду в столовой, напевая свои любимые «Горы Идзу». Вначале некоторым сестрам-иностранкам это не нравилось: она пела громко, да еще такие вульгарные песенки. Но и они быстро привыкли к непосредственности Мицу и больше не жаловались на нее. Даже я, человек замкнутый и давно отвыкший веселиться, запомнила эту песенку и сейчас иногда, когда никто не слышит, пою ее. Кроме песенок, Мицу еще любила кино. Фильмы нам привозят раз в месяц из Одембы. И в эти дни Мицу преображалась. С утра настроение у нее было приподнятое, она с трудом дожидалась вечера. Сидя с больными в столовой, превращенной в зрительный зал, она громче всех проявляла свой восторг. Но ни разу Мицу не съездила в город, чтобы там сходить в кино.

Как-то я ей сказала:

- Мит-тян, сегодня воскресенье, ты могла бы съездить в Одембу, посмотреть свои любимые фильмы.

- А вы? - Она покачала головой.

- Мне нельзя. Я сестра милосердия и не могу уходить, когда мне захочется. А ты свободна, можешь ездить в город когда угодно.

- Нет, мне тоже нельзя.

- Почему?

- Мне будет стыдно, я не могу уйти от больных.

Я уже говорила, что невозможно любить людей по обязанности или из жалости. Любовь к людям, отвергнутым обществом, - это, если хотите, подвиг, требующий от человека не только сострадания и терпения, но и самоотверженности. В отличие от нас Мит-тян не нуждалась в последнем. Я не хочу сказать, будто любовь к людям не требовала от Мит-тян терпения и самоотверженности, но это получалось у нее естественно, без малейшей фальши и аффектации; она умела поставить себя на место страдающего человека, поэтому в ее поступках не было и тени самоотречения.

Я иногда сравниваю себя с Мицу и, кажется, теперь начинаю понимать библейское изречение: «Оставайтесь всегда детьми». Не знаю, верите ли Вы в бога, но бог, в которого верю я, велит нам всегда оставаться детьми. Это значит не скрывать своей радости, когда радостно, плакать в несчастье и быть честным и искренним в отношениях с людьми. Такова была Мицу - простая и наивная девушка, любившая бесхитростную песенку «Горы Идзу» и обклеившая свою комнату фотографиями Исикавы.

Несколько раз я разговаривала с ней о моем боге. Она не избегала этих бесед, но убедить ее я не могла, и не потому, что не отстаивала истинности своей веры.

То, о чем я расскажу ниже, случилось в начале декабря прошлого года.

В нашей больнице было четверо детей. (Вы, наверное, удивитесь, что дети тоже болеют болезнью Гансена, но им приходится особенно плохо. Болезнь быстро прогрессирует, не встречая сопротивления со стороны детского организма.) Вы, наверное, знаете, как Мит-тян любила детей, она тратила на них почти все свое небольшое жалованье. Среди больных детей был шестилетний Со-тян. Микробактерии проказы уже поразили его нервную систему, и вдобавок у него в острой форме началось воспаление легких. Никакой надежды спасти мальчика не было. Не действовал даже пенициллин.

Мицу не отходила от мальчика три дня и три ночи. Она совсем ослабела, глаза ее стали красными. Я была вынуждена приказать ей идти к себе. Но Мицу возразила:

- Без меня Со-тян будет плохо, - ее пальцы тоже покраснели и опухли от льда, который она колола для компрессов.

- Мы сменим тебя, не беспокойся. Ты ведь едва на ногах стоишь.

- Нет-нет! Вчера ночью я молилась, чтобы бог наслал на меня проказу, лишь бы выздоровел Со-тян. Если бог есть... он должен услышать мою просьбу.

- Не говори так, - сказала я жестко. - И сейчас же иди спать, на тебя смотреть страшно.

Я и сейчас ясно вижу, как Мицу, стоя на холодном полу больницы на коленях и сложив на груди руки, молит бога ниспослать ей любые страдания, только бы он освободил от мук маленького Со-тян. Если Вы знаете Мицу, Вы поймете, что так оно и было.

Ребенок умер через пять дней.

Не буду рассказывать, что творилось с Мицу. Мне она сказала:

- Я больше не верю в бога. Если он есть, то он жесток и ужасен. Зачем так страдал этот ни в чем не повинный ребенок? Нет бога, нет...

Казалось, Мицу занесла над богом свой маленький кулачок.

«В самом деле, - подумала я, - почему хорошие, добрые люди страдают, а негодяи благоденствуют?» Мицу отрицала бога, считая, что он повинен в этих страданиях. Как ей было объяснить, что дурное совершается против воли бога и что бог страдает вместе с людьми?

Но никакое страдание не может сравниться с отчаянием одинокого человека, который знает, что до него никому нет дела. И все же я считаю, что даже в безлюдной пустыне человек не один. Как было объяснить Мицу, что бог объединяет всех нас, как объединяют нас страдания? По-моему, если бы бога не было, человек бы его выдумал, чтобы не оставаться в одиночестве. А Мицу была одним из тех звеньев, с помощью которых бог объединяет людей. Но сама она об этом не подозревала.

Простите, что я пишу так много о том, что не относится непосредственно к сути моего письма, и, наверное, пишу несвязно. Мне самой нужно кое-что понять в судьбе Мицу.

Теперь я подхожу к тому печальному дню, когда Мицу погибла.

Это случилось 22 декабря. Двадцать четвертого рождество, и к празднику мы обычно делаем больным подарки. Средства у больницы очень скудные, но на рождество мы все-таки кое-что выкраиваем.

Двадцатого числа, в полдень, я попросила Мицу отвезти в Одембу на продажу яйца и вышивки больных, а на вырученные деньги купить что-нибудь.

Сейчас я думаю, что ничего не случилось бы, если бы я поехала сама. Но Мицу очень любила такие поручения, а я в тот день была занята.

Уехала она в три часа дня на грузовичке Симаты-сан, работающего у нас.

Как обычно, она напевала «Горы Идзу», а больные кричали ей вслед:

- Смотри, держись, Мит-тян, не продешеви! И не разбей по дороге яйца!

В половине пятого раздался телефонный звонок. Звонили из полиции Одембы. Мне сообщили номер больницы, куда на скорой помощи доставили Мицу. Когда я положила трубку, руки у меня дрожали.

Мицу я увидела лежавшей в беспамятстве на белой постели. В ноздрях у нее были резиновые трубки для кислородного питания. На ногах и руках следы от уколов - ей делали вливание крови. Ее маленькая грудь тихо подымалась и опускалась.

Симата-сан рассказал, что, когда Мицу переходила вокзальную площадь, на нее налетел грузовой автомобиль. Если бы Мицу бросила лукошко с яйцами, она могла бы убежать. Яйца разлетелись по площади, выпачкав асфальт. А Мицу упала ничком и, пока была в сознании, все повторяла:

- Яйца, яйца...

Без сознания она прожила часа четыре.

- У нее очень здоровое сердце, - говорили врачи, - иначе она уже умерла бы.

Мицу беспрерывно вводили камфору, но это не помогало. Вечером в 10.20 сердце Мицу остановилось.

Незадолго до этого я позвонила в церковь Одембы и попросила священника прочесть молитву за упокой ее души.

Находясь в забытьи, Мицу только один раз вскрикнула. Если бы я не расслышала ее слов, я не написала бы вам такого длинного письма. Не знаю, какие у вас были отношения, Мицу никогда мне ничего не рассказывала. Но последнее, что она произнесла, открыв стекленеющие глаза, было:

- Прощайте, Ёсиока-сан...

Только что я отправила ее отцу вещи Мицу: чемодан, пару белья и старенькую кофточку. Коснувшись этих вещей, я снова подумала о том, о чем уже давно думаю. Если бы бог велел мне назвать самого близкого для меня человека, я бы не колеблясь назвала Мицу. Если бы бог спросил меня, какой я хочу быть, я бы не задумывалась: такой, как Мицу...»

***

Вновь и вновь я пробегал взглядом письмо. Я не читал его, а просто смотрел на четкие иероглифы, выведенные рукой Ямагата.

Что, собственно, произошло?

«Ничего особенного, - ответил я себе. - Ничего особенного. Разве я в чем-нибудь виноват?»

Я вышел на крышу и посмотрел на город, окутанный сумерками.

До самого горизонта под свинцовыми облаками тянулись большие и маленькие здания из камня и стекла. По запутанным лабиринтам улиц бежали автобусы, потоком двигались автомобили, бесконечной толпой шли люди. Любой мужчина в этой толпе если не пережил, то переживет что-нибудь подобное тому, что было у меня с Мицу. Не могу поверить, чтобы такое выпало только мне. Но откуда эта тоска? У меня есть пусть маленькое, но прочное счастье. Разве может его омрачить память о Мицу? Но откуда все же эта проклятая тоска? Если встреча с Мицу и дала мне что-нибудь, так это только понимание того, что каждый человек, с которым ты встречаешься, оставляет в твоей душе неизгладимый след. И может быть, моя тоска - это и есть след, оставленный Мицу? Но тогда след, оставленный в нашей душе другим человеком, и есть след того бога, в которого верит сестра милосердия из лепрозория.

Откуда эта тоска?

Передо мной снова возникла гостиница на Сибуе, мокрый склон... пыльная стена со следами раздавленного комара... сырое одеяло... за окном моросящий дождь... пожилая женщина, устало поднимающаяся вверх по улице. Неужели когда-нибудь жила на свете Морита Мицу?

notes

Назад: Женщина, которую я бросил

Дальше: 1