Макэвой очнулся, стиснутый пустотой, не в силах шевельнуться. Отчаянно болела шея.

Он попытался приподнять голову. Тщетно. Попробовал пошевелить руками, но и они не слушались.

Напряг слух. Знакомый гул – автомобильные покрышки.

Он скорчился на пассажирском сиденье своего внедорожника, который несся куда-то на приличной скорости.

Рядом бубнил голос. Тихий, свистящий, какой-то животный шепот. Монотонный, невыразительный.

– …Еще только этот, любимая. Еще один, и ты проснись. Проснись ради меня. Проснись. Вернись. Пожалуйста. Вернись ко мне…

Усилием воли Макэвой попробовал все-таки обрести контроль над руками.

Но все, что ему удалось, – это облизать пересохшие губы. И едва заметно повернуть голову.

– Он выжил. Выжил, а ты не смогла. Он выжил, как и я. Как все они. Мы отвезем его туда, где это случилось. Он умрет, как должен был умереть в тот первый раз…

Макэвой понял. Симеон Гиббонс везет его туда, где год назад убийца девочек Тони Холтуэйт искромсал его ножом, когда Макэвой вывел его на чистую воду. Где Макэвою удалось выжить, в отличие от прочих жертв Холтуэйта.

Макэвой еще чуточку приподнял голову. Ухватил краем глаза клок дороги. Темные деревья под косым дождем. Знакомый силуэт моста Хамбер.

Всего в получасе езды до дома.

И пять минут – до места, где год назад он схватил убийцу и едва не истек кровью в награду за это.

– …Спарки подвел нас, так ведь? Палата. Кровать. Лучшие, какие можно купить за деньги. И ты все равно спишь. Ты прекрасна в своем сне, как картина в раме, и только. Он назвался нашим другом. Да вот вылечить тебя им не удалось. Они не сумели тебя разбудить, правда? Ты слишком далеко ушла, лекарства бессильны. И тут появился он. Нам требовалось чудо, да? Чье-то чудо. Писатель знал. Он добрался до сути. Справедливости в мире всего ничего. Милосердие кончилось. Оно выпадает дождем, но небеса сухи. И везения тоже капли. Повезти может лишь одному из многих. Кто-то остается жить, остальные погибают. Но почему не ты? Кто присвоил твое спасение?..

Макэвой ощутил, как машина вписывается в крутой поворот. Поймал взглядом неясный просвет между деревьями.

Ройзин. Он вспомнил, как целовал ее в губы. Представил жену на кухне – режет овощи, перемешивает. Добрая красивая колдунья…

И тут вдруг мелькнула мысль о флаконе во внутреннем кармане пальто, о бутылочке с нашатырем.

Макэвой резко вывернул голову.

Голубые глаза на обезображенном лице, в оплавленной плоти, неровных рубцах.

Сумел просунуть руку в карман, подрагивающие от усилия пальцы стиснули флакон.

Развернулся на сиденье.

Выбросил вперед руку…

Склянка разлетелась от удара, нашатырь брызнул на изувеченное лицо убийцы.

Макэвой дернулся всем телом, пытаясь перехватить руль.

У него осталось времени, только чтобы закричать. На скорости шестьдесят миль в час машина врезалась в кирпичную будку охраны на краю парковки и взлетела в воздух.

Щеку опалил нестерпимый жар. Гиббонс вжимал голову Макэвоя в стекло пассажирской дверцы. Ветровое стекло от удара рассыпалось мелкими осколками, и языки пламени из-под капота, похожие на хлопающее на ветру белье, уже залетали внутрь.

Макэвой врезал локтем куда-то под вытянутую правую руку Гиббонса и услышал треск.

Противник на время оказался обездвижен, и Макэвой задергал дверную ручку. Не открывается.

Он развернулся на сиденье, вскинул обе ноги и ударил в стекло. Раз. Второй. Стекло брызнуло в стороны, и приток кислорода придал сил пламени, красно-оранжевые языки перепрыгнули через рулевое колесо, принялись облизывать приборный щиток, почти доставая людей.

Макэвой понял, что загорелась одежда. Огонь обжег ладони, мазнул по лицу.

Он снова ударил в дверцу. Изо всех оставшихся сил.

С диким скрежетом металл прогнулся, и дверца повисла на петлях. Макэвой завозился, вываливаясь наружу.

Руки вцепились в его ботинки, дернули назад.

Он рвался и рвался вперед, волоча за собою Гиббонса, пока оба не упали на мокрый асфальт.

Взбрыкнув, Макэвой высвободился и откатился от машины.

Начал вставать.

И тут Гиббонс набросился на него. В отсветах пожара его шрамы выглядили особенно жутко. И никаких слез в глазах. Черные зрачки во всю ширь радужки.

Они находились в каких-то десяти шагах от горящего автомобиля. Гиббонс дернул Макэвоя вверх, рывком поставил на ноги. Раны на шее у него, похоже, снова открылись и закровоточили.

Точно со стороны Макэвой наблюдал, как его волокут по асфальту в сумрак рощицы за парковкой.

Он извивался, дергался всем телом, пытаясь уцепиться за мокрый асфальт, за что-нибудь. Вырваться из хватки Гиббонса. Тот, похоже, вознамерился утихомирить врага и еще раз ткнуть в сонную артерию. На этот раз маневр не прошел. Макэвой резко откинул голову и нанес два коротких, но мощных удара, от которых Гиббонс потерял равновесие. Выпустив противника, он опрокинулся на спину.

Макэвой повалился в другую сторону. Тут же попытался вскочить, но ноги подкослись. Тело горело от адской боли. Он смотрел, как Гиббонс встает на четвереньки, как трясет головой, пытаясь прийти в себя. Видел мертвенный блеск лезвия. Видел, как Гиббонс поворачивает голову и смотрит на распростертого, беззащитного противника.

Макэвой кое-как встал на колени. Опершись о мокрый асфальт, он толчком подтянул ноги и выпрямился как раз вовремя, чтобы заметить, как Гиббонс с кошачьей грацией изготовился к прыжку.

Удар он нанес. На краткий миг в глазах у Макэвоя прояснилось и боль отступила. Одного биения сердца хватило, чтобы он стал тем здоровяком, которому самое место среди боксеров, если бы он мог причинять людям боль, не терзаясь потом душевными муками.

Его мощный кулак прочертил идеальную дугу и вонзился Гиббонсу в челюсть.

Тот отлетел назад, точно теннисный мяч, отраженный ракеткой.

Макэвой, истративший на этот удар все имевшиеся силы, рухнул на спину.

Раздался взрыв.

Пламя, и металл, и стеклянное крошево взлетели в воздух фейерверком.

Взрыв обратил Гиббонса в груду требухи.

Макэвой уже ничего не видел – ни огня, ни того, что тело убийцы изрешечено, исполосовано осколками, размазано по асфальту.

Он лежал на спине, глядя в свинцовое небо, и гадал, припасли ли эти тучи снега к Рождеству – для Ройзин и детей.