Снег, выпавший в Гримсби три дня назад, успел растаять, и город выглядел каким-то выскобленным. Он напоминал Макэвою пса, который выбрался из ванны, дрожащий и недоумевающий, как он там вообще оказался.

Вечерний воздух пропитался влагой, способной вымочить человека насквозь, прежде чем тот успеет пожалеть, что не надел плаща.

Макэвой сам не ожидал, что вернется так скоро. На ту самую улицу, где три дня тому назад дрался с убийцей и спас чью-то жизнь.

Возможно, чтобы избавить его от воспоминаний об этой кровавой и болезненной схватке или просто желая оставить спортивный автомобиль в менее людном месте, Фарао припарковалась в паре кварталов от «Медведя».

– Веселей, – велела она, толкая дверцу и впуская студеное облако выхлопных газов. – Контора платит.

Макэвой поднял воротник и еле выбрался из миниатюрной машины. Голова у него шла кругом.

Нежданно-негаданно его тайные мечты сбылись – следствие вывернуло на верные рельсы.

Он пытался совладать с потоком новых сведений, которые Фарао выплеснула на него за полчаса езды сюда из Гулля.

– У них вполне приличный английский! – восхищалась она. – Такие отзывчивые люди и реально хотели помочь. Так волнительно.

Фарао в восторге от того, как работает полиция Исландии: она провела пятнадцать восхитительных минут, очаровывая молодых следователей сельского участка на побережье, – щекотала им нервы рассказами о том, как представленные ими данные помогут поймать серийного убийцу.

Конечно, те с радостью пошли навстречу. Предоставили все, что у них имелось, и теперь у Колина Рэя радости может и поубавиться.

Выяснилось, что кто-то взломал один из контейнеров на грузовом судне, где снимался фильм о судьбе Фреда Стейна. Когда судно пришвартовалось, пришлось составить акт об исчезновении, и двое полицейских из участка в маленьком прибрежном городке взяли показания у капитана и первого помощника. Сфотографировали каюту Фреда Стейна. Побеседовали со съемочной группой и затребовали копии отснятого материала. Бегло осмотрелись в грузовом отделении. Не надо быть особенно опытным следователем, чтобы понять: один из нижних контейнеров в штабеле отличается от множества других, громоздящихся сверху и вокруг него. В стенке контейнера зияла наспех вырезанная дыра, размером примерно четыре на три фута. Туда посветили фонариком, внутри оказалось пусто, не считая грязного спального мешка и трех бутылей из-под воды. Полицейские снова поговорили с капитаном. Спросили, откуда взялась дыра. Капитан пришел к тем же выводам: ее вырезали изнутри контейнера при помощи ацетиленовой горелки. И развел руками – похоже, логово безбилетника. На боку контейнера значился серийный номер, который Том Спинк сумел отследить до транспортной фирмы со штаб-квартирой в Саутгемптоне. На его звонок ответила та же дама, что чуть больше недели тому назад оформила заказ на отгрузку контейнеров.

– Порой дело сводится к игре «соедини точки», – говорила Фарао. Они с Макэвоем шагали по Фримен-стрит, и со стороны их вполне можно было принять за семейную пару, слегка комичную из-за огромной разницы в росте. – Иногда нам везет. Иногда дело оказывается до ужаса, черт его дери, простым.

Женщина в транспортной фирме вспомнила этот контейнер. Его доставку оформил человек, которого она хорошо знала. Раньше он водил автоподъемник, грузивший контейнеры на сухогрузы в доках Саутгемптона. Потерял руку, когда от сильного ветра штабель опрокинулся и придавил его. Чудом остался в живых. Перебрался куда-то на север и исчез из виду. Славно поболтали. Похоже, теперь он работает корабельным стивидором где-то в округе Хамбер. Устраиваясь, просил о поручительстве, и фирма с удовольствием его предоставила. А теперь позвонил, значит, бодро сказал «Привет!» и договорился о перевозке контейнера, который, как ни странно, очень просил разместить как можно ниже в штабеле. Видно, тот несчастный случай дал о себе знать. А может, она не совсем ясно расслышала, что он говорил. Порой это непросто, с таким сильным русским акцентом…

Фарао кивнула на распахнутые двери выкрашенного темной краской старомодного бара, занявшего сразу три арки в небольшом пассаже.

К кирпичной стене у входа привалился вышибала – бычья шея, в руке чашка чаю, в ухе проводок. Сперва он оглядел грудь Фарао, внушительную даже под кожаной курткой, и лишь затем обратил внимание на Макэвоя. И чуть выпрямился, похоже осознав вдруг, что впервые за очень долгое время видит перед собой человека здоровее, чем он сам.

– Добррчер, – буркнул он. – Советую пить скорее, через пятнадцать минут мы прекращаем принимать заказы.

Фарао выудила из декольте полицейское удостоверение.

– Вот же мать вашу, – с присвистом вздохнул вышибала.

– Ничего страшного. – И Триш успокаивающе погладила его бицепс. – Мне только нужно поговорить кое с кем, кто часто здесь выпивает. Думаю, ты захочешь помочь. Такой большой и сильный парень, защищать слабых у тебя в крови. Ты ведь не заставишь меня бродить по улицам в подобную ночь?

Вышибала скорчил зверскую гримасу – ради Фарао он готов стараться изо всех сил.

– Кто?

– Русский, – ответила Триш, придвигаясь к детине еще билже, так что аромат ее духов просочился в его ноздри, а тепло ее тела проникло через пиджак. – Однорукий.

Вышибала вытаращился:

– Зорро, что ли?

– Зорро?

– Он как-то отправился рыбачить кое с кем из парней, – заторопился с объяснениями вышибала. – Когда забрасывал леску, удилище заплясало на ветру. Вышло, будто он начертил в воздухе кучу зигзагов, прямо Зорро. Слыхали про такого?

– Так, и где холодным зимним вечером мне разыскать этого Зорро?

– Он днем заходил, – развел руками вышибала. – Ушел в районе восьми с парой других ребят. Направились в «Топ-Таун», кажется.

– И откуда бы ты посоветовал начать поиски?

Вышибала растерянно посмотрел на Фарао. Что-то прикинул в уме и решил, что не устроит приятелю шибко большую подлянку, если поможет советом такой пухленькой секси, пусть и не молоденькой.

– Зорро живет над солярием в доме, который на Райби-сквер глядит, – он ткнул пальцем в сторону, откуда только что подошли детективы, – но, сдается мне, домой он не скоро завалится.

– А если он нужен прямо сейчас?

От умоляющего взгляда Фарао на лице вышибалы расцвела улыбка.

– Могу звякнуть ему, сюда позвать.

Просияв, Фарао запечатлела на его щеке звонкий поцелуй: ах, до чего талантливый мальчик, какую чудесную собачку ты нарисовал! Детина все никак не мог смирить по-детски счастливую улыбку, разве что во взгляде угадывалось нечто плотоядное.

– Эти люди такие душки, – сказала Фарао Макэвою, просовывая руку под его локоть. – Пошли внутрь. Можешь угостить меня выпивкой.

Фарао приканчивала вторую порцию водки с диет-колой.

Они сидели за круглым пластиковым столом «под красное дерево». На вкус Макэвоя, паб был смехотворен: сплошь скверное подражание чему-то получше. За длинной и кривой стойкой поблескивало грязноватое треснувшее зеркало, заставленное бутылками с крепкими напитками и дешевым пивом.

“Ты водишь меня в самые гламурные местечки, – промурлыкала Фарао. И, осушив бокал, добавила нормальным голосом: – Работаем.

Макэвой увидел, как вышибала указывает на них высокому жилистому человеку с широкими скулами и пустым рукавом, заправленным в карман кожаной куртки. Тот без особой радости направился к ним.

– Альгирдас? – спросила Фарао. – Это тебя зовут Зорро?

– Да. – Однорукий смотрел на Макэвоя. – Раньше встречаться?

Макэвой кивнул:

– После переполоха напротив. Ты подходил поговорить.

Русский сощурился, словно силясь припомнить.

– Ты легавый, мои друзья побить? – Он откинул голову и зашелся в лающем смехе. – Все на хрен испортить, да?

– Да, – согласился Макэвой.

– Каковый кошмар, – покачал головой Альгирдас. – Знаю Энжи. Хорошая леди. Одинока была, я думать. Дружили.

– Она жива, – сказал Макэвой прежде, чем Фарао успела вставить слово.

– Да, да. Только уже не такая теперь, а?

Все трое помолчали, обдумывая эти слова. Гадая, что за женщина выйдет из больничных дверей. Сколько еще лет Энжи проживет в страхе, что кто-то вновь попытается завершить начатое, прежде чем выпивка и сигареты отправят в блаженство вечного забытья.

Фарао перехватила инициативу. Мягко глядя на Альгирдаса, она с улыбкой похлопала по лежащей на столе ладони – в пятнах, бледной, с размывшимися наколками на узловатых пальцах:

– Надеюсь, ты ценишь, что мы приехали. У нас полно важных дел, но, когда сержант рассказал про тебя, я бросила все и примчалась.

Альгирдас сузил глаза, словно чтобы лучше видеть, и повернулся к Макэвою.

– Чандлер? – спросил он, убрал со стола ладонь и запустил ее под куртку. Привычным жестом поскреб культю.

– Знаешь его? – спросила Фарао.

Альгирдас оглянулся через плечо, Фарао легко вскочила и направилась к бару. Недолгие переговоры с барменом убедили того, что заказы еще принимаются, а час закрытия отодвигается. К столику Триш вернулась с пинтой темного и двойной порцией водки для русского, еще одной пинтой – для Макэвоя и пакетиком жареных шкварок для себя.

Разорвав упаковку, она принялась бросать шкварки в рот, наблюдая за Альгирдасом, пока тот расправлялся с угощением. Опрокинув в себя водку, он с шумом втянул воздух через прижатый ко рту рукав куртки.

Фарао удивленно покосилась на Макэвоя.

– Усиливает эффект, – объяснил Макэвой. – Русский приемчик.

– Иди на хрен! – фыркнул Альгирдас. – Я из Литва.

– Сам иди на хрен, солнышко, мы из полиции.

Какое-то время они молча разглядывали друг друга.

– Ты в курсе, что Расс Чандлер арестован за два убийства? – громко вопросила Фарао, перекрывая звон пустых бутылок, которые бармен сгребал в пластиковый мусорный бак. – Уже и обвинение предъявлено.

Альгирдас резко откинулся на спинку стула, словно кто-то толкнул его в грудь.

– Убийства? Кого убийства?

– Девочка по имени Дафна Коттон, – ответил Макэвой. – И парень, которого звали Тревор Джефферсон. Ты слыхал эти имена раньше?

Альгирдас влил в себя портер. Похлопав по карману, вытащил пакет с табаком и листки для самокруток. Ловко управляясь единственной рукой, он скрутил несколько сигарет и одну сунул в зубы.

– В барах больше не курят. – Макэвой сам себе удивился, стремительно выдернув самокрутку изо рта литовца. – Так что с Чандлером?

Альгирдас посмотрел на Фарао. Похоже, он начал терять самообладание.

– Барри. Вышибала. Он говорить, полиция хотеть меня, я приходить. Он говорить, женщина, большие сиськи. Я сказать, нет проблем. Я приходить разговаривать. Я думать, Энжи. Я думал, может, рассказать свидетель, да? Не Чандлер. Не убийство.

– Ты сам заговорил о нем, – напомнил, кинув самокрутку на липкую столешницу, Макэвой. – Услышал, как я говорю по телефону. Услышал его имя. И подошел спросить о Чандлере. Поэтому мы здесь.

Альгирдас закусил нижнюю губу, выудил из-за пазухи тусклый металлический кулон на цепочке и сунул в рот, словно соску.

– Твой святой?

Альгирдас усмехнулся.

– Сдача от моя первая английская пинта. Два пенса. Девять лет назад. В баре, как этот.

– Очень трогательно, – сказал Макэвой и замолчал, почувствовав, как нога Триш наступила на его ботинок: «Притормози чуток».

Альгирдас допил пиво, продолжая таращиться на Фарао. Сощурился и почти прорычал:

– Я легальный. У меня бумаги. У меня право быть в Гримсби.

Фарао забросила в рот последнюю шкварку.

– Дружок, да мне как-то по фигу. Любой, кто хотел жить в Гримсби, наверняка сбежал от ужаса. По мне, так добро пожаловать.

Альгирдас кивнул задумчиво, словно придя к решению.

– Я встречать Чандлер в баре, как этот. Саутгемптон, да? Пять лет? Шесть? Мы пить. Говорить. Он слушать моя история. Он писатель. Хороший писатель. Так мне сказать.

– То есть он хочет книгу про тебя написать, что ли? Сделать знаменитым?

Альгирдас стукнул ладонью по столу; сложно сказать, злился он или просто выплескивал возбуждение.

– В Литве я певец. Делать пластинка. Большой хит. Не только в моя страна.

Фарао еле удержала смешок.

– Значит, ты попал в литовский хит-парад?

– Я на ТВ. На радио. Постеры в спальнях. Большая звезда.

– Правда?

– Да. Я хорошо.

– Что-то пошло не так?

– Хреновы политики. Я хотеть больше. Они не платить. Я думать, что звезда. Они нет. Я уходить. Ждать звонка телефон. Взять обычную работу. Платить счета, пока не стать лучше. Никогда не стать. Обычная работа стать обычная жизнь.

Глаза литовца были полны горечи.

– Значит, Чандлер…

– Ему нравится история. Говорить, может быть книга. Говорить, издать бестселлер. Рассказать моя повесть. Как поп-певец делаться докер в Саутгемптон. Потом я без руки. Чандлер приходить навещать. Говорить, так книга больше настоящая. Больше человечья. Он говорить, ждать звонка. Устроить интервью. Обсуждать с издательством.

– И он позвонил?

Альгирдас отвернулся:

– Чандлер начинать другая книга. Всегда писать. Всегда работать. Иногда пить, да. Любить выпивать.

– Так что же привело тебя в Гримсби?

– Я приезжать на работу. Мой друг здесь. Предложить работа. Однорукий человек выбор не много.

Макэвой потер переносицу.

– Но Чандлер связался с тобой снова, так? Недавно.

Альгирдас кивнул:

– Он звонить, может, с месяц назад. Найти мой номер. Говорить, книга в голове. Не забывать меня. Хотеть встреча.

Альгирдас умолк, и Макэвой толкнул к нему свой бокал. Литовец с жадностью схватил его.

– Но сначала…

– Ему нужна услуга. Друг уезжать в Исландию. Нужно место на сухогрузе. Спрашивать, могу я устроить…

– И ты мог?

Альгирдас пожал плечами:

– В доках людей много. У меня друзья. Система известный.

– И Чандлер об этом знал?

– Должен помнить. Я ему говорить. Как легко привезти и увезти люди. Как полиция, охрана, никакой смысл. Люди туда-сюда ходить.

Фарао развернулась к Макэвою, но тот словно не замечал ее. Он пристально смотрел на человека, который вот-вот поведает, как вышло, что Фред Стейн кончил жизнь в спасательной шлюпке.

– И ты согласился?

– Чандлер рассказать моя история. Показать люди, кто я был.

Макэвою была знакома эта жажда признания. Даже жалкий писака вроде Расса Чандлера способен влить сладкую патоку в уши людей куда более сильных и решительных, чем он сам.

– Что от тебя требовалось?

– Друг Чандлера звонить. Говорить, нужен контейнер, чтобы закрытый. Нижняя палуба, без проверок. Не заставленный другими. Внизу штабеля. Я заказывать.

– Ты разговаривал с ним?

– Короткий звонок. Две минуты. По существу. Слыхать такое выражение? Он только о деле. Вроде говорить для него больно. Голос такой, будто душить кем-то…

Макэвой закрыл глаза. Снова этот запах, ноздри забиты кровью и снегом.

– Я ждать, чтобы Чандлер звонить…

– И он не позвонил?

– Да, – тихо ответил литовец. – Но он в тюрьме, вы говорить. Он не позвонить. Как он теперь писать книга? Чандлер не убийца. Он маленький. Один нога. Пьяный. Как он убивать кто-то?

И тут Макэвой взорвался:

– Не убивал он, простак ты наивный! И он в жизни не написал ни одной книги. Настоящей книги.

Он жалкий неудачник, который дорвался до сраного бестселлера!

Макэвой вскочил, опрокинув стул, сбил со стола бокалы. Вскочивший следом литовец испуганно смотрел на него снизу вверх, беззвучно разевая рот. Фарао схватила сержанта за локоть, но тот легко стряхнул ее руку и бросился вон из паба, не замечая ошарашенных взглядов, не слыша ругани вышибалы.

Холодный воздух пощечиной врезался в лицо.

Сзади застучали каблуки Фарао. Сообразив, что она бежит за ним, Макэвой остановился.

– Макэвой! Эктор…

Он обернулся – лицо красное, взмокшее.

– Макэвой, я не понимаю…

– Да! Не понимаете!

– Все указывает на Чандлера, разве не так? То есть, видимо, это он виноват…

– О, еще как виноват. – Макэвой задрал голову, уставился в черное, без единой звезды, небо. – Виноват в том, что играл людьми. Питался их страхами и тщеславием. Виноват в своем неутоленном гневе. Но разве это он спустил курок? Разве он сел на чертов корабль с ацетиленовой горелкой и надувной шлюпкой? Разве он истыкал Дафну ножом в церкви? Он дважды оставил меня в дураках? Нет!

Ладонь Фарао снова оказалась на его локте, и на этот раз он не стал стряхивать ее.

– Так что же он сделал? Поделись со мной.

Макэвой шумно выдохнул. Оглядел безлюдную улицу, хаос неоновых огней и разбитых вывесок.

– Пускай сам расскажет. Пора поговорить с ним.

Триш Фарао изучала лицо подчиненного. После пробежки она тяжело дышала, запах ее духов точно коконом окутывал обоих.

Макэвой смотрел под ноги, на брусчатку.

Он был Дафной Коттон.

Фредом Стейном.

Энжи Мартиндейл.

Даже Тревором, мать его, Джефферсоном.

И вдруг со всей возможной отчетливостью он понял, что «хороню» и «плохо» – вовсе не синонимы «правильно» и «неправильно». Он понял, что причина, по которой он должен поймать убийцу и восстановить справедливость, заперев его в камере, – та же самая, по какой он не может поцеловать эту привлекательную и страстную женщину.

Причина состоит в том, что кому-то же должно быть дело до установленных правил.

И в том, что вокруг все плюют на правила.