Бокал был пуст, но она все равно поднесла его ко рту Опрокинула. Смочила губы остатками пены и облизнула языком в белесом налете.

Дохнула в бокал невнятной мольбой:

– Что же вы, ребятки?

Со стуком поставила бокал, где совсем недавно была пинта пива, на полированную стойку. Вдруг какая добрая душа заметит, что у Энжел кончилась выпивка, и предложит восполнить пустоту. Возьмет ее под крыло, купит толику ее драгоценного времени.

– Повторить, Энжи?

Иллюминатор Боб на сей раз. Мойщик окон, известный всему городу привычкой не затруднять себя углами стекол, куда не доставала его губка.

– Ты такой отпадный, Боб, – пробормотала она и качнулась в сторону крана с логотипом «Басса». – Пинту, если не сложно.

Приподняв свою кружку, Боб нацелил ее на бармена Дина, который убирал бутылки с дешевыми коктейлями в пустой холодильник у дальнего конца стойки.

– Как освободишься, Дин.

Местечко что надо, настоящий паб. Еще не выкупленный кем-то из вездесущих сетевиков, один из последних на этой оживленной торговой улице городка Гримсби. Посетителей можно по пальцам пересчитать, и все сидят поодиночке. Три мужика в летах, которым Энжи привыкла кивать при встрече, расселись неправильным треугольником за отдельными столами. Обсуждают какого-то неведомого боксера. Рядом с каждым на растрескавшемся лаке столешницы выложен дневной бюджет. Все трое тянут последнюю на сегодня пинту, стараясь не спешить: откладывают унижение, связанное с необходимостью втискиваться в пальто, обматываться шарфом и брести сквозь ветер и снег к автобусной остановке.

Еще один клиент – мускулистый мужчина в черной куртке. Войдя, он постучал пальцем по крану с сидром и молча протянул деньги. Отхлебнул из бокала и уткнулся в «Дейли миррор», так головы и не поднял. Энжи определила его как заядлого игрока. Видать, парень по самую маковку увяз в скаковых лошадях и долгах, нет, такой ее улыбки не заслуживает.

– Черт, да там окочуриться можно. Хватит с меня на сегодня, наработался.

Боб-иллюминатор. Растирает руки, чтобы согреться, только что вошел – выкрашенная синим дверь со стеклом в морозных узорах, – принеся уличный шум и запах снега. Раньше в открытую дверь хлынули бы автомобильные гудки. Некогда эта улица была в Гримсби самой оживленной, сюда все шли за покупками; сплошь веселая суета и пестрое мельтешение, лавки, магазинчики, выгодно использовавшие близость рыбного рынка и доков. Но все в прошлом. Улица вымерла, окна заколочены фанерой да граффити повсюду, таблички «Сдается», сплошные металлические жалюзи. Будь Энжи родом из Гримсби, непременно расстроилась бы при виде запустения, в которое погружалась некогда франтоватая улица, но этот город она считает своим лишь последние несколько лет, и его проблемы волнуют Энжи не больше ее собственных.

– Шевелись, сынок.

Дин достал два бокала. Еще теплые после мойки, так что он ополоснул их струей холодной воды. Мальчишка совсем, но схватывает на лету.

– Давно пора. Тут леди умирает от жажды.

Убедившись, что бокалы охлаждены, Дин наполнил их из-под крана, поставил на стойку. Сгреб четыре толстенькие фунтовые монеты с раскрытой ладони Боба.

– На здоровье, Боб.

– Брось, друг. Вечернюю игру собираешься показывать?

– He-а, это же по спутнику. Лицензия заоблачных денег стоит.

– А в «Уэдерспунс» покажут?

– Без понятия. Наверное.

– Трудно тягаться, сынок, да?

– А у нас зато пиво лучше.

– Точно.

Энжи смакует долгий глоток. Рука с бокалом давно перестала подрагивать, еще после второй утренней пинты. По горлу стекает знакомый ручеек, холодное пиво оборачивается в желудке уютно булькающим, сытным теплом. Еще глоток. Энжи расслабляется, зная, что в ближайшие несколько минут беспокоиться не о чем. Она снова сделалась простым, неотличимым от других завсегдатаем тихого старомодного паба, прихлебывает свою пинту «Басса» и слушает чепуху, которую бормочут рядом.

Отпивает еще немного и мысленно велит себе притормозить. Неведомо ведь, откуда приплывет следующая пинта. Как и следующая трапеза, но еда волнует Энжи меньше.

– Стало быть, у тебя все в ажуре, милая Энжи? – спросил Боб, когда Дин вернулся к пивным холодильникам и со звоном начал загружать их бутылками «Карлсберга».

– Справляюсь, солнышко. Справляюсь.

– Ты сегодня ранняя пташка.

– Ага, хотела пройтись по магазинам. Немножко побаловать себя.

– Ты этого заслуживаешь, милая. Всегда приятно с тобой повидаться.

Энжи косится на него. Хорошо за сорок, ростом чуть выше ее самой. Дешевая копия модных джинсов с дырами на коленях и грязно-белые кроссовки, синяя толстовка под выцветшей замшевой курткой, определенно из секонд-хенда. Совсем не гадкий с виду. Вполне ничего даже. Заключая мимолетные союзы, Энжи старается мыслить прагматично. Решения о том, придется ли ради еще нескольких пинт немного попотеть и терпеть липкие трусы, принимает импульсивно.

– Ты что, укладку сделала, Энжи?

– Нет, солнышко. Снегом запорошило. Просохли и закурчавились.

– А что, симпатично. Прямо кудряшки, как у ангелочка.

– Я такая, Боб. Ангелочек.

Улыбаясь, они сдвигают бокалы. Энжи делает глоток побольше, вдруг уверившись, что впереди ждет новая порция. Прежде ее передернуло бы от мысли сравнить себя с небесным серафимом, но с той поры Бог оставил ее, и только крестик на шее напоминает: некогда Энжи была прилежной прихожанкой и молила лишь о безопасности и о хлебе насущном, предлагая взамен свою душу.

Еще глоточек.

В этом она прямо артистка. На дневном маршруте Энжи с полдюжины пабов, и в каждом ей обычно удается раскрутить мужиков на два-три стаканчика. В каждом она всегда покупает первую выпивку сама, но ей редко приходится долго копаться в сумочке ради следующих порций. Согласись Энжи пройти курс психологической помощи при посттравматическом стрессе, ей, возможно, пришлось бы разобраться, откуда берется эта тяга убивать время в пабах, в обстановке, которая чуть не угробила ее саму. Только нет у Энжи времени на самокопания. Она узнала, что прячется у нее внутри, когда тот тип с ножом приступил к работе. И не увидела ничего такого, на что захотелось бы взглянуть снова.

– Ты и сам хоть куда, Боб. – Энжи опустила ладонь ему на руку. – Рада, что ты заглянул. Я битый час сижу тут в компании этих стариканов.

Боб широко улыбнулся ей:

– Мне бы встретиться с Кеном в «Медведе». Присоединяйся, если хочешь. Он нормальный парень, наш Кен.

Энжи награждает Боба усмешкой, подразумевающей «возможно», но сама вполне уверена: никуда она не пойдет. Шанс, что Боб с Кеном устроят соревнование в любезности, не давая пустовать ее бокалу, не так уж и велик. Куда вероятнее, что завсегдатаи «Медведя», угощающие ее выпивкой, оскорбятся, увидев Энжи в компании типов из «Уил-сонса». А это значит, что в следующий раз, когда она положит ладонь на чье-то колено и похвалит мужественность его владельца, бумажники останутся в карманах.

Очередной стук двери заставил Энжи обернуться. Они с Бобом остались вдвоем. Энжи не припомнит, чтобы старички уходили, не слышала никаких прощаний, но у нее в мыслях и без того достаточно сумбура. Спроси у нее, сколько клиентов сидело в пабе, когда она вошла, и Энжи окажется в тупике. Она с грехом пополам помнит здорового парня с газетой и, пожалуй, старика Артура в спортивных штанах и в очках с толстыми стеклами, но когда это было – сегодня или вчера? Хотя… Разве это имеет какое-то значение? Похоже, никакого.

– Ты уже слыхала про Джона? Вот же дурная башка.

– Нет, солнышко. Расскажи. Обожаю сплетни.

Боб начинает рассказ о том, как начудил Джон субботним вечером в «Красном льве», Энжи не сводит с него глаз; нет нужды устраивать представление с опустевшим бокалом, чтобы заполучить следующий. Где-то на середине повествования Энжи посещает желание покурить, но она решает воздержаться. В следующем же пабе на маршруте она прямиком направится во дворик для курящих и станет копаться в сумочке, отыскивая сигареты, пока кто-нибудь из курильщиков, сжалившись, не угостит. Тогда собственные сигареты Энжи сможет приберечь на вечер. Выкурит их перед телевизором, потягивая купленную в супермаркете водку, а в рекламные паузы будет слать заманчивые сообщения владельцу «Белого оленя». Тот, похоже, не способен отработать вечерней смены, не излив Энжи душу: лишь дети держат их с женою вместе, и местечко в его постели уготовано только для женщины вроде нее, для настоящей женщины.

Энжи без понятия, что он в ней нашел. Что хоть кто-то из них находит. В сорок три года ей поздновато позировать для постеров с ню, но Энжи все равно бросает мужчинам вызов, надевая под джинсовую юбку пурпурные легинсы и облачаясь в просторный джемпер, купленный на распродаже в «Асда». Как ни странно, алая помада, темные волосы и большие брякающие серьги по-прежнему красят ее. К тому же она проста в общении. Кокетлива и дружелюбна. И умеет слушать, хотя редко отвечает что-то кроме «Ты заслуживаешь лучшего» или «Она просто не понимает своего счастья», когда речь заходит о недостатках благоверной собеседника.

Конечно, так было не всегда. В прежние времена Энжи Мартиндейл всерьез именовали чудом – врачи, полицейские, даже журналисты, хотя ее имя так и не прозвучало ни в одном из репортажей. Она была той, кому удалось улизнуть. Кто выжил. Кого не сумел прикончить убийца. Энжи еще не достигла той стадии, когда пересказывают историю в обмен на выпивку, но все чаще случаются моменты, когда ее бокал стоит пустой, а никто даже не глянет в ее сторону. В такие дни ее так и подмывает достать газетные вырезки, которые она носит в сумочке, и поведать пьянчугам в «Гримсбис», что полтора десятка лет назад, вот в таком же пабе, ее порезал и изнасиловал человек, которого судья объявил «воплощением зла»; мертвенно-синие глаза по-прежнему буравят ее ночами, когда она по недомыслию укладывается спать почти трезвой.

В джинсовом кармашке оживает мобильный телефон. Извинившись перед Бобом, Энжи сбросила вызов.

– Могла бы и ответить, – глупо ухмыльнулся Боб, вообразив, будто она не захотела прерывать его рассказ.

– Я ведь с тобой разговариваю, Боб, – возразила Энжи.

Фокус со звонком у нее любимый. Мужчины обычно воодушевляются, а всего дел-то – поставить будильник с интервалом в полчаса да сбрасывать «звонки» наглецов, посмевших встрять между Энжи и самым потрясающим мужчиной на свете.

Разумеется, она не блефует. На одних намеках да посулах далеко не уедешь. Время от времени, когда ей кажется, что джентльмен это заслужил, или просто-напросто сама чувствует себя слишком, черт возьми, жалкой, чтобы отправиться домой в одиночестве, Энжи приглашает кого-нибудь к себе. Позволяет этим типам проложить слюнявую дорожку по ней. Терпит несколько минут досадной тяжести и неуклюжих толчков, воображая их одновременно и наказанием за грехи, и расплатой по счетам. В последнее время такое случается нечасто. Энжи все реже хочется делить с кем-то личное пространство, она уже и прибираться в доме бросила. Квартирка на седьмом этаже и в лучшие-то времена на дворец не тянула, а сейчас все сильнее напоминает грязную берлогу.

– Может, все-таки составишь нам компанию?

– В другой раз. Мой номер у тебя есть. Черкни попозже, я посмотрю, не поменялись ли планы.

Еще одна глуповатая ухмылка:

– Так и сделаю.

– Скорее всего, буду торчать дома, одна-одинешенька.

– Ну, этого мы не должны допустить. Верно?

– Конечно, солнышко.

Боб целует ее в щеку перед тем, как уйти. Энжи чувствует прикосновение колючей щетины, усы Боба щекочут ей веки. Интересно, не захочет ли он попробовать на вкус и ее саму – там, внизу, по этой чертовой новой моде. Пощекочет ли усами ее бедра. Оставит ли свет включенным. Заговорит ли про шрамы.

Медленно, осторожно Энжи слезает с табурета. Сложившись вдвое, собирает пакеты с покупками. Дешевые полуфабрикаты из мясной лавки. Немного печенки. Шесть пшеничных булочек. Бутылка водки. Пачка «Ричмонд Суперкингс».

– Уходишь, Энжи? Без тебя станет совсем пусто.

Дин уже разобрался с холодильниками и стоит у пивных кранов, выжидающе глядя на дверь. Денек выдался тихим, и до вечера уповать на наплыв клиентов не приходится. Дин получает оклад, так что и не мечтает о внезапном ажиотаже в пабе, но смена пролетает быстрее, когда хоть чем-то занят, да и у владельца взгляд делается неприятным, если недельная выручка обманывает его ожидания. Тем паче в Рождество, когда, по выражению Уилсона, у людей нет ровно никакого повода не надраться в стельку.

– Пойду, наверное, отдохну чуток. – Энжи ласково улыбнулась, чувствуя приятную шаткость в ногах. – Прошлой ночью записала детектив про мисс Марпл. Надо давать мозгам хоть какую-то работенку.

– Наслаждайся жизнью, родная. Ты этого заслуживаешь.

Энжи награждает его улыбкой другого рода – той, что придерживает для своих джентльменов. Настоящей улыбкой. Прежде Энжи пускала ее в ход без лишних раздумий. Вот так же мимолетно, счастливо улыбнулась она однажды парню, а тот достал здоровый кухонный нож, вырезал свои инициалы на ее промежности, а потом воткнул лезвие ей между ребер и принялся трахать ее, истекавшую кровью, прямо на полу в туалете какой-то забегаловки.

– Завтра загляну, наверное. Ты ведь здесь будешь?

– Да где же еще.

Энжи направилась было к двери, но тут по телу пробежал озноб да и осел в мочевом пузыре. Оглянувшись на Дина, она хихикнула:

– Сначала откликнусь на зов природы, пожалуй.

– Честно говоря, я диву даюсь, сколько в тебе умещается, – добродушно фыркнул бармен. – У тебя в роду, видать, не без верблюда.

– Так себе шуточка. – Энжи опустила пакеты с покупками на пол и двинулась к туалету.

– Это ж комплимент! – крикнул Дин, но Энжи уже закрыла дверь, и он поморщился. Ведь не хотел ее обидеть. Вздохнул при мысли, что ляпнул лишнее и теперь придется заглаживать вину стаканчиком, а то и двумя. Ладно, чем быстрее с этим разобраться, тем лучше. Дин наклонился за чистым бокалом.

Удар обрушился точно на его опущенную голову.

Скоротечный миг рассыпающейся искрами боли, и вот Дин уже лежит неопрятной грудой у холодильника с пивом. Рука комично запущена в упавшую коробку с острыми чипсами.

Дин не слышит, как кто-то переступает через него, направляясь к входной двери.

Не слышит щелчка, с которым засов отправляется в паз, не слышит и тихих шагов черных ботинок по дощатому полу.

Не слышит, как скрипит, открываясь, дверь уборной, не слышит и шороха лезвия, медленно выскальзывающего из кожаного чехла.

Не слышит, как кто-то начинает кричать…