Глава 16

Мостик гипертранспорта сам по себе казался огромным, создатели не экономили на стиле, а так же удобствах для старших офицеров экипажа. Бронезаслонки были подняты и укрыты в специальных пазах и тот, кому посчастливилось попасть сюда, мог обозревать океан и конвой с самой высокой точки из всех возможных. Конечно, не считая самолетов.

Рубка была сдвинута вперёд, к носу, так что гипертранспорт напоминал развернутый наоборот танкер, и Томас хорошо видел, как палуба плавно сходит «на конус», опускаясь к воде. «Левиафаны» были первыми и пока единственными судами, построенными по схеме с обратным наклоном форштевня. Говорили, что расчет не особо оправдался, но при мощности ходовой части корабля и дешёвой нефти потери считались приемлемыми. По бокам рубки располагались крошечные с виду конструкции, похожие на детские игрушки из соломинок и проволоки. Это были — Томас узнал их — батареи 120–мм универсалок и счетверенные зенитные автоматы с централизованным управлением. Последние линии обороны.

Сопровождение последовательно отваливало в стороны, начиная с «головы» конвоя. Тройная колонна шла прямо к кляксе на горизонте, которая разрасталась, понемногу превращаясь в черное пятно, похожее на антрацитовую гору.

Предупреждающе зазвенели сирены, под самым потолком загорелся транспарант со значком химической угрозы. Чуткое ухо Томаса уловило новое гудение, которое вплелось в обычный шумовой фон.

— Вентиляторы и фильтры, — пояснил капитан, махнув в сторону горы. – Приходится герметизироваться.

Даже с огромной высоты мостика «Левиафана» было видно, что океан вокруг меняется. Вода приобретала безжизненный, серый оттенок, по поверхности плыли шапки мутной ноздреватой пены и комки чего-то похожего на металлургический шлак. Волны как будто терялись, умирали в рукотворной грязи, беспомощно плещась под тяжестью пепла и дымного осадка.

— Изволите ли? – капитан протянул Фрикке большой бинокль. – Первый взгляд всегда впечатляет. Ведь до сих пор вы наверняка путешествовали в специальных капсулах?

Томас подошел вплотную к прозрачной стеклянной стене почти десятиметровой высоты и посмотрел на гору через предложенный аппарат. Пришлось немного покрутить настройку – оптика была настроена под чужой глаз. Кроме того на прежде идеально чистое остекление стала осаживаться мелкая серо–черная пыль. Но, наконец, человек победил линзу, и Фрикке едва сдержал возглас удивления. Когда-то Томаса позабавили фотографии брошенной в Берлине лаборатории Айнштайна, особенно в сравнении с настоящими испытаниями дифазера, воссозданного учеными и инженерами Евгеники. Теперь та полевая система с десятком переоборудованных кораблей–антенн казалась такой же наивной любительщиной, как и кустарщина профессора.

Антрацитовая гора превратилась в плотную шапку множества дымов, производимых сотнями работающих генераторов, дизельная вонь проникла даже сквозь фильтры. Вправо и влево, насколько хватало взгляда, простирались однообразные поля, состоящие из многометровых антенн–буев. Антенны перемежались судами–ретрансляторами, поставленными на мёртвый якорь. Томас помнил упрощенную переделку такого корабля: топливный бак, моторы, генераторы, антенны. Работа по обслуживанию была настолько опасна, что занимались ей только сервы и только в специальных металлических клетках, чтобы не убило высокочастотным излучением.

Впереди открывался широченный проход, ведущий в сердце переходной зоны, способный поглотить все три параллельные колонны. Томас выкрутил приближение бинокля на максимум и отметил медные шины в руку толщиной с полуметровым расстоянием между ними на каждой антенне. А ведь дифазерная решетка включала десятки тысяч таких заякоренных агрегатов.

— Пятнадцать гигаватт, — капитан с гордостью указал на исполинское антенное поле. – И скоро введут в эксплуатацию плавучие атомные станции.

Яркая вспышка мелькнула среди серых рядов антенного поля. Один из кораблей–ретрансляторов неожиданно выбросил вверх длинный узкий столб фиолетового огня, почти сразу сменившегося коптящим нефтяным пламенем. Из-за расстояния, а так же шума транспорта все происходило в полной тишине и казалось, что на стекло мостика проецируется немой, но цветной фильм.

Капитан со шкипером обменялись несколькими словами, стопка банкнот перекочевала из шкиперского кармана в китель капитана.

— Пари, — пояснил тот в ответ на молчаливый вопрос Фрикке. – Это называется «палец судьбы», локальная перегрузка. Обычно один–два ретранслятора стабильно выходят из строя, иногда три, один раз вышибло сразу шесть и переброску пришлось отложить. Мы ставим на количество.

Томас слегка кивнул. Он не одобрял азартные игры, но сам предмет спора показался интересным.

— Самый интересный момент, — продолжил пояснения капитан. — Эскорт уже ушел, а мы ещё не пошли на ту сторону. В прошлом году во время одного из переходов операторы вычислили несоответствие перебрасываемой массы расходу энергии, и передали на ту сторону — объявить тревогу противолодочникам. Спустя некоторое время те обнаружили и потопили вражескую подлодку. Страшно представить, что было бы, сумей она вернуться.

— А как вы называете наш мир на той стороне?

— «Той стороной». Мы всегда на «этой».

— А как это все возвращают?

— Разную мелочь, до десяти килотонн, оставляют там. А «Левиафанов» разгружают, заправляют по минимуму, и пропускают с той стороны по одному.

— Так и ходите — на тот свет и обратно?

Температура в рубке, казалось, разом упала градусов на десять.

— Господин Фрикке, — ледяным тоном произнес капитан. — Я знаю, кто вы такой и какие у вас есть полномочия от Координатора. Но, пока по морю ходят корабли, капитан — первый после Бога. А в этом рейсе — и после дьявола. Мы ходим — на ту сторону. На тот свет прошли два «Левиафана», один ушел здесь и не вышел там, ещё один ушел там и не вышел здесь. Слишком большая масса, из-за ошибок в расчетах не хватило мощности для переноса. Поэтому ещё одна шутка такого рода — и я прикажу вас связать и запереть в корабельном карцере до разгрузки. Если вы хотите оставаться на мостике, извольте свести общение к бытовым темам. «Стюард, чаю». «С лимоном, без сахара». «Спасибо». Вы меня поняли?

— Да, — глухо ответил Томас, подавляя вспышку ярости. — Прошу прощения.

В воздухе повис тончайший, на самой грани слышимости, звон, от которого заныли кончики зубных корней, от мельчайшей вибрации, окутавшей все, зачесалась кожа. Фрикке мотнул головой, с глазами тоже творились странные вещи, как будто на самом краю зрения полыхали всполохи сиреневого цвета. Сфокусировать на них взгляд никак не получалось и это цветовое мельтешение раздражало, как скрип ножа по стеклу. С тихим шорохом выдвинулись из пазов серые, даже на вид солидные и толстые стальные панели с узкими прорезями, закрывающие остекление мостика. Под потолком загорелись яркие плафоны, подменяя отсеченные броней солнечные лучи.

— Пора, — сказал капитан. – Может быть, вам лучше спуститься вниз? Это будет… неприятно.

— Я останусь, — сообщил Томас. – Раньше мне не доводилось видеть все это, я путешествовал в закрытых кабинах. Хочу посмотреть все самолично.

— Ваш выбор, — согласился капитан и предупредил. – Учтите, если вы поведете себя… неадекватно, у команды есть право и обязанность использовать любые средства. Любые.

Фрикке не удостоил его ответа, он молча отдал бинокль и подошел ближе к триплексу в бронепластине. Слоеная призма сильно искажала обзор, но все же позволяла рассмотреть окружающее, даже несмотря на плотную пелену сажи и дыма. Впереди, в сером тумане разгоралась паутина красно–сиреневых молний, ветвящихся, сшивающих невидимые в дыму море и небо…

Император взглянул на огромную карту Северной Атлантики, охватывающую также Гренландию и часть западной Европы с Британией. Диспозиция не внушала оптимизма, но пока и не сулила непоправимых бед. Надводным силам Империи не удалось пробиться через Гибралтар, но часть подлодок сумела пройти. Северная группировка упорно штурмовала Исландию, с огромными потерями, но фактически оттянув на себя большую часть вражеской дальней авиации. Американский «Эшелон» и флот остались один на один с вражеским конвоем. Почти «один на один», поскольку небольшая ударная группа русского Северного флота все же пробилась через рубеж Нескёйпстадюр–Олесунн и спешила навстречу противнику. По–видимому, авиация, базирующаяся на севере Британии, потеряла цель, и группа в составе линкора и нескольких крейсеров имела небольшой шанс поучаствовать в общей потасовке.

В груди потяжелело, не как это обычно бывает от стресса, а по–настоящему, тупая тяжесть растеклась по центру грудной клетки, по ребрам с левой стороны как будто царапнули рашпилем. Константин склонил голову, обхватил корпус левой рукой и, положив локоть правой на предплечье, помассировал подушечками пальцев лоб, похолодевший, покрытый мелкими бисеринками пота. Спохватился, что поза выглядит жалко, как попытка защититься, сел свободнее, положив руки на подлокотники кресла.

«Это нервы$1 — сказал он себе. – «Всего лишь нервы. Все будет хорошо, все будет совершенно хорошо. Пройдет день, и мы получим добрые вести, а не обычное «Плохо, плохо, плохо, личный состав проявил героизм, очень–очень плохо»».

На отдельном столике расположился большой ящик, похожий на здоровенный амперметр – с единственной стрелкой на мелко размеченной шкале. Это был очень упрощенный аналог информера гравиметрических возмущений, специально, чтобы следить за состоянием портала. Стрелка дрожала примерно на середине третьего сектора из четырех.

— «Дивизион» готовится к взлёту, — доложили из Генштаба.

Воздушные танкеры уже на подходе к Гренландии, это хорошо… Остается надеяться, что беззащитные воздушные суда останутся незамеченными. Сколько было сломано копий насчёт их задач, необходимости прикрытия. Но каждый дополнительный аппарат увеличивал риск обнаружения, а малый эскорт не мог защитить тяжелые, тихоходные «бочки». Оставалось надеяться на то, что в круговерти сражения, разворачивающегося едва ли не на пятой части полушария, никто не заметит небольшую группу дирижаблей в стороне от схватки. А если и заметит, то не придаст значения. Риск, опять риск… Все основано на риске и им же сцементировано.

Тем временем значки на световом столе рядом с большой картой понемногу меняли расположение. Противник плотно окружил зону перехода, многократно перекрыв все подходы с моря и воздуха. Под бурной поверхностью уже шла схватка субмарин, но пока английские подводники при поддержке с воздуха и кораблей ПЛО более–менее удерживали периметр защиты. Затевали дальние схватки эсминцы, прощупывая силы группировок. Американцы не спешили атаковать, стремясь максимально использовать превосходство в дальней радиолокации, выстраивая дивизионы и соединения в наиболее удобной конфигурации.

В стратосфере развернулась схватка за термодирижабли ДРЛО. Рискуя не удержать напор русского флота, «семерки» все же использовали часть тяжелых бомбардировщиков для борьбы с американским «всевидящим оком». Высотные дирижабли–арсеналы стремились перекрыть все подходы ракетно–артиллерийским огнем, не подпуская «демонов», перехватывая их управляемые РС.

Стрелка «амперметра» дрогнула и ощутимо заколебалась. Опять вздрогнула и одним движением качнулась до упора вправо. Уперлась в штырек ограничителя, да так и осталась, мелко дрожа, словно осиное жало, едва–едва не доставшее жертву.

— Все, переход начался, — негромко сказал один их офицеров–операторов.

Томас стоял, склонившись вперёд, упираясь одной ладонью в броневую заслонку, вторая рука безвольно повисла вдоль корпуса. Перед глазами плавали мутные пятна, вестибулярный аппарат взбесился, и Фрикке казалось, что он, то взлетает в высь, подброшенный чьей-то огромной ладонью, то проваливается в бездонный колодец. К горлу подступала тошнота, сердце колотилось под ребрами, как загнанный заяц, а по спине горячими струями струился пот, пропитывая и рубашку, и мундир.

Томас не единожды участвовал в переносах, он достаточно легко переносил давящее, угнетающее воздействие перехода, галлюцинации и беспричинную панику. Но на этот раз путешествие оказалось очень тяжелым, Фрикке чувствовал себя так, словно сутки напролёт раз за разом проходил полосу препятствий, чередующуюся с активными допросами.

Он не мог сказать, сколько он так простоял, опираясь рукой о броню, прижимаясь к её теплой гладкой поверхности мокрым лбом. Капитан что-то кричал, не сдерживаясь, в голос. Все ещё помутненное сознание Томаса выхватывало отдельные знакомые слова, но никак не могло сложить их вместе, наделить неким смыслом. На задворках сознания билась обида на то, что команда, похоже, уже отходила от последствий переноса и включалась в работу. А он — нобиль ягеров! – по–прежнему едва сдерживался, чтобы не сблевать прямо на триплекс.

Вокруг бегали и суетились, перекрикивались и командовали. Кто-то подсунул Томасу стул и помог сесть. Нобиль безвольно, даже не в силах выразить благодарность, опустился на жёсткое сидение и привалился все к той же пластине. Она была основательной, постоянной, прикосновение к ней вселяло веру в мироздание, в то, что мир все ещё существует. Фрикке так чувствовал себя единственный раз в жизни, когда по–настоящему напился и балансировал между похмельным забытьём и ускользающей реальностью.

Шум в ушах понемногу стихал, нобиль начал понемногу включаться в новую реальность. Хаотичный шум, производимый окружающими, отчасти структурировался, обрел некоторый смысл.

— Нас швырнуло прямо в бой! – орал в микрофон капитан, растрепанный, без фуражки, потерявший весь лоск. Видимо, он пытался докричаться до флотского командования. – У меня почти сто двадцать килотонн водоизмещения!

Оторвавшись от микрофона, он отчаянно махнул рукой с возгласом:

— Полный ход, самый полный! Руль прямо, подключить все дополнительные винты!

— Мы не сможем маневрировать… — попытался вставить один из офицеров, но капитан резко оборвал его:

— Мы и так не сможем! Кто попадет под форштевень – сам виноват! Держим курс.

Как раз в это мгновение Томас наконец-то совладал с головокружением и посмотрел в прорезь смотровой щели более–менее трезвым взглядом. Увидев солнце, ещё даже не осознав до конца, что не так, Фрикке бросился со стула ничком, прикрывая голову руками, так, чтобы предплечья заодно закрыли уши и до боли в глазах зажмурился. В тот момент, когда на гипертранспорт обрушился чудовищной силы удар, нобиль, наконец, понял то, что его подсознание проанализировало в долю секунды.

Независимо от направления движения «Левиафана» в это время суток Солнце не должно располагаться настолько низко к уровню горизонта. Так же оно не бывает таким большим и красивым, переливающимся всеми мыслимыми оттенками красного, жёлтого и оранжевого, с бархатистым ореолом нежно–багряного цвета.

И ещё на небе может быть только одно светило, а не три.

Это даже сложно было назвать ударом, все-таки «Левиафан» был слишком велик и по–настоящему серьезно повредить ему могло только прямое попадание или очень близкий разрыв. Но мало транспорту и его экипажу не показалось.

Словно гигантская ладонь уперлась в корпус и с каждым мгновением усиливала давление. Томас лежал на полу мостика, прижимаясь щекой к чуть шершавой поверхности и чувствовал, как воют и содрогаются турбины, пытаясь превозмочь напор ударной волны. Палубу повело, со штурманского стола что-то упало и покатилось, звонко стуча. Но стук почти сразу же утонул в реве, обрушившемся на рубку. Томас прикрыл уши, плотно закрыл их ладонями, изо всех сил обхватывая голову, но это не помогало. То был даже не шум, а чудовищный, ни с чем не сравнимый вой разбуженной стихии, перекрывший весь слышимый человеческим ухом диапазон, отдававшийся в черепе и костях, останавливающий сердце.

— Все, связь потеряна, — доложил офицер–связист. – Похоже, американцы отстреливают весь атомный арсенал сразу, чтобы выиграть максимум времени. Но точно сказать сложно.

— Что с нашей ударной группой? – отрывисто спросил император. Он не стал уточнять, с какой именно, но это было понятно и так.

— Последнее донесение – «ведём артиллерийский бой, несём большие потери от авиации». Больше сообщений нет.

— Хорошо, — тихо сказал Константин. – Хорошо…

«Флотские традиции дисциплины и слаженности по–американски» достигли апогея в момент, когда капитан «Джорджа Вашингтона» скомандовал «Второй башне — залп!» и только после этого осознал, что все три ствола были заряжены специальными боеприпасами. Таким образом, два снаряда — десять процентов атомного арсенала Конфедерации — ушли не на поражение врага, а на придание своеобразия фейерверку. Джейм Талбот Конг, четырехзвездочный адмирал, на разборе произнес по этому поводу фразу, ставшую легендарной: «Я был на всемирной ярмарке, на родео, но и там не видел такой глупости».

Впрочем флотоводцам Объединенной Нации и Британии было не до смеха.

Свой атомный арсенал Нация уже обрела и даже перевезла «на ту сторону», но её доктрина предполагала использование уберзарядов на полях сухопутных сражений. Резкое, с самой завязки схватки использование атома на море четко показывало, что аборигены идут ва–банк, поставив все на генеральное сражение. Что ещё хуже, уберснаряды забили помехами радиосвязь, вывели из строя часть аппаратуры и до предела осложнили работу главного козыря Евгеники — авиации. Теперь противники двинулись друг на друга, стенка на стенку, как в старые добрые времена господства тяжелых артиллерийских кораблей – у кого больше стволов и крепче дух.

— Радиосвязи нет, — глухо прогудело из переговорной трубы, — Аппаратура вышла из строя.

Томас встал на четвереньки, затем кое-как утвердился вертикально. Машинально посмотрел в триплекс, но сразу же отвел взгляд от прорези и нащупал в кармане специальные затемнённые очки. Их выдавали тем, кто первый раз проходил через портал, непривычному глазу могли повредить оптические эффекты переноса. Дали и Томасу, нобиль машинально сунул их в карман и забыл до этой минуты. Только старательно утвердив черные очки на носу, нобиль вновь глянул на окружающий мир.

Сам транспорт, как можно было бы судить по беглому взгляду, от атомной атаки почти не пострадал. Корабль в колонне справа, похожий на танкер, источал плотный черный столб дыма. Даже на неискушённый взгляд Томаса общий строй конвоя начал потихоньку колебаться, часть кораблей сильно выбилась из кильватерных линий. Впрочем, сложно было сказать, что оказало большее влияние – атака или последствия перехода, дезориентировавшего экипажи.

Там, где совсем недавно взошли искусственные солнца, творилось нечто непонятное и трудновообразимое. Привычный «гриб» атомного взрыва формируется за счет всасывания пыли и верхних слоев почвы в вакуум, образовавшийся вместо выжженного воздуха. На море почвы не было, спецснаряды сначала испарили несколько миллионов кубометров морской воды, а затем подняли в воздух ещё примерно столько же воды и пара ударной волной и эффектом «пылесоса». Облако, похожее на клочья ваты, плотное даже на вид, расползалось над взбаламученной поверхностью. Океан сошел с ума, насколько хватало взгляда, везде хаотично гуляли волны, крутились водовороты.

— Замените блоки, — бросил капитан, уже собранный и спокойно обозревающий происходящее. — И, в любом случае, держим курс и скорость. Вольф, извольте нанести на карту последние оперативные данные, и ради всех богов, возьмите заточенный карандаш. Поднимите приказ «Следовать прежним курсом, отставших не ждать». Людей к орудиям. Аварийные партии в готовность.

Почти на уровне мостика, строго перпендикулярно курсу «Левиафана» воздух прочертили два дымных следа, нацеленных на соседа справа, контейнеровоз примерно в половину размера гипертранспорта. На их пути беззвучно захлопали маленькие облачка, безобидные на вид, одна из ракет (а это оказались именно они) рассыпалась тучей мелких обломков, вторая продолжила короткий и смертоносный полет, врезавшись в какую-то надстройку — Томас не знал, как она называется и для чего служит. Третья ракета выскользнула вообще непонятно откуда и попала в скулу борта, над самой ватерлинией контейнеровоза.

Фрикке ещё успел удивиться, как слабенько, неэффектно выглядит настоящий взрыв настоящего морского реактивного снаряда. Он подумал, что, наверное, все дело в расстоянии. И сразу же вслед за этим немного в стороне, слева по курсу возникла ослепительная вспышка, которая, казалось, просвечивает даже сквозь силуэты впереди идущих судов. Она была невообразимо, немыслимо ярка. Даже в солнечный день, несмотря на очки, казалось, словно в непроницаемом черном экране проделали отверстие, и солнечный луч уколол глаз, доселе никогда не видевший света. Томас зажмурился и отшатнулся от триплекса, под защиту брони, которая сейчас показалась тонкой, как бумага, такой слабой и бесполезной против рукотворного ада. В жёлто–красном сиянии заколебались, растаяли контуры судна, ближайшего к атомному взрыву – то ли марево раскаленного воздуха исказило очертания, то ли сгорали мелкие детали оснастки. И ещё с того же корабля разом сорвались какие-то бурые облачка, как будто с модели сдули давно копившуюся пыль – это облетала сожженная температурной вспышкой краска.