В последнюю минуту перед вылетом на боевое задание к первой эскадрилье присоединился подполковник Цигевартен и принял на себя командование одной из групп, которая должна была штурмовать более дальний от побережья аэродром с бомбардировщиками. С момента прибытия в полк Арнольд еще не вылетал на боевые задания, а сейчас сердце летчика-истребителя не выдержало, и он, наплевав на все советы и рекомендации, решил принять участие в налете. Собрав три пары над аэродромом, он повел их к побережью Северного моря, в ходе полета выдавая последние инструкции пилотам по организации и очередности осуществления штурмовки. Я с Динго в этот момент уже летел над Северным морем, чтобы вражеские истребители раньше времени не поднялись бы с аэродрома, мы должны были начать их атаку несколькими минутами раньше начала общей атаки. Я связался по рации и узнал, что подполковник Арнольд Цигевартен присоединился к нам.

Если бы я только знал, какое количество истребителей базировалось на этом аэродроме, то обязательно прихватил бы с собой и вторую истребительную пару, хотя бы из другой эскадрильи. А сейчас, находясь на высоте всего в сотню метров, я наблюдал, как аэродром вырастал на моих глазах, по мере того как мы опускались, и удивлялся, какая замечательная трава выросла за это лето на нем. На ярко-зеленом сочном фоне отчетливо выделялась единственная взлетно-посадочная полоса. Вдоль ВПП в четыре ряда выстроилось около сотни «Спитфайеров» и «Тайфунов». Примерно пятьдесят истребителей прогревали двигатели, и вокруг них крутились механики. По всей очевидности, именно эти истребители и должны были сопровождать «Ланкастеры» в налете на наш рейх. Один из этих «Спитфайеров» чуть опередил своих коллег и уже выруливал на ВПП. Истребитель врага в воздухе в этот момент нам был бы ни к чему, ему нельзя было позволить взлететь. Я слегка опустил к земле нос BF109E и двумя короткими пушечными очередями в четыре снаряда вдребезги разнес двигатель этого истребителя. Потеряв движок, тот закружился на одном месте, с каждым витком замедляя ход. Его пилот выскочил из кабины и, сорвав шлемофон с головы, стал грозить мне кулаком. В этот момент рванул боезапас истребителя, в секунду превратив его в пылающий костер. Британский пилот, словно заяц, гигантскими скачками удирал подальше от пожара. Ни я, ни Динго ни разу не выстрелили по нему, ведь этот человек такой же летчик-истребитель, как и мы.

При повторе захода на ВПП вдали я увидел черные резервуары, где хранился авиабензин. Правда, они находились на достаточно дальнем расстоянии от служебных и жилых зданий авиабазы, но я не удержался и направился в их сторону. Первая же бомба накрыла эти баки, а я поспешил обратно, по ходу дела отделавшись от опасного и тяжелого груза. Одну бомбу я сбросил в центр взлетно-посадочной полосы, а другую — на вышку, где располагался командный и диспетчерский пункт. А лейтенант Динго все три свои бомбы направил на выстроившиеся вдоль взлетной полосы истребители.

Только что прозвучавшие пушечные очереди и пылающий костер на ВПП оказались настолько неожиданными для персонала британской авиабазы, что первоначально на ней ничего не происходило. Офицеры и солдаты так и застыли на местах, наблюдая за тем, как на ВПП пролетают два вражеских BF109E, поливая пулеметно-пушечным огнем истребители «Тайфун» и «Спитфайер». Этого времени нам с Динго хватило на то, чтобы поджечь по три машины, выстроившиеся вдоль взлетно-посадочной полосы. Несколькими минутами позднее британцы, словно джейраны в степи, поскакали по местам, согласно боевому расписанию. А среди гражданского и инженерно-технического персонала базы началась небольшая паника, которую мы с Динго поддерживали совсем короткими, весьма экономными очередями из пулеметов. Люди испуганно носились по территории базы, в ужасе задирая головы в небо, одновременно пытались рассмотреть в небе врага, убежать и спрятаться от него в убежищах, которые пока еще не были открыты. Истребители с черными крестами на фюзеляже и крыльях продолжали кружить над базой, неся на своих крыльях смерть и разруху.

Некоторое время спустя зенитчики базы добежали до своих «Эрликонов GDF-005» и крупнокалиберных зенитных орудий, а пилоты стали занимать места в истребителях. А наша пара BF109E продолжала метаться над авиабазой, усеивая свой путь телами британских офицеров и рядовых, а также горящими британскими истребителями. Мы с Динго несколько раз наискосок пересекали ВПП, не давая возможности британцам поднять свои истребители в воздух. Нам некогда было считать, какое количество «Тайфунов» и «Спитфайеров» горели на земле или замерли на ней, получив серьезные повреждения. Сделав очередной разворот на 360 градусов, я предпринял атаку на пока еще продолжающие ехать по земле «Спитфайеры» и «Тайфуны», а обер-лейтенант Динго отошел немного влево и всем бортовым оружием обрушился на выстроившиеся вдоль ВПП вражеские истребители. Я тоже стрелял экономными очередями из бортового оружия, пытаясь своим огнем поразить как можно больше целей на земле. Одна из атак принесла неожиданно отличный результат: пять вражеских истребителей прекратили свое метание по земле и металлоломом застыли на местах, где их застал обстрел, пуская в небо всполохи пламени и черные клубы дыма.

Землю все больше и больше заволакивало черным дымом от горящих британских истребителей, резервуаров с топливом и строений аэродрома!

А мы продолжали кружить над аэродромом, выискивая новые цели для атак, но в этот момент открыла огонь первая зенитная батарея, которая прикрывала аэродром с южной стороны. Она открыла шквальный, но неприцельный огонь малокалиберных орудий, первые разрывы снарядов пришлись далеко в стороне от нас, но постепенно стали сближаться к центру, чтобы окружить нас и расстрелять в упор. Мы с Динго, не сговариваясь, разошлись далеко в стороны, заняли разные высоты и продолжили каждый самостоятельно штурмовать подвижные цели на земле. Юркий истребитель Динго преградил дорогу к старту трем вражеским истребителям, а я — только одному, так как в этот момент мне пришлось повоевать со «Спитфайером», которому удалось оторваться от ВПП и начать набирать высоту.

Британские летчики наконец-то сообразили, что ровная поверхность аэродрома позволяет взлетать из любой его точки, а не только с ВПП. Вот мне и пришлось практически животом своего BF109E придавливать этого смельчака, не давая ему возможности свободно набрать высоту. Британец поелозил-поелозил под моим истребителем, пытаясь взять заход на высоту то с одной, то с другой стороны, но у него ничего не получилось, тогда он вынужденно плюхнулся на шасси своего истребителя и поломал их. Тридцать минут уже прошло с момента нашего появления над аэродромом, в течение тридцати минут ни один «Спитфайер» или «Тайфун» так и не оторвался от аэродрома и не ушел на сопровождение «Ланкастеров». Да и воздушное пространство над аэродромом пока оставалось в наших руках. Но приближалось время и нам собираться домой. Как вдруг за долю секунды обстановка в воздухе кардинальным образом поменялась: теперь уже нас не хотели выпускать из боя. Британские пилоты, используя все поле аэродрома, начали подниматься в небо из разных точек, которые мы уже не успевали перекрывать. Пока мы с Динго разбирались с одними «Спитфайерами», два других «Тайфуна» прорывались в небо. Вскоре в воздухе было более десяти «Спитфайеров» и «Тайфунов», и они не спешили идти на помощь «Ланкастерам», а в первую очередь хотели покончить с нами. Мы с Динго метались из конца в конец аэродрома, выделывая разные штучки-дрючки высшего пилотажа, но оторваться от этой пока еще неорганизованной, но очень злой толпы британцев не могли. Требовалось срочно предпринять что-нибудь такое, что могло бы отвлечь их внимание от нас, но в усталую голову ничего экстраординарного не приходило.

До сих пор не понимаю, как это мне удалось вернуться на родной аэродром, пролетев такое большое расстояние, когда сознание то возвращалось, то на глаза вновь надвигалась темнота. Но каждый раз, когда оно возвращалось и я мог контролировать свои действия, я всматривался в приборы панели управления истребителем и вносил необходимые изменения в курс следования. Одним словом, руки и ноги работали на полной автоматике и, по всей очевидности, вбитые в меня навыки пилотирования истребителя сделали свое дело — мне удалось вернуться домой.

Окончательно сознание вернулось ко мне, когда я заходил на посадку на аэродром в Оснаабрюкке. Сделав короткую пробежку, мой истребитель замер в самом конце ВПП, несколько перекрыв ее. Когда я убедился, что посадка успешно завершена, то головой откинулся на бронеспинку пилотского ложемента и уже сам закрыл глаза. Руки сильно дрожали, во всем теле разливалась непонятная слабость, и у меня не хватало сил на то, чтобы откинуть стопора блистера пилотской кабины и поднять стеклянный фонарь. Перед тем как закрыть глаза, я успел мельком заметить, что к моему истребителю сбегается народ. Видимо, скоро должна была вернуться группа истребителей, штурмовавшая аэродромы с британскими бомбардировщиками, и им была нужна свободная ВПП для посадки, а мой истребитель этому мешал. Эта мысль сверлила мне голову, но не было сил выжать тормоза и скатиться с полосы.

Я хорошо слышал, что люди, подбежав к машине, что-то кричали и советовали мне, но на меня стала наваливаться странная тишина, а перед глазами стояла чернота. Вскоре эти тишина и темнота поглотили мое сознание, а перед глазами то вставала, то гасла та страшная вспышка огня, пламени и дыма, когда взорвались баки с авиационным горючим. Я телом почувствовал, что мой истребитель начал медленно катиться — это, видимо, подбежавшие ребята сообразили, что нужно было бы поспешить с освобождением ВПП, и всей гурьбой покатили меня вместе с истребителем в сторону. Над головой послышались звуки двигателей нескольких истребителей, заходящих на посадку, а я вновь соскользнул в безвременье.

Когда я снова открыл глаза, то сразу понял, что нахожусь в медсанчасти полка. Палата не удивила меня, она ничем особенным не отличались от палат других лазаретов и госпиталей, в которых пришлось побывать Зигфриду Ругге за годы этой войны. Небольшой закуток, примерно в десять квадратных метров, с больничной койкой и тумбочкой для лекарств, два стула вдоль стены для посетителей и гардероб для хранения верхней одежды. К этому моменту я почувствовал себя совсем здоровым и мне совершенно не хотелось проводить время на больничной койке, поэтому я быстро поднялся на ноги и подошел к доисторическому монстру-гардеробу за своей одеждой. Но он оказался пуст, моей формы в нем не было. Я в нерешительности застыл на мгновение, про себя размышляя, где же она могла быть, как вдруг раздался негромкий стук в дверь палаты. Едва я успел повернуть голову, как дверь распахнулась и в палату вошла женщина бальзаковского возраста, в белом халате, она пронесла мимо меня мою аккуратно сложенную форму и стала методично раскладывать ее по полкам гардероба, а выглаженный китель повесила на плечики. Проделав эту работу, медсестра развернулась и направилась к двери, где уже находился второй мой посетитель.

Подполковник Арнольд Цигевартен вежливо пропустил в дверь даму, а затем повернулся ко мне и сказал:

— Зигфрид, что это с тобой происходит? Я столько времени проторчал в этой двери, наблюдая за твоим поведением, и не могу поверить своим глазам. Прекрасная дама спокойно покинула твою палату, а ты не сказал ей ни одного комплимента и не пытался даже завалить на койку. Раньше ничего подобного с тобой не бывало.

С этими словами Арнольд Цигевартен прошел в комнату, взял один из стульев, стоявших у стены, и уселся, широко расставив ноги. Подполковник внимательно осмотрел меня критическим взглядом бывалого солдата, что-то пробурчал себе под нос, хмыкнул и поинтересовался, что я собираюсь сейчас делать. Честно говоря, я уже раздумал покидать эту уютную и тихую палату, мне было бы неплохо снова забраться под одеяло, которое не успело остыть, и понежиться под ним часика два-три, чтобы хорошенько отоспаться. Но внезапное появление в палате командира полка, даже несмотря на то что он твой старый друг, могло означать только одно: время лечения и отдыха прошло. Не скрывая перед другом своего полного нежелания делать что-либо, я начал медленно и, как можно дольше растягивая время, натягивать на себя форму капитана Люфтваффе.

В штабе полка моего появления ожидали три незнакомых офицера, которым хотелось переговорить со мной. С первых же слов этот разговор стал напоминать больше допрос, чем беседу офицеров-джентльменов. Они даже не представились мне, а тут же начали задавать вопросы касательно того, как мне с обер-лейтенантом Динго удалось так успешно блокировать аэродром с вражескими истребителями. Отвечая на вопросы этих офицеров в общевойсковой форме, я кратко рассказал, каким образом мы вместе с Динго прорвались к этому аэродрому и в течение тридцати минут блокировали его. Офицеры не были удовлетворены этим кратким рассказом и попросили меня несколько подробнее осветить интересующие их моменты этой операции. По тону задаваемых ими наводящих вопросов, а также по общей тональности беседы можно было прийти к выводу, что офицеры не верили ни одному моему слову и не верили в то, что одной парой истребителей можно было успешно блокировать работу аэродрома, на котором базировались две дивизии вражеских истребителей. Вначале я пытался убедить этих людей в военной форме, которые к тому же не были профессиональными летчиками, что такая блокада возможна при совпадении многих составляющих — времени и неожиданности нападения, профессиональной подготовки и слетанности пары, ее наглости и удачливости, поведения противника, а также многих других составляющих. Но эти офицеры ничего не поняли из моих разъяснений, да они и, в принципе, не желали понять, что конкретно я говорил в своем рассказе. Они задавали вопросы с подтекстом и очень интересовались моими взаимоотношениями с обер-лейтенантом Динго.

Я уж было собрался подниматься на ноги, чтобы навсегда покинуть заседание так называемой «комиссии по морали и наградам», члены которой в беседе со мной должны были лишь определиться по вопросу, достоин или не достоин я награды, на которую представило меня командование полка. Почувствовав, что запахло жареным, в беседу, вернее сказать, в перекрестный допрос, вмешался командир полка. Подполковник Цигевартен своим мягким баритоном сообщил членам комиссии о том, что командующий Люфтваффе фельдмаршал Герман Геринг был лично проинформирован о бое, в ходе которого противник безвозвратно потерял двадцать семь бомбардировщиков «Ланкастер» и около двадцати пяти «Спитфайеров» и «Тайфунов». Фельдмаршал попросил подготовить ему информацию о том, какими именно наградами был награжден каждый участник этого боя. Члены комиссии молча выслушали информацию подполковника, так же молча подписали какие-то бумаги, лежавшие перед ними на столе, молча поднялись на ноги и молча покинули помещение штаба. А я стал понимать, что такое недоброжелатели и как с ними трудно бороться.