Жизнь часто представлялась Самохвалову чем-то вроде железнодорожного полотна. Он не знал точно, что откроется за следующем поворотом, но достаточно хорошо представлял дальнейший маршрут и ближайшие станции. Конечно, еще будут развилки, перед которыми предстоит подумать, куда перевести стрелки и направить свой поезд, но это не скоро. Петру шел пятый десяток, молодежная импульсивность начала оставлять его. Жизнь становилась более упорядоченной и даже немного скучной. Покорение неба превратилось из подвигов и спорта в производственную рутину.

Когда все распланировано заранее, не будет неожиданных радостей. Пожалуй, решатся проблемы и возникнут новые — предсказуемые или неприятные сюрпризы, как давешний перелом ноги, когда всего-навсего оступился, вылезая из кабины «восьмерки». Через месяц перелом срастется окончательно, в течение года новая машина, первый пассажирский полутораплан, окончательно станет на крыло. Даже такие трагические моменты, как гибель Уточкина, крушение первого «Витязя», аварии молодых русских летчиков, не могут остановить неспешного планомерного движения вперед.

Иногда человек не знает, что уже на следующем километре судьба положила поперек его рельсов бетонную стену, к которой он мчится на всех парах. Не будет следующей станции и развилок со стрелками. Завтра не наступит никогда. В лучшем случае, удастся выбраться из-под обломков, переползти через препятствие и тащиться дальше. Но это, разве что очень повезет.

Взрывы, какие-то удары, крики. Через пару секунд в маленькую избенку, так сказать, заводоуправление предприятия «Садко», вбежал Аюк и торопливо залопотал:

— Беда, барина, самалета гарять.

Кшесинский схватил летную куртку, вынесся на улицу и увидел, что огонь с поразительной скоростью распространяется по деревянным ангарам, лижет две «шестерки» и спортивную «семерку», подбираясь к бочкам с топливом. Если они рванут — всё, тушить будет некому и нечего. Ян рванулся к ящику с песком, когда от горящей стены ангара пламя просто прыгнуло к бочкам. Он бросился на снег, прикрыв голову руками, когда на него обрушился огненный армагеддон...

В это время «барина» тяжело выбрался из-за стола, волоча ногу в лубке и вздыхая от не до конца зажившего перелома ноги, оперся на трость и поковылял к выходу. На проходе стоял Пунцуков, полуграмотный и беспредельно преданный маленький человек, редкий талант во всем, что касалось работы с деревом. Но оказалось, авиатор еще многое не знал о своем помощнике.

— Где горит, Аюк?

— Везде, барина!

На улице грохнуло, хлопнула дверь, посыпались стекла. Аюк неожиданно сильными руками сгреб Самохвалова и потащил наружу. Петр Андреевич беспомощно оглянулся на чертежи с последними изменениями «Витязя», но даже не попытался объяснить спасителю, как они ценны.

Черные клубы горящего масла, разогретые адской температурой бензинового пламени, превратили площадку в филиал преисподней. Дыхание перехватило. Наверное, здесь бы Петр и грохнулся, теряя сознание, но маленькие жесткие ручки упрямо тащили его вперед. Потом оба упали — завод окончился и у азиата. Последнее, что запомнил Самохвалов, как его волоком тащат по снегу, обдирая льдинками кожу с лица, а к хрипам калмыка и реву пламени добавился звук авиационных моторов. Затем на него опустилась ночь без конца и края.

Таубе заставил пилота сделать круг, глядя вниз и не веря своим глазам. Над «Садко» бушевало огненное озеро. Носились какие-то людские фигурки, пытавшиеся справиться с пожаром, но тщетно.

— Сажай машину. Задание окончено. Не останавливай близко от огня.

Пассажирский самолет дробно застучал по мелким неровностям плотно утоптанной полосы. Владимир, словно насмехаясь над легендами о немецкой пунктуальности, спрыгнул на снег, не дожидаясь остановки винтов и находясь в опасной близости от правого. Он побежал, как не бегал с молодости. Со стороны армейской авиашколы неслись какие-то военные.

Таубе отыскал тела Петра и Аюка, обгоревшие и покрытые сажей до неузнаваемости. Других таких низкорослых на «Садко» просто не было. Дым опал, стало возможно дышать.

— Отмучались? — спросил гатчинский курсант.

— Не знаю. Пусть медики разбираются. Срочно ищи подводу. Надо в больницу. Будет воля Божья — спасут.

Князь увидел пожар из окон дворца и мобилизовал всех кого мог. Вечером отыскал Самохвалова в гатчинской больничке, наполненной выжившими на авиазаводе.

Замотанный бинтами, в которых остались лишь щели для глаз и рта, Петр больше был похож на мумию, чем на человека. Тем не менее, завидев Сандро, первым делом спросил:

— Будьте любезны, найдите Аюка. Хочу к нему сходить.

— Отчего не сам? Выглядишь не хуже жениха.

— Мне не разрешают. Вам же никто перечить не будет.

Александр аккуратно поднял авиатора с койки, вспомнив, что у того вдобавок нога сломана, и не менее аккуратно доставил в соседнюю палату Столяр тоже был в бинтах и в сознании. Узрев посетителей, прошептал:

— Дай пять копеек, барина! Аюк кушать будет.

Из воспаленного глаза шутника на бинты скатилась крупная желтая слеза.

Лишь через месяц Самохвалов вернулся к активной жизни. Он выздоровел, но перед фоторепортерами ему лучше было не позировать.

В пожаре погибло девять человек, включая Яна Кшесинского. Четверо выживших получили увечья, с которыми получить работу невозможно. Марсель Пля отделался легким испугом, а на его темном лице ни сажа, ни ожоги для русского человека неразличимы. Он получил расчет и убыл во Францию.

Собрав компаньонов, Петр легко убедил их, что начатое стоит продолжить. На самом деле, не считая человеческих жизней и готовых к поставке самолетов, ущерб оказался достаточно умеренным. В ангарах не было высокотехнологичного оборудования, а документация продублирована и хранится в особняке на Васильевском.

— Как тебе удалось от суда отмазаться? — пробасил Самохвалов-старший.

— Князь помог. Да и семьям пострадавших денег подкинул за болезность или потерю кормильца. Не жаловался никто. Так и замяли на несчастный случай.

— На будущее мы должны помнить, что горючее и масла нельзя в бочках хранить. Только в поземной цистерне, — Костович морально поддержал Петра, не упрекая в небрежности. Все были на заводе, все видели бочки, никто не задумался о пожаре. Потому и отвечать вместе. — А ангары дешевле из дерева ставить. Только бы баки с водой и песок был, тогда местное возгорание не мудрено погасить.

— Хорошо, что с Александром Михайловичем опять дружишь, — протянул Василий на своей волне, для которого хорошие отношения с августейшей семьей были дороже авиации. — Больше не дерзи ему.

— Поддерживаю, — присоединился Джевецкий. — Теперь скажи, что будешь делать с «Витязем» и людьми до того, как завод снова отстроим.

— К сожалению, господа, каркас фюзеляжа миноносца и многие материалы сгорели. Это наш чистый убыток. Страховое общество, как вы знаете, возместило лишь небольшую часть. Князь настроен либерально, если до ввода в строй нового производства я с остатками нашей команды переберусь на «Дукс» и соберу хотя бы один планер «Витязя».

— Часть людей там и приживется, — вздохнул Костович.

— Да, неизбежно. Потеря персонала — наш главный убыток. Но прошу смотреть на вещи оптимистичнее. Я пробил с князем открытие авиационного технического училища. Заведовать будет профессор Жуковский.

— Ох уж мне эти ученые от чистой науки, — скривился Джевецкий. — В том числе Жуковский с Менделеевым.

Компаньоны с удивлением посмотрели на поляка.

— Они гонятся за научной славой, не задумываясь о практических последствиях. Жуковский опубликовал основные положения теории аэродинамики, расчетов крыла и пропеллеров. Наш уважаемый Дмитрий Иванович лучше бы занимался своей периодической системой элементов. Нет же, он издал фундаментальный труд о физико-химических свойствах бензина. Господа ученые застолбили научный приоритет и увековечили свои имена, но сделали информацию открытой для конкурентов. В общем, любой предприимчивый человек ныне может грамотно сконструировать самолет и двигатель к нему, особенно когда под рукой есть хоть один экземпляр наших машин.

— М-да, — согласился Костович. — Петр, не хотел тебя огорчать. Вчера прочитал в газете, что в Париже мать и дочь Самохваловы вошли в альянс с неким богатым промышленником, основали фирму «Моран», перекупили одну из наших «семерок» и пригласили мастером твоего Марселя. Как бишь его фамилия?

— Пля! — Петр Андреевич выплюнул фамилию неверного ученика так, будто она начиналась на звонкую букву.

— А в Германии Отто Лилиенталь, измученный нашими отказами, скопировал некоторые не защищенные в Германской империи конструктивные решения «Садко» и построил свой вариант чего-то летающего. Не знаю подробностей, но, думаю, ввернул пару шурупов иначе, и по немецким законам получилось новое изделие. Поэтому разрешите поздравить нас, период монополизма заканчивается. Скоро им надоест копировать наши идеи, и они начнут двигаться вперед. Нам важно сохранить темп. Но не только. Посему, господа, у меня есть еще одно предложение, Василий о нем в курсе, — Костович сделал театральную паузу. — Открыть автомобильный завод!

Самохвалов-старший, главный поставщик лошадиных, в прямом смысле слова, сил в Русскую императорскую армию, согласно кивнул мохнатой головой.

— Давеча я с Ванновским чаевничал пуншем. Армия решительно против авто. Лошадей проще кормить и содержать в порядке. Но токмо сегодня. Надобно руку на пульсе держать, не упустить день, когда железные кони начнут живых теснить.

— Простите, господа, но я как поучаствую? Мне в авиации дел выше крыши, — Петр тронул верхушку собственного черепа с плотно сидящей повязкой. — Средств свободных мало, надо «Садко» восстанавливать.

— Средства найдем. Автомобиль потому распространяться начал, что бензиновые моторы через нас развились. Коли б не авиация, до сих пор Европа каталась бы на трехколесных тележках, как та, на которой тебя к кайзеру возили.

Александр Михайлович, в отличие от компаньонов «Садко», весть об автомобилизации пропустил мимо ушей. Зато ворох идей, которые на него обрушил Самохвалов, едва сойдя с поезда, вдохновил изрядно.

— То есть стрельбы боевыми минами мы сможем провести уже этим летом?

— Да. Это наброски модернизации моей «пятерки», по существу — новая модель. Тот же биплан, но усиленный, две звезды-восьмерки. Он поднимет двух военлетов и мину двести пятьдесят килограмм. — Увидев протестующий жест князя, продолжил: — Из-за пожара работы над «Витязем» отстают на три месяца. Хорошо, если полетим к концу лета. О боевой учебе в текущем году можно забыть.

— К сожалению.

— Вот. Я же предлагаю вполне боеспособный аппарат на отработанных решениях, с которым вы сможете подготовить два или три десятка экипажей до ввода в строй «Витязя», умеющих попадать в корабль. А случись война, этот самолет сможет безнаказанно топить транспорты в радиусе двести километров от базы.

— Никки меня убьет.

— А потом простит. Эта машина раза в три дешевле «Витязя».

Выжив в пожаре, Самохвалов вернулся к суматошному ритму, что был в начале знакомства с Можайским. Почему-то именно сейчас он осознал, насколько быстротечна жизнь, и каждый шаг может стать последним. Хотелось успеть довершить начатое: миноносец, летающую лодку, пассажирский извозчик. И автомобилизация тоже важна. Огромные четырехмоторные птицы, к которым топливо и снаряды везут гужевым транспортом, есть нонсенс. Количество вылетов ограничится не погодой, а снабжением.

«Дукс», несмотря на старания князя, оказался тем самым скверным казенным заводом, о которых Александр презрительно отзывался до конфликта с Самохваловым. Четыре собранных здесь клона «пятерки» летали редко и кое-как, один уже разбился вместе с пилотом. О производстве четырехмоторного гиганта здесь не могло быть и речи, пока на ключевых местах не оказались заезжие частники.

— Поймите, Александр Михайлович, не будет успеха без двух вещей: ответственного человека во главе завода и контроля за каждым болтом. Авиация не прощает мелких ошибок, не вам ли это знать лучше других после аварии в Атлантике.

— Порядок с контролем наладить можно. Человек пять нанять, и так в смету не вкладываюсь. Но где директора взять?

Самохвалов хитро глянул на высокородного собеседника снизу вверх.

— Наверно, не догадываешься, почему я хороший директор. Секрет прост. Я — хороший пилот. Поэтому знаю, каково будет человеку за штурвалом. Ищи кого-нибудь с технической подготовкой, кто прошел школу Кованько. Пока мы здесь, я научу работать ваших мастеров. К лету нужен пастух, который заставит их работать как надо, а не как им хочется. И уж простите, ваше высочество, но инженерные разработки придется возвращать под Питер. Тут — сами понимаете, не комильфо.

— Признаться, я порой жалею, что заварил кашу здесь, — признался князь. — Но отступить не могу.

— Простите за банальность, лучше сделать и жалеть, чем жалеть о несделанном. В одном это место замечательно. Здесь в стороне от посторонних глаз сможете таскать на буксире макеты судов, а ваши военлеты будут кидать в них деревянные мины. Посему завод в любом случае пригодится — хотя бы как ремонтно-учебная база.

Александр постарался не выдать своих чувств. Полоса неудач и трудностей, начиная с крушения в Атлантике, подорвала его самооценку. Сейчас он услышал хоть что-то положительное о своих деловых начинаниях от самого авторитетного в авиации человека. Пусть и низкого происхождения.

Так совпало, что трудная пора на этом закончилась и для Самохвалова, хотя оставалось много частных проблем. Путь в небо по определению не усыпан розами. Главное, ему удалось запланированное. В 1900 году «Русский Витязь» был принят на вооружение, а для массового производства казна выделила кредит владельцам «Садко» на строительство следующего завода под Питером — «Руссо-Балта». С той же торговой маркой на капоте первые российские авто однажды появились на улицах двух столиц и других крупных городов.

Бурный успех пассажирских авиаперевозок породил спрос не только на «восьмерку», но и на более крупные лайнеры. Не в силах бороться с утечкой технологий, хозяева «Садко» пошли по пути продажи патентов и франшиз, сохраняя первенство.

Так русская авиация вошла в двадцатый век и с разбегу ударилась об экономический кризис. Спрос на самолеты и авиаперевозки в одночасье сократился в разы. И тут оказалось, что Самохвалов-старший как в воду глядел. Их на плаву поддержал госзаказчик в лице его императорского высочества. Авиация — не дешевая игрушка. Но по сравнению с кораблестроением просто ерунда.

В полемическом пылу, сцепившись раз перед императорскими очами, командующие флотом и ВВС заключили совершенно людоедское пари. В сотне миль от Архангельска русский крейсер, ощетинившийся кучей пулеметов и стреляющими шрапнелью вверх шестидюймовками, был атакован четверкой «Витязей» с учебными полутонными минами. В борт ткнулись две, взорвавшиеся и обмазавшие корпус колером позорно-коричневого цвета.

Великий князь Алексей Александрович, согласившийся считать себя побежденным и при одном минном попадании, чуть не лопнул от злости и швырнул Александру Михайловичу проспоренный золотой рубль. Один «Витязь» сел на воду, двое из экипажа погибли. Остальные машины получили повреждения, но уверенно вернулись на «Дукс».

— Скоро флот научится сбивать ваши коробки! — заявил генерал-адмирал.

— Так и мы на месте не стоим. Я бы сказал — летаем, — парировал Александр.

Императорское величество снова не захотело ссориться с Алексеем, но повышение расходов на авиацию подписало, увеличив госдолг России перед русско-японской кампанией.