Конец пути
(Парфенов М. С.)
В последние дни Штырь смотрел на Янку голодными глазами, и мне это не нравилось. Доставшийся от отца хронометр уже давно приказал долго жить, но сейчас я слышал сухие щелчки, с холодной неумолимостью отмерявшие путь из пункта А в пукт Б. И в конце этой дороги нас всех ждет с распростертыми объятиями кровавое безумие. Мертвые огоньки тлели на глубине темных впадин под лишенными волос надбровными дугами, когда Штырь отрывал взгляд от потрепанной книги и долго молча, не мигая, глядел на Янку.
Тэк-с, тэк-с. Голод не тетка.
Тэк-с, тэк-с. Аппетитная девочка.
Мы устроились за насыпью у поворота к имению Губера — я, Штырь, Янка и еще четверо. Кто жевал траву, кто изучал почерневшие остовы деревьев в надежде найти нетронутый пламенем, а значит съедобный участок коры. Штырь в миллионный раз перечитывал учебник русской литературы за седьмой класс. Янка спала с открытыми глазами, утопая невидящим взором в низких, налитых свинцовой тяжестью тучах. Я сидел рядом, ощущая тепло ее тела, проверял амуницию — лук, стрелы, ножи, бинокль — так было удобнее следить за Штырем.
Мы знакомы еще по прошлой жизни. Выросли в одном дворе, ходили в одну школу, только в разные классы - я на год старше. Война всех сравняла в этом смысле, а кому и воздала сторицей. Штырь с его бледным иссохшим лицом и клочками белого, как снег, мха на голом, покрытом серыми пятнами черепе по виду мне в отцы уже годится, а то и в деды. Нет уж давно того двора, школу разметало в пыль. Былая дружба превратилась в затхлые руины, где над гниющими трупами родных и близких правит Царь Голод. Это его огоньки мерцали в глазах Штыря, когда он поглядывал на дремлющую Янку.
Тэк-с, тэк-с — щелкает в голове.
Тэк-с, тэк-с. Желто-зеленой змеей проскальзывает язык меж редких гнилых зубов и очерчивает контур тонких лиловых губ, оставляя влажную борозду на грязной, покрытой струпьями коже.
Тэк-с.
Затолкав последнюю стрелу в колчан, я поднялся и тихо свистнул. Взгляды охотников на секунду обратились в мою сторону. В глазах у некоторых тлели те же голодные огоньки, что и у Штыря. Тот понял, кому подан знак, не сразу: несколько раз моргнул, схаркнул зеленоватой жижей, только затем уставился на меня.
- Айда по периметру, - сказал я. - Стоит проверить.
- У бабы своей под юбкой проверь.
- Она не носит, из моды вышло.
Череп Штыря понизу расколола кривая ухмылка.
- Тэк-с, тэк-с... Ну тады давай пройдемся. Может, сыщем обнову.
Штырь спрятал учебник за пазуху драной ветровки, оперся тощей рукой о навершие топора и, крякнув по-стариковски, медленно встал. Закинув оружие на плечо, похромал вперед. Я задержался, чтобы бросить еще один взгляд на спящую Янку. Умиротворенное лицо, тонкая белая шея, мальчишечья грудь... округлый, выпирающий живот. В желудке у меня заурчало.
- Как думаешь, друже, сколько мы еще протянем? - спросил Штырь, не оборачиваясь, когда я нагнал его.
- Не знаю, Ванька. Не знаю.
- День, два... Затем дохнуть начнем, - ответил он сам себе. - Людям надо что-то жрать, кроме ковыля и коры, чтобы сохранять силы.
- Ты же учитель. Тебе видней.
- Был учитель, да съели с потрошками. - Я по-прежнему видел перед собой только спину Штыря, но догадывался, что сейчас он вновь обнажил почернелые зубы в усмешке.
Мы отошли метров на пятьсот в сторону базы и, убедившись, что здесь все спокойно и пустыня осталась пустыней, взяли по широкой дуге назад — с тем, чтобы выйти за поворот, к трассе, где с моста над оврагом можно увидеть огороженное высоким бетонным забором имение Губера.
- Ты ведь понимаешь, что рано или поздно люди начнут точить ножи друг на друга, - продолжил Штырь, как будто мы и на минуту не прерывали разговор, хотя на самом деле прошло не менее получаса.
Перешли мелкий ручей, на берегах которого ноги почти по щиколотку утопали в темной вязкой жиже, и, пройдя еще метров двести по голой, черной от сажи земле до поваленного, выгоревшего в уголь ствола, повернули направо, к дороге.
- Наверное, начнут, - сказал, подумав, я. - Но что делать прикажешь-то?
- Надо идти за мост. Ждать больше нельзя.
- Лучше попасть под пули губеровской банды что ли?
Штырь резко обернулся — впервые за все время нашего похода. Сейчас он уже не улыбался.
- Альтернатива хуже, Миша, - проскрипел сквозь зубы. - Альтернатива гораздо хуже. Поверь, я знаю.
Я верил. Штырь и Царь Голод знакомство свели давно. Что стало с другими учителями? С теми, с кем Штырь вместе несколько месяцев прятался в школьном подвале от ребят с ружьями? Мы, охотники, нашли после несколько обглоданных черепов и костей. И детские косточки там тоже были.
- Если не решишься... - Штырь почесал шею. - Тогда смотри на людей. Те, кто поздоровее — следи за ними. Они начнут. Станут выбирать слабых и умирающих... Такие у нас перспективы, Миша. Тэк-с.
Я подумал про Янку, жилистую, высокую, не по-женски сильную Янку. Ее положение неизбежно лишит ее силы, сделает уязвимой. В животе опять заурчало. Штырь услышал, и в таившейся на дне его глаз первобытной мгле снова вспыхнуло пламя.
- А ты? - я положил руку на рукоять заткнутого за пояс ножа. - Кого бы выбрал ты?
Бывший учитель русского языка и литературы задумчиво облизнул губы. Погладил спрятанную под ветровкой книгу.
- У стариков мясо жестче и хватает его ненадолго. Я бы начал с женщин и детей.
Сказал — и, отвернувшись, потопал дальше, прихрамывая на левую ногу, из которой мы год назад, когда подобрали его, вытащили пулю.
Тэк-с, тэк-с, Миша. С женщин и детей...
Я нагнал Штыря у самого края «периметра». Он сидел на корточках на ближней стороне оврага, опираясь паучьей лапой о топор. Смотрел вдаль. Куда тянулась от положенной над провалом переправы широкая полоса асфальта. Когда-то здесь рос густой заповедный лес, но Война превратила эти края в серую от пепла равнину, огромное кладбище с торчащими, как памятники, зубастыми верхушками обугленных пней. Ровное полотно проложенной незадолго до начала Войны дороги рассекало это мертвое поле надвое и казалось на нем столь же уместным, как жизнерадостный клоун в раковом корпусе... Ну или как учитель русского языка и литературы в мире, где больше не осталось детей.
- Скажи, - я коснулся костлявого плеча, - почему там, в школе, ты не сожрал свой гребаный учебник? Понимаю, деликатес еще тот. Но все-таки, обложка, страницы... Бумагу ведь делают... делали из дерева. И если можно жрать траву, то... Все-таки лучше бумага, чем...
Штырь посмотрел на меня снизу вверх.
- Тебе не понять. Пока еще — не понять.
- Хорошо, - сказал я. - Согласен. Пойдем вперед, на ту сторону. Посмотрим на домик Губера поближе.
- Тэк-с, тэк-с! Не думал, что ты решишься, - то ли сухо кашлянул, то ли рассмеялся Штырь. - Но... все-таки лучше, чем ждать, кто первый укусит твою бабу, да?
- Да, ты прав. Определенно лучше.
- И потом, может они там передохли уже давно, а мы всё за периметр зайти боимся.
- Видимо, еще не дошли до предела.
- Ой ли?..
Так, развлекая по старой памяти друг друга ничего не значащими репликами, мы выбрались на трассу и, минуя мост, прямиком потопали в направлении белеющего на горизонте бетона.
- Приятно ощутить под ногами нормальную дорогу, как в старые добрые времена, - заметил я, когда за спины нам уплыл каким-то чудом уцелевший, пусть и изрядно покореженный знак ограничения скорости.
- Дорога жизни, - мрачно сказал Штырь.
- Чего?
- Да так... Видишь? - он указал рукой на вплавившийся в землю железный остов. - После первых атак народ, кто побойчее, рванули к губерской резиденции. Кто защиты искал, кто справедливости. И пешком шли, и на машинах, у кого целы остались. Для многих несчастных дорога эта была дорогой жизни, дорогой надежды...
- Да ты поэт.
- Это они поэты... были.
За первым сожженным авто открылось второе, третье. Издалека их легко было принять за очередные пеньки, но вблизи детали становились узнаваемы. Тэк-с, тэк-с — щелкал хронометр, а в памяти всплывали уже подзабытые названия: «Москвич», «Лада Гранта», «Форд Фокус», «копеечка». Несколько десятков обгоревших машин по обе стороны от дороги, некоторые почти целиком утонули в земле.
- Вот почему так долго губерские нас, пейзан, не трогали. Мясо само шло к ним в руки. Как и мы теперь.
Я содрогнулся. Дорога жизни? Дорога смерти... Дорога в никуда, из одного Ада в другой. Вспомнились отец, мать... Как и миллионы других, батя тоже сгинул на какой-то дороге, откликнувшись на зов Войны. Ему терять, как он считал, уже было нечего — мамке повезло оказаться в числе тех, кого накрыло первой волной, в городе, а я уже был взрослый и жил отдельно, с Янкой. Влившись в какой-то стихийный, вооруженный дрекольем отряд, отец отправился в поход на Запад — и ушел навсегда. Когда-нибудь и я так же уйду и не вернусь. Вопрос лишь в том, будет ли кому продолжить мой путь. И надо ли?..
Штырь приметил у обочины пару зеленоватых стеблей, присел, сорвал и отправил их в рот. Потом посмотрел на меня снизу вверх.
- Асфальт теплый.
- Губеровские?..
- Кто ж еще?
- Значит, выезжали.
- Только до моста не доехали.
Авто на ходу остались только у Губера и его нелюдей. Равно как и топливо, и оружие — ушлые ребята подсуетились, сгребли все что можно, пока остальные, вроде меня и Янки, просто старались выжить. В открытом бою шансов одолеть их не было, что могут ножи и топоры против ружей и пистолетов? Поэтому, когда губеровские выезжали за мост, мои охотники сами становились легкой добычей. За зиму мы потеряли пятерых, двое умерли от болезней и холода, прочих забрали губеровские. Вот и сидел наш отряд за насыпью у поворота уже неделю. Ждали своего шанса в засаде.
- Что их могло остановить?
- Не знаю. Соляра кончилась, поломалось что?.. Поищем следы.
Я вытер вспотевшие ладони о штаны и достал нож. Глянул в сторону бетонки, потом назад, оценил расстояния. Если вдруг Губер и его бригада появятся, придется быстро рвать когти обратно за периметр. Им, конечно, никто не сможет помешать продолжать гонку и за мостом, но там все-таки ландштафт другой, местность холмистая, поваленные деревья, много укрытий. А главное — там наши. Здесь же как на ладони, и если мы со Штырем видим отсюда стены губеровского имения, то, понятно, и оттуда нас тоже легко приметить.
- Что-то твоя затея пойти сюда на разведку уже не кажется мне удачной.
- Тише! Слышишь?
- Да.
Я боялся услышать звук ревущих моторов, но вместо этого до ушей донесся... плач? Точно, плачь! Или даже скорее — тихое поскуливание. Тоненький вой можно было бы принять за злые шутки гулящего ветра, если бы в этих краях после Войны еще жил ветер. И если бы вой не прерывался время от времени всхлипами.
Женский голос... Детский. Сухие щелчки хронометра ударили в виски колокольным звоном. Откуда эти стоны? Я глянул на Штыря — смешно, я и забыл, что он умеет шевелить ушами. В детстве это было просто забавой и вызывало зависть, а сейчас, когда он вслушивался и мочка уха извивалась дождевым червяком, выглядело пугающе, придавая и без того не сильно приятному облику напарника совсем уж нечеловеческий, упыриный вид.
- Там, - кивнул Штырь в сторону, где останки авто громоздились небольшой кучей. За свалкой этой обнаружилась воронка — след от снаряда. На другой стороне воронки стоял джип, покрытый толстым слоем грязи, но практически нетронутый, если не считать битых стекол и фар.
А на дне ямы плакала лишенная ног девочка.
На вид ей было лет десять-двенадцать. Кожа настолько бледная, что, казалось, почти светится под слоем грязи и пыли. Драное бесцветное платье с едва заметным узором — цветочки походили на ползающих по телу ребенка пауков. Она лежала на спине, раскинув в стороны ослабшие тонкие руки и стянутые у ран тряпичными жгутами культи, словно распятая. И, хотя лицо было обращено к нам, девочка меня и Штыря не видела — тот, кто бросил ее на дно воронки, перед этим не только отсек несчастной ноги выше колен, но и глаза выколол.
- Ты думаешь о том же, о чем и я?
- Вань... это же ребенок.
- Мясо есть мясо, - сглотнув слюну, ответил голосом моего бывшего друга Царь Голод.
Штырь начал спускаться вниз, я последовал за ним, пытаясь утихомирить взбесившийся перезвон у себя в голове. Она все равно не жилец, с такими-то ранами... Первую помощь у нас есть кому оказать — вон, та же Янка медсестрой работала, кое-что умеет. Но здесь нужна больница, палата, наркоз — а все это давно превратилось в прах и пустыню, как и весь город. Со дна этой ямы девчонке уже не выкарабкаться. Хотя... У нее отняли ноги, но ведь зачем-то озаботились, чтобы перевязать раны?..
Озарение пришло ко мне слишком поздно. Мы поняли, что допустили роковую ошибку, услышав, как хлопнула дверца джипа у нас над головами.
- Стой, где стоишь, - хохотнули сверху. Из машины выбралось трое: два здоровенных амбала в кожаных косухах, с ружьями, а между ними еще один — толстый, седовласый, в черном, давно не глаженном костюме-двойке, когда-то дорогих туфлях и белой, расстегнутой на груди рубашке.
Губер улыбался.
- Рыпнетесь — и будете собирать свои тощие задницы по кусочкам. Нож, топор — на землю.
«Мясо» у наших ног затихло — девочка потеряла сознание. Глядя на нее и слыша шаги спускающихся к нам бандитов, я подумал о своих ребятах, оставшихся за мостом. И о Янке. Как она теперь, без меня?..
- Такая примитивная ловушка. Так глупо попасться. Гос-споди...
- Господь здесь больше не живет, - ответил возникший перед глазами здоровяк и ударил прикладом ружья меня в лоб.
Тэк-с, тэк-с. Хронометр тикает. Тэк-с, тэк-с. Никогда бы не подумал, что проклятые щелчки, годами не дававшие мне спать по ночам, станут для меня сродни биению сердца, послужат сигналом о том, что я еще жив.
Сначала появились они, потом — запах. Стылый, терпкий, солоноватый запах крови и пота. В последнюю очередь вернулось зрение, хотя, оглядевшись (движение вызвало серию болезненных вспышек в голове), я поначалу мало что смог рассмотреть. Темно. Во тьме проступали смутные очертания, позволившие понять, что нахожусь я в небольшом помещении или узкой, похожей на пенал комнате. И нахожусь я тут не один — рядом со мной, на расстоянии вытянутой руки сидел спиной к стене, понурив плешивую голову и вытянув длинные палки-ноги, Штырь. Напротив нас, в трех метрах — другая стена, по правую руку — третья, а в углу стоит стол или, может быть, верстак, а под ним валяется что-то округлое, черное, смахивающее на бублик размером с большую собаку.
Шина. То есть мы в гараже. Пошевелив конечностями, я понял, что связан. Присмотревшись, убедился, что и Штырь ничуть не в лучшем положении — руки, как и у меня, за спиной, ноги перехвачены веревкой в щиколотках.
Слева раздался металлический лязг, скрип, пахнуло свежим воздухом и на мгновение комнату залил белый, слепящий свет. Штырь хрипло закашлялся, а я отвернулся, почувствовав, что еще секунда — и глаза лопнут. Конечно, ничего подобного не случилось. Послышалось шарканье, замелькали, разбивая потоки яркой белизны, тени и, хотя за лобной костью у меня все еще плясали искры, зрачки смогли сфокусироваться. Передо мной и Штырем стоял, возвышаясь над нами в полный рост, Губер.
- Как видите, господа, мы весьма вовремя. Наши дорогие гости почти что в добром здравии. Правда, если судить по кислому выражению лиц, они не слишком расположены к задушевным беседам.
- Ничо, с паяльником в заднице запоют соловьями, гы, - проворчал один из его подручных, горилла в грязном свитере с закатанными по локоть рукавами. Татуированные перстнями пальцы и правда сжимали ручку паяльной лампы. Губер брезгливо отмахнулся:
- Не засти.
Громила чуть подвинулся, давая хозяину больше света, а тот, нырнув рукой под полу пиджака, выудил оттуда и нацепил на нос очки с пыльными, заляпанными стеклами в тонкой золотистой оправе. Другую руку вытянул перед собой на всю длину — в ней он держал раскрытую книгу... чертов учебник за седьмой класс. В льющемся через гаражные ворота свете черты оплывшего лица казались аристократически благородными, холеными, как у римских патрициев в старом кино, легкая щетина на приподнятом круглом подбородке напоминала младенческий пушок. Он громко прочистил горло, будто готовясь произнести торжественную речь, и я вспомнил, что в прошлой жизни слышал в его исполнении несколько таких по местному телевидению. Черт подери, я даже голосовал за этого ублюдка, когда он на заре своей политической карьеры избирался в мэры. Мы с Ванькой безмолвно наблюдали, и не знаю, как у Штыря, а во мне эта маленькая театральная сценка вызывала только недоумение.
- Ну конечно! Ответ родился не в сознании, а в горле, в легких. И эта мысль, словно глоток чистого кислорода, сразу взбодрила. Деревья и трава, - произнес Губер, не отрывая взгляда от раскрытой книги, и я понял, что он читает вслух. - Он поглядел на свои руки и повернул их ладонями вверх. Он будет сажать траву и деревья. Вот его работа: бороться против того самого, что может помешать ему остаться здесь. Он объявит Марсу войну — особую, агробиологическую войну. Древняя марсианская почва... Ее собственные растения прожили столько миллионов тысячелетий, что вконец одряхлели и выродились. А если посадить новые виды? Земные деревья — ветвистые мимозы, плакучие ивы, магнолии, величественные эвкалипты. Что тогда? Можно только гадать, какие минеральные богатства таятся в здешней почве — нетронутые, потому что древние папоротники, цветы, кусты, деревья погибли от изнеможения.
Недоумение мое росло.
- Рэй Брэдбери, «Зеленое утро», - пояснил Губер. Схлопнул обложки, повертел книгу в руках. - Фантастика. Какая глупость! Старый учебник, советский еще... Не слишком патриотично. Пацифизма много. На том и погорели. - Небрежно бросил потрепанный томик к сваленным на верстаке инструментам. - Однако же, господа, тут у нас интеллигенция в гостях. Интеллектуалы, так сказать.
- Говно, - буркнул детина с паяльником.
- Можно и так выразиться, - пожал плечами Губер. - Как бы там ни было, а какая-то правда жизни есть и в фантастике. Чтобы жить, нужен кислород, нужны растения, плоды которых можно потреблять в пищу.
- Помидорчики, - облизнулся детина.
- Они самые. Знаете ли вы, граждане, - обратился Губер к нам со Штырем, - что одна хорошая ухоженная теплица способна снабдить пропитанием десять-пятнадцать человек в течение всего года? У меня таких теплиц три. Я же аграрий по образованию! Первый бизнес по сельхоз части делал, в натуре.
«В натуре ты — сука», - подумал я и глянул на Штыря. Тот, похоже, не думал ни о чем, тупо смотрел в стену за спиной стоящего рядом с ним губеровского амбала, с края рта у него тянулась тонкая ниточка слюны.
- Конечно, урожаи нынче уже не те, - продолжал Губер. - Экологическая обстановка, так сказать, не способствует. Однако, - сделав паузу, он снял и спрятал обратно очки. - В наше сложное время по-настоящему огромную ценность обретают уже не деньги, не золото, не газ и даже не нефть.
Запустив пухлую ладонь в карман брюк, вытащил маленький, размером с мизинец, огурчик.
- Вот вам валюта нового времени. Зеленый рубль. Или даже евро. За это теперь можно купить все — бензин, пули, женщину... Но главное — лояльность. Не так ли?
- Так точно, - поддакнул детина.
Губер забросил огурец себе в пасть и захрустел, двигая челюстями. От этого звука у меня скрутило в тугой узел кишки, а рот наполнился слюной, голова раскалывалась от боли, перед глазами все поплыло, и я на миг прикрыл веки, борясь с накатившей тошнотой.
- Видите ли в чем дело, граждане. Во все времена ресурсы дают людям власть. Настоящим людям, как я, — над таким зверьем опущенным, как вы. И возможность жить, так сказать, на широкую ногу... Как там шашлык, не готов еще?! - крикнул в распахнутые ворота. Оттуда донесся ответ: «Скоро!». Губер опять повернулся в нашу со Штырем сторону, тепло, по-отечески улыбнулся, развел руки в стороны.
- Оставим лирику, господа. Помидорами-огурцами можно насытиться, но вся эта зеленая херь, травка, кора древесная — для вашего брата, вегетарианцев. Настоящим людям нужно время от времени баловать себя мирскими радостями — котлетки, бифштексы, шашлычок.
- Витамин Це — сальце-маслице-винце, - хохотнул татуированный губерский громила.
- Именно, - кивнул Губер. - Что и подводит нас, наконец, к основной теме разговора. В вас, граждане, сала не больше, чем у таракана, кем вы, собственно, и являетесь. Но для тараканов вас слишком мало, всего двое. А теперь внимание, вопрос. И я бы хотел, чтобы вы крепко подумали, что ответить, подумали о паяльниках в заднице и страшной, неописуемой боли... Где остальные и сколько их?
Я крепко, как мог, стиснул зубы и зажмурился. Старался представить Янку, ее синие, как море, глаза и тихий спокойный голос. Ее животик, в котором рос мой сын или моя дочь.
Тэк-с, тэк-с, тараканы. Тэк-с, тэк-с, зверье.
Буду молчать, чтобы эти твари со мной не сделали.
Но, как только я подумал об этом, слева раздался голос Штыря, спокойный и заинтересованный:
- Пожрать дадите? Тогда и побалакаем...
- Гнида, не смей!! - я рванулся к нему из пут, грохнулся на бок, попытался доползти до паскуды в надежде вцепиться зубами в глотку.
- Ответ неверный, - послышалось сверху. - Борис, успокой скотинку.
На мою многострадальную голову обрушился удар, затем еще один — в лицо. Тяжелыми солдатскими берцами амбал пинал меня в живот, топтал череп, крошил зубы и кости. Боли не было. Я не чувствовал ее, а может забыл, потому что милосердная темнота вернулась, накрыла...
- Интеллигента плешивого покормить, дикого — оставим на утро... - Губер раздавал деловитые указания примерно в тысяче километров от меня.
И хронометр снова перестал щелкать.
Второе пробуждение оказалось куда хуже первого, потому что на этот раз меня били по щекам — не сильно, но теперь и легких шлепков было достаточно, чтоб разбитое лицо отозвалось на них вопящими вспышками боли. Ныла грудь, тупая боль отзывалась в ребрах и спине. Очнувшись от очередного шлепка, я повернул голову вбок и меня вывернуло желудочным соком на пол.
- Тише, Миша, тиша... - прошептал в темноте знакомый голос.
- Штырь.. сука, падла, сволочь...
- Тихо, дурак! Заткни пасть и не издавай ни звука, если хочешь жить, - состоящие лишь из костей и кожи руки, как костыли, воткнулись мне подмышки и осторожно потянули вверх, поднимая на ноги. Пришлось сжать изо всех сил остатки зубов, чтобы не взвыть от боли.
- Стоишь? Держишься? Обопрись о стену пока.
Штырь исчез. Я привалился боком к холодной шершавой поверхности, чтоб не рухнуть, и попробовал оглядеться. С этим у меня возникли проблемы — один глаз совсем заплыл, на его месте набухала, как я чувствовал, солидная шишка, другой смог разлепить лишь узенькой щелочкой, в которую увидал перед собой коридор на тот свет, каким его описывали в желтых газетенках в прошлой жизни. Черные стены, пол, потолок — и свет впереди. Точнее, квадрат темно-синей зыбкой материи, не столь темный, как все остальное, на тон слабее. Распахнутые гаражные ворота. Выход. Свобода.
Цепкие пальцы сжали локоть.
- Стоишь? Нормально? - Штырь говорил тихо, отрывисто. В темноте его пятнистая черепушка с хаотично рассыпанными по ней клоками белых волос плыла, как луна среди туч. - Сам идти как, сможешь?
- Куда... идти? - я утер губы тыльной стороной ладони, чтобы содрать запекшуюся на них кровь. - Куда ты меня тянешь?
- К своим. К нашим.
- Какие они тебе «свои»? Ты же, гнида, сдать всех решил... за огурцы, тварь...
- Тэк-с. Еще пощечину дать? Приди в себя уже, Миша, я тебя спасти сейчас пытаюсь.
- Спасти?.. А где эти...
- Спят. Обожрались шашлыка, водяра у них тут есть, самогон какой-то... На вот, держи, - Штырь сунул мне в руки большой разводной ключ, добытый, очевидно, с верстака в другом конце гаража. Сам он тоже вооружился — сжимал кусок арматуры. И свой учебник не забыл прихватить. - Давай, соберись, Миша. Пошли домой, - рука с книжкой снова нырнула мне под локоть.
Мы двинулись. Каждый шаг отзывался болью в левом колене — видимо, какие-то удары пришлись в ногу, — поэтому я хромал, но терпеть, а значит и ковылять кое-как — мог. Когда выбрались наружу, сумел даже отпихнуть руку помогавшего мне Штыря:
- Сам справлюсь... спасибо.
- Сам так сам. Только тише.
Ночной воздух обтекал, как холодный душ, остужая раны, приводя в чувство. Удалось раскрыть уцелевший глаз чуть шире и осмотреться. Мы были у Губера в имении, где ж еще. Впрочем, лично я здесь оказался впервые. Сюда и до Войны-то журналистов не пускали, не то что простой люд. Я увидел рядом громадный трехэтажный коттедж, почти дворец, с мраморными статуями у высоких витражных окон, широкими низкими ступеньками, убегающими в два пролета к высоченным стеклянным дверям, перед которыми каменным цветком распустился не работающий фонтан. Бортик был украшен изваяниями крылатых младенцев с луками и стрелами в маленьких ручках. Возможно, при свете дня все это выглядело заброшенным памятником былой роскоши, но сейчас, в ночной темноте, смотрелось как королевский замок из сказки. С другой стороны от гаража я разглядел три низких, вытянутых по длине и накрытых пленкой сооружения — теплицы, ими хвастался Губер. Чуть впереди, среди деревьев — бляха-муха, у них тут живые деревья растут! — угадывалось что-то вроде маленькой ротонды, внутри которой едва заметно чадил на тонких ножках мангал. Сладкий запах жареного мяса плевать хотел на мой разбитый и сломанный нос, проник внутрь, закружил голову.
- Не стой, Миша, не стой, некогда, - Штырь схватил за рукав, потянул в сторону ротонды. В слабых просветах между колоннами белела бетонная стена ограды. И ворота, через которые губерские выезжали на охоту или чтобы расставить ловушки для любопытных дураков, вроде нас.
В тени ротонды лежало тело — давишний амбал, уже без паяльной лампы, зато с копьем шампура, торчащим из горла.
- Этот у них за сторожа остался. Меня охранял, - коротко пояснил Штырь, продолжая тянуть мою руку.
Он торопился, и на то были причины, но я все равно заметил ржавое ведро в паре метров от мангала. Глянул внутрь, когда проходили мимо — и меня едва вновь не вывернуло наизнанку, благо нечем уже было. На дне ведра змеились ленты кишок, на которых, как вишенка на торте, возлежала человеческая голова. По дырам на месте глаз я узнал ту девчонку с отрезанными ногами, которую бандиты использовали в качестве приманки для ловли на живца.
- Шашлык... - прохрипел я, замерев на месте и тем самым заставив остановиться Штыря. - Ел?..
- Угостили, - его белеющее во тьме лицо не выражало никаких эмоций.
- Вкусно было? - спросил я, желая превратить эту звериную морду в кровавую кашу, но не имея на то сил. Разводной ключ тянул руку к земле пудовой гирей, поднять почти невозможно, ударить им сейчас?.. С тем же успехом я мог бы взлететь.
- Сытно.
- Ты же.. мля... учитель. У тебя ж такие, как она... учились...
Его тонкие губы чуть дрогнули. Глаза превратились в узкие темные шелки. Царь Голод смотрел на меня со злобой.
- Тэк-с... Я еще и добавки просил, - процедил Штырь. - А теперь, если ты закончил читать нотации, давай двигай булками. У нас мало времени.
Тогда я понял, что убью его. Потом, если мы доберемся до своих, если нас прежде не схватят, самих не прикончат и не пустят на шашлыки, как ту девочку. Убью, потому что это существо не должно ходить по одной земле с моей Янкой.
Но это потом. Когда-нибудь. А пока я с помощью Штыря выбрался за ворота. В былые времена те работали от электричества, ныне же Штырь просто слегка толкнул загородку рукой, и та с тихим скрипом отъехала на ржавых колесиках в сторону. Я подумал, что охрана губерского имения не слишком хороша. Всего один «настоящий человек» бодрствует ночью, замков и шлагбаумов на въезде нет. Знай мы об этом раньше, не бойся мы так их огнестрелов — можно было бы атаковать по науке, под утро, взять еще тепленькими... Рисковый план, но — дающий шансы на победу. Доберемся до своих, оклемаюсь чуток — можно будет попробовать. Это если доберемся, если до нас первых не доберутся...
До оврага оставалось метров пятьдесят, когда сзади раздался рев мотора. Я оглянулся — в полной темноте, с выключенными фарами (нет, вспомнил, не выключенными, они же у них разбиты), в километре от нас из ворот губерского имения выехал похожий на танк джип. В кузове стояли люди, и не просто стояли — раздались хлопки, полыхнуло — они стреляли в нас. Пока еще мимо, но машина набирала ход, разделяющее нас расстояние стремительно сокращалось.
- Ходу! - рявкнул Штырь и помчался к мосту.
Я — за ним, забыв про боль в поврежденном колене. Асфальт не пускал, лип к ступням, словно играя на руку преследователям. Я выбросил ключ, я рвался вперед, мне казалось, что грудь сейчас разорвет от недостатка кислорода — в нашем мире, как и на Марсе у Брэдбери, зелени катастрофически не хватало все-таки... Штырь ждал уже на той стороне моста, уши заполнил рык пробитого выхлопного легкого дышащего мне в спину монстра. Я упал на протянутые ко мне руки, уже готовый получить пулю меж лопаток. Мы завертелись, теряя равновесие, рухнули вместе, в обнимку, сбоку от трассы и покатились вниз со спуска. В этой круговерти на миг в поле зрения мне попал выпрыгивающий на полной скорости на противоположный конец моста джип — перекошенное от ярости лицо Губера за рулевым колесом... Мелькнула в голове мысль, неожиданно спокойное и обреченное: «Это конец».
В какой-то момент, когда падение наше остановилось и мы со Штырем уже рухнули без сил, разлепив объятия, земля под нами вдруг ощутимо дрогнула, раздался грохот, в котором потонул рев настигающего нас чудовища.
Тяжело дыша, мы смотрели друг на друга. Прошла минута, другая, а чудище о четырех колесах все не появлялось, и никто не шел к нам с ружьем в руках.
- Какого хрена они тянут?
- Тихо, - сказал Штырь, шевеля своими чудесными нетопыриными ушами.
Тут до меня дошло. И правда — тихо! Не слышно ни мотора, не стрельбы, ни криков преследователей. Неужели спаслись?..
Затем из предрассветного зарева явились они — Янка и остальные. С луками, дубинками, ножами, осторожно выкарабкались с обеих сторон дороги. Разбившись на группы по двое, перебежками, подтянулись к нам. Последней подбежала Янка, у которой пары не было, склонилась надо мной, обняла, поцеловала мои опухшие губы — никогда еще ее поцелуи не были так приятны, а собственная соленая кровь показалась мне на вкус слаще сахара. Янка помогла мне встать. Штырь успел подняться сам, раньше, и теперь, стоя наверху, на краю оврага, смотрел оттуда на нас - и хохотал.
- Кранты губеровским... мост рухнул... завалило... - давясь смехом, утирая слезы говорил Штырь. - Дорогу-то перед войной... к поместью... дорогу новую отгрохал, сука, а на мосту... ха... сэкономил!
Выглядел Штырь тогда совсем даже не отвратительным мутантом, скорее - смешным. Высокий, тощий, похожий на огородное пугало уродец, скалящий гнилые зубы на фоне багровых рассветных туч. Таким я его запомнил. Случилось то, что случилось, как в дешевом старом кино про гангстеров — бандит выполз из разбитой машины и, умирая, нажал на курок. Взорвалась хлопушка — и полы старенькой ветровки распахнулись, книга вылетела оттуда, запестрев страницами, как голубь какой-нибудь голубиными своими крыльями. А на голой костлявой груди появилась дыра размером с ладонь. Штырь выронил арматуру, а потом упал сам и больше уже не вставал.
Нет, умер он не сразу. Такие люди, как Штырь, сразу концы не отдают, даже если пробитые насквозь легкие и развороченные ребра не оставляют шансов. Когда мы с Янкой подошли, он хрипел. Кровь пузырилась алым на побелевших тонких губах и с каждым мучительным вздохом бурые капли взлетали и падали, рассыпаясь мелким бисером на лицо и даже на покрытый болезненными пятнами плешивый затылок. Штырь пытался что-то сказать, и мне пришлось прижать ухо к его рту, чтобы разобрать слова.
- Книгу сыну... читать будешь. Вот для чего они... книги... Как сказки...
Не знаю, почему он решил, что у нас с Янкой именно сын родится. Но, как выяснилось спустя пять месяцев, Штырь угадал.
Он говорил еще, хотя точно разобрать уже было сложно. Что-то насчет того, что конец одного пути — это всего лишь начало другого, нового. Потом лишенные ресниц веки мелко задрожали, зрачки закатились. Тогда я поднял с земли кусок арматуры и, чтоб не мучился, добил.
Так и умер Штырь. Мой друг, Ванька Штырлов, бывший учитель русского языка и литературы...
А мясо у губернатора оказалось сочным, сладким. Янке понравилось.
Тэк-с.
