Глава 19
Йезад обнял его, прошептал: «Соболезную» — и уступил место Роксане. Она со слезами прильнула к брату.
Оказавшись наедине со своими, Джал впервые заплакал. Соседи разошлись, и боль, которую он подавлял, занимаясь практическими делами, теперь дала себе выход. Своим он мог сказать, что оплакивает не только смерть Куми, но и все то, что она упустила в жизни.
— Папа то же самое говорит, — всхлипнула Роксана. — Когда он узнал, что произошло, он сказал: «Как жалко, что она умерла, полная злобы».
Джал кивнул. Он безмолвно плакал, прижав голову Роксаны к своей груди.
Роксана, которая хорошо знала, как утешают хлопоты, предложила помочь ему собрать вещи для ночного бдения в Башне молчания.
В маминой комнате, которую совместно занимали Джал и Куми, в единственной комнате, где молоток не прошелся по потолку, Роксана заглянула в угол Джала. Случайно ей на глаза попалась ночная сорочка в цветочек. Туфли Куми под кроватью. На туалетном столике листок с цифрами — это она подсчитывала хозяйственные расходы. Остро заточенный карандаш. Листок прижат раскрытым молитвенником. Вечерняя молитва. Значит, Куми молилась между заходом солнца и полуночью.
Роксана громко разрыдалась. Мужчины прибежали из гостиной. Увидев, что она стоит с молитвенником Куми в руках, они все поняли.
Потом подъехал катафалк, и они отправились в Башню молчания. Формальности, ритуальное омовение тела, приготавливаемого к похоронам на следующий день. Тело в белых одеждах было положено на мраморную плиту в молитвенном зале. Больше делать ничего не надо.
Сидели на стульях, выстроившихся вдоль стены сумрачного зала. Изредка из помещения позади зала доносились голоса, позвякивала посуда, которую мыли для завтрашних похорон. Потом звуки стихли. Наступила тишина.
Роксана поднялась со стула и стала в дверях. Веранда, за ней сочная листва деревьев, кусты. «Совсем другой мир, — думала она, — какой здесь покой, на вершине холма, высоко над пылью и смрадом города!»
Стемнело, и в тишину стало врываться жужжание насекомых. Они лишь подчеркивают покой, думалось Роксане. Она пыталась различить тропу, которая вела от веранды к вершине холма, уже утопавшей во мгле. Тропа, по которой завтра понесут тело Куми, наверх к Башне молчания, где его расклюют грифы…
Роксана возвратилась в зал и посмотрела на Йезада. Тот кивнул — да, им пора. Он еще раз поклонился телу и отступил назад. Она помедлила, вглядываясь в лицо, пока еще открытое — его закроют завтра, после молебствия. Выражение лица стало гораздо мягче, Роксана вдруг снова увидела сестру своего детства, которая так баловала ее, носила ее на руках как любимую куклу. Слезы неудержимо катились по щекам Роксаны.
Йезад осторожно коснулся ее локтя. Он обнял ее за плечи и медленно повел к двери. Джал вышел с ними на веранду.
Они стали спускаться по тропе, повернулись, помахали Джалу, двинулись дальше вниз по холму, окутанному мглой и птичьим щебетом, густая листва вздымалась над ними, как огромный темный зонт.
В такси Роксана молчала, пока Йезад объяснял шоферу, как довезти их кратчайшим путем. Потом она сказала:
— Это ужасно, что в такую минуту я вспоминаю потолок.
— Не терзайся. Я тоже думаю об этом. Это естественно.
— Даже если его привести в порядок, чтобы папа мог вернуться, как может Джал в одиночку справиться с уходом за ним?
— Видимо, это нам суждено присматривать за чифом.
Больше Йезад не сказал ни слова, подавленный тяжелыми мыслями. Бремя их было слишком велико. Теперь он все оставит на волю Бога — и да свершится воля Его, как это все равно происходит всегда.
Он остановил такси у поворота в их переулок. Дальше пошли пешком, чтобы сэкономить. Пока Роксана поднималась по лестнице, он задержался в аптеке, где был телефон, предупредить Капура, что не выйдет на работу из-за похорон. Телефон звонил, но никто не отвечал.
Дома он увидел Роксану, сидевшую на кровати с детьми. Мурад расспрашивал о несчастном случае, хотел знать, как умерла тетя Куми, родители старались отвечать как можно честнее.
— А я пойду на похороны? — спросил Джехангир.
— А ты хотел бы?
Он кивнул.
— Мурад?
Кивнул и он.
После ужина Йезад опять пошел звонить Капуру. Опять не дозвонился. Трижды ходил в аптеку, но в одиннадцать часов отказался от дальнейших попыток. Придется с утра ехать на работу, чтобы рассказать Капуру лично.
НА ДВЕРИ висело объявление:
«В связи с кончиной в семье магазин временно закрыт. Приносим извинение нашим клиентам за неудобства».
Сначала Йезад не понял — каким образом мистер Капур узнал о смерти Куми?.. И как трогательно, что он считает меня членом семьи…
Но спохватился — нет, это не связано с Куми. Кто же умер, в таком случае? Еще одно совпадение? Смерть в моей семье, смерть в семье Капура…
Доставая ключи, он заметил, что объявление написано не почерком Капура. Надо открыть, позвонить и узнать, кто умер. Выразить соболезнование Капуру и сообщить ему о беде в их семье. Отпер наружный замок и вставил ключ в американский замок.
Ключ повернулся, но дверь не открылась. Попробовал еще раз — и тут заметил навесной замок на щеколде в нижней части двери. Войти нельзя. В чем дело? Возможно, тот, кто вешал объявление, принял дополнительные меры безопасности.
Йезад спрятал ключи в карман. Через минуту подошел Хусайн. Надо предупредить его.
— Салам, сахиб.
— Извини, Хусайн, но нам не войти.
Хусайн кивнул и скорбным жестом указал на дверь.
— Сердце мое разрывается, — всхлипнул он.
Йезад не понял, отчего смерть в семье Капура привела Хусайна в такое состояние — он, видимо, опять в депрессии, надо с ним помягче.
— Раз мы не можем войти, Хусайн-миян, возвращайся домой и отдохни денек. Тебе этот день оплатят. А мистера Капура увидим, когда откроется магазин.
Хусайн с ужасом посмотрел на него:
— Вы что говорите? Мы больше никогда не увидим Капур-сахиба!
Йезад прислонился к двери, чтобы остановить тротуар, поплывший под его ногами. Он опустился на крыльцо, чуть не упав. Хусайн поддержал его и сел рядом, обливаясь слезами.
— Что случилось?
— Что говорить? Убили его… двое.
И пожал плечами, показывая, что добавить нечего.
Сдерживаясь изо всех сил, Йезад осторожно выспрашивал Хусайна о тех людях, о том, что они говорили, была ли драка. Он старался, как всегда делал Капур, говорить на хинди, чтобы помочь Хусайну объясниться.
Тот старался, через силу.
— Я на улице был… Слышу, сахиб говорит им: сегодня магазин бизнес не делает, только детей пускаем. Они смеются, говорят, что их бизнес даже лучше делать в закрытом магазине.
Его передернуло при воспоминании.
— Назвали его «панджу»: мы тебя, панджу, проучим. Толкнули его в угол. Бить стали, в живот, ногами тоже. Я хотел закричать, а голос пропал. Вдруг сахиб схватил биту и кричит: головы вам разобью!
Припомнив, как хозяин взял верх, Хусайн ободрился на миг. Но рассказ о Капуре, неукротимом, не сдающемся до конца, буквально сломил Йезада. Он забыл о слабости Хусайна и резко потребовал:
— Что дальше, пхир кья, говори, Хусайн!
— Испугались, убежали за прилавок. И у них были ножи. Один ударил в спину. Сахиб закричал. И я закричал, голос вернулся. Они убежали как собаки. Сахиб упал, я подбежал. Сначала крови не видел — одежда тоже красная. Потом сильно потекла. Он говорит: помоги, Хусайн. Жене позвони. Я позвонил, Капур — биби ответила, я повторяю, что сахиб говорит: «Беда, вызови «скорую», приезжай быстро».
Йезад кивнул, и Хусайн продолжил:
— Повезли в больницу, я тоже поехал, Капур-сахиб велел меня взять. Я его за руку держал, пока Капур — биби не приехала. Вставили ему трубку, кровь налить из бутылки. Я говорю, если не хватит, из меня возьмите. Проверили, сказали — нет, другая нужна.
Он замолчал.
— Почему они мою кровь не взяли? — со слезами спросил он. — Потому, что моя мусульманская, а Капур — сахиб индус?
— Нет-нет, Хусайн, совсем не из-за этого. По медицинским причинам, не по религиозным. Твоя группа крови может отличаться даже от крови твоих родных братьев. Кровь у Капур-сахиба может быть не такой, как у Капур-биби. Религия тут ни при чем.
— Ачча, ладно, — с некоторым облегчением кивнул он. — А вечером сахиб перестал дышать, и они вытащили трубку.
Хусайн ударил себя кулаком в грудь.
— Такой человек! Почему убивают хороших людей?
Йезаду так хотелось бы позволить себе роскошь так же простодушно горевать, как Хусайн. Однако потом у него будет достаточно времени, чтобы разобраться в своих чувствах, а сейчас Хусайн нуждается в нем.
— Как нам знать, Хусайн? Воля Аллаха. — Он обнял его за плечи, как делал Капур. — А полиция что?
— Полиция? — презрение вытеснило слезы. — Вопросы задавали, много вопросов. Я все рассказал. Какие они были из себя, что говорили. Записали. Сказали, что это, наверно, бандиты, а мой крик их спугнул, не успели ничего украсть. Я даже не понял. Сказал им, что утром Шив Сена приходила, большая ссора была. Я боялся про это говорить. Но я хочу, чтобы полиция поймала этих собак, которые Капур-сахиба убили!
Хусайн смолк, Йезад подождал, потом подтолкнул его.
— Полиция говорит, нельзя впутывать Шив Сену, нет доказательств. Один полицейский нехорошо засмеялся и сказал: «Вы, мусульмане, во всем обвиняете Шив Сену». Я испугался и сказал: «Извините меня, полис-сахиб, я этого не хотел. Пожалуйста, накажите убийц. Я говорил, потому что мне сказали все говорить».
Хусайна била дрожь, он бессмысленно возился с завязкой на сандалии, качая головой. Йезад потрепал его по колену и сказал, что он очень храбро вел себя.
— Мне надо сходить к Капур-биби, — сказал он Хусайну, — выразить скорбь, предложить помощь по магазину. Хочешь со мной пойти?
— Она знает мою скорбь. Побуду здесь.
Йезад коснулся его плеча, встал с крыльца и пошел. Он шел, не разбирая дороги, наталкиваясь на встречных, спотыкаясь на выбоинах.
Он в изумлении остановился в квартале, где жил Капур, пытаясь сориентироваться. Пришлось спрашивать прохожих, искать нужный поворот. Всю дорогу он не мог думать ни о чем, кроме интриги, которую он затеял с Виласом и актерами, он винил их, винил себя за то, что в результате случилось с Капуром… Несчастный человек, нелепая смерть… Конечно, он мог заподозрить мошенничество, когда явились настоящие шивсеновцы, но кто же знал, что они еще раз явятся? В этом вся беда, возможность такого совпадения никому и в голову не приходила…
Йезад вошел в облицованный гранитом холл и тупо уставился на бронзовую пластину со списком жильцов. Привратник узнал, кого он ищет, и назвал номер квартиры. Скоростной лифт мгновенно доставил его на шестнадцатый этаж роскошной башни.
Дверь квартиры была открыта. Он замер в коридоре, не зная, позвонить ли или пройти дальше. Медная дверная ручка в форме ситара. Полно народу, толкутся, переходят с места на место. Могло бы показаться, что просто в доме гости, если бы не белые одежды на всех и не приглушенность разговоров…
Вновь пришедшие увлекли с собой Йезада. Он решил выразить соболезнование миссис и сразу уйти.
В мраморном холле он замялся, не зная, куда дальше идти, но движение посетителей подсказывало, что миссис Капур должна быть в комнате справа. Он двинулся туда, преодолевая неловкость: в доме явно были родственники, близкие друзья, они смотрели на него с некоторым недоумением. Кто-то поздоровался и пожал ему руку.
— Ужасно, ужасно, — пробормотал он. — Какой позор! Бомбей превращается в криминальный город.
— Просто страшно, — покачал головой Йезад. — Миссис Капур…
— Да, да, она в той комнате.
Йезад пробрался сквозь толпу и увидел миссис Капур, она сидела в кресле у окна. Но ее окружал целый сонм родни, и пробиться к ней было трудно — в чем он скоро убедился. Каждый раз, как только он делал шаг вперед, кто-то загораживал путь, а поскольку ему казалось неудобным проявлять настойчивость, то пришлось ждать.
Он отметил, что всем хотелось поддерживать физический контакт с ней-будто их скорбь оказалась бы под сомнением, если бы они не держали ее за руку, не гладили по волосам, не касались лица. Бедная женщина… пережить такую трагедию, а теперь еще и это терпеть…
Йезад переминался за группой, которая, с его точки зрения, уже выразила соболезнования в полной мере.
Из перешептывания родни он понял, что ждут тело мистера Капура — судмедэксперты уже сделали свое заключение, и теперь его должны были скоро привезти.
Возбужденный голос с балкона объявил:
— Кажется, приехали!
В ворота дома въезжало нечто похожее на катафалк.
Народ хлынул на балкон посмотреть. Ложная тревога — это был фургон доставки мебели.
— Простите, — оправдывался мужчина, — сверху плохо видно. Нужно взять бинокль, он у Викрама в кабинете.
И пошел искать бинокль.
ПОХОРОНЫ, УТХАМНА, чаран… На протяжении четырех дней молебствий и обрядов Йезад и Роксана регулярно виделись с Джалом и каждый раз отмечали, что он выглядит все более изнуренным. Потом он исчез на несколько дней, и Роксана тревожилась за него.
— Он знает, что в любую минуту может обратиться к нам за помощью, — успокаивал ее Йезад.
Джал появился вечером следующего дня и честно признался, что минувшая неделя вымотала его и он отсиживался дома, чтобы отдохнуть и подумать. Принес алюминиевые судки с едой: дома столько всего скопилось, он еще не успел сообщить в Сева Садан, что отныне будет заказывать на одного.
В судках были котлеты, картофельное пюре, маленькая мисочка подливки и сладкий пудинг. Роксана была счастлива — вот им и ужин, а если в подливку добавить немного воды, то может хватить на пятерых.
Заговорили о похоронах и поминальных обрядах, и Джал сказал, что, хоть он и устал смертельно, но никогда в жизни он не спал так крепко и сладко, как в те ночи, что провел в Башне молчания.
— Верю, — кивнул Йезад, — так и со мной было несколько лет назад, когда умер отец. Я дал клятву, что буду сидеть возле него, пока не взойдет солнце. Но Дунгервади — магическое место. Там исчезла боль, исчезла скорбь, их сменил глубокий мир. Будто ангелы и фареишты слетелись с небес утешить меня.
Он улыбнулся Роксане: это было ее выражение — и продолжил:
— Я вспоминаю, как часа в три ночи я заснул. Я спал так сладко, будто, как в детстве, отец гладил меня по голове и по спине.
— Вот так и со мной было, — подхватил Джал.
Он рассказал, как вчера побывал на поминальной службе по Эдулю, чтобы выразить свои чувства семье Манизе, которая его винила в смерти мужа. Когда во время приношения огню сандалового дерева ему пришлось пройти мимо сидевших длинным рядом членов семьи, он поклонился им, касаясь рукой лба. Он счел за благо отложить на потом рукопожатия и соболезнования.
— Но после молитв родственники сразу увели Манизе. Я обошел весь храм, искал ее и в саду, но так и не нашел.
— Я уверен, что представится другой случай, — сказал Йезад. — Или зайди к ней домой, ведь их квартира прямо под вашей.
— Да нет, квартира пустует, Манизе вернулась в родительский дом. Я надеюсь, что ее злоба пройдет. Страшная вещь — злоба. На свете столько несчастных браков, столько семей живут в бесконечных сварах. Что за абсурд, эта сила, которая называется судьбой?
— Человек предполагает, а Бог располагает, — изрек Йезад. — Нам не дано все понимать. А когда мы пытаемся, то делаем себя несчастными.
— Ты прав. Кстати, завтра я собираюсь зайти к инспектору Масалавале, поблагодарить его за помощь. И доктора Фиттера тоже — за то, что подписал свидетельство о смерти.
— Хорошая мысль. И от нашего имени поблагодари.
Джал не стался ужинать.
Роксана, разогревая к ужину принесенную Джалом еду, разволновалась:
— Столько котлет? Себе-то он оставил?
— Сомневаюсь, что он решил уморить себя голодом.
— Хозяйство всегда вела Куми. Ему сейчас, наверное, трудно.
— Не ребенок, справится.
НА ДРУГОЙ ВЕЧЕР, в половине седьмого, Джал позвонил в дверь инспектора Масалавалы. Он не рассчитывал задерживаться у инспектора: хотел зайти на несколько минут, поблагодарить, а потом заглянуть и к доктору Фиттеру.
Но когда слуга открыл ему, он увидел в гостиной и доктора. Мужчины с комфортом расположились в просторных ратановых креслах, уютно подмостив подушки под спины. На ратановом столике со стеклянным верхом стояли высокие стаканы, в них плавали кубики льда.
— Пожалуйста, не вставайте! — сказал Джал.
Они охотно подчинились, из мягкой глубины кресел протянув ему руки для пожатия.
— Я пришел поблагодарить вас, инспектор, за помощь, которую вы нам оказали на прошлой неделе. Я и к вам собирался постучаться, доктор, чтобы выразить благодарность.
— Можете сразу двух зайцев… поблагодарить, — улыбнулся доктор Фиттер.
— Садитесь, — пригласил инспектор, — я тоже хотел выразить благодарность нашему доброму доктору. Человек отошел от дел, но немедленно откликнулся на мою просьбу, так? Вот я и пригласил его выпить со мной по глоточку.
Инспектор скромничал — речь шла не о глоточке, поскольку он выставил доктору Фиттеру бутылку своего любимого «Джонни Уокера» с голубой этикеткой. Теперь он предложить Джалу присоединиться.
— Спасибо, что-то не хочется пить.
— Понимаю вас, не буду настаивать. — Инспектор быстренько отставил бутылку в сторону. — Чего-нибудь другого? Прохладительного?
— Честно, ничего не хочется, спасибо. Просто хочу сказать, что я вам безмерно признателен. Вся наша семья признательна вам.
— Ну что вы, что вы.
Инспектор и доктор подняли стаканы.
— Саяамати, — сказал инспектор.
— Тандарости, — откликнулся доктор.
Они помолчали, наслаждаясь виски.
— Я рад, что смог оказаться полезным, — заговорил инспектор. — Если мы не будем поддерживать своих в эти смутные времена, то кто нас поддержит?
— Согласен, — сказал доктор.
— Это было очень любезно с вашей стороны, — вступил и Джал.
— Рады помочь.
Они смаковали виски, обсуждали его достоинства, растягивая удовольствие от напитка и ощущения, что сделали доброе дело. Джалу было приятно наблюдать за ними. Доктор справился о здоровье профессора Вакиля, Джал ответил, что отчим неважно чувствует себя.
— Проклятый паркинсонизм, — проворчал доктор, — ничего с ним не сделаешь.
— До вашего прихода, Джал, — сказал инспектор, — мы как раз говорили о будущем общины парсов.
— Да? Спор об ортодоксии и реформаторстве?
— Это лишь часть вопроса. Главная проблема заключается в снижении рождаемости, в том, что наши мужчины и женщины вступают в браки с иноверцами, а также в огромной миграции на Запад.
— Грифы и крематории останутся без дела, — объявил доктор, — если не останется парсов, чтобы кормить их собой. А ваше мнение на этот счет?
— Не уверен, — ответил Джал, не желая вступать в обсуждение взрывоопасной темы. — Мы с самого начала были немногочисленной общиной. Но тем не менее мы выжили и добились процветания.
— То были другие времена, и мир был другим, — возразил инспектор, явно не настроенный на оптимизм. — Демографы убеждены, что через пятьдесят лет парсов просто не останется.
— Вымрут как динозавры, — добавил доктор. — Останется лишь наши кости изучать.
Джал улыбнулся. Ему нравился доктор, несмотря на его грубоватость и резкость. Его юмор вобрал в себя дух парсов, их способность смеяться перед лицом тьмы.
— Вас назовут Джалозавром, — не унимался доктор, — я буду Шапурджизавром, а если откопают кости моего отца, появится Пестонджизавр с тюрбаном на голове. А наш дорогой инспектор, любитель шотландского виски, будет могучим Вискизавром с большой бутылкой «Голубой этикетки» под мышкой. А пока это не произошло — ешь, пей и веселись!
Они хохотали, доктор и Джал, — до Джала вдруг дошло, как приятно опять посмеяться.
Инспектор сохранял серьезность, не понимая, что смешного в идее превращения парсов в динозавров.
— Меня в депрессию вгоняют мысли об этом. А больше всего меня злит мысль о том, что мы могли бы предотвратить катастрофу.
— В самом деле? — спросил доктор.
— Возьмем, к примеру, падение рождаемости. Молодые парсы — и юноши, и девушки — не хотят вступать в брак, если у них нет своей квартиры. Что в условиях Бомбея почти невозможно. Не хотят они спать под одной крышей с мамочкой и папочкой. В других общинах сексом занимаются не то что под общей крышей — в общей комнате за фанерной перегородкой или драной занавеской. А наши юные лорды и леди желают иметь звукоизоляцию и уединение. Один вред от этих западных идей.
— Разумеется. Занятно вот что — мы некогда гордились своим западничеством, своей развитостью, — заметил доктор.
— Все так, но выслушайте мое предложение. Если вступлению в брак препятствует недостаток уединения, Парси Панчаят должен оплатить перепланировку родительской квартиры. Выгородить в ней угол, звукоизолировать стены, чтобы пара имела возможность удалиться туда, не беспокоиться о звуках и производить детишек на свет.
— Комната для спаривания? — уточнил доктор. — И молодожены пойдут на это?
— Стоит того, чтобы попробовать. Но это, конечно, не полное решение проблемы. Сколько угодно богатых пар живут отдельно, в прекрасных условиях и рожают одного ребенка. От силы двух. Похоже, что парсы единственные в Индии, кто откликнулся на призыв о планировании рождаемости. Все прочие плодятся как кролики.
— Ну, — усмехнулся доктор, — те же демографы говорят, что, чем выше образовательный уровень общины, тем ниже уровень рождаемости.
— Значит, надо и этим заняться. У меня два предложения. Первое: нашей молодежи следует запретить учиться — получат диплом бакалавра, и хватит. Надо финансово стимулировать молодых, чтобы они меньше учились. Тем же, кто настаивает на продолжении образования, объявить, что они лишатся субсидий от Панчаята, если не подпишут обязательство произвести на свет столько детей, сколько имеется в их семьях взрослых старше пятидесяти. Максимум семерых детей, зачем нам губить здоровье наших молодых женщин?
— Понятно. А как быть с теми, у кого проблемы со здоровьем, скажем, бесплодие?
— Это не оправдание, — возмутился инспектор. — Какое бесплодие в наше время, когда существует искусственное оплодотворение и прочие умопомрачительные технологии, которые позволяют производить на свет сколько угодно детей! Семья может одним заходом дать шесть-семь маленьких парсов. У меня нет сомнений.
— Вот как? Чрезвычайно интересное предложение.
— Наша община, молодые члены общины, должны заново открыть для себя радости большой семьи, — продолжал инспектор, не замечая улыбок, которыми обмениваются доктор и Джал. — Они должны осознать, что упускают. Веселая музыка детского смеха наполняет дом, жена готовит на кухне обильный обед, слышится стук ножей и позвякивание кастрюль, разносятся запахи дхансака и дхандара.
— А будут предусмотрены меры по исключению бед больших семей, которые могут разрушить их радостную и счастливую жизнь?
— Ну конечно! — с жаром ответил инспектор. — Какие беды?
— Обычные — болезни, бедность.
— А, эти… Нет-нет, у Панчаята достаточно денег. Не будет ни больных, ни бедных. Единственное, что должно нас тревожить, — это идеи индивидуализма. Отрава. Чистейшая отрава для общины парсов эти идеи.
— Мой дорогой, — вздохнул доктор, — движение человеческой мысли не остановишь.
— Надо постараться, — строго указал инспектор. — Слишком много бед от них. Взять хоть дело Эдуля Мунши. Молодой, здоровый человек задавлен насмерть. Причина? Глупое увлечение идеями «умелых рук». Выполнял бы он свой долг парса, завел бы полдюжины детей, у него не осталось бы времени, чтобы дурака валять с этими инструментами. И был бы сегодня жив.
— Справедливо, — поддержал Джал. Из всего, что молол инспектор, лишь в этих словах содержался здравый смысл.
— И к вашей сестре это тоже относится. Извините, я не хочу бередить свежие раны, Джал, но, если бы она вышла замуж, так и жила бы в мужнином доме, далеко от той балки, которая размозжила ей череп.
— Если бы да кабы… — сказал доктор. — Если мы обречены на вымирание, так ничто нас не спасет.
— Верно, — инспектор не стал спорить, — но это будет утратой для всего мира. Когда исчезает одна культура, в проигрыше все человечество.
— Согласен, — сказал доктор. — Так, может быть, нам зарыть в землю капсулу времени для грядущих поколений? С указанием: вскрыть через тысячу лет. Положить в нее рецепты дхансака, патра-ни маччи, марги-на-фарча, лаган-ну сасиард, других блюд.
Инспектору понравилась мысль, он даже повеселел.
— Может быть, положить «Зенд-Авесту» и «Чхайе Хамай Зардошти» — слова и музыку?
— Обязательно. И несколько старых номеров «Джамшидовой чаши».
— И кассеты с записью радиокомедий Али Марзбана, — добавил Джал. — Куми очень любила их.
— Полную инструкцию и описание выполнения наших ритуалов и церемоний, — предложил инспектор.
— Не забыть присовокупить и экземпляр нашего великого эпоса, — вмешался доктор.
— Какого эпоса?
— «Эк пила ни ладаи».
Инспектор расхохотался, наконец полностью расслабившись.
— С английским переводом! — потребовал он.
Втроем стали пытаться перевести, сошлись на «Битве за курицу» в качестве заголовка. Потом совместно вспоминали стихи, повествующие о женщине, враждовавшей с соседями из-за украденной курицы, о противостоянии, длившемся пятьдесят четыре незабываемых дня. Чеканные строфы изобличали гнусность этого черного дела, после чего следовал подробный перечень угроз и проклятий потерпевшей, перечень страшных болезней, которые карой падут на воров, если съедят они хоть кусочек украденной птицы. Этот каталог больше всего развеселил компанию — поток недугов начиная с тифа, холеры, дифтерита, диареи, пиореи, геморроя и герпеса и кончая свинкой, корью, безумием, малярией и, разумеется, ветрянкой.
Компания с увлечением заполняла придуманную капсулу времени милыми сердцу вещами — древними и современными, серьезными и смешными, сакральными и профаническими, — пока не иссякло воображение.
Инспектор со вздохом налил виски в два опустевших стакана.
— Только подумать, что это мы, парсы, построили этот прекрасный город и привели его к процветанию. А через некоторое время уже не останется парсов, чтобы рассказать об этом.
— Ну что ж, — сказал доктор, — и мы вымираем, и Бомбей умирает. Когда отлетает дух, тело быстро разлагается.
— Прекрасно сказано! — Инспектор украдкой коснулся уголка глаза. — В этом есть резон. Мне легче смотреть на это таким образом.
— А пока что ешь, пей и веселись.
Как раз тут появилась миссис Фиттер звать мужа домой, потому что ужин уже готов.
— Полностью готов или почти готов? — спросил доктор, не допивший виски.
— Полностью готов и почти на столе, — уверила жена, — и если сразу не сесть за стол, рыба остынет, и ты потом весь вечер будешь ворчать. Вы себе не можете представить, до чего придирчив этот мой парс. Это слышать надо, как он выступает со своими требованиями. Можно подумать, что он все еще распоряжается в операционной, этот мой супруг-пенсионер.
— О’кей, Техми, — добродушно отозвался муж, — ты достаточно очернила мою репутацию.
Он допил остаток виски и выбрался из глубокого кресла.
Джалу была приятна шутливая перебранка состарившейся пары, нескрываемая любовь, соединяющая их. Он тоже поднялся на ноги, собираясь уйти вместе с ними.
Миссис Фиттер заспешила вперед, двое мужчин помедлили у открытой двери, за которой уже сгустились сумерки, стояли, глядя на поток машин и людей, на темнеющее небо.
Ночь опускалась на город, но он продолжал неистовствовать, он кипел жизнью, бьющей через край. Джал заметил, с каким удовлетворением смотрит на вечерний город доктор Фиттер, кивая и тихонько улыбаясь, будто сообщая больному добрую весть. Они обменялись рукопожатиями, и доктор заторопился к своему рыбному ужину.
А Джал, дожидаясь возможности перейти улицу, посмотрел на часы — почти половина девятого. Засиделся он в гостях. Зато компания была славная.
Странно, размышлял Джал, как доктор сумел несколькими фразами остановить поток инспекторского пессимизма, ловкой шуточкой сделать комичными его мрачные предвидения. Вот бы и ему научиться смехом отыскивать смысл в мире или, по крайней мере, защищаться от его вечных нападений. Что касается инспектора и его демографов — все это глупости, достаточно посмотреть на семью Рокси и Йезада, на их сыновей, чтобы убедиться в этом. «На моих племянников», — с гордостью подумал Джал.
НЕ БЫЛО ГАЗЕТ, чтобы помочь Йезаду убить время. Он перестал покупать их на другой день после Рождества, когда затревожился в отношении своего будущего. Дети в школе, Йезад в одиночестве сидел за обеденным столом. Вчера отметили дасму-десятый день по Куми, значит, «Бомбейский спорт» уже десять дней закрыт.
— Йезад, что будет с магазином? — спросила Роксана, не в силах сдержать тревогу. — Тебя назначат управляющим?
Он должен сохранять спокойствие ради нее, нельзя дать ей почувствовать, что его мучит неизвестность, что он сомневается, будет ли у него работа вообще.
— Миссис Капур потребуется время, ей надо прийти в себя. Сама подумай — мужа убили в магазине среди бела дня…
— Ты прав, десять дней — еще не срок… Просто, когда Джехангу и Мурад одевались в школу…
— И что?
— Мне показалось, что оба исхудали.
— Рокси, да они у нас всегда были тощими, — хихикнул он, успокаивая жену. — Помнишь нашу игру, когда мы им пересчитывали ребра, — как на пианино играли?
Роксана заулыбалась и пошла на кухню, оставив на столе поильник Наримана, чтобы немного остудить свежезаваренный чай.
Интересно, сколько он сможет поддерживать наружное спокойствие, думал Йезад. Хотя выбора у него нет: если он сорвется, отчаяние сломит всю семью. Он, уже в который раз, напомнил себе, что все в руках Божьих, и вышел на балкон.
Ссутулившись над перилами, он смотрел на улицу внизу. Попугай на третьем этаже дома напротив безостановочно прыгал по клетке, передвигаясь из стороны в сторону, стукаясь о прутья. Йезад вздрогнул. Была бы это его птица, он открыл бы клетку и выпустил попугая на волю.
Чтобы не видеть его, он вернулся в комнату. Поильник стоял на столе. Потрогал, убедился, что чай остыл, и хотел было кликнуть Роксану с кухни, но остановился.
— Чиф, чай пить будете?
— Ум-м-м.
Йезад присел на край дивана и приложил носик к губам Наримана. Из угла рта побежала тоненькая струйка.
— Упс, извините, чиф, это носик с половинкой.
Взял салфетку, лежащую наготове рядом с подушкой, вытер Нариману подбородок. Сильно отросшая грубая щетина цепляла ткань. Цирюльник уж давненько не заходил — нечем платить ему.
— Хорошо хоть у вас медленно растет борода, чиф, а то стали бы похожим на Карла Маркса.
Нариман попытался улыбнуться, Йезад снова поднес поильник к его губам. Он сообразил, под каким углом нужно направлять носик, чтобы чай попадал в рот. И еще сообразил, что впервые за многомесячное пребывание Наримана в доме сидит так близко к нему.
Поильничек маленький, но ушло немало времени, чтобы его опорожнить. Когда чаепитие закончилось, Нариман поднял трясущуюся руку и положил на руку Йезада. Две руки вместе держали поильник, вместе дрожали.
«Это он меня благодарит», — понял Йезад. Взглянул на руку с давно не стриженными ногтями-костяшки пальцев похожи на прибрежную гальку, открытую всем стихиям, кожа почти просвечивает, обнажая плоды работы времени, прожитых лет.
— На здоровье, чиф, — с трудом прошептал Йезад.
Он отнес поильник на кухню. Роксана решила, что муж хочет напомнить ей о чае.
— Так он же пустой, — удивилась она, заглянув в поильник, но в тот же миг поняла, что Йезад сделал. У нее задрожали губы.
— Он все выпил, — сообщил Йезад и вышел из кухни.
В комнате он выдвинул ящик туалетного столика Роксаны, порылся в нем, нашел, что искал.
— О’кей, чиф, приведем в порядок ваши ногти.
Он хотел начать с большого пальца, но Нариманова рука ходила ходуном в его руке, и он никак не мог захватить ножницами ноготь.
— Попробуем другой способ.
Йезад сел на край топчана, закинув ногу за ногу, положил руку Наримана на колено, прижал его пальцы своей рукой и стал орудовать ножницами. Ножницы щелкали, по комнате разлетались твердые желтые полумесяцы.
— Вот так вот! Что скажете?
— Пре-пре-восходно.
Но сухие ногти не столько отстригались, сколько отламывались, оставляя неровные зубцы. Йезад выдвинул пилку и принялся опиливать ногти, чем вызвал улыбку на губах Наримана.
— Ну как, лучше? — спросил Йезад.
— Ли-лишен когтей… Б-безвреден.
— Только не вы, чиф, с вашим-то острым языком!
Оба засмеялись. Йезад собрал с пола обрезки ногтей на старую газету.
— Знаете что, чиф, давайте и ноги заодно приведем в порядок.
— Н — не утруж-ж-дайтесь.
— Никакого труда.
Йезад уселся в ногах Наримана. Ногти ног оказались совсем жесткими, они почти ороговели, загнулись, как птичьи клювы. Он посмотрел через плечо, увидел слезу на щеке Наримана и быстро отвернулся, сделав вид, что не заметил.
После завершения и этой процедуры, когда обрезки всех ногтей были завернуты в газету, Йезад предложил:
— Не заняться ли нам бритьем, чиф? Вы, кажется, захватили с собой бритву?
Бритва обнаружилась в чемодане вместе с кисточкой и мылом. Но лезвие затупилось и густую щетину взять не могло. Йезад достал новое лезвие из собственного запаса и пошел на кухню за горячей водой.
— Бриться? — спросила Роксана, глянув на пятичасовую тень на щеках мужа.
Он кивнул. Развернул полотенце на груди Наримана и хорошенько взбил пену, чтобы умягчить щетину. Нариман поджал губы, освобождая кисточке место под носом.
— Порядок, — сказал Йезад и окунул бритву в горячую воду.
Он начал от уха, стараясь натягивать обвисшую кожу щеки, что оказалось не так-то просто. Нариман помогал, как мог, надувая щеки, пытаясь отвести рот вбок.
Йезад работал над подбородком, когда вошла Роксана и застыла на пороге при виде мужа, склонившегося над отцом, — не случилось ли чего? Поняв же, чем он занят, она молча прикрыла рот ладонью.
Йезад закончил бритье, тщательно вытер остатки мыла с крыльев носа и мочек ушей. Собрав бритвенные принадлежности, он встал и только тут увидел жену, стоящую в дверях. Ее глаза светились такой благодарностью, что Йезад виновато потупил взгляд.
К вечеру пришел Джал с пакетом продуктов.
— Опять у меня излишки, — весело объявил он. Надеюсь, вы не откажетесь.
— Нет, это очень кстати, — сказала Роксана, хоть и не была уверена в реакции Йезада.
Джал обратил внимание на опрятный вид Наримана, чуть не щеголеватый, если может выглядеть щеголевато больной.
— Хэлло, папа, неужели это действительно ты?
— Дядя, ты потрогай! — закричал Джехангир, стискивая подбородок деда, — гладкий и мягкий, как раньше был!
Джал заколебался.
— Потрогай, так приятно!
Джал наклонился и нежно погладил Наримана по лицу:
— Джехангир прав. Ты лучше выбрит, чем я.
Нариман улыбнулся:
— Это Йезад… пов-повинен в моем пре…
— Преображении? Да?
Джал обернулся к Йезаду. Тот смотрел в другую сторону.
Зато Роксана рассыпалась в восторгах:
— Маникюр, педикюр, уход за лицом, все! Йезад навел папе полную красоту!
Мурад спросил, не открыть ли папе салон красоты — Salon de Веаtu de Monsieur Chenoy.
— Чуть-чуть выучил французский и уже болтает! — с гордостью сказал Йезад.
— Знаешь, папа, — раздумчиво сказал Джехангир, — если бы ты специализировался на стариках, у тебя было бы столько клиентов! Я думаю, есть много старых людей, которые…
Голос его оборвался.
Зато Джал вскочил со стула и пылко обнял Йезада:
— Какой же ты хороший человек. У меня просто слов нет!
— Да за что меня благодарить, — буркнул он и, изнывая от неловкости, высвободился из объятий Джала.
Роксана спросила, не съест ли отец пирожок с мясом из принесенного Джалом пакета. Нариман отрицательно покачал головой, но шепнул Роксане, что ему нужна утка.
Доставая утку, она заметила, как Йезад сжался на стуле, потом поднялся на ноги и незаметно двинулся к балкону. Ну что ж, улыбнулась она про себя, здесь он нам не помощник.
Человек, который принес записку, уставился на стакан в руке открывшего дверь Йезада, на вставные челюсти, бултыхающиеся в воде. Он перевел взгляд на рот Йезада, будто стараясь определить, остались ли там еще зубы.
Йезаду стало смешно.
— Это не мои, у меня собственные зубы. А эти принадлежат старику-отцу.
— А я удивился…
И он вручил Йезаду записку.
От миссис Капур. Прошло три недели после смерти ее мужа. Йезад поставил стакан и вскрыл конверт.
Слуга ждал.
— Мемсахиб велела принести ответ.
— Передай, что я буду завтра в десять, как она просит. Написать?
— Не надо. Это-то я могу запомнить.
Роксана обрадовалась, узнав, в чем дело, — приглашение могло означать лишь одно. И конечно, завтра Йезад получит деньги. Она надеется, что миссис Капур не вычтет за те дни, когда магазин не работал.
— Ты же предложил ей самостоятельно заниматься магазином. Максимум. Она может не заплатить за два дня, когда мы хоронили Куми.
— Увидим.
Роксану встревожила сдержанность ответа и нотка усталости, которую она уловила в голосе мужа.
— В чем дело? — спросила она.
— Ничего, — ответил он, хотя его страшила мысль о том, как он снова войдет в магазин. Но Роксану обременять этим он не мог. Теперь это касается только его самого и Бога.
