Глава 17
Ежевечерне дом от подвала до крыши оглашался звуками скандала в квартире Мунши. Скандал начинался, как только мастер «умелые руки», возвращался домой с инструментами, продолжался за семейным ужином и длился, пока муж с женой не заснут.
Эти ссоры удивляли и огорчали Джала, поскольку, когда Эдуль приступил к работе над потолками, Манизе была просто счастлива за мужа. Весь дом знал, что она чувствует себя виноватой за то, что запретила мужу применить свой талант в квартире.
Однако объем нынешнего заказа намного превышал те мелкие починки, которые доверялись Эдулю; теперь он целыми днями пропадал на работе, и Манизе стала жаловаться, что вечерами сидит одна. Время шло, и ее жалобы становились все горше — что это такое, она прямо как вдова, муж почти не бывает дома!
Эдуль по секрету поделился с Джалом, заверяя, что нет причин для беспокойства, на укоры Манизе он отшучивается: пока слышится стук его молотка, ей должно быть ясно, что она — гордая обладательница счастливого мужа.
— Все в норме, — твердил он Джалу.
Джал, однако, подозревал, что его дела совсем не в норме.
Подозрения подтвердились в тот день, когда в квартире Мунши открылись полномасшабные военные действия.
— Ты думаешь, я не догадалась, что происходит наверху? — вопила Манизе. — Ты там с этой незамужней женщиной! Ее братец, сводник этот, уходит на прогулку, а тебя оставляет с инструментами! Как удобно!
— Тише, тише, соседи услышат, — умолял Эдуль.
— Пускай слышат! Все лучше, чем их хихоньки за моей спиной и разговорчики насчет мужа, который работает на Куми. Распутная дрянь, в женатого мужчину вцепилась!
— Как ты можешь ревновать к Куми? Ты только глянь на нее — плоская, как доска, что спереди, что сзади. А у тебя такая славная попка, да и…
— Тише, идиот! Хочешь дать соседям полное описание? Почему бы не раздать им мои фотографии в голом виде?
Когда Эдуль явился на следующий вечер, Джал сразу увидел, что кураж его исчез. Ящик с инструментами, которым он обычно горделиво помахивал, висел как маятник сломавшихся часов. Робкая улыбочка сменила важность мастера «умелые руки». За приветствиями и обязательным «чемпион!» Эдуля последовало неловкое молчание.
— Ты, наверное, слышал вчера мою Манизе? Она была расстроена, — будто между прочим спросил Эдуль.
— Правда? Нет, мы ничего не слышали. Как она сегодня, пришла в себя?
— Чемпион. Маленькое недоразумение, женщины не понимают, что такое починка и ремонт.
Он щелкнул замком, крышка ящика отскочила, звякнули инструменты под руками Эдуля. Он сложил губы дудочкой, стараясь изобразить легкомысленное насвистывание, но мелодия скоро приобрела меланхолическое звучание.
То был вечер, которого так нетерпеливо дожидался Джал: Эдуль должен был приступить к штукатурным работам. Но «умелые руки» никак не могли заставить себя взяться за дело. Нетронутый мешок штукатурного гипса приткнулся у входной двери.
От вечерней прогулки пришлось отказаться. Джал решил не выходить из дома в надежде опровергнуть таким образом обвинения Манизе в сводничестве. Ему хотелось бы поговорить с ней напрямую, пригласить ее посмотреть, как трудится ее Эду, чтобы убедилась, что ничего предосудительного не происходит.
Но он воздержался: ссоры супругов, которые он, подходя к окну, слышал каждый вечер, не оставляли сомнения в том, что Манизе не намерена смириться. В последнее время в ее гневных тирадах звучала и фаталистическая нота: не удивительно, что с ними приключилась такая беда, — Эдуль рискнул поселиться в доме, на котором лежит печать несчастья, который разрушает семьи, который убил двух женщин и дал жизнь целому поколению неудачников. Дом затронул и ее мужа.
Куми потребовала, чтобы Джал перестал подслушивать.
— Ну не странно ли, что ты теперь все слышишь? Когда я с тобой говорю, твои уши ничего не воспринимают.
— Мне легче слышать на расстоянии, потому что так легче регулировать звук.
Джал посетовал на то, что из-за изуродованных потолков оказалась в беде счастливая семья — супруги, жившие как голубки. Куми заметила, что, будь семья уж такой счастливой, не было бы подобной реакции на ерунду.
— Это для тебя ерунда, а для Манизе нет, — возразил Джал, — она же не знает фактов.
— При чем тут факты. Люди сами творят себе факты. Это Эдулю решать — продолжить работу или бросить.
К большому облегчению Джала, Эдуль продолжал работать — и над потолком, и над умиротворением жены. Она ошибается — он много времени проводит наверху, и трудная работа доставляет ему удовлетворение, но разве это причина, чтоб его лапочка выдумывала разные гадости? Почему ей не примириться с тем, что у мужа есть свое, мужское хобби! Неужели ей приятней было бы, если б он увлекался вышиванием или вязанием? Вел себя как баба?
Настойчивость Эдуля принесла плоды: Манизе смягчилась, и ссоры понемногу утихли. Она взяла привычку под разными предлогами забегать наверх с неожиданными проверками.
— Извини за вторжение, — говорила она Джалу, облегченно отмечая, что муж стоит на стремянке, а Куми не видно. — Эду, милый, к ужину рыбу сделать жареную или под соусом?
— Сегодня я жареной хочу, — подмигивал Джалу Эдуль. — Сегодня вечером я хочу, чтобы все шипело и шкворчало!
Манизе хихикала, поглядывая на Джала, который делал вид, будто выключил слуховой аппарат.
Или являлась справиться насчет глажки: голубую рубашку выгладить или темно-желтую, какую он предпочитает?
— На завтра голубую погладь, — распорядился муж и добавил, думая, что они одни, — а сегодня погладишь мне костюм, в котором я родился.
Манизе в панике прижала палец к губам, а глазами показала на дверь, возле которой стояла Куми. Он закрыл рот перепачканной в известке рукой, а Куми закатила глаза и пошла прочь, возмущенная их недостойным поведением.
Через восемь дней после начала штукатурных работ Эдуль чисто вытер кельму и торжественно объявил, что гостиная готова. Позвал Манизе с лестничной клетки и велел Джалу привести Куми из ее комнаты.
— Ну как? — расплылся он в улыбке. — Что скажете?
Хоть Джал с Куми были готовы к наихудшему, они не могли найти слов. Молча смотрели в потолок, покрытый большими и малыми кратерами — домашний вариант лунной поверхности, — и старались скрыть смятение.
Манизе бросилась на амбразуру:
— Знаешь, Эду, я поверить не могу, что ты все это сделал один! Ну не потрясающие у него руки? — пригласила она Джала и Куми присоединиться к ее похвалам.
— Отличная работа, Эдуль, — забормотали они. — Мы так благодарны…
— Пустяки, — скромно отмахнулся Эдуль, хотя глаза его сияли. — Вы уж извините, что я столько провозился.
— Четыре недели совсем не долго для такой замечательной работы, я думала, потребуется больше! — сказала Куми.
Манизе злобно посмотрела на нее.
— Теперь ты можешь приступить к папиной комнате, — сказал Джал.
Но Эдуль заявил, что берет трехдневный отпуск. Они с женой вышли, взявшись за руки, сопровождаемые добрым, отеческим взглядом Джала. Куми закрыла за ними дверь.
После передышки Эдуль начал отбивать штукатурку с потолка в комнате Наримана. Дело спорилось, поскольку в этой комнате добросовестно поработал молоток Джала. Эдуль иногда переставал насвистывать и с изумлением рассматривал урон, нанесенный потолку мнимой протечкой.
На второй день он воскликнул: «Черт побери!» — и позвал клиентов.
— Вам известно, что здесь проходит балка?
Они кивнули.
— Плохо дело. Я обнаружил, что она гнилая.
— Что?
— Гнилая, — повторил он, наслаждаясь произведенным эффектом. — Гни-ла-я.
— Не может быть! — Джал не мог согласиться с липовой бедой.
— Мужайся, Джал, сынок. Новость не из приятных, но что я могу сделать? Я обязан честно сказать, что обнаружил. Видишь третье перекрытие?
— Как могло дерево так быстро сгнить?
— А откуда мы знаем, как долго оно мокло? Может, тут месяцами подтекало, прежде чем обвалилась штукатурка.
— Невозможно!
— Да ты откуда знаешь?
— Знаю! Потому что…
Куми быстро вмешалась, боясь, как бы брат не ляпнул лишнего:
— Ладно, допустим, балка гнилая. Что дальше?
— Как это «допустим»? Что вы, не доверяете мне? Одна гниль! Балку надо заменить.
— Нет! Ничего не надо трогать!
— Не веди себя как ребенок! — прикрикнула на Джала Куми. — Давайте все спокойно обсудим. Эдуль, ты уверен?
— На тысячу процентов.
— Понятно.
Куми стала соображать: замена балки означает, что папино возвращение опять откладывается.
— А ты можешь за это взяться?
— Не хочу врать. Это серьезная работа. Чревата опасностью, если что не так сделать. Нужен человек, который будет работать тщательно и без спешки.
— То есть нужен ты, — сказала Куми, заставив Эдуля улыбнуться.
— Умоляю, оштукатурь потолок и больше ничего не трогай!
— Без драмы, Джал, — оборвала его сестра.
— Но почему не выслушать другое мнение?
— Джал, у нас, мастеров «умелые руки», есть такая присказка: чем больше мнений, тем меньше толку.
— Разумно, — поддержала Куми.
— Что тут разумного? — взбеленился Джал.
— Успокойся, Джал, сынок, дай мне объяснить тебе методику…
Эдуль пустился в описания стальных стоек, которые он использует, гидравлических подъемников, способов переноса нагрузки с перекрытий на опоры. С дотошностью квалифицированного инженера, мастера с многолетним опытом, рассуждал он о тонкостях задачи.
Джал многое пропустил, пока выключал слуховой аппарат, продувал его и включал снова.
— И что самое главное: я добавляю стальные перекладины параллельно существующим деревянным, так что структура ни на миг не остается без опоры.
— Вот как, — облегченно вздохнула Куми, — значит, у нас будет две балки вместо одной. Слышишь, Джал? Две балки даже надежней.
Возражений больше не было. Решили, что Эдуль продолжает трудиться.
КОГДА ДЖАЛ явился в «Приятную виллу», его сердце забилось при виде Дейзи со скрипкой у постели Наримана. Он хотел поздороваться, но рука со смычком поднялась, и его приветствие уткнулось в локоть Дейзи.
Отчим молча кивнул, Джал погладил его по плечу и тихонько уселся в сторонке. Поправив слуховой аппарат, чтобы лучше слышать музыку, он спросил Роксану, где Йезад.
Она шепнула, что, должно быть, зашел в храм огня.
— Йезад? В храм? — поднял брови Джал.
— Почти каждый день заходит, — кивнула Роксана. — Не молиться, говорит. Ему достаточно побыть минутку в тишине и покое.
Джал понимающе улыбнулся.
— Папа сегодня лучше выглядит.
— Оживает. Когда приходит Дейзи.
— Тише, — попросил Джехангир, — музыка…
— Извини, малыш.
Джал откинулся на стуле. Медленная мелодия пробуждала воспоминания, обволакивала его. Музыка будто говорила о чем-то, глубоко затаившемся в сердце… о чувствах, которые трудно, невозможно выразить словами. Иногда на мгновение могло показаться, будто скрипка выговаривает слова и он почти понимает ее язык…
Пьеса закончилась, все захлопали. Дейзи поздоровалась с Джалом, извинилась, что раньше не могла.
— Ну что вы, что вы, — смущенно улыбнулся Джал.
— Вели-вели-великолепно, — пробормотал Нариман. — Вам нужно вы-выступать с этой вещью.
— Моя мечта-сольное выступление с Бомбейским симфоническим оркестром.
— Простите, — спросил Джал, — что вы сейчас играли?
— Скрипичный концерт Бетховена.
— Номер?
— У него только один.
— А какая это была часть?
— Вторая — Larghetto.
Дейзи вернулась к разговору с Нариманом о трудностях на пути осуществления ее мечты. Джал не сводил с нее восхищенных глаз.
— Ну скажи ей что-нибудь, — подтолкнула его Роксана.
— Потом.
Снова зазвучала скрипка.
Пришел Йезад, тихонько отперев дверь своим ключом, увидел Джала, кивнул. Ему так хотелось узнать, что с потолком, но надо было подождать, пока заснет Нариман. После ухода Дейзи они перешли в маленькую комнату.
— Ну, каковы последние известия из дому?
— На прошлой неделе я бы ответил как Эдуль: «Чемпион». А теперь не знаю, что сказать.
Излагая историю с гнилой балкой, Джал тревожно переводил глаза с Йезада на Роксану.
— Не мучайся, — сказал Йезад. — Твоей вины тут нет.
— Но я всегда оказываюсь гонцом с плохими вестями, и весь этот бред Эдуля, и все прочее…
— Может, она действительно гнилая, — вздохнула Роксана. — Сколько времени уйдет на замену?
— С годик, — сухо усмехнулся Йезад.
— Нет-нет, гораздо меньше, — горячо возразил Джал.
И стал пересказывать им планы Эдуля — он в ближайшие дни завезет все оборудование, приготовится к установке опор.
— Обещает не позднее двадцать четвертого, потому что хочет использовать рождественские праздники для работы. Говорит, нельзя останавливаться на полпути, уверяет, если понадобится, так и ночами будет работать.
— Веселенькое у вас будет Рождество, — усмехнулся Йезад.
— Тихой ночи наверняка не будет. А ты как, Джехангир? Собираешься вывесить чулок для Санта-Клауса?
— Да уж, — вздохнул Джехангир, — надоело спорить с Мурадом. Он донимает меня, хочет, чтобы я поверил в Санта-Клауса.
— Так он же прав, — сказал Джал. — Тебе ведь девять?
— Да, — настороженно согласился Джехангир.
— Ну вот. Санта-Клаус приходит до десяти лет. У тебя последний шанс.
— Дядя, я уже не ребенок, ясно? Меня не проведешь!
Джал со смехом обнял его. Простился со взрослыми, обещая держать их в курсе. Они заперли дверь за Джалом и вышли на балкон помахать ему.
Роксана прижалась к мужу, с удовольствием вдыхая запах сандалового дыма, пропитавшего его одежду.
— Мне показалось, что Дейзи очень нравится Джалу. Представляешь, как было бы хорошо, если бы…
— Я тебя умоляю! — остановил ее Йезад. — Вашей семье не очень-то везет с браками.
Он сидел за обеденным столом, вертя чайную чашку. Роксана ушла на кухню приготовить ему ужин из того, что осталось в доме. Он взглянул на тестя, на его руки и ноги, беспомощно трепещущие под простыней.
Как зверушки в капкане, пытающиеся вырваться на волю. Какое это проклятие — старческая болезнь. Проклятый паркинсонизм, жестокий, как пытка. Побыстрей бы шли эти новые исследования в Америке, что-то там с фетальными тканями, с эмбрионами… А сколько народу протестует против этого — те, кто наверняка не страдают болезнью Паркинсона или не вынуждены день за днем видеть мучения больного старика. Какая красота — рассуждать о правах неродившихся, о начале жизни, моменте смерти, прочих высокоумных материях. Болтуны. Как мистер Капур… А здесь нельзя позволить себе такую роскошь. Закон должен быть: сначала пройди через огонь, потом философствуй…
Нариман застонал во сне, прерывая размышления Йезада. Он подошел к дивану.
— Все в порядке, чиф, — коснулся он плеча Наримана. — Я рядом сижу.
Возвратился к своей чашке без уверенности в том, что Нариман слышал его. Странное путешествие — движение к смерти. Как знать, сколько еще остается чифу… год, два? Но Роксана права: помогать старшим на этом пути — единственный способ понять, что это за путь. Штука в том, чтобы помнить это, когда придет твой час…
Как знать, запомнит ли он? Какое безумие заставляет молодых — и даже пожилых — думать, будто они бессмертны? Насколько лучше бы им жилось, если бы они помнили о конце. Если каждый день носить с собой свою смерть, трудно будет растрачивать время на вражду, на злость и горечь, на второстепенности. Вот в чем секрет: помнить о своей смерти, чтобы не допускать в жизни глупости и уродства.
Он бесшумно отодвинул стул и понес чашку с блюдцем на кухню. Вымыл их, вытер руки и вернулся к Нариману. Занятно, думал он, если долго знаешь человека, он может вызывать у тебя самые разные эмоции, всевозможные реакции: зависть, восторг, жалость, раздражение, бешенство, нежность, ревность, любовь, отвращение. Но в конце все люди нуждаются в сострадании, все мы без исключения… Если с самого начала понимать это, насколько меньше было бы боли, горя и страданий…
Стоны с дивана стали громче. Он опять поднялся на ноги и подошел к Нариману, тронул его за плечо. Должен же быть какой-то способ помочь чифу.
Ответ простой: раздобыть денег ему на лекарства — а у него нет денег. Все сводится к деньгам, всегда и все.
Этот конверт в его рабочем столе уже больше недели лежит без всякой пользы, ожидая, когда придут за деньгами выдуманные эмиссары Шив Сены, пока Капур занимается своими Санта-Клаусами. Рождество совсем скоро. Вот хватило бы у него пороху потратить деньги из конверта… чем ожидать — чего?
То он ожидал исполнения снов Вили и выигрыша в лотерее. Теперь ожидает прибавки, обещанной Капуром. Ожидал, когда срастется кость в лодыжке Наримана, когда починят потолок, когда актеры добьются эпифании.
Достаточно долго, решил он. В конечном счете он только на себя может полагаться. И на храм огня — его убежище в этом бессмысленном мире.
КОСТЮМ САНТА-КЛАУСА доставили к полудню двадцать третьего. Капур нарядился, чтобы Йезад и Хусайн посмотрели, как он выглядит.
— Очень красиво, сахиб, — с нескрываемым удовольствием всплеснул руками Хусайн. — Лал, красный, очень вам идет!
Капур ждал оценки Йезада, молча смотревшего на дешевый пояс из черной синтетики, на сапоги из вонючей пластмассы, вроде тех, в которые обряжали Мурада и Джехангира в сезон дождей, пока дети не взбунтовались.
— В целом очень даже неплохо, — заключил он, — только живота у вас нет.
Порывшись в товарах, они соорудили живот из наколенников подросткового размера и боксерских перчаток. После этого Капур не мог не примерить и белую бороду с усами, от которых Хусайн даже попятился. Йезаду он шепнул, что они придают сахибу слишком свирепый вид.
— Хо-хо-хо, — завел Капур, размахивая руками, чтобы звенели бубенчики на запястьях.
— Отчего сахиб кричит, будто ему больно? — тихонько спросил Хусайн.
Йезад прыснул. Капур спросил, что его так насмешило, а услышав ответ, и сам расхохотался, чем привел в полное недоумение Хусайна.
— Аре, Хусайн-миян, это не от боли, это веселый смех Санта-Клауса!
Хусайн, похоже, не поверил, но счел за благо промолчать.
После обеда он пошел в кондитерскую за сладостями, заказанными днем раньше.
Капур, так и не сняв с себя одеяние Санта-Клауса, подошел к Йезаду, всматриваясь в его лицо:
— Темные круги под глазами. Похоже, вы плохо спите.
— Из-за тестя. Он временно живет у нас. Во сне то разговаривает, то стонет.
Помедлив, Йезад решился идти дальше, воспользоваться случаем подтолкнуть, как говорит Вилас, Капура.
— Да и мысли о Шив Сене не дают заснуть.
— Расслабьтесь, Йезад. Меня озарило прошлой ночью. Я пересмотрел ситуацию.
У Йезада подпрыгнуло сердце. Неужели актерские штучки все-таки приносят плоды?
— Я сделал важный вывод, — начал Капур. — Бомбей есть нечто большее, чем город. Бомбей — это религия.
— Повысили Бомбей в чине? Раньше вы называли Бомбей прекрасной женщиной.
Капур, смеясь, расчистил уголок Йезадова стола, чтобы присесть.
— Бомбей остался прекрасной женщиной. Только она постарела. И если она сумела смириться со своими морщинами, принять их с достоинством и самообладанием, то так должен поступить и я. Ибо в принятии есть своя красота. Это и будет моей холистической позицией.
«Больше похожей на холистическую кашу в голове», — подумал Йезад.
— И вы ничего не собираетесь делать с проблемами города?
— Нет. Все изъяны ее красоты — трущобы, забитые водостоки, преступность, коррумпированные политики, все…
— Минутку, мистер Капур. Я не думаю, что преступность или коррупцию можно называть изъянами. Это скорее раковая опухоль. А когда организм поражен раком, то с ним нужно бороться, черт побери!
— Не при холистическом подходе. Ненависть к болезни, борьба с ней агрессивными методами — это пустое. С холистической позиции, вы должны любовью и добротой убедить опухоль изменить злокачественный характер на доброкачественный.
— А если рак не станет слушать? — не без злости поинтересовался Йезад. — Тогда он убьет прекрасную женщину, так?
— Вы слишком буквально понимаете мою метафору с прекрасной женщиной, — укорил его Капур.
— Разве? Я старался быть последовательным. Молодой Бомбей с ваших фотографий, Бомбей стареющий и раковая опухоль…
— Хорошо, оставим прекрасную женщину, — довольно раздраженно остановил его Капур. — Я ведь сказал, что Бомбей есть нечто вроде религии. Мне кажется, эта религия близка к индуизму.
— А это как у вас получилось?
— Индуизм есть религия всеприемлющая, согласны? Я имею в виду не фундаменталистов, не фанатиков, поджигающих мечети, а подлинный индуизм, тысячелетиями питавший собой эту страну, приемля все веры, верования, догматы и теологии, ничем не ущемляя их. А иногда индуизм потихоньку вбирает их в себя. Даже ложные боги приемлются и обращаются в истинных, дополняя собой миллионы уже существующих.
Точно так же Бомбей готов всех принять. Мигранты, бизнесмены, извращенцы, политики, святые, игроки, нищие — откуда бы они ни явились, из какой касты или класса, город приемлет всех и обращает в бомбейцев. Так кто я такой, чтобы рассуждать, кто тут истинный бомбеец, а кто нет? Джаната партия — о’кей, Шив Сена не о’кей, секуляризм — хорошо, религиозная исключительность — плохо, партия БДП неприемлема, а Конгресс — меньшее зло? Не нам судить. Бомбей каждому распахивает свои объятия. Что нам представляется упадком, есть на самом деле зрелость города, его верность своей сущностно сложной природе. Как я могу оспоривать его Zeitgeist? Если это его эпоха хаоса, как я могу требовать Золотую эпоху гармонии? Как может править закон и демократия, если город переживает в час до миллиона мятежей?
Йезад кивал, чувствуя, что голова его раскалывается на миллион кусков от бурного, неуправляемого потока Капуровых аналогий.
На счастье, возвратился Хусайн со сладостями, что заставило Капура сменить тему. Он занялся проверкой шести больших пакетов, желая удостовериться, что его заказ выполнен полностью. Прикинув объем заказа, Йезад заметил, что он должен был стоить немалых денег.
— На доброе дело не жалко, — откликнулся Капур. — Если шивсеновское жулье у нас тысячи вымогает, что же не потратиться на подарки для детей в нашей округе? Пусть, кстати, узнают о существовании других общин и религий, о том, что такое терпимость, верно? Насчет нетерпимости они достаточно знают от Шив Сены.
«А как насчет подарков моим детям?» — с горечью подумал Йезад, помогая переносить пакеты в офис.
— Кстати, Йезад. Наложило это жулье свои грязные лапы на наши деньги?
— Нет еще.
Черт бы побрал напоминание Капура — он и без того постоянно думает о конверте с деньгами. Сколько он еще будет лежать в столе и донимать его? Пока Капур не решит, что Шив Сена не придет за деньгами и не возвратит их обратно в чемодан. Конец бесполезной игры. Если только не…
— Взгляните, Йезад.
Капур протягивал ему большую карточку, на которой он от руки написал на английском и хинди: «ПРИХОДИТЕ, ДЕТИ, НА ВСТРЕЧУ С САНТА-КЛАУСОМ!»
Внизу указывалось время:
24 декабря, с 14.00 до 19.00
25 декабря, с 10.00 до 13.00
— Магазин будет и на Рождество открыт?
— Не для работы. Отпразднуем мир на Земле и в человеках благоволение. Но вы можете не приходить, отдыхайте. Ты тоже, Хусайн.
— Сахиб, я хочу прийти. Хамко бхи маза айега — я тоже повеселюсь.
— Конечно. А пока, чало, повесь объявление.
Хусайн достал стремянку из подсобки и прикрепил объявление под неоновой вывеской «Бомбейский спорт».
— О’кей, сахиб?
— Первый класс. Ну вот мы и готовы.
От возбуждения Капур не мог работать. Он до самого закрытия крутился по магазину в костюме Санта-Клауса, все время жалуясь, что в костюме жарко. К закрытию он просто обливался потом.
— Потная это работа — Санта-Клаусом быть, — пошутил он, раскладывая на просушку красный кафтан и штаны. — Вечером надо хорошенько отдохнуть.
Закрыли магазин. Хусайн проводил Капура, помахал ему, когда тот сел в такси. Хусайн был явно доволен, что добрый сахиб без урона выбрался из личины краснорожего монстра.
Йезад простился с обоими и зашагал по улице, запруженной людьми, спешащими домой. Он стремился к покою храма огня. Какое это счастье, что в беспощадной пустыне, которой стал этот город, так близок его оазис.
На сей раз он захватил собственную молитвенную шапочку. Он сунул руку в карман и нащупал ее обнадеживающую бархатистость. Давно не надеваемая шапочка по-прежнему мягко льнула к пальцам.
…Йезад сидел перед святилищем, закрыв глаза, держа на коленях открытый молитвенник. Уже прозвонили бои, колокол безмолвствовал, огонь в афаргане пригас. Помещение снова погрузилось в успокоительную полумглу.
Он закрыл молитвенник и вернул его на полку. Склонился у мраморного порога святилища, захватил пальцами изрядную щепоть пепла, чтобы растереть его по лбу и горлу и, пятясь, отступил от огня.
На веранде седобородый дастур вел серьезную беседу с другим дастуром. Йезад представил себе, что они обсуждают нечто возвышенное, — может быть, проблему истолкования священных «Гат»? Как бы он хотел приобщиться к такому знанию. Помогло бы оно обнаружить смысл в этом мире? Не узнаешь, пока не попытаешься.
У ворот он снял и сунул в карман шапочку, стер пепел со лба. И направился на станцию Марин-Лайнз.
Но через несколько шагов остановился, повернул и быстро зашагал по направлению к «Бомбейскому спорту», сделав небольшой крюк, чтобы не столкнуться с Виласом, который вполне мог еще писать письма на ступеньках книжного магазина. К «Бомбейскому спорту» он подходил с ключами наготове. Дверь легко открылась — замок работал хорошо — и закрылась за ним.
Он не зажигал свет, и так различая то, что ему нужно. Прошел мимо костюма Санта-Клауса, разложенного на прилавке в ожидании завтрашнего дня. На ощупь выбрал нужный ключ, отпер свой стол. Выдвинул ящик, переложил конверт из ящика в свой кейс. Запер стол, запер магазин и поехал домой.
Роксане он и слова не сказал. Не мог, во всяком случае, пока все не кончится. Тщательная обдуманность действия вызвала лишь больший сумбур. Сердце его сжималось.
Йезад весь вечер сражался с путаницей в мыслях. Мурад и Джехангир с тревогой поглядывали на отца, но держались на расстоянии. Роксана, в страхе перед ссорой, пыталась понять, что опять не так, что нарушило благословенный покой, который, как она надеялась, поселился в доме.
НА ДРУГОЙ ДЕНЬ Капур, перевоплотившийся в Санта-Клауса задолго до двух часов, нетерпеливо вышагивал от прилавка к прилавку «Бомбейского спорта». Он то пугал Хусайна возбужденным «хо-хо-хо», то размахивал руками, стараясь понять, как заставить звенеть побольше бубенчиков. Перед самой дверью стояло кресло, в котором он собирался принимать визитеров, заливаемое зловещим светом мигающей красной лампочки.
Дождавшись назначенного часа, Капур уселся в кресло с мешком детских подарков.
— Вы выглядите таким взволнованным, Йезад! Не беспокойтесь, дети придут.
— Обязательно придут.
Видимо, чувство вины похоже на тревогу, думал он, стараясь взять себя в руки.
Начавшееся вчера стеснение в груди продолжало мучить его, он даже подумал, не сходить ли к врачу.
Через полчаса Капур начал опять расхаживать по магазину.
— Почему никого нет? Я вчера проехал мимо Акбаралли, так у него было полно детей. Посмотрите на меня, Йезад, я что, хуже смотрюсь в костюме, чем Акбаралли?
— Великолепно смотритесь. Дело в том, что они рассылали приглашения по почте. Мой Джехангир получил такое приглашение на прошлой неделе.
— И вы его туда водили?
— Конечно нет. Он уже большой мальчик. А потом, если бы ему захотелось повидать Санта-Клауса, я бы его привел сюда.
Капуру понравился ответ. Он все выглядывал на улицу, надеясь зазвать прохожих с детьми.
Прошло еще полчаса, но единственный, кто ел сладости, был Йезад. Он разворачивал конфету за конфетой и поедал их. Снимая обертки, он отметил, что у него дрожат пальцы, как у заядлого курильщика.
— Никому мои подарки не нужны, — скорбно заявил Капур. — Можем сами все съесть. А вы с Хусайном заберете их домой.
— Может быть, проблема в рукописном объявлении? — предположил Йезад, кладя на место очередную конфету. — Не каждый сразу разберет, что написано.
— Конечно, в этом дело! — обрадовался Капур. — Как я сам не додумался! Надо поставить Хусайна у дверей, чтоб он приглашал народ.
Хусайн отнесся к поручению серьезно. Увидев, что у магазина остановилась женщина с ребенком, он ринулся к ним с такой стремительностью, что они перепугались.
— Пойдем-пойдем, маленький, подальше от этого сумасшедшего, — залепетала женщина, в страхе озираясь по сторонам.
Обиженный, но не сдавшийся Хусайн высмотрел другого кандидата на Капуровы благодеяния. Мужчина с маленькой девочкой, видимо дочкой, остановился посмотреть витрину. Ребенок что-то попросил, мужчина улыбнулся, покачал головой и в утешение погладил ее по щечке.
Хусайн изготовился к действию. Он был преисполнен решимости не упустить жертву — девочку нужно доставить Капур-сахибу.
Схватив ее за ручонку, он обратился к отцу:
— Заходите, бхаи-сахиб! Бесплатно сладости дают, ваша баччи рада будет!
То ли решив, что это попытка похищения, то ли разъярившись от агрессивности Хусайна, отец заорал:
— Руки прочь, сала!
Хусайн крепко держал девочку.
— Отпусти! — замахнулся отец.
Капур понял, что Хусайна пора спасать.
— Извините, сэр! — крикнул он от двери. — Мы вручаем детям рождественские подарки!
Йезад на всякий случай занял позицию рядом с Капуром, но вмешательство Капура успокоило отца. Зато девочка при виде странной фигуры в красном громко разревелась. Вокруг начала собираться толпа, не желая упустить случай понаблюдать за перебранкой Санта-Клауса с публикой.
— Не плачь, моя маленькая, — проворковал Капур, протягивая девочке руку, от которой она отпрянула. — Ты понимаешь по-английски?
— Моя дочь учится в первом классе английской школы, — высокомерно ответил отец, сочтя вопрос оскорбительным.
— Прекрасно, — обрадовался Капур. — Так почему ты плачешь, детка? Ты никогда Санта-Клауса не видела?
— Мы исповедуем джайнскую веру, — холодно сообщил отец.
— Это замечательно, — отреагировал Капур, — а сам я индус. Но ничего дурного нет в том, чтобы повеселиться на Рождество! К тому же современный Санта — Клаус дружит с людьми всех вер…
Мужчина тянул прочь девочку, в которой любопытство боролось со страхом, а Капур громогласно превозносил достоинства космополитического общества и преимущества празднования всех религиозных праздников. Толпа выслушала его, кое-кто одобрительно похлопал. Капур помахал в ответ, сам вздрогнув от звона бубенчиков, и удалился.
— Уллю ке паттхэ! — обругал он Хусайна. — Я тебе что сказал? Чтобы ты сообщал людям про Санта-Клауса! Не гхабрао, не пугал их, хватая за руки детей! Улыбайся, говори ласковые слова, будто ты их к себе домой приглашаешь. Джао, иди!
Хусайн побрел на улицу, удрученный тем, что сахиб обругал его. Неужели это жуткий костюм и дикая борода так изменили его добрый нрав?
Йезад тем временем старался приободрить Капура:
— Новое не сразу пробивает себе путь…
— Санта-Клаус не новинка. Ему уже несколько сот лет, — мрачно буркнул Капур.
А Хусайн все старался завлечь гостей. Улыбался, кланялся, указывал на объявление, на человека в красном. Он освоил искусство завлечения без запугивания, и в магазине появились первые гости.
Мальчик знал, как полагается вести себя с Санта — Клаусом. Он пожал руку мистеру Капуру и без единого слова вытерпел его объятие.
Любящие родители радостно подтвердили Санта — Клаусу, что сын в минувшем году был хорошим мальчиком.
Мистер Капур просиял, полез в мешок за подарком, стараясь затеять разговор с молчаливым ребенком. На радостях он и родителям вручил подарки.
Хусайн с недоумением наблюдал главный ритуал долгих приготовлений хозяина. По выражению его лица было ясно, что он никак не может взять в толк, чего ради сахиб раздает сладости чужим людям, которые явно не собираются ничего покупать.
— Хо-хо-хо! — ревел Санта-Клаус, провожая гостей. — Веселого Рождества, увидимся через год!
— Скажи: спасибо тебе, Санта-Клаус! — подсказывали родители.
Ребенок поедал конфеты, не обращая ни на кого внимания.
— Все прошло хорошо, — резюмировал Капур.
— Замечательно, — отозвался Йезад из-за его спины, мечтая лишь о том, чтобы поскорей закончилось представление.
Он смахнул пальцем пот с верхней губы, вытер палец о рукав и принялся за очередную конфету.
— Теперь дело пойдет, — объявил Капур, — я чую, что пойдет! Так, Хусайн, ты что уставился на меня как сова? Иди на улицу и веди сюда детишек с их папами — мамами.
Хоть чутье Капура оказалось не слишком верным, но дети в магазине появлялись и радовали его сердце на разные лады. Малыши, впервые столкнувшиеся с Санта-Клаусом, либо изумленно таращились на него, либо отворачивались в испуге. Другие входили и удалялись как воспитанные роботы. Дети того возраста, когда в Санта-Клауса уже не верят, с насмешливыми улыбками тянули руки за бесплатным угощением. Один мальчишка весело повторял:
— У Санта-Клауса в бороде блохи, в бороде блохи!
Смущенная мама объяснила, что сын путает Санта — Клауса со знакомым священнослужителем, седая бородища которого, по слухам, служит приютом насекомым.
В семь выключили освещение витрины и велели Хусайну прекратить отлов гостей. Лязгнули металлические жалюзи, обещая долгожданный покой. Капур, морщась от боли, отодрал с лица бороду и усы. Стал с напряжением стаскивать резиновые сапоги с распухших ног. Насилу снял один и позвал на помощь вернувшегося в магазин Хусайна.
— Бхаи, братец, помоги — не слезает!
Хусайн опустился на колени, Капур вцепился в стул — сапог, громко чавкнув, слез с ноги. Капур с облегчением растер ступни и сунул их в мягкие итальянские мокасины.
— Вы готовы, Йезад?
Вышли вместе. Йезад запирал замок, когда услышал возглас Капура:
— Смотрите, что делается! — Капур указывал на неоновую вывеску.
Йезад поднял глаза, растирая продолжавшее ныть сердце.
«БОМБЕЙСКИЙ СПОР». Надо же было, чтобы погасла именно буква «Т»…
— Завтра электрик не работает. Послезавтра скажу, чтоб починил.
— Конечно. Желаю хорошего отдыха с семьей.
— Спасибо, мистер Капур.
— Счастливого Рождества, Йезад.
