В 1972 году люди, наделенные властью, благополучно прикрыли КВН. Люди, наделенные не властью, а как раз ей не присущим – талантом, оказались без любимого дела и, как следствие, без любимого города, потому что потянулись к очагам культуры в столицу нашей Родины. Первым из одесситов в Москву подался кавээновский автор и актер Юра Волович. За ним и автор этих строк. Работали мы, как правило, для эстрады.

Эстрада не имеет гражданства, а заодно и прописки, – она кочует, периодически принося в тот или иной город весну, расцвечивая его улицы афишами, а разговоры – слухами. Летом 1974 года в Одессе со всех рекламных тумб смотрели полутораметровые афиши, которые призывали увидеть оркестр Олега Лундстрема, а с ним Валентину Толкунову, Льва Лещенко, Геннадия Хазанова и еще десятка два звучных имен, среди которых очень мелко, но тем не менее значились и наши с Юрой Воловичем. В сводках Росконцерта это именовалось «сборной программой», расценки на билеты повышенные. А кто же в Одессе покупает дешевое?!

Повышенные расценки вмиг взвинтили ажиотаж. Зеленый театр распирало от гордости и контрамарочников из числа родственников и личных парикмахеров городского управления культуры. Были, правда, и личные мясники, но они бесплатные контрамарки не уважали. Им билеты во второй ряд дирекция Зеленого театра обычно доставляла прямо к колоде в мясной корпус, зато уходила оттуда с такой голяшкой, какая не снилась даже солисткам парижского «Мулен Руж».

Стоит ли удивляться, что после такого успеха сборные концерты в Одессе продлили еще на недельку. И это породило одну очень серьезную проблему. Все в коллективе знали, что мы с Юрой одесситы, и мы с гордостью «гуляли» наших коллег, демонстрируя лучший в мире театр на фоне лучшего в мире города и прочие достопримечательности. Но продление гастролей совпало с очень личным событием в жизни Воловича – с его днем рождения. Получалось, что он дома, а остальная бригада в гостях. Быть знаменитым некрасиво, а жмотом – так вообще позор! Барабанщик из лундстремовского оркестра Аркаша, всегдашний выразитель чаяний всей бригады, затолкав Юру в кусты сирени, благоухавшие со стороны служебного хода Зеленого театра, не хитрил и не юлил:

– Юра, если ты зажмешь день рождения, мы не только перестанем тебя уважать, но и не будем тебе аккомпанировать. Ребята застоялись и хотят бухнуть. Они уже даже купили тебе подарок.

Без аккомпанемента можно было еще прожить, ибо он сводился к тому, что в нашей сценке в один прекрасный момент все тот же Аркаша производил «блямс» по тарелкам. Правда, делал это знаменитый оркестр, и отмашку барабанам давал сам Олег Лундстрем, потому что Аркаша и на пятидесятом концерте никак не мог запомнить, на какую реплику надо «блямснуть». И заявление «ребята застоялись» тоже было из разряда гипербол. Только третьего дня мы с Юрой самолично под честное слово кавээнщиков извлекали из медвытрезвителя поштучно и развозили оптом всю медную группу оркестра и примкнувшего к ним контрабасиста. Причем, чтобы оттранспортировать медную группу на третий этаж гостиницы «Красная», пришлось даже нанимать двух швейцаров, а для контрабасиста – еще и милиционера.

Но у Аркаши в колоде наличествовала козырная карта – подарок. И главное, Юра был дома, а домом была Одесса, и не принять гостей – такое в мозгу не укладывалось.

В рамках сборной бригады, приехавшей в Одессу, к нам двоим, бывшим кавээнщикам, примыкал и Гена Хазанов, выступавший когда-то за команду КВН Московского инженерно-строительного института. Гена в дипломатических вопросах, конечно, был на голову опытнее Воловича.

– Юра, и не думай о банкете. У нас в бригаде по списку восемьдесят человек, это не считая друзей, которые на банкет придут первыми и уйдут последними. День рождения надо устроить за кулисами: легкий фуршет с тяжелой головой наутро. Без водки, которую все равно не разрешит инспектор. Значит, вино. Для тяжелой головы вина должно быть много. Значит, разливное. Думайте, орлы, где взять.

– Чтобы много и хорошего, да к тому же подешевле – надо ехать к народным умельцам, то есть на село, – вставил свои пять копеек я.

– А стаканы?! – простонал Волович.

Но для человека, который в будущем будет руководить Московским театром эстрады, разве такая мелочь могла стать препятствием?

– Зачем нам стаканы? – недоумевал Хазанов. – Вон стоит все, что нужно!

У двери в помещение, которое только воспаленный мозг мог назвать артистической гримуборной, на табуреточке стоял алюминиевый бак на сто литров с краником внизу и кружкой, прикованной собачьей цепью. Это чудо сохранилось со времен одесской холеры, о чем напоминала надпись «Кипяч. вода».

– Такой же бак валяется в кустах. Что тут думать: наполняем баки винищем – и «гуляем» народ.

Итак, проблема, как придать банкету походную непритязательность, была решена. Но оставалось еще одна – собственно вино.

На следующий день, одолжив в буфете парка десять двадцатилитровых бутылей, мы погрузились в старенькую Юрину «Волгу» и втроем покинули город Черноморск, взяв курс на город алкогольной славы Шабо. Командором пробега Хазанов сразу назначил себя:

– Волович за рулем, Крапива – специалист по водке, так что вино дегустировать буду я.

Шабский винзавод нас ничем не порадовал. Его дирекция с радостью отпустила бы вино налево, но было лето, и новый урожай только бродил. А старый, судя по припухшим лицам дирекции, здесь не залеживался и прямо из штуцера находил потребителя непосредственно на заводе. Пришлось идти в частный сектор.

Частный сектор, то есть местное население, жил трудной и героической жизнью партизан белорусского Полесья. Уютный городок украшали живописные домики. И даже наметанный глаз никогда бы не определил, что под каждым из них таится бункер, а в бункере – святая святых: умопомрачительные по размерам бочки с умопомрачительным по вкусу вином. Режим секретности был спровоцирован рыскавшими по району работниками ОБХСС – отдела борьбы с хищениями социалистической собственности, которые боролись не столько за то, чтобы не расхищалась собственность социалистическая, сколько за то, чтобы умножалась их личная.

И вот в какой дом мы ни стучали, как слезно ни молили: «Хозяюшка, дай с дороги винца испить!» – перед самым носом двери захлопывались. Слава богу, нашлась добрая душа, которая через дыру в плетне все шепотом растолковала:

– Не дадут. Ваш товарищ, тот носатый, так на одного из ОБХСС похож, что мурашки по коже даже не бегают, а сразу разбегаются…

Носатый, то бишь Хазанов, стал мрачнее тучи и тоном командора, только уже Беринга, изрек:

– Ну ладно! Сейчас в это Шабо придет цивилизация!

И решительно двинулся к ближайшему затаившемуся бункеру.

Дверь открыла хозяйка. Гена потребовал хозяина. В недрах дома послышалась возня, и на пороге появился помятый хозяин.

– Мы артисты! – с надрывом провинциального трагика бросил Хазанов в народ коронную фразу. – Нам для эстрадного номера нужно вино.

Помятый, похоже, был не из робких и захихикал:

– Розумиеш, Клава, тэпэр артысты вже в ОБХСС служать!

– Неправда, я артист! – простонал Хазанов, хотя пафос его уже не пылал, а еле тлел. – Вы меня наверняка по телевизору видели!

– Понимаешь, Гена, они целый день на работе, – шепнул ему на ухо я, – а после работы сразу начинается дегустация, – это Шабо. Так что если они тебя видели, то в тумане, и вряд ли узнают.

Но большой артист, да еще слыхавший о системе Станиславского, знал, как действовать, исходя из предлагаемых обстоятельств.

– Ха, спорю на три рубля, что вы помните мою фамилию! Знаете, кто я? – Все напряглись, ожидая неожиданной развязки, и она действительно оказалась неожиданной: – Я Николай Николаевич Озеров!

– Брешеш! – аж вспотел хозяин, который, как и всякий мужик, конечно же, болел тем нашим хоккеем.

– Внимание! Внимание! Говорит и показывает Монреаль! Сегодня решающая игра нашей сборной. Только победа, только победа чехов над канадцами позволит советским хоккеистам претендовать на медали.

Это все голосом Озерова. Какое счастье, что в репертуаре Хазанова была пародия на нашего знаменитого комментатора. И какое счастье, что Николай Николаевич всегда был за кадром и не ездил дегустировать вина в Шабо.

Не знаю, изрек бы в тот миг Станиславский свое знаменитое «Не верю!», но в Шабо народ был попроще, без этих старорежимных понтов, – и тут же потеплел душой, сразу скинув десять копеек на литре. А когда выяснилось, что мы берем не бутылку, а двести литров, хозяин, явно начавший приобщаться к большому искусству, сказал:

– Двисти литрив?! О, це будэ добрый номэр!

И все же, как человек, наделенный народной интуицией, захлопывая багажник Юриного «волгаря», он обнял Гену за плечи и поинтересовался:

– Хлопчик, я дывлюсь, – ну, дуже ты молодый. То ты не Озеров, кажы правду, – ты мэнэ розыграв?

– Разыграл, – честно признался Гена. – Я – Райкин.

И тут же исполнил вторую пародию – на Аркадия Исааковича.

Мы отъехали уже довольно далеко, а я все оглядывался в стекло заднего вида: хозяин стоял, раскрыв рот.

Уверен, что по сей день в Шабо живет легенда, как в это благословенное место приезжал Райкин, который выдавал себя за Озерова.

Завершит эту историю, увы, проза жизни. Кто бывал за кулисами Зеленого театра, знает лестницу, что ведет вниз к сцене. В тот вечер на две предваряющие эту театральную лестницу тумбы встали… нет, не бюсты с гордыми профилями основоположников театрального дела Станиславского и Немировича-Данченко, а две емкости с не менее гордыми краниками. И ни один из восьмидесяти артистов в тот вечер не прошел на сцену, не пригубив из кружки на собачьей цепи.

Делалось это так дружно, что инспектор Росконцерта, который специально ездил с каждой бригадой, чтобы блюсти ее нравственность, весь вечер мучился вопросом: что же такое поели артисты, если у них такая жажда? А это была жажда жизни, ибо ничто не сравнится с той жизненной силой, какая загадочным образом сконцентрировалась в шабском нектаре.

И лишь с последним взмахом волшебной палочки Олега Лундстрема инспектору пришло в голову самому утолить жажду. То ли потому, что ему накапало, увы, последние полкружки, то ли потому, что чувство долга затмило остальные чувства, инспектор после аплодисментов и поклонов, ткнув в Воловича пальцем, объявил:

– А вас, Волович, я отстраняю от концертов!

Но Аркаша, выразитель чаяний бригады, взял инспектора за талию и повел в проверенные кусты сирени:

– Палыч, у Юры день рождения. Если бы ты был не из своей занюханной Москвы, а из Одессы, ты бы не налил гостям?

– Ну ладно, – вмиг оттаял инспектор, не прекращая следить за рукой Аркаши, которой тот размахивал для убедительности.

Да, чуть не забыл сказать, что, когда Аркаша хотел быть убедительным, он всегда брал в руку то приспособление, которым бил в большой барабан. Я бы сказал, что оно напоминало булаву гетмана Хмельницкого, – но бессовестно соврал бы: оно было раза в три больше. А чтобы закрепить мирный договор, хозяин булавы добавил уже по-дружески:

– Кстати, Палыч, мы тут Юре на подарок скидывались, так с тебя десятка.

Юра был счастлив. Вечер был хорош, и народ был хорош. Но особенно хорош был подарок. Аркаша вручил Юре… шариковую ручку. Но какую! На ней была изображена девушка в купальнике.

– Юра, поверь, это мировая вещь, такое только в Одессе найдешь! Смотри: если ручку перевернуть, – продемонстрировал Аркаша уникальные возможности подарка, – девка раздевается. Ну прямо как на одесском пляже. Мы с медной группой проверяли – очень похоже.