Эпилог

Море слегка колыхало катер. Небесная синь слепила, по волнам бегали блики. Теплый, соленый на запах, приятный ветерок (кажется, бриз?.. или пассат?.. ничего в морском деле не знаю…) легко обдувал мое лицо.

…Я с детства мечтал о том, чтобы хоть разок вот так, на маленьком суденышке, одному побыть в открытом море. Чтобы лодка, чтобы море, чтобы чайки, чтобы я один на много миль вокруг… И чтобы потом был девственный остров и прекрасная незнакомка на белоснежном берегу…

Однако сейчас меня мое положение не радовало. Потому что это был не отдых. Это была капитуляция. Полная и безоговорочная капитуляция. И даже факт, что это не я капитулировал, что это меня капитулировали, не утешал. Потому что я должен был, обязан был сопротивляться, я должен был найти слова, чтобы убедить других, мне нужно было что-то сделать такое, чтобы развитие ситуации пошло по другим рельсам.

Не сделал, не нашел, не сумел. И теперь запоздало изобретал, что должен был сделать.

Воистину любой генерал готовится к войне прошедшей. Не мной сказано, но зато как точно!

…Я проснулся от тряски. Болела голова, во рту было кисло, с каким-то металлическим привкусом. Открыл глаза, огляделся и только тогда вспомнил, что именно со мной произошло.

Я лежал на кожаной лавке в кузове автомобиля, насколько можно было судить из столь неудобного положения, джипа, который резко мчался, подскакивая на рытвинах. По груди и ногам я был туго пристегнут к лавке, очевидно, чтобы не упасть. Однако руки были свободны, так что смог легко отстегнуть ремни и сесть.

Это и в самом деле был открытый джип. За рулем и рядом с водителем сидели мужчины в привычном для Югославии камуфляже. Машина ехала по берегу моря, прямо по пляжу, без дороги. Над головой громко кричали чайки.

Мелькнула мысль о том, что можно сигануть через борт — и пусть они меня потом ищут. Однако тут же отбросил ее. Ну, сигану. А что дальше? Куда мне потом податься, если я даже приблизительно не знаю, где мы находимся? В конце концов, вряд ли эти двое задумали в отношение меня какую-то большую пакость, потому что пока я лежал беспомощный, со мной можно было сделать все что угодно. Вплоть до того, что втихаря в море утопить… Да и теперь меня не оставили бы без присмотра.

Может, они даже специально меня так оставили, провоцируя, чтобы я попытался сбежать и тогда у них будут чистые руки, в то время, как мне придется самому решать весь комплекс свалившихся на меня проблем? Или чтобы подстрелить «при попытке к бегству»…

Нет уж, дудки, сначала узнаем, что задумали вы, а там уж посмотрим…

— Эй, — окликнул я.

Сидевший на месте старшего мужчина обернулся. Это оказался тот самый часовой, который на удивление хорошо говорил по-русски.

— Очухался? — усмехнулся он.

Любопытно, что именно рассчитывают услышать в ответ люди, когда задают подобные никчемные вопросы?

— Куда мы едем? — спросил я.

— Сейчас, погоди, — прокричал он в ответ. — Скоро будем на месте, тогда и поговорим.

Что ж, погодить так погодить. Перекрикиваться и в самом деле утомительно.

Куда же это меня везут? Вернее, куда меня уже практически привезли? Сербская Краина не имеет выхода к морю. Значит, мы в Югославии. Значит, меня таки вывезли. Значит, приводится в исполнение какой-то план, который осуществляется якобы в моих интересах, но помимо моей воли.

Значит, стало мне ясно со всей очевидностью, Мириам теперь попросту обречена.

В голове вихрились, сталкивались взаимоисключающие мысли. Что в сложившейся ситуации можно предпринять? Наброситься сейчас или чуть позже, когда остановимся, на водителя, расправиться со старшим машины, забрать у них документы, повернуть машину и ехать обратно. Допустим, это я смог бы сделать. Ну а что потом? Без досконального знания языка, с чужими документами, на чужой машине, в незнакомом месте… Впрочем, до границы, быть может, я еще и смогу добраться. Ну а там… В военной полиции тут служат парни вот с такими мордами, которые очень не хотят попасть на фронт, а потому всемерно доказывают настоятельную необходимость своей службы в тылу.

Впереди показался длинный, вклинившийся в лазурь моря, мол. Вдоль его края колебалась белая полоска разбивающихся о его монолит волн. А у основания мола, на берегу, стояли несколько вооруженных человек. Это была именно военная полиция. Накаркал…

Мы лихо подрулили к ним — из-под колес взвихрился клубочек белого песка. Один из полицейских бросил сигарету, поправил ремень с кобурой и направился к машине. Наш старший спрыгнул на землю, тоже одернул форму и пошел ему навстречу. Они козырнули друг другу и только после этого обменялись рукопожатиями.

Да, если раньше у меня и имелась возможность попытаться освободиться силой, теперь уже было поздно. Дергаться против пяти автоматов — самоубийство.

Между тем наш старший и офицер военной полиции обменялись лишь несколькими фразами и мой знакомец вернулся ко мне.

— Ну что, пошли, Просвет!

Я демонстративно устроился поудобнее и скрестил на груди руки.

— Я никуда не пойду, пока вы мне во всех подробностях не объясните, куда и с какой целью ведете, — сказал как можно решительнее.

Он усмехнулся.

— Это бесперспективно, Просвет. Если ты сейчас пойдешь со мной, я тебе по пути все объясню. Потому что есть вещи, которые можно тебе сказать только наедине. Если же будешь сопротивляться, вон те тренированные мальчики легко скрутят тебя. Тогда все равно все произойдет как и было задумано, но только ты так ничего и не узнаешь.

При подобной широте выбора ничего не оставалось, как только покориться обстоятельствам.

Я спрыгнул на песок. Песок тут — мечта. Неслучайно побережье Югославии в свое время славилось своими пляжами и курортами. Да и теперь тоже, хотя из-за всех этих событий людей сюда приезжает отдыхать куда меньше.

Мои ноги утонули в белом крошеве. Только теперь я обратил внимание, что одет не в ставшую уже привычной для меня военную форму югославской армии, а в собственный гражданский джинсовый костюм, в котором приехал сюда и который до сих пор лежал у меня в вещах в казарме. Значит, они и вещи мои забрали…

Полицейские стояли в сторонке и с нескрываемым любопытством наблюдали за происходящим. Кроме того, за нами, не отрываясь, наблюдал глазок объектива кинокамеры — мой отъезд запечатлевался для истории.

Наверное, понял я, эту кассету покажут нашим ребятам, чтобы они убедились, что со мной ничего страшного не произошло и меня просто отпустили.

Мы вдвоем направились к молу. Ступили на узкую бетонную иглу, вонзающуюся в Адриатическое море.

— Слушай меня теперь внимательно, Просвет.

Уж об этом он мог бы не напоминать — и без того о более внимательном слушателе он мог бы только мечтать.

— Дело в том, Просвет, что я — офицер контрразведки. В свое время учился и какое-то время жил в Советском Союзе, — начал он.

А я-то думал, откуда это у Славко мог оказаться солдат, который так легко и свободно говорит по-русски. Теперь понятно… Но это ж выходит, что ради меня была проведена такая сложная операция! Это, конечно, льстит самолюбию. Льстит, но и настораживает. Потому что неведома конечная цель задуманного.

Мы неторопливо шли по молу прямо в открытое море. Все остальные остались на берегу. Справа о бетон бились волны, на головой визгливо перекликались птицы с заломленными крыльями. Насколько я понимаю, при таком шуме вести запись разговора едва ли возможно.

— Когда нам стало известно, что у русских проживает мусульманка… Короче говоря, — перебил он сам себя, — нужно было убедиться в том, случайно ли это произошло или же ты стал жертвой какой-то ловкой провокации со стороны противника…

— Ага, был бы их шпионом, выведывал ваши секреты и жил бы при этом с их резидентом на виду у всех, — не сдержавшись, фыркнул я.

— Как бы то ни было, Просвет, выбор сделал ты сам. Ни уезжать добровольно, ни расстаться с ней ты не захотел, — сдержанно напомнил сопровождающий. — Поэтому нам пришлось принять соответствующие меры. На войне каждая сторона старается максимально обезопасить себя от возможных неожиданностей.

— Да поймите вы… — начал горячиться я.

Однако он не дал мне закончить.

— Решение принято, Просвет, я с ним согласен. Если бы даже ты меня сейчас сумел в чем-то убедить, даже если бы я изменил свое мнение, изменить ничего ни я, ни ты, ни кто бы то ни было, уже не в силах. Так что тебе придется подчиниться.

Несмотря на то, что я хорохорился, это понимал прекрасно. Потому спросил уже без напора:

— Подчиниться чему?

Контрразведчик слегка попенял:

— Так я же пытаюсь тебе объяснить, а ты все время перебиваешь, не даешь слова сказать… Решение принято такое. После того, как ты уличен в контактах с противной стороной, оставаться здесь тебе нельзя. Даже если бы ты попросил предоставить тебе дозволу на проживание в республике, ты бы ее не получил — все по той же причине. Какие еще могут быть варианты? Возвращаться в Россию — у тебя нет документов. Просто передавать тебя в российское посольство в Белграде было бы с нашей стороны некрасиво — ты для нас много хорошего сделал.

Интересно, а нашел бы я выход, сложись судьба так, чтобы это мне нужно было бы решить чужую судьбу в аналогичной ситуации?

— И каков же выход?

Серб сделал несколько шагов молча, пока ответил.

— Выход? Выход, Просвет, у нас будет вот какой. Когда мы дойдем до конца мола, там будет привязана лодка. Даже не лодка — катер. Я тебя сажаю в катер, завожу мотор и ты уплываешь в открытое море. Все, на этом твоя служба у нас и наши перед тобой обязательства заканчиваются. Здесь очень оживленное судоходство, так что ты легко попадешь на какой-нибудь корабль и сможешь рассказать о себе любую легенду, которую только придумаешь, выдать себя за гражданина любого государства, какое только тебе взбредет в голову.

Я был просто ошарашен открывшейся перспективой.

— Погоди! — заговорил я совсем не о том, о чем должен был бы говорить в те немногие мгновения, которые мне осталось провести на югославской земле. — Но ведь если я скажу, что подданный, скажем, государства Бенин, меня в ближайшем порту доставят в посольство или консульство этой страны и тут же вскроется мое вранье.

Потревоженные моим громким голосом, чайки завопили еще отчаяннее.

— Может быть и так. Но только ты учти, что это не мы виноваты, что у тебя произошли какие-то неприятности у тебя на родине, что здесь ты запутался в сомнительных связях… Это все, что мы можем для тебя сделать, памятуя о твоих заслугах перед Сербской Краиной и перед сербским народом и не желая тебе неприятностей, — пожал плечами сопровождающий. — Во всяком случае, именно такой вариант дает тебе реальный шанс выбрать себе страну для проживания. И как ты будешь врать, как сможешь устроиться, будет зависеть только от тебя… Например, ты можешь выдать себя за беженца из Албании — оттуда, случается, пытаются бежать в Италию. Ты можешь выдать себя за жителя Ливии, а там, может быть, попросту закроют глаза на твое неизвестное прошлое. Ты сможешь изобразить потерю памяти и тогда… Короче говоря, я не знаю, теперь думай сам.

Мы уже стояли возле катера. Катер был большой, красивый, он бестолково бился на волне, привязанный к кольцу коротеньким канатом.

— Хорошо, — сказал я, — допустим, все произойдет так, как вы сказали. Ну а если я выдам себя за русского добровольца, которого выперли из Сербской Краины по ложному обвинению или по недоразумению?

Контрразведчик кивнул:

— Ты и в самом деле можешь это сделать. Только имей в виду: в этом случае тебя, как находящегося здесь незаконно, отдадут не нам, а в русское посольство, от которого мы сейчас пытаемся тебя спасти.

Что ж, логично.

— Хорошо. А если я поверну катер не в открытое море, а к берегу?

— Тебя встретят вон те бравые парни, которые препроводят тебя в полицию — а дальше смотри пункт первый… Пойми, Просвет, у тебя нет иного выхода, как только покориться обстоятельствам, которые мы для тебя сформировали.

Да, и в самом деле, похоже, у них все продумано заранее. Ладно, посмотрим.

Теперь — главное.

— Что будет с Мириам?

Мне показалось или же контрразведчик действительно чуть вильнул глазами.

— Мы ее выдворим на мусульманскую территорию… Тебе пора, Просвет.

Он был прав, этот все продумавший человек. Он был кругом прав. Но только и мы тоже не лыком шиты.

— Но только учти, — я впервые назвал его на «ты». — Я куда-нибудь, да выберусь из тех передряг, в которые вляпался — черная полоса жизни не может длиться бесконечно. Может быть, меня опять посадят… Однако как только у меня появится возможность, я сюда к вам обязательно вернусь и найду Мириам. Я очень не хотел бы узнать, что с ней что-то случилось.

Тут у него прорвалось то, о чем он, очевидно, уже давно думал, но старался не показывать.

— Да зачем она тебе нужна, Костя? — заговорил он горячо, искренне, с раздражением. — Что тебе, других женщин мало? Вон их сколько по всей Сербии после войны одиноких осталось! Выбирай себе любую, со временем и гражданство наше получил бы… Она же враг, Костя!

И снова он был прав. Да только сам господь бог не смог бы увидеть логику во взаимоотношениях мужчины и женщины!

— Может, для тебя она и враг. Но для меня — женщина. Ну и главное: у нее будет ребенок. Понимаешь? — и добавил то единственное, что, надеюсь, могло и в самом деле спасти ее: — Мой ребенок!

Он стоял, ошарашено глядя на меня.

— Вот так, офицер контрразведки!.. Ну а теперь помоги запустить мотор — я в них не бельмеса не смыслю.

…И вот теперь я лежу на спине и гляжу в бездонное небо. Делать было абсолютно нечего, кроме как безропотно ждать, пока меня кто-нибудь обнаружит.

Штурвал у катера не работал. Серб-контрразведчик просто направил катер в открытое море, придержал его за корму и, когда мотор набрал обороты, отпустил. Более того, через какое-то время кончился бензин. И теперь катерок просто болтался на волнах, относимый ветром и течением, насколько я мог судить, все дальше от того места, где остались провожавшие меня люди.

Что я скажу, когда ступлю на палубу какого-нибудь корабля, который, надеюсь, рано или поздно обнаружит меня? Не имел представления. Несколько раз я пытался начать думать об этом, но всякий раз сбивался на события последнего времени.

Не нужно было обладать излишком совестливости, чтобы понять: именно мое пассивное поведение стало причиной неприятностей, которые теперь обрушатся на Мириам. Нужно было что-то предпринимать, как-то бороться за свою судьбу. А я просто ждал, что все само как-то рассосется. Дождался… Какого рода будут для девушки эти неприятности? Я не мог даже представить. Вернее не так: я пытался это представить, но разлет вероятностей был слишком велик. Могли и в самом деле просто не обращать на нее внимание: живи, мол, как знаешь. Могли подсказать пережившим горе местным женщинам, что, возможно, именно от рук вот этой красотки или ее братьев пали ваши мужья. Могли и в самом деле передать мусульманам — и тогда неведомо, как отнесутся там к факту, что она перешла на сторону сербов…

И я ничего не мог сделать, никак не мог повлиять на судьбу.

Допустим, на корабле я скажу, что просто катался на катере, он сломался и попрошу доставить меня в ближайший порт. Там брошусь в Краину, найду наших. Возьму с собой Мариам, вернусь в Белград, явлюсь в посольство, объясню все, вернусь на Родину, которая все поймет и простит… Господи, что за бред лезет в голову! Наверное, слишком яркое солнце нагрело голову.

Ты лучше посмотри, какое небо над тобой. Ты, Костя, конечно, не князь Андрей, но вглядись в него, может, и тебе откроется некая извечная истина, которая поможет тебе дальше жить на белом свете?

…Издалека донесся низкий, утробный вой корабельной сирены. Я встрепенулся. Подскочил, повернул голову в сторону воя.

Там шел белый теплоход. Красавец лайнер следовал, судя по всему, мимо меня, однако должен был пройти не так далеко, чтобы не заметить одинокую лодчонку.

Пора было действовать. Я встал на ноги, схватил большое красное полотнище, которое было заботливо приготовлено на дне катера. И начал размахивать им. С корабля меня заметили. Белая громада коротко прогудела несколько раз, однако было незаметно, чтобы она начала замедлять ход. Впрочем, это понятно — такая огромная масса на воде не в силах остановиться быстро. Было видно, что с борта лайнера спускают катер.

Что я им скажу? Я не знал. Обратил внимание только на то, что флаг, развевавшийся над кормой, мне незнаком.

Что ж, похоже, моя судьба совершила очередной крутой поворот. И что он мне принесет?

Катер уже мчался в мою сторону. А я проверил единственную вещь, которая у меня осталась на память об этих месяцах, что я провел на войне — тощенькую пачку долларовых купюр, которые обнаружил в катере. Это все, чем со мной смогли рассчитаться.