25
В это весеннее утро война снова хотела пройти у дома старого хазарейца.
Сидя на вросшем в землю валуне, он провожал глазами колонну, которая с ревом вытряхивала из дороги улегшуюся за ночь пыль.
Клевавший носом после бессонной ночи Фоменко не заметил бы одиноко примостившегося у обочины калеку, если бы не услышал, как два сержанта его роты — Мамонтов и Пучко, сидевшие на броне «бэтээра» рядом с ним, завели разговор.
— Ты как думаешь, — спросил Мамонтов, — что этот старик делает тут в такую рань?
— Пыль свежую глотает, — предположил Пучко. — Вкусная, наверное. Посмотри, какое блаженство у него на морде.
— А если серьезно?
— На «духов» работает. Колонну считает, падла.
— Да он небось и считать не умеет.
— Ну, не умеет, так пальцы загибает. Если «бэтээр» — на руках, а если танк — на ногах.
— Брось! У него же пальцев на танки не хватит. У него же нога одна! — Мамонтов залился смехом.
Сидевший за их спинами рядовой Ойте, который за все это время не проронил ни звука, вздохнул и тихо произнес:
— Грех смеяться над калекой.
Мамонтов повернулся к нему и с угрозой протянул:
— Что-о-о?
Пучко тоже повернулся к Ойте.
— Тебе слова никто не давал, понял? Молод еще, чтоб старших учить… Ну, подожди. Вернемся с «боевых», я твоим воспитанием займусь!
Фоменко лениво бросил через плечо:
— Отставить.
Он открыл глаза, сквозь завесу пыли увидел старика, но, как ни старался, не сумел разглядеть его лица.
Колонна уже давно скрылась за перевалом, а старый хазареец и не думал подниматься с камня.
Светло-оливковые глаза калеки светились надеждой…
…В это весеннее утро месяца Саура сын старого хазарейца Асад с развороченным минным осколком пахом и широко раскрытыми, обездоневшими глазами лежал на краю рисового поля, закинув набок голову, которая почернела от облепившего ее жадного роя мух…
